Текст книги "Сиамская овчарка"
Автор книги: Наталья Крудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Ну и дурак ты, – сказала я и, забрав успевшую нагреться от его тела солому, опять заснула.
Проснулись мы от скрипа входной двери.
Пулька спал калачиком, прижавшись спиной к моему животу.
– Сдружились? – обрадовался Константин Иванович. – Я знал, что хорошо будет, а что сразу так дружно, и не думал. Сейчас мясо принесу, накорми его, Рита.
Маис
Мы сидели с Константином Ивановичем в комнате, смотрели на еле видную за окном в сумерках берёзку и молчали.
Актёр нашего фильма, гепард Пулька, спал на моей раскладушке, посапывая во сне, а иногда дёргал лапами быстро-быстро, словно в беге. Тогда мы смотрели на него и тоже молчали.
Изредка со двора доносился протяжный рык льва, тогда Константин Иванович чуть двигал плечами, будто ему холодно, а я клялась себе никогда не делать поспешных, обижающих других выводов.
Сегодня Константин Иванович привёз из Еревана льва. В продолговатом ящике для перевозки зверя было маленькое решётчатое окошко. Лев приложился щекой к решётке и глядел на нас большим жёлтым глазом. Он смотрел по-доброму, но словно ожидая чего-то.
– Он как будто просит о чём-то, – сказала я.
– Ты очень догадливая, Рита, – насмешливо похвалил меня Константин Иванович. – В ящике он давно, а в нём не только повернуться – встать невозможно. Рабочий где?
– Он заезжал на днях. Сильный такой!
– Мне бы его сила сейчас пригодилась, – мрачно сказал Константин Иванович. – Давай-ка тоннель соорудим.
Мы принесли три решётчатые рамы. Две поставили параллельно друг другу, третью положили сверху и скрепили наше сооружение кожаными ремешками. Получился решётчатый коридор, соединяющий львиный ящик с большой, круглой как в цирке клеткой.
– Вот и тоннель готов, – сказал Константин Иванович, проверяя, плотно ли закреплены ремни.
Я рассказала про мои отношения с Пулькой и закончила жалобой:
– Хоть бы моей кроватью не пользовался, как ящиком с песком.
Засмеявшись, Константин Иванович, распорядился:
– Пусть у тебя в комнате поживёт. Скорее привыкнете друг к другу.
– Вам-то хорошо говорить, а мне стирать приходится…
Константин Иванович поднял вверх дверцу у ящика, сказал:
– Иди, Маис.
И лев пошёл по тоннелю, пригибаясь к полу, видимо, не верил, что здесь можно свободно выпрямиться.
В большой клетке Маис потянулся, встряхнулся и шумно, с облегчением вздохнул, мол, вот, ребята, хорошо вы поступили, выпустив меня. Уж и помаялся я дорогой. Верил, что не долго мучиться в ящике буду.
Лев смотрел на нас доверчиво и добродушно, громко шлёпал лапами по чисто вымытому мной полу, такому же жёлтому, как его шерсть. Соломенного цвета грива торчала вихрами.
Константин Иванович рассказал, что льву всего полтора года, что в Ереванском зоопарке их развелось много.
В дирекции уговаривали хотя бы двух взять, да нам для съёмок один нужен. Старик, который за львами ухаживал, отдавать Маиса не хотел, расстроился. Он его из соски выкормил.
Из рассказа Константина Ивановича я поняла, что если бы не билеты на самолёт, не заказанная для транспортировки льва заранее машина, Константин Иванович этого льва оставил бы старику.
– Торопился я, а в ящик Маис первым вошёл. Уж очень доверчивый.
Я смотрела, как лев по-мальчишески независимо ходит по клетке. Потом, виновато поглядев на Константина Ивановича, лёг, словно объясняя: «Сосну чуток, утомился». И Маис заснул спокойно, нисколько не тревожась разлукой с домом.
Мы разобрали с Константином Ивановичем тоннель, перенесли и установили его так, чтобы он соединял большую центральную клетку с другими, поменьше.
– Ты тут пригляди, – сказал Константин Иванович. – Я домой съезжу – мама ждет. Маиса в правую клетку перегони, пусть к своему месту привыкает.
– А ему всё равно в каком месте жить – странный какой-то, – сказала я, – будто всегда здесь жил, как дома себя чувствует.
