Текст книги "Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1"

Автор книги: Наталья Резанова

Соавторы: Аркадий Шушпанов,Александр Житинский,Алексей Лукьянов,Владимир Данихнов,Мерси Шелли,Сергей Стрелецкий,Николай Горнов,Юрий Косоломов,Полдень, XXI век Журнал,Михаил Кондратов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Наска

Чоа-хум, чоа-хум… Камни, камни, камни. Взять – бросить, взять – бросить. День и ночь, день и ночь, и еще один день под палящим Оком Великого Духа. Чоа-хум, чоа-хум… Слушай шамана, иди за шаманом. Бери камни, где скажет шаман, отбрасывай в сторону, снова бери. Если делать, как учит шаман, Великий Дух сменит гнев на милость и даст нам воду. Чоа-хум, чоа-хум… Но сколько же можно? Руки стерты до крови, в глазах рябит от камней, а воды все нет. Наверно, шаман ошибся. Теперь тянет время, пытается нас отвлечь. Такое бывает, старые воины говорили. Когда вождем был Большой Пеликан, старый шаман точно так же водил все племя на Ритуал Камней. День и ночь, день и ночь, и еще один день по пустыне. Но вода не пришла, и Большой Пеликан убил шамана. Старые воины помнят то время, время смелых мужчин. Большой Пеликан повел их войной на людей Белой Обезьяны. Наши прогнали врагов и захватили источник. Но в этой войне погиб мой отец, потому что вождь слишком поздно принял решение. Очень трудно драться после того, как три дня разбрасывал камни! Почему новый вождь не слушает старших? Почему не убьет шамана, который ошибся? Чоа-хум, чоа-хум… Это песня войны, а не песня камней! Мы должны сражаться за воду, мы должны отомстить за погибших! А еще, говорят, у людей Белой Обезьяны много красивых женщин. Мы могли бы взять их себе! Чоа-хум, чоа-хум… Убить шамана, убить шамана. Идти на войну, отомстить за отца!

* * *

Чоа-хум, чоа-хум… Сегодня они поют совсем вяло. Вот-вот взбунтуются. «Ты будешь великим вождем, Малый Пеликан, – говорят они, – но ты еще молод и плохо знаешь жизнь. Нельзя доверять шаману, который не может договориться с Великим Духом». Но я не хочу повторять ошибку отца! Когда он убил старого шамана, вода была совсем рядом. Отец я его торопливые воины не довели Ритуал Камней до конца – но это сделали люди им из племени Двухголовой Змеи. Их воин, попавший к нам в плен, смеялся над нами, рассказывая об этом. Они отыскали Священный Путь, который расчистило от камней наше племя по указаниям старого шамана. Люди из племени Двухголовой Змеи продолжили Ритуал всего на четыре шага вперед – и тут же Великий Дух дал им воду. Зато у нас пересох источник, отбитый у племени Белой Обезьяны. Так покарал нас Великий Дух! Нужно снова умилостивить его, говорит наш новый шаман. Правда, этот шаман еще моложе меня… Вчера я спросил его, почему же Великий Дух не видит нашего знака уже третий день. А он мне начал рассказывать, будто Дух живет не на небе, а под землей. Как хорошо, что никто не услышал, кроме меня! А то бы его убили еще вчера. Даже детям известно, что Великий Дух наблюдает за нами с неба. Поэтому мы, как и наши предки, делаем из камней эти знаки: Священного Зверя, чтобы Дух узнал наше племя, и Священный Путь, чтобы Дух мог спуститься на землю и дать нам воду. Как бы он увидел нашу работу, если бы жил под землей? Очень, очень странные вещи говорит молодой шаман. Неужели бывалые воины правы? Даже Хромой Кондор, отдавший мне в жены младшую дочь, сегодня глядит на меня с упреком. Он тоже считает, что нужно убить шамана, а воду отнять у соседних племен. Чоа-хум, чоа-хум… Делать выбор, пора делать выбор. Так не хочется потерять уважение племени. Но не хочется повторять ошибку отца…

