Текст книги "Твоя... Ваша... Навеки (СИ)"
Автор книги: Наталья Кириллова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Мы предусмотрительно занимаем места в последнем ряду, подальше от почетных гостей и неугомонных сплетниц – и чтобы попытки Арсенио вздремнуть во время концерта не бросались слишком явно в глаза хозяевам и приглашенным. Разумеется, я улавливаю ровное, умиротворенное сопение Арсенио уже через пять минут после объявления о начале, гляжу искоса на инкуба, убеждаясь, что он и впрямь заснул, вытянув длинные ноги поперек прохода, скрестив руки на груди и уронив голову на грудь. Перевожу вопросительный взгляд на сидящего по другую руку от меня Байрона, показываю глазами на Арсенио, но Байрон лишь головой едва заметно качает, призывая не трогать друга хотя бы до перерыва.
– Он всегда спит как сурок на таких вечерах, в филармонии или в опере, – поясняет Байрон шепотом, склонившись к моему уху. – Ко всему прочему, пока концерт не закончится, его еще и не добудишься.
Я улыбаюсь, отказываясь от идеи растолкать Арсенио. Пожалуй, даже лучше, если он поспит – так Арсенио сидит молча, почти никого не беспокоит и уж всяко не шепчет мне разные непристойные глупости или похабные шутки, чем порою любил заниматься во время спектаклей. Постепенно я перестаю обращать внимание на посапывающего инкуба справа и возвращаюсь мысленно к сегодняшней встрече с Клеоном, к словам его.
Поцелую.
Меня пугает не сам поцелуй как таковой, но тон его, ощущения, что он будил во мне. Понимание, что если сегодня мне пришелся по нраву поцелуй Клеона, то откуда взять уверенность, что назавтра я не приду в восторг от прочих его желаний, стремления воплотить их в жизнь? Много легче, проще сделать одолжение, принять вид покорной невольницы, вынужденной обслуживать хозяина так, как ему заблагорассудится, повторять себе, что выбора нет, мне приходится заниматься тем, чего я не хочу. Но когда осознаешь ясно, пугающе четко, что это – не трудовая повинность, не приказ, которому нельзя не подчиниться, не якобы вынужденная мера, а нечто, чего ты желаешь не меньше партнера, к чему ты стремишься не меньше, чем он, все, абсолютно все предстает в ином свете.
Рассеянно слушая, как играют девицы Мару и их кузины, я думаю и об инкубах, имеющих в отношении меня несколько иные намерения, нежели Клеон.
День за днем, вечер за вечером Арсенио и Байрон проводят со мной время, беседуют со мной, прикасаются, вдыхают мой запах – и наверняка чувствуют то же, что и Клеон. Если верить его заявлениям, в случае Арсенио и Байрона эмоциональная составляющая подавляет влияние физических инстинктов и потребностей, но это вовсе не означает, будто потребностей этих не существует. Как и Клеона, обоих инкубов более не должны привлекать другие женщины – хотя я не могу взять в толк, с какого момента инстинкты их замкнулись на мне, ведь еще недавно они купили девственницу и очевидно, что отнюдь не для того, чтобы отпустить ее с миром. Подобно Клеону, их желание в отношении меня усилилось, они жаждут насыщения и физического, и энергетического не меньше слегка позабытого приятеля. И что же, получается, в отличие от него, терпят безропотно, ждут свадьбы и первой брачной ночи?
Одна из дам в первом ряду, вдруг оборачивается, окидывает мимолетным взглядом сидящих позади, и я узнаю леди Лизетту Дэлгас. Она отворачивается, словно бы не заметив нас, однако я сжимаюсь невольно, втягиваю шею в плечи, будто в годы нашего с Эваном прозябания в Нижнем городе. Нащупываю и осторожно касаюсь руки Байрона, привлекая внимание.
– Здесь леди Дэлгас, – шепчу, едва Байрон подается ближе ко мне.