– Похоже! Ты ему мясо в клетку положи, он сам перейдёт. Справишься?
Константин Иванович, пообещав: «Я ненадолго», уехал, а я достала из холодильника мясо, отделила топором большой кус и сказала Маису:
– Пойдём, растеньице! Маис!
Сонно моргая, пошатываясь на ходу, лев перешёл в отведённую ему клетку. Зажал между передними лапами мясо, не спеша, с достоинством поел и опять заснул, уткнувшись носом в недоеденную косточку.
Я вспомнила морскую свинку моей знакомой. У свинки была жёлтая, как у Маиса, шерсть и доверчивая мордочка. Все друзья этого дома были уверены в преданности свинки своей хозяйке. Срочная работа с длительной экспедицией заставила отдать свинку другим людям. Моя знакомая, уверенная, что свинка не переживёт разлуку, плакала. На следующий день свинка так же радостно встречала новых хозяев.
Маленькая, беззащитная свинка, которой было хорошо там, где вкусно кормят, не вызывала у меня неприязни.
«Маис, неужели ты не скучаешь?» – подумала я.
Маис будто услышал вопрос, дрогнул веками и вздохнул сквозь сон.
Константин Иванович приехал вечером, когда я варила любимую гепардом еду – чечевичную похлёбку с мясом.
– Понимаешь, пока в магазин сходил, полы натёр, с мамой в нарды сыграл, вечер настал. Одной ей тоскливо. Мама тебе печенья прислала, сама пекла, – немножко хвастливо сказал Константин Иванович и передал мне лёгкий пакет, перевязанный ленточкой.
Я подумала: «В магазин сходить для матери – понятно, для любого старого человека сходишь. Пол натереть, конечно, тоже понятно, но играть… с мамой… а тут работа ответственная ждёт».
– А что такое нарды? – спросила я.
– Хорошая игра, я в цирке научился. Доска такая большая, кости и шашки.
Я ничего не поняла, но спросила:
– Кто ж выиграл?
– Мама! Я поддаюсь, а она верит и радуется.
«Странная женщина, – подумала я с неприязнью. – Её сын личность, знаменитый человек, на опасной работе, а она его от работы отвлекает». И я решила скормить печенье гепарду.
– Я, правда, думаю, – продолжал Константин Иванович, – она понимает, что я поддаюсь.
«Мама-то больная», – наконец догадалась я и, чувствуя, что краснею, быстро сказала:
– Конечно, раз маме нравится играть, тогда конечно…
– Мама нарды терпеть не может, это чтобы удержать меня около себя подольше.
– А почему она сюда не приедет? – спросила я.
– Звери меня раз при маме потрепали. Главное, самая послушная и спокойная тигрица со своего места на тумбе спрыгнула и вцепилась в другую. Разнимать их стал, а тут другие тигры в азарт вошли. Так при маме меня разодранного и увезли. Теперь не может смотреть, как я к зверям подхожу. Как Маис?
– Поел и спит. Спокойный, будто у нас родился.
– Я тоже таких недолюбливаю, хотя нам для работы подобный тип лучше подходит. Они исполнительнее.
Я хотела, чтобы Константин Иванович рассказал что-нибудь о своей работе интересное, про фильм «Полосатый рейс» или что другое, но тут негромко прорыкал лев.
– Взглянуть, что ли? – предложил Константин Иванович.
Маис сидел возле дверцы клетки, опустив голову. Увидев нас, оживился, заперебирал на месте лапами, потыкал мордой в дверь.
Константин Иванович выпустил льва в центральную клетку. Маис перешёл её и опять сел в ожидании, уже у другой двери, откуда его впервые запустили. Он переводил взгляд с двери на нас, потрогал аккуратно её лапой, просительно боднул дверь лбом и пошёл в нашу сторону, часто оглядываясь на дверь. Он сел перед нами, внимательно глядя в глаза Константину Ивановичу. И мне стало стыдно, что между нами решётка.
Константин Иванович отвернулся. Тогда Маис стал смотреть мне в глаза. Он даже припал на передние лапы, будто приглашая меня к игре, и тут же побежал к двери, оглядываясь, иду ли я за ним.
И вдруг Маис заговорил. Он мекал, молча открывал рот, мыкал, хрюкал, в горле у него булькало, а челюсть перекашивало от усилий.