* * *

Чоа-хум, чоа-хум, чоа-хум… Влево, вправо и снова вправо. Грубый ритм этого напева всегда помогал мне настроиться. Но сегодня в их голосах слишком явно слышится ненависть, и от этого слишком сильно дрожит узловатый корень хинного дерева у меня в руках. У отца получалось гораздо лучше, он чувствовал влагу носом, без всякого корня. Но даже он никогда не мог точно сказать, в каком месте подземные воды подходят так близко к поверхности, чтобы можно было до них добраться. День за днем ходил по пустыне, указывая остальным, где разбрасывать камни. А твердую глину, что под камнями, уже не разроешь так просто – значит, надо двигаться дальше, надо снова вынюхивать этот коварный подземный ручей. И опять убеждать все племя, что Священный Путь, который они расчистили, еще слишком короток, и пока Великий Дух не увидел его с небес, все должны продолжать Ритуал. До чего же глупый предлог! Но иначе их не заставишь, ничего другого они не способны понять, кроме страха перед Великим Духом. Я пытался вчера намекнуть Малому Пеликану, что небо тут ни при чем, что вода у нас под ногами, нужно только найти, где она выходит наружу… Вождь в ответ посмотрел на меня, как на ту старуху, которую закидали камнями на прошлой стоянке, потому что ее укусил паук и она слишком громко кричала. То же самое ждет и меня. Все измучены жаждой, и в конце концов сорвут свою злость на мне. Так когда-то погиб и отец. Это слышно в их голосах… но я не должен об этом думать! Я найду ее! Нужно только расслабиться, отогнать все мысли, все страхи и асе мечты II почувствовать, куда отклоняется корень в моих руках. Чоа-хум, мои хум, чоа-хум… Да, вот так, и еще чуть влево. Слушать только себя, как учил отец.

* * *

Ой, милый, что это за звук? Ну при чем тут птица! Я вот про это говорю: «Чоа-хум! Чоа-хум!» Слышишь? Да я и сама знаю, что горелка. Я спрашиваю, почему она стала так громко? Может, там что-то сломалось? Погляди, какое пламя! Ты уверен, что эта тряпка не загорится? Не тряпка? А что? Ну ладно, если термоустойчивый… Ай! Предупреждать же надо! Я чуть ноготь не сломала от этой встряски! Ты уверен, что мы не пере… Уже летим?! Ой, мамочки! О-хо-хо, держи меня! Как быстро земля удаляется! А мы не пере… Ну все, все, молчу. Ого, смотри, мы уже выше холма! Обалдеть! Ты так здорово это придумал с воздушным шаром, милый! Извини, что я так много гнусила. Просто меня еще мама достает… Нет, ты тут ни при чем, она со всеми такая. С тех пор, как мне стукнуло 15, она постоянно пишет мне эти сумасшедшие письма, которые всегда начинаются словами «Опять между нами встал мужчина». Вот и теперь то же самое. Вчера она сорок минут меня точила по телефону – мол, что за глупость он выдумал, свадебное путешествие на родину предков, да еще на воздушном шаре, да еще в такое место… И тут она, прикинь, начинает прямо из энциклопедии цитировать таким замогильным тоном: «Перу – одна из самых бедных… Наска – одно из самых засушливых…» Вот умора! Но я ведь ее не послушалась, видишь! Видишь, как я тебя люблю! Где?! Ага, вижу! Ух ты, какая огромная! Да ну, какой же это пеликан, это больше на крокодила похоже. А рядом, смотри – полоса какая-то, словно дорога. И вон там тоже… Дай скорее фотоаппарат! Я читала, что эти линии инопланетяне нарисовали. У них тут что-то вроде космодрома было. Почему нет доказательств? А всякие там эпосы, летописи – про огонь с неба, про… У других? А у этих что? Нет, не понимаю. Делают же раскопки, находят… Что, вообще никаких? Выходит, эти индейцы были такие темные, что даже писать не умели? Как же они додумались сделать такие огромные картинки из камней, которые только с неба видно? Я уж скорее в инопланетян поверю. А людям тут и жить невозможно: такая жара и… Кстати, передай мне воду. Ну где, в рюкзаке конечно! Как это нет? А ты почему не положил? Да, вынимала, ну и что? Ты же говорил, что сам соберешь рюкзак, пока я в душ схожу! Нет, это была другая бутылка, она уже кончилась, а вторую я поставила в холодильник. Ты не додумался туда заглянуть? Нет, не могла, потому что ты сказал, что сам все соберешь! Из-за МОЕЙ ошибки?! Да я только в одном ошиблась – когда согласилась полететь черт знает куда с таким идиотом! А ведь мама меня предупреждала, предупреждала!