Он хмурится, скользит взглядом по головам перед нами – нет нужды пояснять, которая из двух леди Дэлгас присутствует на вечере. Находит, хмурится сильнее. Я пытаюсь вспомнить, видела или чуяла ли Лизетту перед началом концерта, но не могу сказать наверняка. Быть может, она пришла в последнюю минуту и потому я не обратила на опоздавшую даму внимания? Скорее всего, так и есть, к тому же сегодня должна была состояться очередная ассамблея у Лизетты, а значит, леди вполне могла прибыть к Мару с опозданием, лишь после того, как разъедутся ее собственные гости.
Байрон смотрит на Лизетту, затем на выступающих девушек и снова на Лизетту.
– Вероятно, нам стоит уйти, – добавляю я. – Уверена, леди Мару нас извинит и…
– Понятно, – произносит Байрон.
– Что понятно?
– Видишь девушку за клавесином?
Киваю, в отличие от инкуба совершенно не понимая, в чем дело. На клавесине играет не одна из дочерей леди Мару, но какая-то из многочисленных их кузин, тоненькая русоволосая девица невзрачной внешности.
– Эта юная леди – Элизабет Мортимер…
Ах да, точно. Кузина семьи Мару, обладавшей весьма широкими родственными связями.
– …и леди Дэлгас прочит ее в жены Арсенио.
– В жены? – от неожиданности, удивления я повышаю голос и сидящие перед нами оборачиваются, смотрят строго, неодобрительно – именно на меня, даже не на спящего Арсенио, который уже успел сползти по спинке стула, рискуя и вовсе на бок завалиться. Улыбаюсь соседям быстро, извиняюще и вновь поворачиваюсь к Байрону, продолжаю тише: – И давно ли у Арсенио есть невеста?
– Они не помолвлены, – возражает Байрон. – Есть предварительные договоренности, но, сколь мне известно, пока устные. И Элизабет всего семнадцать…
Хвала Лаэ, с середины прошлого века по законам Лилата брачный возраст для девушек повысили с шестнадцати до восемнадцати лет, ныне если невесте меньше, то брак возможен лишь по специальному разрешению. Если особых причин торопиться со свадьбой не было, то стороны предпочитали подождать, нежели тратиться на получение разрешения.
– Почему Арсенио не сказал? – и о чем еще инкубы не удосужились упомянуть?
– Потому что вряд ли знает. Не думаю, что Лизетта делилась с ним своими планами или называла конкретное имя.
Хочу спросить, какое Лизетте дело до личной жизни Арсенио, но затем вспоминаю – она его покровительница, Арсенио принимают всюду прежде всего благодаря ей, благодаря слову и милости Лизетты Дэлгас, без нее бы он наверняка был одним из тех безымянных взломщиков кристаллизаторов, что не столько живут в Лилате, сколько существуют, подобно теням, в кольце его стен, преследуемые законом и конкурентами. И уж конечно, Лизетта не станет оказывать помощь и покровительство безвозмездно, без выгоды для себя.
– А откуда тебе… – начинаю я и вновь умолкаю, поймав выразительный и отчего-то чуть раздосадованный взгляд Байрона.
Мальчик по вызову, нежный друг, как еще их называли в светских кругах, – слуга, игрушка, домашний питомец не лучше комнатной собачки или экзотической зверушки. Его присутствия не замечают, при нем, нисколько не стесняясь и не опасаясь, говорят если не обо всем, то о многом.
Тем не менее мы остаемся до завершения концерта, сдержанно аплодируем вместе со всеми. Едва девушки встают из-за своих инструментов и раскланиваются перед публикой, как Арсенио резко, будто от толчка, просыпается, выпрямляется, оглядывается заполошно и начинает хлопать громче всех и даже кричать «Браво!» с таким восторженным видом, словно наивнимательнейшим образом прослушал весь концерт. Мы торопимся покинуть дом Мару, отказавшись от приглашения хозяйки перейти в гостиную, выпить освежающих напитков и насладиться беседами, однако не успеваем.
Лизетта, сопровождаемая на сей раз не нынешним нежным другом, но леди Элизабет Мортимер, перехватывает нас почти у самого выхода из зала.
– Ари! – восклицает Лизетта, не удостаивая ни меня, ни Байрона и взглядом. Всплескивает руками, будто намереваясь обнять Арсенио, улыбается радостно, будто и не подозревала о присутствии инкуба в зале. – Племянничек дорогой мой!