– Не могу, – сказал Константин Иванович и вдруг заорал на меня: – Что я могу сделать? Вода есть? Сыт? Клетка? Зоопарковских десять клеток со львами сюда войдёт. Когда кошку или собаку на мороз в городе на улице к машинам вышвыривают, если в комнате напачкает, ты не плачешь небось, а тут… Льва ей жалко…
Ещё днём мы, перегнав Маиса из ящика в клетку, разобрали тоннель и втолкнули перевозной ящик с улицы вовнутрь, чтоб не промочило дождём. Теперь Маис уже не глядел на нас. Он далеко вытянул когтистую лапу меж прутьев клетки, стараясь придвинуть ящик к себе.
– Давай-ка ящик отодвинем, а то когти сломает, – сказал Константин Иванович.
Мы подложили под ящик круглые брёвнышки и вытолкнули его за дверь.
Мне всё казалось, что сейчас Маис повернётся и скажет: «Люди добрые, пустите в ящик, пусть он тесный, пусть ящик опять поднимется вверх и будет трещать… Вы привезли меня в нём от старика, а теперь я домой хочу».
Но лев смотрел на нас холодно и больше ни о чём не просил.
Амбра
Гепард Пулька развалился на моей кровати и оттуда следил, как я, сидя на полу, катаю мячик до стенки и обратно к себе. И тут зазвонил телефон. Он никогда раньше не звонил, и я долго не снимала трубку, привыкая к резким, чужим для нашей тишины звонкам.
– Это рабочий ваш, Шалва, говорит, слышно?
– Слышно, – говорю я. – Вы придёте?
– Дорогая, никак не могу, товарищ из Кутаиси приехал. Как можно гостя бросить?
– Константин Иванович сегодня тигрицу привезёт, – прокричала я в трубку. – Сердиться будет, что вас нет.
– Зачем сердиться, раз друг приехал?
– Он велел сетку на верх натянуть, – перебила я Шалву.
– Передай Константину Ивановичу – гостя провожу и на днях заеду.
Я слушала короткие гудки в трубке. Старалась представить себе гостя, из-за встречи с которым человек бросает свои дела, работу. И немножко завидовала, желая быть таким гостем.
За неделю один раз пришёл Шалва сюда. Сначала тётя приезжала, потом – сестра двоюродная, теперь – друг. Потом я узнала, что он просто ездил на рыбалку и никаких гостей не было.
Я зашла к Маису в зверинец. Сменила ему в поилке воду. Лев, не глядя на меня, брезгливо стряхнул попавшую на лапу каплю и отошёл в угол подальше.
Не зная, чем заняться в ожидании Константина Ивановича, я пошла через двор навестить гримёров.
На крыше студии переговаривались две вороны. Их голоса, обычно каркающие, скорее напоминали курлыканье, с такой нежностью они объясняли что-то друг другу.
«Подросший воронёнок с матерью», – поняла я, увидев, с какой требовательностью одна из ворон раскрыла клюв, выпрашивая у другой корм. Из чердачного окна вышла кошка. Старая ворона распушила перья и, грубо каркнув, пошла к ней навстречу. Воронёнок трусливо поскакал в сторону, а потом и вовсе улетел, предоставив матери самой разбираться с опасностью.
Гримёры распаковывали ящики с вещами, нужными для их ремесла. Щётки волосяные, железные, пластмассовые. Гребешки, расчёски, гребни. Деревянные болванки формы человеческой головы. Грим: красный, жёлтый, розовый, чёрный, как крыло грифа, и синевато-жёлто-зелёный, наверное, для рисования на теле синяков. Искусственная кровь, приятно пахнувшая одеколоном. Парики… Боясь, что гримёры откажут, я всё же спросила:
– Можно примерить?
Занятые работой гримёры не ответили, и я, неизвестно кому пообещав: «Я осторожно», взяла рыжий парик с замысловато уложенной громоздкой причёской. Он представлял из себя сооружение, напоминавшее миниатюрную башню. Я подсела к зеркалу и только попыталась водрузить парик себе на голову, как одна из гримёрш, молодая, с грустным лицом, сказала:
– Он тебе не пойдёт, примерь лучше этот, – и протянула мне красивый со светлыми длинными волосами.
Осмелев, я указала на курчавый негритянский парик:
– Это что ж, и негров стригут?