Владимир Гугнин
Переход на зимнее время

Рассказ

Всем

1.

Подобной выходки от своего мужа Юля не ожидала. Она никак не могла предположить, что Санек в своем незавидном положении способен на такое свинство.

А завидовать, действительно, было нечему. Дожив до тридцати одного года, он так и не встал, как говорится, «на ноги»: материально не окреп, стабильного заработка не обрел, нужными связями не оброс, высшего образования не получил. Правда, не ожирел и не постарел, не разучился шутить и, что немаловажно, не перестал нравиться женщинам. Причем самого разного возраста, от восемнадцати до пятидесяти. Все эти особенности делали его жизнь наполненной и свободной, но всячески препятствовали серьезному трудоустройству. Ему, угловатому и рассеянному, ужиться среди собранных и деловых было очень непросто. Потому и скакал он с работы на работу, еле уворачиваясь от пинков и затягивающих уздечек хладнокровных работодателей. И, наконец, доскакался до того, что попал в тупик, замкнувший его со всех четырех сторон. И все бы ничего, ведь не бывает худа без добра, если бы не Санькина семья из двух лиц, которым требовалось ежедневное питание, периодическое обновление одежды и обуви, лекарства, игрушки, книжки и многое другое. А все, что семье требовалось, полностью зависело от наличия в кармане Саньки мерзких бумажек с цифрами и водяными знаками. Здоровенным клещом, высасывающим из человека все человеческое, виделась ему необходимость зарабатывать деньги.

Так уж получилось, что Санек в один прекрасный день совсем расхотел и разучился работать. Впрочем, все к этому и шло. Сначала ему перестали нравиться однообразные будни офисной работы, потом надоела разъездная работа, потом более-менее свободная деятельность творческого сотрудника, а потом ему вообще надоел всякий труд. Скучно стало ходить ему на работу. И ведь не лентяй он был! Просто ему ничего не нравилось, точнее сказать перестало нравиться. Но Санек верил, что попадись ему путевое занятие, он бы, наверно, всю душу и силу в него вложил. Однако в тридцать с копейками он с удовольствием лишь читал, рассуждал и бренчал на электрической гитаре.

Раз или два в неделю он выступал со своим неприкаянным ансамблем в клубе. Как правило, бесплатно. Санькину музыку ценили лишь несколько друзей, малолетний сын и, по настроению, жена. Невзирая на то, что Санька находился уже не в том возрасте, когда музыканты начинают путь к признанию и славе, он все еще чего-то ждал, на что-то надеялся. Эта трогательно-трепетная верность мечте вызывала у его друзей жалость и сочувствие. Поэтому никто из них не решался высказать трезвое мнение насчет музыкальной деятельности Санька.

Упражняться на гитаре он мог часами, изводя жену и тратя киловатты электроэнергии. Но когда минул пятый или шестой месяц Санькиной безработицы, голос гитары вдруг затих, и инструмент был отправлен на шкаф. Юля сразу поняла – Санька занялся делом. Она не ошиблась. Санька действительно занялся делом. С жаром и азартом.

Он приступил к своей новой работе в тусклый октябрьский денек, когда Юля уехала к родителям, а Гришка ушел резвиться в детский сад. За увлекательной и интересной работой Санек не заметил, как пролетели часы и на улице стемнело.

– Чем это ты тут занимаешься? – прервал его занятие Юлин голос. Санек повернул голову и растерянно улыбнулся.

Юля вернулась с двумя кошелками, набитыми продуктами, которые были куплены на деньги ее мамы. Когда она перешагнула порог, в нос ей ударил резкий запах ацетона. В квартире было темно. Юра сидел за письменным столом спиной к двери и чем-то там увлеченно занимался, слегка вздрагивая локтями, будто писал. Гришка, отпустив край Юлиного плаща, кинулся к отцу.

– Пап! Вот это да! Что это такое?!

– Скоро увидишь, – загадочно ответил Санька.

– Ух ты! Пап, ну скажи, ну скажи, что это, а?!

– Всему свое время, сынок. Скоро узнаешь.

К столу подошла Юля. Санька пристально посмотрел на нее снизу вверх, надеясь сразу и наверняка понять, что она думает о его занятии, но жена спрятала свое лицо за холодную непроницаемую маску.