Арсенио замирает, не торопясь бросаться в объятия той, кто, по сути, если и приходился ему родственницей, то сугубо номинально. Смотрит настороженно, не хуже меня помня презрительное замечание, сказанное ею, когда мы покидали пикник.
«Домашних зверушек следует выгуливать в предназначенных для этого местах, а не таскать за собой повсюду на потеху всему свету».
Оскорбительные эти слова сказаны Арсенио лично, Лизетте не хватило смелости заявить подобно мне в лицо, но я стояла рядом, когда она говорила это, и сомневаюсь, чтобы леди не понимала, что с такого небольшого расстояния оборотень не может не услышать даже произнесенного шепотом.
Элизабет поверх плеча Лизетты рассматривает нас пристально, с любопытством. Задерживает не по-детски холодный, оценивающий взгляд на Арсенио, и волчица подбирается мгновенно, настораживается. Я пытаюсь напомнить себе, что Элизабет мне не соперница, она еще ребенок, ведомый волей родителей, от нее самой ничего не зависит, однако не могу избавиться от ощущения глухой, иррациональной ревности.
– Ари, несомненно, ты помнишь Элизабет Мортимер, младшую дочь лорда Мортимера, прелестную, талантливую и добродетельную юную леди, – Лизетта несколько смущена прохладным приемом, но отступать не намерена.
– Не помню, – признается Арсенио сухо.
– Быть того не может, – удивление Лизетты фальшиво насквозь. – Мне кажется, нельзя не запомнить девушку столь очаровательную, выдающуюся и исполненную всяческих добродетелей…
Кажется, волчица вцепится в горло леди Дэлгас, если та еще раз упомянет о неисчислимых добродетелях Элизабет.
– Очень даже может, – Арсенио хозяйским жестом привлекает меня ближе к себе, бросает извиняющий взгляд на Элизабет. – Прошу прощения, леди Мортимер, к вам лично ничего из сказанного выше и далее отношения не имеет, я понимаю, что вы такая же жертва махинаций леди Дэлгас и своих родителей, как и я. Что до вас, дорогая тетушка, то, если вы не заметили этого на недавнем вашем пикнике, позвольте напомнить, что я свой выбор сделал. Рианн Лобо моя избранница и моя невеста и своего решения менять я не намерен. Мне все равно, сколько выгод сулит брак с вашей протеже, кем бы она ни была, и все равно, что вы охотно отвернетесь от меня, едва я пойду против вас. Да и, откровенно говоря, мне плевать.
– Ох, Элизабет, надеюсь, ты и впрямь простишь моего племянника. Он вырос в другом полисе и, к глубокому моему сожалению, не получил должного воспитания, оттого порою бывает невообразимо груб, – Лизетта тоже улыбается девушке, заискивающе и одновременно недвусмысленно, и Элизабет, кивнув Арсенио, спокойно отходит. Леди Дэлгас же поворачивается к нам, смотрит в глаза Арсенио, уже не скрывая недовольства, кислого, словно испорченное молоко. – Арсенио, ты забываешься.
– По-моему, забываетесь вы, тетушка.
– Я тебе не тетушка и ты прекрасно о том осведомлен. Более того, ты знаешь, кого должен благодарить за нынешнее свое положение, за привилегии и отношение общества к тебе, сыну демонического рода, павшему столь непозволительно низко, что старшему в роду пришлось уехать в Лайвелли и жениться на простой человеческой женщине. Из уважения к прежней славе твоего рода и связям между нашими семьями я приняла тебя, дала тебе все, что только могла дать, и такова твоя благодарность? Я закрывала глаза на компании, которым ты отдавал предпочтение, и то, чем ты занимаешься, – в конце концов, молодым мужчинам твоего возраста независимо от расовой принадлежности нужно немного свободы, возможность предаваться развлечениям и даже порокам… пока, разумеется, они не выходят за границы допустимого. И ты сам зарабатывал на свои развлечения, что лишь утешало меня…
– Ну конечно, не у вас же деньги просил… – ворчит Арсенио, но Лизетта, похоже, не слышит его замечания. Или игнорирует.