Гримёрши рассмеялись, но грустная успокоила моё любопытство:
– Из шерсти яка эти парики. Быки такие горные есть – яки. У них шерсть длинная и по структуре на человеческие волосы похожа.
Гримёрше, видимо, нравилось объяснять, и я не сказала, что с яками знакома по зоопарку.
Я впервые смотрела в тройное зеркало. В нём было видно не только моё лицо, голубые щёлочки глаз с белыми прямыми, как у поросёнка, ресницами. Но в этом, специальном для гримёрных комнат зеркале, если повернуть голову вбок, можно увидеть свой затылок. Реденькие, жалкие завитки волос над тонкой шеей не прикрывали, а, наоборот, подчёркивали оттопыренность ушей. Я вспомнила слова режиссёра: «Кого вы привели, Константин Иванович?.. И движется, как цапля».
Дублёр, если смотреть на него со спины, должен быть копией актёра. А я мечтала заменять в съёмке актрису, известную своей красотой всему миру. Между нами была такая же разница, как между крысёнком и белкой.
– Надень парик-то, – напомнила мне гримёрша.
– Не стоит, – отказалась я и вышла за дверь.
Я шла по коридору, и проклятая акустика доносила до меня разговор в гримёрной:
– Девчонка – не ахти…
– Жалко!
– И зачем берут таких?
– Всё равно выгонят.
В проходной вахтёр за столом накручивал на вилку кислую капусту из банки.
– Сала хошь? – предложил он мне.
– Нет, спасибо.
– Чего-то ты, девка, убитая сегодня. Может, звери обидели?
– Нет.
И вдруг неожиданно для себя сказала:
– Некрасивая я очень, дядя Саша.
Вахтёр оглядел меня и серьёзно сказал:
– Девка как девка, чего ты себе голову морочишь? Тощая, правда, так это поправимо.
Капуста, сало, чай из алюминиевой кружки и доброта вахтёра вернули мне хорошее настроение. И тогда дядя Саша сказал:
– Твой начальник приехавши, искал тебя.
– Что ж вы молчали? – обиделась я.
– Ты расстроенная была, я и подумал: «Работа опасная, нельзя ей такой к зверям идти».
У зверинца стоял перевозной ящик с маленькой решёткой на боку и были люди. Грузную фигуру со сцепленными руками на животе я узнала сразу. Он давно был на пенсии, но продолжал работать. Заболевшие звери, даже дикие, его не трогали. Хищники съедали лекарство, умело запрятанное врачом в мясо. А трясущаяся в лихорадке обезьяна, хоть и кривилась, но послушно, следуя уговорам Михаила Александровича, съедала банан, начинённый хиной.
Рядом с Михаилом Александровичем, слушая что-то, кивал головой худенький, пожилой техник по безопасности из цирка. Директор картины сидел на ящике и выбивал по доскам руками и ногами дробную мелодию.
– Тигрице страшно, не стучите! – издали вместо приветствия крикнула я.
Из зверинца, усиленный эхом, раздался голос Константина Ивановича:
– Ну и работничков набрал, ни одного нет.
– Идёт работничек! Издали приказывает: «Тигра в ящике не пугай». А тигр давно в клетке. Помоги тоннель шефу разобрать, «работничек».
Тигрица крадучись ходила по клетке в поисках укрытия. Прижималась к прутьям боком, поминутно оглядываясь, не тронет ли её кто сзади. Но в большой круглой клетке спрятаться ей было негде.
– Дикая? – спросила я у Константина Ивановича.
– Недавно с воли. – И, восхищённо глядя на зверя, сказал: – Красавица!
– А как же входить к ней? – спросила я.
– Пусть сначала обживётся, к помещению привыкнет, к соседям. А там увидишь, как это делается. Сначала раскладушку возле её клетки поставишь и спать и читать около неё будешь… Эта тигрица среди зверей главной актрисой будет.
Я думала, Константин Иванович шутит, но он говорил серьёзно.
– …И кормить сама будешь. Потом я войду к ней, потом вместе войдём, потом ты одна. Героиня фильма женщина, и мне надо, чтобы звери больше любили женщину. Для этого и нужно тебе к ним – с лаской, а мне – строгостью.
Ветврач глядел на тигрицу, как на ценную картину, и шептал:
– Божественна! Совершенна!
