Текст книги "Миксы (СИ)"

Автор книги: Наталья Лебедева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Потом от неё пришла СМСка: "Со мной всё в порядке". И номер перестал отвечать совсем.

Ощущение было ужасное. Валерик предполагал, где может быть Лера. Даже знал почти наверняка, чем именно она занимается в данную минуту. И понимал, что раз уж она ушла вот так, тайком, то быстро не вернётся.

Было страшно от мысли, что, прикрой она за собой калитку, он уехал бы на работу, и Данька остался бы в доме совершенно один. Когда Валерик думал об этом, ему начинало казаться, что кто-то водит вверх и вниз по его животу остриём очень холодной сосульки.

Было страшно при мысли о том, что Данька сейчас захочет есть... А Валерик понятия не имел, чем можно его кормить. У него не было ничего специального детского: Даньке всегда хватало Лериной груди, а если она и давала ему что-то ещё, то днём, пока Валерика не было.

На полке под зеркалом валялась белая книжка с грудным малышом на обложке. "Первый год жизни ребёнка", универсальное пособие. Валерик взял книжку, и его руки дрожали, словно предчувствуя неудачу. В таких книгах никогда не бывает написано то, что нужно, твердил себе Валерик.

Даня уже начинал капризничать, а Валерик вычитал только, что полугодовалому малышу можно давать кашу и фрукты. Кашу он варить не умел, потому что не любил есть кашу. А фруктов у него не было.

Валерик уже предчувствовал острый, тревожащий, переливчатый голодный крик, которым Даня зайдётся совсем уже скоро. И тогда он станет палачом и мучителем маленького голодного ребёнка.

Он ещё раз набрал Лерин номер. "Абонент временно..."

Даня стал ворчать. На его лице застыла плаксивая гримаска.

Всё, на что Валерик решился – дать Даньке немного кипячёной воды. Бутылочек и сосок не было: раньше они просто не были нужны. Валерик наливал остуженный кипяток в чайную ложечку и подносил ложечку к Данькиному рту. Тот сначала не понимал, а потом зачмокал губами, стал тянуть в себя, и вдруг почувствовал интерес к новому занятию, даже стал смеяться, фыркнул в ложку, вода разлетелась веером, и малыш окончательно развеселился.

Валерик усадил Даньку в коляску, опустил спинку и выкатил коляску за ворота. Данька сидел спокойно и внимательно рассматривал сосновые ветки, которые плавно покачивались на фоне ярко-голубого неба. Его глаза стали закрываться, и малыш почти сразу уснул.

Валерик шагал к лагерю, толкая перед собой коляску. Каждый шаг разгонял кровь по его жилам, и вместе с кровью в сердце толчок за толчком вливалась злость, и вскоре он чувствовал одну только злость.

Он вошёл в лагерь через калитку возле главных ворот. Справа на высоком фундаменте возвышался домик администрации, но тут было безлюдно. Никто его не остановил.

Впереди, меж сосен, мелькали разноцветные футболки детей. Взрослых не было видно. Валерик катил коляску вперёд. Он пытался сообразить, где может быть Лера. Остались позади низкое здание столовой – единственное кирпичное здание на весь лагерь; спортплощадка с двумя покосившимися баскетбольными щитами и растрескавшимся асфальтом; два ряда умывальников с длинными неглубокими поддонами, больше похожими на поилки для скота. Начались хлипкие дощатые домики с пристроенными застеклёнными верандами. Дети смотрели на Валерика равнодушно. Он думал, что надо попробовать разыскать Леру через кого-то из администрации, но побоялся, что его просто выгонят. И тогда счастливая мысль пришла ему в голову. Он подозвал худенького чернявого мальчишку в футболке с надписью ARSHAVIN и спросил его:

– Прости, ты не знаешь, где найти Лёлю? Она воспитатель.

– Там, – мальчишка равнодушно ткнул пальцем в соседний домик.

Валерик подошёл к домику и остановился, не зная, в какую дверь стучать: в ту, что вела на веранду или в сам дом. Но тут в верандном, ромбами зарешеченном окне, мелькнул Лёлин силуэт, а потом и она сама вышла на ступеньки крохотного крыльца.

– Валерий? – и она подняла брови совершенно как Лера. У Валерика от этого жеста дрогнуло и сжалось сердце – уж очень одна стала похожа на другую.

Путаясь, мямля и потея, покачивая коляску, чтобы Данька не проснулся, Валерик объяснил Лёле, в чём дело. Рассказывая, он называл Леру только сестрой, не упоминал ни её имени, ни Льва, ни вообще каких-нибудь подробностей её жизни. Странно, как Лёля не запуталась, но она не запуталась, а напротив, поняла всё очень быстро.