– Ты ничего не понимаешь! – решительно заявил Санька.

– Да уж куда мне, – ответила Юля и быстро вышла из комнаты.

– Началось! – крикнул ей вслед Санек и громко выдохнул.

– А ничего и не кончалось! – донеслось из кухни.

Своим поступком Санька серьезно ранил Юлю, и она окончательно решила, что у ее мужа нет ни грамма совести. Эта выходка стала той самой последней каплей, в ее очень долго наполнявшейся чаше терпения. И тогда Юля поняла, что настал момент принимать решение. При этом никакие советчики, никакие подружки и тетушки не смогут ей подсказать, как следует поступить в данном случае.

В течении всего вечера Юля не произнесла ни слова. Санек тоже был нем, как рыба. И только Гришка, не сводящий своих круглых глаз с отцовского чудодействия, изредка нарушал тишину возгласами:

– Ух ты! Ничего себе!

«Ну, конечно, – думала Юля, натирая железной мочалкой совершенно чистую сковородку. – У какого мальчишки не вызовет восторг подобная забава?! Ведь он не понимает, что это пустяк и блажь. Блажь его самовлюбленного папочки, такого же ребенка, как он сам. Впрочем, это уже не просто блажь, а настоящая подлость. Вместо того чтобы дать денег на продукты, он…»

Не договорив про себя фразу, Юля кинула на пол щетку и бросилась в комнату, откуда доносились восторженные Гришкины реплики. Там она схватила недоделанную конструкцию и со всей силы шмякнула ее об пол. Мелкие и крупные детали брызгами разлетелись в разные стороны. Гришка тотчас, скривив рот, взвыл, а Санек, чуть посидев, опустился на четвереньки и начал невозмутимо собирать обломки.

– Ты – плохая, мама! Ты – плохая! Я пожалуюсь на тебя зайцу и медведю, – ревел Гришка.

– Да ладно тебе, сынок. Сейчас все починим, – успокаивал ребенка Санька и складывал пластмассовые куски в коробочку.

Потом Юля долго тряслась в ванне, захлебываясь слезами, накопленными за много лет. Она не смогла выстоять до конца и опять сдалась, потеряв последнюю возможность начать жизнь заново. Юля оказалась слабее своего слабого, но любимого мужа.

Когда Гришку уложили спать, Санька перешел со всем своим хозяйством на кухню и продолжил работу, которую решил закончить до утра. Юля села рядом.

«Жизнь против нас, – думала она, наблюдая за его манипуляциями. – Чтобы любить, нужен дом. Чтобы был дом, надо много работать и знакомиться с крепкими людьми. А для этого необходимо выглядеть так, какой тебя хотят видеть эти самые крепкие люди, то есть быть стройной и улыбаться во все оставшиеся тридцать зубов. Но я никогда не смогу быть такой. Мы с Санькой не захотели вскочить в свой вагон, и поезд пронесся мимо. Ту-ту!»

Юля закрыла глаза и представила, как она, Санька и Гришка стоят на глухом полустанке и машут руками мелькающим в вагонных окнах пассажирам. Странно, но эта воображаемая картина ее успокоила и как-то внутренне согрела.

Потом на кухню пришла свекровь и принялась жарить рыбу. Санька переместился в ванну, а Юля ушла в комнату и прилегла на кровать. Ей не хотелось спать, но свободных мест в квартире, кроме темной комнаты и туалета, больше не осталось. Поэтому она лежала с открытыми глазами и под сопение, всхлипывание и посмеивание Гришки думала о тесноте жизни. Юля с горечью в сердце призналась себе, что пространство становится все уже, а время летит все быстрее. И от этого нельзя ни убежать, ни спрятаться. Если когда-то давно один день ее жизни тянулся целое столетие, а расстояния и размеры окружающего мира имели фантастические размеры, то сейчас все стало крохотным, мелким и суетливым. А невидимый метроном, отбивающий дни в темпе неспешного полонеза, теперь замолотил в темпе бешеной тарантеллы.

«Неужели все прошло, – вздрогнула Юля. – Неужели уже не выбраться? А как же Саша? Он же такой необычный и смешной. А Гришка? Ведь с ними вместе не так уж тесно. И все-таки… и все-таки…»

Незаметно для себя Юля крепко заснула, а Санек так и просидел всю ночь, сгорбившись над своей поделкой, как ювелир над важным заказом.