– Все они одинаковы. Рыжие в полосочку, – не понимая общего восторга, сказал директор.
Казалось, тигрица наслаждается своими движениями. Не доходя до прутьев клетки, загодя, легко, словно не клетка помеха её прогулке, а ей так хочется, она уходила в обратную сторону. Живот подтянутый, и на шее кожа прилегает, а не висит, как это часто бывает у тигров. Вот она остановилась и небрежно, словно избалованная лаской кошка, потёрлась ушами о спину.
– Не выпрыгнет? – спросил врач.
– Что вы! – успокоил техник безопасности. – Здесь высота метров семь!
– Куда ей! – подтвердил Константин Иванович. – Вот если бы пантера… Да, Рита, я велел сетку на верх натянуть. На днях пантеры прибудут, те точно перепрыгнут.
Тигрица вышла на середину клетки, словно потягиваясь, вытянула шею вверх, оглядывая потолок. Казалось, что нарочно демонстрирует нам своё изящество.
Мы сели на скамейку, любуясь издали зверем. Справа от нас, в клетке, неуклюже расставив лапы, громко лакал воду Маис.
«Хоть бы воды попила», – подумала я про тигрицу.
– Лётчики поспорили, сколько она весит, – рассказывал Константин Иванович. – Один говорит: «Килограммов сто или восемьдесят». Тигрица ладная, изящная, вот и кажется всем лёгкой. А я и говорю: «Двести тридцать не хотите?» Пришлось документы показать на неё, где вес указан, а то не верили.
Тигрица опять вышла на середину клетки, присела, как показалось всем, на секунду и тут же взлетела вверх на загнутые крючками зубцы клетки. Пока тигрица балансировала, покачиваясь наверху, будто решая – перепрыгнуть или не стоит, мы, как болельщики на стадионе, следящие за любимым спортсменом, медленно, но дружно качали головами из стороны в сторону, в зависимости от того, куда перетягивалось тело зверя, наружу или внутрь клетки.
– Её Амбра зовут, – доверительно прошептал Константин Иванович.
Словно найдя поддержку в своём имени, Амбра наконец решилась и спрыгнула на пол неподалёку от нас. Она тяжело дышала, однако, как мне показалось, оглядывала нас строго.
– Всем оставаться на местах, – спокойно и торжественно приказал Константин Иванович.
Амбра, не слушаясь команды, с ворчаньем разбрасывая ящики и вилы, направилась к клетке Маиса, но по дороге, передумав, затаилась за кучей сваленных недалеко от стенки мётел.
Я осталась на месте. Просто при всём желании не могла пошевелиться – ноги не сгибались и стали чужими.
Амбра изредка порыкивала, и мне тогда было понятно, что она находится далеко от меня, на старом месте, и от этого было не так страшно. Хуже было, когда она молчала, казалось, что она везде: и сзади, и спереди, и в углах, и над головой на верхушке клетки.
Константин Иванович нежно массировал себе пальцами переносицу и стыдливо, как в гостях, оглядывал помещение.
– Спокойно, без паники, не шевелитесь, – опять приказал Константин Иванович.
Сказал он вовремя. За секунду до его слов я уже подумывала, куда бы убежать, чтоб спрятаться. Неожиданно прошёл страх. Впервые я почувствовала силу товарищества. Рядом со мной стоял защитник, спаситель, дрессировщик. Мне стало спокойно – ведь меня защитят. Почему-то вспомнилась ворона с воронёнком. Она бы, наверное, погибла, защищая воронёнка.
Константин Иванович стоял чуть поодаль от меня, заложив руки за спину кожаной куртки, и покачивался туловищем с носков на пятки. Он ссутулился и казался сильно усталым.
– Вы скажите, что нужно делать? – попросила я.
Константин Иванович смотрел на меня долго и с удивлением.
– Сними меня, Костя, – послышался громкий шёпот.
Высоко от пола, на крепкой металлической палке с прикреплённым фонарём на конце, висел, уцепившись за неё руками, ветврач. Палка с фонарём медленно гнулась вниз.
– Сними, я разобьюсь, я полный, – шептал врач.
– Во чёрт, – выругался Константин Иванович. – Как же я сниму? Высоко и лестницы нет. Рита! – сказал Константин Иванович. – За тобой блок прессованного сена, волоки его сюда. Только не поднимая, а я подстрахую, чтоб доктор не разбился.