– …но это вовсе не означало, что тебе дозволено абсолютно все. И выбор твой… девица низкого рода, сомнительного происхождения… – Лизетты сглатывает с усилием, однако удерживается от взгляда в нашу с Байроном сторону, точно нас здесь нет или мы лишь призраки, не стоящие внимания серьезных, образованных людей, не верящих в жизнь после смерти. – Не думай, будто я не догадываюсь, что ты… вы… вы творите там втроем…
Ничего и обстоятельство это печалит волчицу. Да и мне самой оно нравится все меньше и меньше.
– Доброго вечера, тетушка, – роняет Арсенио подчеркнуто спокойно, даже равнодушно и, потянув меня за собой, обходит Лизетту, огибает ее плавно, словно хороший мобиль вовремя замеченное препятствие.
Байрон не отстает, и мы наконец покидаем зал, а там и особняку Мару. Инкубы отвозят меня домой, но всю дорогу до нашего квартала я не могу успокоиться, я в ужасе от сказанного Лизеттой, от негодования ее, столь сильного, что она не дала себе труда скрыть его, что едва ли позволительно для истинной леди. Когда мобиль Арсенио останавливается перед нашим домом, я не выдерживаю, поворачиваюсь к спутникам так, чтобы можно было хотя бы поочередно посмотреть на каждого.
– Вам не кажется, что это уже чересчур?
– Что именно? – Арсенио глушит мотор, бросает взгляд поверх моего плеча на ограду дома.
– Если ты имеешь в виду реакцию леди Дэлгас, то ничего иного и ожидать не стоило, – замечает Байрон.
– И сколько это будет продолжаться? – не сдаюсь я. – Сначала выговоры и недвусмысленные намеки, затем оскорбления, потом что? Угрозы? Показное игнорирование и общественное презрение?
– Рианн, тебе достаточно сказать лишь слово.
– И что дальше?
– И мы сразу уедем.
– Рианн, ты же не хуже нас знаешь, как работает эта система, – добавляет Арсенио. – Все, что не вписывается в общественные представления о морали, нормах и прочие личные мнения, выдаваемые за истину в последней инстанции, карается немедля и жестко. И каждый из нас троих находится в положении… несколько зависимом от других, причем зависимом в не самом приятном смысле. Мы не могущественный клан ночных, которому никто и слова не посмеет сказать, сколько бы там его члены ни заводили жен, хоть трех, хоть два десятка. Если мы хотим быть вместе, жить как хотим мы, а не как того требуют окружающие, не оглядываться, опасаясь косых взглядов или оскорблений, то нам придется отсечь лишние связи и отбросить зависимость, понимаешь? Оставить в Лилате все ненужное и уехать. Мы не будем здесь жить, да и зачем, если можно перебраться в место получше?
Я откидываюсь на спинку кресла, начиная догадываться, почему инкубы с таким упорством выходили со мной в свет, хотя, по сути, острой необходимости в том не было. Публичные свидания призваны не только закрепить за Арсенио статус моего поклонника, а то и жениха, но продемонстрировать мне, что нам троим в этом полисе, в этом обществе никогда не будут рады, что рано или поздно мы превратимся в отшельников, в презираемых всеми парий, которых не пригласят ни в один приличный дом.
– Я уже и родителям написал, благо что в Лайвелли отправить сообщение проще, чем в Эмираду, – продолжает Арсенио.
– А мне и писать-то некому, – отзывается Байрон. – Родственников нет, с работы ушел, квартиру продал, остался только мобиль…
– И где ты сейчас живешь? – я смотрю на Байрона через зеркало заднего вида, удивляясь, что инкуб не сказал о продаже квартиры.
Кажется, они и впрямь готовы сорваться по одному моему слову, покинуть Лилат хоть завтра.
– У меня на диване, – усмехается Арсенио.
– И мое утонченное чувство прекрасного ежедневно страдает из-за вечного бардака, который ты с маниакальным упорством разводишь вокруг себя.
– Тебя никто не просит изображать уборщика.