– Мама! Мама! Посмотри, что папа сделал!

Юля открыла глаза. Утро было неожиданно ясным. В окна били очень яркие, весенние солнечные лучи. Жмурясь от ослепляющего света, она решила, что если среди октябрьской туманности вдруг засияло солнце, значит, в природе произошел какой-то сбой.

«Так ведь так оно и есть! – решила Юля. – Часы-то перевели сегодня ночью на час назад! Вот и результат».

В одной ночной рубашке Юля засеменила на кухню, чтобы увидеть результат Санькиной работы.

– Быстрее, мама, быстрее! – прыгал перед ней Гришка. – Ты только посмотри!

Как ни старалась Юля сохранить на своем лице серьезное, строгое выражение лица, у нее все равно ничего не вышло. То, что она увидела в руках у мужа, заставило ее в одну секунду простить вчерашнюю обиду и внутренне покаяться в своей жестокости.

Измученное от перенапряжения и бессонницы лицо Сани улыбалось в парусах старинного корабля.

– Ты видела?! – дернул Гришка за ее рукав, – Сейчас пойдем спускать его на воду!

«Ну к чему, к чему это? – спрашивала себя Юля, разглядывая поочередно то парусник, то мужа. – И что это значит? Ведь это же противоречит здравому смыслу! Я же опять оказалась в дурочках, а он как ни в чем не бывало стоит – рот до ушей! Кто он – идиот или святой?»

Поскольку торжественный спуск галеона откладывать не хотелось, они вышли на улицу, даже не попив чаю, наспех накинув на себя первое, что попало под руку. В лесу, неподалеку от дома, протекал веселый ручеек. Санек предложил спустить парусник в его воды. Гришка с восторгом одобрил эту идею. Юля сдержанно пожала плечами.

В то утро странноватую компанию с миниатюрным парусником почти никто не заметил. Жители микрорайона еще не совсем проснулись. На них обратили внимание лишь сосед, лифтовый попутчик, да одна задумчивая бабуля, глазевшая из окна, уставленного геранью. Никогда ей еще не приходилось видеть такого лучистого счастья, какое сияло на лицах этой семейки.

«Бывает же, – подумала старушка. – Ишь ты!»

Добравшись до места, они чуть-чуть постояли, прислушиваясь к шуму воды.

– Ну, Гришка, давай, – сказал Санек и слегка хлопнул сына по спине.

Мальчик подошел к берегу и важно опустил судно на воду.

– Привяжи его пока веревкой, – приказал Саня и стал выдвигать к корме деревянный мостик. – Ветер попутный. Юго-Западный. Пожалуй, можно выходить.

Санек, придерживая за руки Юлю и Гришку, перевел их на палубу.

– Ну, что, сынок, кажется, все готово. Можно отчаливать. Не боишься?

Гришка посмотрел вдаль и испуганным, чуть дрожащим голосом ответил:

– Не, па, не боюсь!

– Ну и ладно, тогда заряжай пушки, чтобы дать прощальный залп. Гришка, взвизгнув, рванулся выполнять указание.

– Неужели мы уплываем? – тихо спросила Юля. – А куда?

– Далеко. Пора уже. Да ты не волнуйся. Ведь мы же вместе. Надоело здесь. Ну, что там у тебя, сынок?

– Все готово, па!

– Значит, концы в воду и вперед, в открытое море! Орудия заряжены?

– Заряжены, па!

– Тогда – огонь! И осторожнее с запалом, сынок!

– Ладно, па!

Гришка поднес смоляную оглоблю к орудиям и шарахнул из всех десяти установленных по правому борту пушек. На берегу поднялась туча рассерженных ворон и, каркая, расселась по деревьям. Галеон, покачиваясь на легкой волне, уходил в морскую даль.

Многоэтажки района быстро уменьшались. Огромный рынок с его фурами, контейнерами и легковушками-букашками превращался в непонятное серое нагромождение. Вскоре все оставшиеся позади очертания материка стянулись в непрерывную береговую линию, из которой выпирал лишь еле заметный бугор – лыжная насыпная гора. Но довольно скоро и эта выпуклость стала невидимой. А потом и полоска берега ушла за горизонт. Корабль шел на всех парусах.