Я спешно раздирала под висевшим врачом сено. Спрессованное плотно машиной, оно плохо и медленно отделялось от пласта. Обманчиво пышно чуть закрывало пол.
– Как же ты залез? – спросил, вдруг перейдя на ты, Константин Иванович.
«Отвлекает врача разговором, чтоб не упал».
– Не помню, – кряхтел врач, держась кончиками пальцев.
– Тут метра четыре будет, шустрый ты, Михаил Александрович, мне бы в жизни не допрыгнуть.
Забавный разговор заставлял меня всё быстрее и быстрее выдирать из перевязанного со всех сторон стальной проволокой блока сено.
«Миленький, продержись!» – просила я молча, вырывая очередной клок уже непослушными пальцами, и понимала, что старый, полный Михаил Александрович, если упадёт на цементный пол, – разобьётся.
– Лови! – прохрипел Михаил Александрович и, поддержанный в воздухе Константином Ивановичем, упал перед нами.
Я помогла Михаилу Александровичу выйти во двор, не зная куда посадить его, усадила в съёмочную карету с гербом. Врач плакал и, видимо стесняясь меня, замахал рукой, чтоб я уходила.
– Лекарство в кармане, – прошептал он.
Я вложила таблетку в послушные губы, сбегала за водой.
– Лучше! – прошептал благодарно Михаил Александрович. – На войне не прятался. А тут на старости лет. Унизительно! Лучше бы я умер.
– А у меня ноги отнялись, – созналась я.
Из зверинца выскочил директор. Распоротая от колена вниз штанина открывала глубокую кровавую царапину. С рукавов почти до самой земли свисали тонкие полоски материи. Директор не замечал нас, хотя находился рядом. Озирался.
– Вы ранены? – спросил Михаил Александрович.
Директор не отвечая смотрел на меня.
– Сбегай-ка… Костя велел принести… Меня послал, да видок у меня… Тигр через решётку наружу, а я как мартышка – через верх в клетку на его место.
Директор стал смеяться. Он прямо захлёбывался от смеха:
– А я… ха-ха-ха. Об… ха-ха-ха. Крючья наверху… ха-ха-ха… ободрался!
У директора от смеха покраснело лицо, текли слёзы. Мне опять стало страшно, и я пошла в зверинец. Константин Иванович с техником по безопасности стояли у входа.
– А, Рита! – сказал Константин Иванович. – Подойди сюда, мы тут решаем… Директора видела?
– Он смеётся за дверью, – наябедничала я.
– Пройдёт, – смущённо заступился техник по безопасности.
Я старалась забыть, что совсем недавно, если бы не отказали ноги, я бы удрала, не думая ни о ком. И, мучаясь от этих мыслей, стояла в бездействии.
Директор внёс большие и, видимо, тяжёлые листы фанеры. Директор не смеялся и был очень бледным.
– Геннадию Аркадьевичу, – подсказал Константин Иванович.
Техник по безопасности брал по одному листу и, стараясь не шуметь, относил фанеру к окну.
– Костя! Она таких денег стоит, – сказал, подходя к нам, директор. – Картину закроют – ладно… Тебя же судить будут за халатность. Без сетки выпустил. Может, придумаешь…
– Каких бы денег ни стоила, а людьми рисковать никто не позволит, – сказал техник по безопасности. – Мне самому, думаешь, не жалко? Такую красавицу стрелять.
Я дрожала, как после долгого купания в реке.
– Окно-то зачем закрываете? – лязгая зубами, спросила я с ненавистью.
– Люди там, Рита, – спокойно ответил Константин Иванович.
– Может, на мясо в клетку заманить? – сказала я и тут же сама себе ответила: – Это глупость.
Вновь прибывшие в зоопарк дикие животные иногда не едят по нескольку дней. А Константин Иванович сказал:
– Это она сейчас за мётлами сидит, а через часик-другой оглядится, на любого, кто войдёт сюда, бросится.
То ли из-за длинной фразы, сказанной Константином Ивановичем, то ли из-за чего другого я почувствовала, что он тянет время, наверное, в поисках выхода.
– Может, попробую в клетку загнать? – неуверенно сказал Константин Иванович.
– Шансы на успех? – спросил техник по безопасности.
– Один.
Директор молча вышел за дверь. Техник по безопасности взял меня за плечо и повёл к выходу.