– Извини, но я предпочитаю класть вещи туда, где смогу их найти в следующий раз, а не кидать куда придется и после недоумевать, почему нет ни одной чистой фрачной сорочки, ведь ты точно забирал их накануне из прачечной…
– А… Клеон? – вмешиваюсь я осторожно в беззлобный спор.
– А Лео женится на своей леди ледышке и будет счастлив, – заявляет Арсенио беспечно. – Или не будет, тут уж как пойдет.
Не будет. Отчего-то я знаю об этом наверняка. О чем он только думает, неужели не понимает, что ныне отношения его с любой женщиной обречены на провал?
Или нам обоим удобнее закрывать глаза на очевидные вещи, притворяться, будто проблем не существует?
– Завтра воскресенье, – напоминаю я в попытке отвлечься от мыслей о собственном тайном безумии. – Тесса будет весь день дома, с Эваном, – и Клеон вряд ли приедет, избавив меня от необходимости смотреть ему в глаза и спорить с волчицей. – Можно поехать в парк, найти какое-нибудь тихое укромное место и устроить пикник, где не будет никого, кроме нас.
Инкубы обмениваются заинтересованными взглядами через зеркало и кивают.
– Скажу Дороти, чтобы она приготовила напитки и закуски.
– Отличная мысль, – соглашается Арсенио и тянется ко мне, чтобы поцеловать на прощание в щеку. – И не думай о выпадах Лизетты. Тетушка много лает, но не кусает… а если вдруг ей взбредет в голову идея отлучить нас от двора, то есть от светских кругов, то и вурдалак с ними, невелика потеря.
* * *
На поиски тихого укромного места, где нас и впрямь никто не побеспокоил бы, уходит несколько больше времени, нежели ожидалось, и даже мой нюх делу почти не помогает. Общественный парк остается общественным парком, а в выходной он и вовсе переполнен желающими насладиться неспешными прогулками по тенистым аллеям, свежим воздухом, яркой зеленью и близостью канала. Арсенио всю дорогу ворчит, что, мол, в Лайвелли нам не пришлось бы столько бродить в поисках относительного уединения, что на его родине вся округа за пределами жилых секторов была бы в нашем распоряжении. Наконец нам удается найти тихое местечко у самой воды, окруженное деревьями, в отдалении от центральной части набережной, аккуратной, распланированной не хуже частных владений. Мы устраиваемся на траве за невысоким кустарником, надежно скрывающим нас от противоположного берега и чужих взглядов с маленьких лодок и небольших прогулочных кораблей, проплывающих по каналу. Расстилаем покрывало, раскладываем снедь и напитки, привезенные в большой корзинке. Я смотрю на посеребренную солнцем воду и поневоле вспоминаю Нижний город, часть канала, пересекающую его территорию, отделенную от половины Верхнего шлюзами. Там он совсем другой, уже, грязнее, с берегами, застроенными или кособокими многоэтажками, или чадящими отчаянно заводами. Где-то попадаются старые, сгнившие наполовину деревянные пристани, где-то поновее, оборудованные под погрузку и разгрузку товаров, по свинцово-серой воде медленно, лениво плывут баржи и тихо скользят немногочисленные частные корабли. Пахнет тухлой рыбой, застоявшейся водой и канализацией, на потемневших зеленоватых камнях набережной оседает все утолщающийся и утолщающийся слой приносимого мусора и водорослей.
Глубоко вдыхаю воздух, свежий, далекий от нечистот Нижнего города, моргаю, избавляясь от видения прежней жизни.
– О чем задумалась? – Байрон едва ощутимо касается моей руки, отвлекая от размышлений.
– О разном, – признаюсь.
Арсенио накидывается на стряпню Дороти так, словно не ел ничего пристойного уже целую вечность, в то время как Байрон остается верен себе, берет понемногу, ест осторожно, деликатно. Даже пребывая в задумчивости, я ловила время от времени его взгляд исподлобья, пристальный, изучающий. Привычка, должно быть, – быть наготове, следить за клиенткой, предугадывая ее желания прежде, чем они будут высказаны вслух.
Волчица рычит недовольно – она не хотела думать о тех, других, что были до нее, и не суть важно, по личному выбору или по работе.
– Ты часто вспоминаешь о нем? – спрашиваю вдруг.
– О ком?