2.

Витя почувствовал, что начинает звереть от такого подлого неуважения к себе.

«Если, – решил он, – эта сука не приедет и на следующем автобусе, я не пущу ее в дом!»

На следующем автобусе она не приехала.

Витя поставил пластинку на проигрыватель и заметался по комнате. Он маялся, как ребенок, которого мама не забрала из детского сада вовремя.

«Нашла мальчика!» – возмущалась внутри него гордость.

«Ну, когда же ты приедешь?!» – всхлипывало одиночество.

Прошло еще несколько автобусов, а Марины все не было. И когда Витина гордость уже почти растворилась в паническом отчаянии, в квартиру вдруг ворвалась трель дверного звонка.

«Наконец-то!» – крикнул про себя Витя и бросился в прихожую, чувствуя необыкновенное облегчение.

Ну да, это была она, Марина, в своем демисезонном черном пальто с капюшоном. На плечах ее искрились капельки растаявшего снега.

– Что, на улице снегопад? – холодно спросил Витя, отвесив формальный поцелуй.

– Так… моросит, – не менее холодно ответила Марина.

– Ты чего так поздно-то? – Витя старался, чтобы в его голосе звучало как можно больше металла.

– А ты что, спешишь куда-то? – издевательски улыбнулась Марина.

– Я-то не спешу. Но, знаешь, если мы договорились на семь, значит надо приезжать в семь, а не полдевятого.

– Здравствуй, Марина, – выглянула из-за приоткрывшейся двери Витина мама.

– Здравствуйте, – почти не размыкая губ, ответила Марина и быстрым шагом пронеслась в маленькую комнатушку. Витя проследовал за ней.

– Ну что? Как дела? Как в институте? – выжал он из себя стандартные вопросы.

– Нормально. Слушай, можно я позвоню?

– Кому? Опять Даше?

Марина, не отвечая, стала накручивать диск старого аппарата.

– И когда ты этот телефон дурацкий выкинешь?

– Извини, на новый с автоматическим определителем номера и памятью на сто двадцать номеров у меня нет денег, – Витя драматически развел руками. – А если тебя этот телефон не устраивает, купи другой сама или попроси купить свою маму! А то вы только претензии предъявлять горазды, а все самое трудное на других свалить готовы!

После высказанного на душе у Вити полегчало.

– Подожди ты! – шикнула на него Марина. – Не слышно ни хрена! Все гудишь и гудишь, как шмель. Алле, Даша?! Привет! Это я!

Лицо Марины вмиг просветлело, стало простым и веселым, даже глаза заиграли.

– Слушай, Дашь, ты сегодня деньги за общагу сдавала? Нет?!

И Марина нырнула с головой в бесконечный разговор парочки четверокурсниц, состоящих в положении постоянных girl-frend, или, по-старинке, гражданских жен. До ушей Вити доносились обрывки сплетен, в которых фигурировали совершенно незнакомые ему имена, какие-то Ксюши, Кирюши, Марии Петровны, Кристины и Алексы, куча ничего не говорящих имен и фамилий.

«Какой интерес, – думал Витя, слушая эти словоизлияния, то и дело прерываемые хохотом, – разговаривать о какой-то чепухе. Неужели в институте не наговорились?»

От нечего делать Витя включил телевизор.

– Сделай потише, – тут же шикнула Марина. – Не видишь, что ли, я разговариваю.

– Вижу, вижу, – проворчал Витя и послушно повернул ручку громкости до нулевой отметки. – Так тебя устраивает?

Марина выпустила из своих глаз короткую молнию и продолжила пересмешку со своей закадычной Дашей. Витя развалился на полу, стал разглядывать свою подругу.

«Красивая она или некрасивая? – думал он. – Люблю я ее или не люблю? С одной стороны, совсем некрасивая: глаза небольшие, скуластое лицо, кривые зубы… С другой – красивая: правильная фигура, длинные ноги, правда, на спине какие-то рубцы… от ветрянки, что ли? Да и грудь мелковата относительно бедер. Зато сзади, ниже поясницы и до конца просто великолепна, на пятерочку. Да и спереди тоже неплохо. Но что я чувствую к ней? Кажется, люблю. Но почему тогда я вижу в ней столько изъянов, которые меня иногда раздражают даже? Трудно сказать что-то определенное. Поживем-увидим. Пока нам, вроде, вместе хорошо, а там уж как-нибудь».