– Не тяни, Костя, – сказал он.
Я обернулась. Константин Иванович стоял наклонив голову. Я пропустила техника вперёд и замкнула за ним дверь на тяжёлую задвижку.
– Ты чего? – удивился Константин Иванович.
– Может, попробуем? Может, и я хоть что-нибудь…
Вплотную к большой клетке, из которой выпрыгнула Амбра, стояла клетка поменьше. Константин Иванович снимал с окна и крепил фанеру между стеной и маленькой клеткой.
«Хочет в маленькую клетку загнать, – сообразила я, – а фанеру крепит, чтобы мимо не проскочила».
Я понимала, что шаткое сооружение из слабой фанеры не выдержит напора сильного зверя, но почему-то верила, что так надо.
– Принеси верёвку, Рита, – наконец дал мне задание Константин Иванович. – И брезент в углу захвати.
Я принесла.
– Залезай-ка на клетку и ту сторону, что к тигрице, где дверка, накрой брезентом.
– Как же она закрытую брезентом дверь найдёт? – спросила я, поглядывая с крышки клетки на полосатую спину молчавшей за вениками тигрицы.
– Я думал, ты поняла… – удивился Константин Иванович, но объяснил: – Если выгнать тигрицу с её теперешнего места, куда она побежит?
– К окну, – угадала я. А сама подумала: «Просто бросится на загонщика».
– Правильно, к окну, – согласился Константин Иванович. – Она будет искать лаз к воле, а воля за окном. Надо сделать так, чтобы дверца казалась ей единственным выходом к окну. Вот чтобы дверь заметнее была, я и хочу прикрыть решётку над ней брезентом.
– А если она перепрыгнет? Тут же низко? – спросила я.
– Застрелю! Рита, слушай внимательно, – сказал Константин Иванович. – Ты не боишься?
– Нет, – ответила я не совсем правду.
– Опасного для тебя ничего нет, если ты всё выполнишь как положено. Ты мне веришь?
– Да, – ответила я совсем правду.
– Я в тебя тоже верю.
Мы говорили минут пять, пока я не поняла своего задания. Взять в левую руку вилы, в правую – фанерный ящик. Если тигрица захочет меня обойти, я заранее преграждаю ей ход вилами, вытянув их в том направлении, куда она захочет бежать. Если она бросится на меня, я должна быстро выставить перед собой ящик так, чтобы он пустой стороной был всё время на уровне её головы. Но всё это потом. Главное, нужно подойти к стене, что за мётлами. Обойти тигрицу с тыла, да так, словно я не замечаю её, будто её и нет там.
– Если она почувствует, что ты её видишь, она бросится. Ей незачем будет таиться, – сказал Константин Иванович. – А если не заметишь… Зачем ей в конфликт вступать? Она должна пропустить, думая, что ты идёшь мимо. Старайся боком идти, чтоб спиной не поворачиваться, и ближе трёх метров не приближайся – бросится.
Константин Иванович достал из кармана куртки наган, покрутил в нём барабан и остановил на нужном месте.
– Я бы сам пошёл, но ты не сможешь защитить, вернее, застрелить.
Константин Иванович остался у клетки за фанерой, а я бодро обошла центральную клетку, взяла ящик и вилы, прошла мимо глядевшего на меня Маиса.
Стараясь двигаться естественно, словно прохожу возле лежавшего в кустах зайца, пошла к стене, огибая кучу мётел.
Ещё от Маисовой клетки я увидела, что расстояние между стеной и тигрицей меньше трёх метров. Я боялась, как бы Константин Иванович не заметил мою нерешительность, а честнее сказать, трусость. Понимала, что это единственная и последняя попытка загнать тигрицу, и, решив, будь что будет, пошла к стене. Константин Иванович смотрел на зверя. Ещё я увидела, как мне показалось, направленное на меня дуло нагана. В полной уверенности, что тигрица сейчас бросится, в ожидании выстрела я, втянув голову в плечи, почти дошла до стены, и тут вилы в моей руке со скрежетом коснулись пола. Громко щёлкнул курок у нагана. Тигрица взвилась с рёвом высоко над мётлами. От её рывка мне заложило уши, и выстрела я не слыхала. Уверенная, что зверь убит, не в силах глядеть на его агонию, уничтоженная своей оплошностью, я дошла до стенки. Прислонила к ней вилы, поставила теперь ненужный ящик на цементный пол.