– О Нижнем городе.
Знаю, Байрон, в отличие от друга, там родился и вырос. И, подобно мне, не видел мира за пределами стен Лилата.
– Иногда, – Байрон нарочито равнодушно пожимает плечами. – Но стараюсь не увлекаться путешествиями по волнам памяти. Вредно для настоящего.
– Ты сказал вчера, что у тебя нет родственников.
– Нет.
– Он отрекся от семьи, – вмешивается Арсенио, не отрываясь, впрочем, от поглощения бутербродов.
– Почему? – я поворачиваюсь к Байрону, всматриваюсь в идеальный профиль.
– Потому что те, кто официально считался моей родней, попытались продать меня при первой же удобной возможности. С моей внешностью спокойно по улицам Нижнего не походишь, – голос Байрона ровный, ничего не выражающий, будто бы речь вовсе не о нем, но о ком-то постороннем, далеком, и, вижу, взгляд сосредоточен на открывающейся из-за кустов части канала, однако едва ли различает отдельные элементы пейзажа. – Я сбежал. Они нашли меня и предприняли вторую попытку продать. Я сбежал снова. Какое-то время попрошайничал и подворовывал по мелочи, как большинство малолетних бродяжек, ночевал где придется, скрывался от хозяев каждой территории, куда заносили ноги. Я рано научился защищать себя, собственно, у меня и выбора-то особого не было: или смириться, или драться не на жизнь, а на смерть, не щадя, если потребуется, жизни чужой. Я ее не ценил, ни свою, ни чужую… быстро привыкаешь, и становится все равно. Но мне повезло – искатель от первого агентства, где я оказался, не чурался подбирать смазливых мальчиков в самых грязных и непотребных уголках Нижнего. В агентстве меня отмыли, одели, научили… всему. С образованием в Нижнем туго, сама знаешь, у меня за плечами только и было, что пара начальных классов. Уже позже, когда я… скажем так, достиг определенных карьерных высот, меня переманили в другое агентство, где я и оставался до недавнего времени.
Я пытаюсь вспомнить, доводилось ли мне встречать Байрона прежде, до знакомства с Арсенио и – волей-неволей – с его приятелями, и понимаю, что нет. Или, скорее, встречала наверняка, но не обращала внимания, смотрела словно сквозь него, делая вид, будто не замечаю очередного юного спутника очередной почтенной вдовушки. Да и среди замужних дам постарше не считалось зазорным заводить нежного друга так же, как многие заводили комнатных собачек. Порою этот момент даже заранее оговаривался в брачном контракте.
– В эскорт-агентствах и иже с ними представителей нашего вида любят: хорошая внешность без лишнего постороннего вмешательства, магнетическое обаяние, минимальная вероятность случайной беременности и долголетие, позволяющее сохранить визуальную молодость и продлить срок эксплуатации, – добавляет Байрон. – И любят тем сильнее, чем сложнее заполучить суккубу или инкуба. Потому меня и подобрали.
Отчего-то делается стыдно за себя, за то, что еще недавно я, как и все, отворачивалась от мальчиков по вызову, игнорировала, подобно тому, как сейчас окружающие предпочитают не замечать Байрона рядом со мною и Арсенио.
– Прости.
– За что? – Байрон моргает, смотрит на меня удивленно.
– Мне кажется, я видела тебя раньше, но… но не помню, – повторяю вслух. – И не потому, что у меня плохая память на лица… мы можем не запомнить кого-то в лицо, зато надолго сохраняем в памяти запахи… а потому, что я тебя не замечала до знакомства с Арсенио.
– Ты и после еще несколько месяцев меня не замечала.
– Разве?
– Я видел по твоему взгляду, – Байрон мимолетным жестом касается моего виска. – Обычно когда на нас вынуждены смотреть в течение некоторого времени, то взгляд становится слегка отсутствующим, стеклянным, – инкуб вздыхает, улыбается мягко, чуть снисходительно, отчего я чувствую себя маленькой девочкой, уличенной в незначительном для взрослого, но все же нехорошем проступке. – Признайся, Рианн, ты вообще в упор меня не замечала до вашего с Тессой похищения.