– А можно я теперь маме позвоню? – спросила Марина и, не дожидаясь ответа, поблагодарила: – Спасибо.

– Еще на час, – буркнул Витя. – Между прочим, телефонный разговор с другим городом денег стоит.

– Не жидись, – недовольно отмахнулась. – Я быстро. Алле, мам! Привет! Как ты?!

Ее лицо снова просветлело.

«И все-таки, – продолжил рассуждения Витя, – она для меня обуза. Ну да, самая настоящая обуза! Ведь еще пять лет, и молодость тю-тю! Идут самые лучшие годы жизни, которые никогда не вернуть. А она мне связывает руки. Другие уже по пятнадцать баб сменили, а я все с одной и той же. И бросить не могу – жалко и страшно. А вдруг один останусь – тоска сожрет. Да нет, зря я так. Все-таки она – ничего. С нее вот мужики глаз не сводят. Ну, не красавица, так ведь и не страшная! В моем положении ведь как – либо иногородняя красавица, либо страшная москвичка. А она из Московской области, так сказать, полукрасивая полумосквичка.

Но с другой стороны, лицо ее у меня уже в печенках сидит. Хочется сменить картинку, а расставаться страшно. Вот если бы попробовать завязать новое знакомство, не расставаясь с Мариной… Но ведь это такая головная боль! Такая морока! И волнительно очень, да и подло как-то, совесть замучает. Но какой же выход?»

– Ну что, Витек, – Марина наконец положила телефонную трубку. – Давай жрать, что ли.

За столом Марина в сотый раз посетовала на то, что Витина мама готовит без души. Поэтому еда в их доме всегда безвкусная и противная.

– Однако ты ешь, – тут же огрызнулся Витя, – и не давишься. Марина не ответила, но лицо ее слегка скривилось. Витя решил развлечь свою девушку.

– Сегодня ездил по делам в одну контору, – сообщил он, – и видел там та-а-а-а-кую тетку! У-у-у, закачаешься! Представь: лет девятнадцать, ноги от ушей, личико – модельное, такая вся в сарафанчике, а под сарафанчиком – ничего. Лето, знаешь ли, жарко. Она согнулась через стол, чтобы посмотреть мои бумаги, и тут я все, что у нее под платьицем, и увидел! Прикинь! Все, до самых трусов!

Лицо Марины скривилось еще больше.

– Ну, ты чего? – засуетился Витя. – Это же шутка. Я ведь тебя люблю, а не кого-то.

– Включи телевизор, что ли, – ледяным голосом попросила Марина. Витя вдруг почувствовал, что он Марине совершенно ни к чему, что он – совершенно лишний в ее жизни, и она приходит ночевать к нему либо по инерции, либо из-за каких-то своих корыстных интересов.

На экране телевизора появилась любимая Маринина рок-группа.

– Ой, мои сладенькие! – мгновенно ожила она. – Смотри на гитарке какой мальчик играет, а! Ну, иди ко мне, я – твоя!

Марина развалилась на стуле, выпятив грудь и широко расставив ноги.

– Иди, иди! – манила она телевизионную фигуру, вульгарно улыбаясь. – Возьми меня!

Вите тоже нравилась эта группа. Правда, нравилась музыкой, а не внешним видом. Он не обиделся на подружку, а даже, наоборот, про себя похвалил ее за экстравагантное поведение и отличное чувство вкуса. Эти качества, к Витиному огорчению, проявлялись очень редко.

После ужина началась традиционная вечерняя тягомотина. Разговаривать особенно было не о чем, а спать еще не хотелось.

Марина расположилась на кушетке и принялась листать глянцевый журнал с фотографиями довольных, дорого одетых и ярко накрашенных женщин. Глядя на них, Марина не могла понять, что она делает здесь, в халупе с засаленными обоями, в компании с заторможенным, необеспеченным, неряшливым парнем. Ее подружек-однокурсниц давно катают на машинах толковые ребята, а она сама катается в переполненном, забитом народом автобусе на окраину, к этому лоху, чтобы получить от него полчаса ласки, и то только после (смешно сказать!) долгих уговоров!