Сейчас придётся повернуться и поглядеть в глаза Константину Ивановичу, потом в мёртвые, по моей вине, глаза тигрицы.
В полумраке дверца клетки была единственным светлым оконцем, манила к себе и казалась мне сказочным выходом.
Соблазнительная дверца уже не нужна – не в силах поглядеть на Константина Ивановича, я посмотрела на тигрицу.
Она лежала метрах в двух от меня на куче мётел и смотрела горящими зеленью глазами.
Она заворчала, собралась ещё плотнее в комок, готовя в любой момент прыгнуть. Длинные жёсткие пучки усов словно приподнимали губы, обнажая влажные клыки. И над глазами тоже волоски, такие же жёсткие, как усы. Они сдвигались в переносье, образуя грозные складки. Изогнувшись то ли от напряжения, то ли от страха, тигрица начала дрожать.
– Ты не бойся, – прошептала я ей. – Ты очень красивая. Не бойся, иди в клетку, Амбра.
Я была счастлива оттого, что Амбра жива, и оттого, что дикий, сильный, красивый зверь был совсем рядом и не убивал меня, а я его совсем не боялась.
Я забыла про Константина Ивановича, не думала, что это моя самая первая встреча со зверем, а удивилась той разнице ощущений, когда видишь зверя за решёткой и так вот рядом. Если бы не назойливо светившая дверца, я бы не скоро вспомнила, зачем я здесь.
Тигрица, наверное, почувствовала мою доброжелательность к ней. Легла на куче осевших под её тяжестью мётел удобнее и всё реже рычала. В клетку идти она не собиралась.
«Пока я здесь, тигрица будет следить за мной и к дверце не повернётся. Если я уйду – ей и вовсе незачем идти в клетку. Пугнуть её ящиком? Так это не кошка дворовая, она так меня пугнёт…» – размышляла я в поисках решения.
И тут мне пришла на помощь далёкая отсюда бригадир птичника тётя Маруся.
Я загоняла страуса Цыганка в другой вольер. Цыганок лягался от возмущения, и было непонятно, кто кого загоняет. Иногда Цыганок бросался на решётку, обдирая с груди красивые перья, только переходить в другой вольер не хотел.
– За что же ты птицу тиранишь и сама маешься? – закричала, подбегая к нам, запыхавшаяся тётя Маруся.
– Да не идёт он. Полчаса бьюсь, сейчас водой оболью, живо уберётся, – возмутилась я.
– Скора ты на расправу! А ты сделай так, чтобы он захотел туда пойти.
Я решила попробовать загнать тигрицу тёти Марусиным способом.
Изредка порыкивая, видимо, для порядка, тигрица через силу широко раскрывала слипавшиеся глаза. Она хотела спать. Если бы я сейчас ушла, она наверняка бы вволю выспалась на мётлах.
Я нарочно превратилась в делового, неуклюжего человека. Прошла в дальний угол, прикатила оттуда колесо от машины. По дороге «нечаянно» споткнулась о ящик. Принесла рваный шланг, унесла ящик. «Нечаянно» уронила вилы. Скоро тигрице надоела моя деловитость. Ей хотелось покоя. Она слезла с мётел и легла на пол, ближе к клетке.
Я положила ящик на мётлы специально так, чтобы он, пока я буду что-нибудь ронять в углу, сполз с мётел.
Поняв, что я не угомонюсь, презирая меня за назойливость, на прощание грозно рыкнув, Амбра вошла в клетку. Константин Иванович закрыл дверцу и, не сказав мне ни слова, пошёл к выходу. Я разложила вещи по своим местам и пошла за ним.
Рядом с Константином Ивановичем стояла, должно быть вызванная директором, режиссёр и трясла его руку:
– Я вас поздравляю, от всей души поздравляю. Это же находка, – говорила режиссёр.
– И я вас поздравляю, – на всякий случай сказала я.
Константин Иванович сначала растерялся, а потом засмеялся и сказал мне:
– Видишь ли… Дрессировщик без помощника ничего не может. В цирке они за клеткой стоят, о них и не знает публика. А на репетициях бок о бок с дрессировщиком в клетке работают. Хорошего помощника трудно найти. Вот меня и поздравляют, что в тебе не ошибся.