Глава 9
Поначалу я теряюсь, немного огорошенная репликой Байрона, но затем подбираюсь, возражаю твердо:
– Нет.
– Правда?
– Я не обращала на тебя внимания до знакомства с Арсенио… ни на кого из… вашей братии… как и все, впрочем. Но потом…
– Потом в твоем взгляде появилось непонимание, почему я там, где я есть, и что может связывать такого, как я, с Арсенио.
– Я никогда ни о чем подобном не упоминала.
– Ты удивишься, сколько всего могут сказать взгляды украдкой, случайные жесты, мелкие привычки, которые даже не всегда за собой замечаешь…
– О, да ты телепат, – я не удерживаюсь от недовольной гримаски.
– Я наблюдательный. К тому же зачастую на светских мероприятиях нечем больше заняться, кроме как следить за окружающими… пытаться прочитать их, понять, о чем они думают, что скрывают под масками вежливой скуки…
Краем глаза я отмечаю, как Арсенио, закончивший с едой, передвигается ближе ко мне, рассматривает меня обманчиво-ленивым взором.
– И что же скрывала я? – спрашиваю я требовательно.
– Тоску волчицы по свободе, по жизни на воле, по миру, что ведом ей лишь с чужих слов, – Байрон вновь протягивает руку, на сей раз касается моих волос, поправляет темные пряди, словно невзначай убирая локоны с плеча. – Непонимание, почему ты находишься там, где ты есть. Привычку, которую ты и хочешь отринуть, и не можешь.
Арсенио оказывается так близко, что его колени придавливают мою юбку к покрывалу, вынуждая меня замереть между обоими инкубами, фиксируя на месте. Пальцы Байрона скользят по открытой платьем части плеча, по шее, по лицу. Волчица радуется – еще бы ей не быть в восторге от того, что вот-вот случится, – человек же выжидает, не зная, как следует реагировать на происходящее.
Правильно ли отвечать Арсенио и Байрону, умалчивая при том о Клеоне?
Пальцы задерживаются на подбородке, обводят контур нижней губы. Я не отстраняюсь, да мне и некуда почти, и все же вздрагиваю. Не от поцелуя Байрона, несколько более настойчивого, чем я ожидала, но от ощущения второго поцелуя в плечо.
Странно.
И непривычно.
Не потому, что мне есть с чем сравнить, но скорее от осознания, что обычно бывает не так. Что должно быть не так. Мне ведь рассказывали, я слышала, читала и знаю, что все… почти все не так.
А как? Где и кем записано, как должно быть, а как не должно? Я взрослая молодая женщина, способная решать за себя, имеющая право выбирать самой, чье внимание принимать, а кому вежливо, но непреклонно отказать. И оба инкуба пришлись мне по сердцу куда больше, чем я могла предположить.
Чем смела надеяться.
Губы Арсенио касаются то плеча, то шеи, ладонь путешествует неспешно по телу, закованному в тиски выходного платья. Задерживается на груди, затем опускается ниже. Путается в складках широкой юбки, и я ощущаю недовольство, раздражение Арсенио досадной этой преградой. Инкуб отодвигается, освобождает подол. Сама я теряюсь в происходящем, в собственных эмоциях, неистово бурлящих внутри, рвущихся на волю. Кажется, чем дальше, тем меньше я принадлежу себе, я таю в мужских руках и не возражаю, когда Байрон отстраняется чуть, разворачивает меня спиной к себе. Теперь Арсенио целует меня в губы – куда нетерпеливее, более жадно, нежели Байрон, – а Байрон в плечо, и я ловлю мимолетную мысль, что, пожалуй, никогда бы не перепутала их даже с закрытыми глазами и не только благодаря нюху.
Все же они разные.
Тем лучше.
Платье сползает с плеч, впрочем, оно все равно сидит слишком плотно, чтобы его можно было вот так запросто снять, не расстегнув предварительно пуговицы на спине. Арсенио наконец тоже отстраняется, пристально смотрит на меня потемневшим, тяжелым взором и, подхватив осторожно край юбок, тянет их, открывая ноги до колен. Касается кончиками пальцев щиколоток, гладит каждую по очереди, затем проводит медленно вверх по затянутой в чулок ноге, и я спохватываюсь вдруг.