«Нет, ну это просто какой-то бред! – возмущалась про себя Марина. – Я еще должна его уговаривать, соблазнять, да пошел он! Пора, пора завязывать с этим человеком! Ну, да, когда-то он был, вернее, казался мне другим, умным и добрым. Но ведь я была совсем маленькой и глупой! Жила иллюзиями… Всеобщая любовь, мир, Кастанеда, цветы, бисер, Дорз, Ницше, Хаксли… и тут появляется он – такой большой… умный… необычный… и так быстро утягивает в кровать…Он же первый и последний мужчина, увидевший меня голой! Но мне-то уже не семнадцать лет, а ему не двадцать два. Мы изменились, мир изменился. Хотя, нет, наверно, он не изменился. Фактически он остался в прошлом. Но если вдруг он очнется, устроится на нормальную работу, прекратит заниматься глупостями и станет толковым парнем, вот тогда мы заживем душа в душу. Ведь он неплохой человек, очень неплохой, просто никак не повзрослеет. Эх, Витек, Витек…»

Становилось все скучнее.

– Слушай, может, напьемся, – предложила Марина.

– Да как-то не вовремя, – пожал плечами Витя.

– «Не вовремя-я-я»! – передразнила Марина. – У тебя вечно все не вовремя!

– Ну, давай, – нехотя согласился Витя. – Только у меня с деньгами напряг.

– Как всегда, – усмехнулась Марина. – Зато у меня есть. И сними ты, наконец, свои поганые треники! Ты же не старый папик, лысый и с пузом, а молодой человек. Смотри – коленки твоих дырявых тренировочных вниз свисают. Посмотри на себя в зеркало!

– Ты сама посмотри на себя в зеркало! – взорвался Витя. – Что у тебя за старушечий пучок на башке?! Что у тебя за чопорный свитер?! Что у тебя за пошлые браслеты из бисера?! Ты же давно не хиппи. У тебя в башке одни деньги шелестят! Думаешь только, как бы теплое местечко занять, чтобы поменьше работать, да побольше получать! Да таких, как ты, тысячи в Москве, одинаковых, тупых самок с равнодушными накрашенными глазами! Сама посмотри на себя в зеркало! Что ты из себя представляешь-то?! Ноль без палочки! Маменькина дочка! На чужом горбу в рай въехать хочешь! Ну-ну! Лучше вспомни, как я с тобой возился, сколько раз помогал, выручал, а теперь ты меня ни во что не ставишь. Кто тебе мозги пропесочил? В общаге, небось? Какие-нибудь цепкие лимитчицы, да?

Марина вскочила и, набросив на плечо сумку, кинулась в коридор.

– Ну и пошла к черту, – бросил ей вслед Витя, но не очень громко, чтобы мама не услышала. – Буду я еще перед тобой на задних лапках скакать!

Марина ушла. Но не прошло и пяти минут, как Витя бросился ее догонять.

– Ну куда ты? – крикнул он, схватив Марину за плечо около остановки. – Да ладно тебе. Ну, полаялись и будет. Хорошо. Я перегнул палку, согласен, но ведь ты тоже хороша. Пойдем обратно, а?

Марина остановилась и устремила свой взгляд в никуда. Витя принялся судорожно целовать ее лицо. Из глаз Марины тут же хлынули ручьи слез.

– Да ладно тебе, – пытался успокоить ее Витя, – все будет хорошо. Слышишь? Все будет хорошо.

В ответ Марина лишь качала головой.

Где-то часа через полтора после скандала они легли на узенькую Витину кушетку и принялись смачно язвить в адрес красоток из глянцевого журнала. На письменном столе стояли полупустая водочная бутылка и открытая банка соленых огурцов, презент заботливой Марининой мамы. Обоим было легко и весело. А поскольку такие светлые моменты в их совместном житье-бытье уже почти прекратились, каждый старался уловить как можно больше счастливых ощущений.

Ночью Марина вылезла из кровати, подошла к окну и стала смотреть вдаль.

– Гора… – задумчиво шепнула она. – Вроде Москва, и вдруг гора, будто мы не в Москве, а в Туапсе. Надо же…

– Ложись спать. – Витя приподнялся над подушкой. – Это насыпная гора для лыжников. Они с нее зимой катаются.

– А над горой луна. А в небе звезды, как в сказке, – говорила Марина, любуясь заоконной картиной. – Полезли завтра на гору, а?!