– Что ты… вы… – я пытаюсь вывернуться из объятий, однако Байрон удерживает меня на месте, прижимает мои руки к бокам. Новый легкий поцелуй в шею вызывает дрожь, поднимает волну знакомого жара.
– Ну что такое, Рианн? – лицо Арсенио по-прежнему близко к моему, голос едва слышен. – Тебе же нравится, я это чувствую… мы оба чувствуем.
– Дело не в этом, – я напрягаю слух и нюх, пробую вынырнуть из блаженного полузабытья, в которое погружают ласки мужчин рядом, и сосредоточиться на происходящем за пределами тесного нашего кружка.
Ладонь Арсенио исчезает под ворохом юбок, лежащих пышным кольцом вокруг талии, добирается до кожи выше края чулка. Рисует неведомые узоры на бедре и проникает под белье – смешно сказать, но из-за визитов Клеона я стала отдавать предпочтение совсем уж минималистским моделям, более подходящим девушкам из Эмирады, нежели добропорядочным леди Лилата. В конце концов, под платьем не видно, какое белье на мне надето, да и есть ли оно вообще, и я же не собираюсь раздеваться перед кем-то.
Кроме инкубов, разве что.
Я вздрагиваю вновь, закусываю нижнюю губу – нынче я уже слишком хорошо знаю, что последует затем. Одна лишь мысль кружит голову, туманит сознание обещанием скорого наслаждения и даже больше. Волчица твердо уверена, что теперь будет лучше, много лучше, нежели та возня в мобиле, торопливая, почти унизительная.
– В чем же тогда? – Байрон все-таки расстегивает несколько верхних пуговиц, скользит пальцем вдоль позвоночника и движение это в сочетании с откровенным прикосновением Арсенио заставляет шумно, рвано выдохнуть.
– Нас могут увидеть и…
– Да и вурдалак с ними, – Арсенио улыбается беззаботно, снова целует, заглушая возможные мои возражения.
Сосредоточиться на чем-либо еще не получается, меня хватает только на то, чтобы понять, что поблизости точно никого пока нет, никто не подсматривает из-за кустов, не прислушивается к характерно неровному нашему дыханию. Едва Арсенио прерывает поцелуй, как я прижимаюсь к груди Байрона, откидываю голову на его плечо. Ощущаю его ладонь под корсажем, накрывшую полушарие, – надевать корсет на пикник в неформальной обстановке я не стала. Ловлю ртом воздух, стараясь сдерживать стоны – как бы хорошо мне ни было, как бы сильно я ни погрузилась в пьянящий этот водоворот, но я не желаю привлекать внимание случайных прохожих, – нетерпеливо подаюсь бедрами навстречу, когда Арсенио, явно поддразнивая, с легкой усмешкой отводит руку, возвращаясь к нарочито неспешному рисованию узоров на коже. Теряюсь вновь и вновь, готовая начать биться в мужских объятия и просить не останавливаться. Постепенно мир отступает, делает шаг в сторону, словно в фигуре танца, оставив нас только втроем, и стон все же срывается, будто сам собой, когда наслаждение окатывает волной, накрывает, оглушает и ослепляет на мгновение. Байрон поворачивает мое лицо к себе, целует, пока тело невольно выгибается от удовольствия, и впрямь куда более сильного, яркого, чем то, что испытывало совсем недавно.
Наконец Байрон отстраняется, не размыкая, впрочем, объятий, позволяет мне отдышаться.
Арсенио продолжает гладить мои ноги под юбками, улыбаясь при том так самодовольно, будто все, что произошло только что, исключительно его заслуга. Несколько минут я сижу неподвижно, прислушиваясь отстраненно к пению птиц, легкому шелесту листвы, рокоту проплывающего неспешно корабля, и лишь затем предпринимаю попытку высвободиться из мужских рук. Инкубы не торопятся отпускать меня, особенно Арсенио, чьи пальцы нет-нет да норовят подняться выше края чулок, поддеть их, начиная стягивать.
– Вы совсем с ума сошли, – бормочу, отталкивая руки Арсенио.