– Идите на дачу, – велела она тоном, которого нельзя было не слушаться. – Я сейчас подменюсь, и к вам.

И Валерик поплёлся обратно. Коляска подпрыгивала на вылезающих из земли сосновых корнях, кренилась то вправо, то влево, и спящий Данька безвольно мотал головой, как будто уже смирился. И Валерик думал о том, что уже смирился. В горле его стоял комок, глаза смотрели только на ручку коляски, дорожку и корни, вьющиеся под ногами, словно волны застывшей реки. Он смирился с уходом Леры, с собственной беспомощностью и с тем, что ребёнок будет мучатся от голода, когда проснётся. И поэтому Валерик жалел себя и был сам себе гадок.

Лёля пришла почти сразу. Она выглядела серьезной и сосредоточенной, какой Валерик никогда не видел Леру, и ощущение похожести тут же исчезло.

Оказалось, что Леры в лагере сегодня не было. Никто её не видел.

– И вы не видели? – шёпотом, чтобы не разбудить спящего Даньку, спросил Валерик. – И никогда не видели?

– Я же не хожу вечерами пить... – сурово глядя на него, сказала Лёля. – Я тогда не высыпаюсь, у меня потом голова болит. Ну я просто так устроена, что поделаешь... Где у вас овсянка?

Валерик выдал ей коробку с овсяными хлопьями и быстро вернулся во двор: качать Даньку, чтобы тот как можно дольше не просыпался.

И когда коляска проезжала по щепкам, миксамёба тоже вздрагивала и покачивалась. Впрочем, ей не было до этого никакого дела.

Каша сварилась быстро: Валерик даже не ожидал. Лёля положила её в чайное блюдце и перемешивала, остужая. Валерик осторожно спросил:

– А ему такое можно?

Лёля фыркнула в ответ:

– Конечно! Овсянка на воде.

– А почему не на молоке?

– Потому что коровье молоко не всем подходит.

Валерик замолчал, сражённый убедительностью её ответов.

Тут, словно почувствовав запах еды, завозился и проснулся Данька. Не дав ему опомниться, Лёля тут же поднесла ложку каши ему ко рту. Он почмокал губами, схватил несколько разваренных хлопьев и, кажется, оценил.

Ели долго, медленно, хотя Даня, кажется, относился к каше как к игре в "другую еду". Потом Лёля так же долго поила его с ложечки и, наконец, ушла, бросив: "Вы играйте тут, а я ещё вернусь".

Валерик снова почувствовал себя беспомощным, зависимым, как щепка, которую несёт течением.

Но Лёля и правда вернулась через полтора часа. В её руках были два плотно набитых пакета. Она прошла в кухню и стала выгружать на стол коробки с детским питанием, баночки с фруктовыми пюре, какое-то специальное печенье, бутылочки, тарелки и изогнутые пластмассовые ложки.

– Но как? Но откуда? И зачем же вы?.. Валерик терялся от смущения и благодарности.

– Доехала на маршрутке до города и купила в первой же аптеке, – Лёля пожала плечами. – Это было нетрудно. Думаю, вы разберётесь, что и как готовить и когда давать. Тут не сложно. Ну и я, если хотите, буду приходить.

– Спасибо! Спасибо! Конечно, приходите... Ну то есть, даже просто в гости, не помогать...

К следующему утру резко похолодало, и Валерик ещё до завтрака затопил печь.

Лера так и не вернулась, и пришлось звонить на работу и объясняться с Александром Николаевичем. Тот сердился, что Валерик берёт отпуск тогда, когда работы больше всего, но, как всегда, помог.

Лёля появилась на даче после одиннадцати. Она возникла из промозглой хмари, кутаясь в серый, как небо, свитер, и сразу попросила горячего чая и приникла к печке.

Они поболтали немного, поиграли с Даней, обсудили погоду и резкий северный ветер, а потом Лёля ушла. А Валерик больше не чувствовал себя потерянным. Он быстро приспособился, быстро разобрался в детских смесях и ловко ухаживал за племянником, а когда тот спал, работал. У него было всё для того, чтобы писать статьи: бинокуляр, гербарные образцы и ноутбук с интернетом. И, вставая, чтобы размять спину и дать отдых глазам, Валерик думал, что, наверное, хотел бы провести всю жизнь, как этот день: спокойно, уверенно и не чувствуя себя бесполезным.

К ночи начал накрапывать дождь: сначала в воздухе повисла водяная пыль, холодная, как пропитанный уксусной водой бинт, а когда стемнело, по крыше застучали капли, а потом и тонкая струйка воды потекла из жёлоба в бочку.

Валерик обычно не слышал дождя во сне, но тут ему всю ночь снился шум капель. Они постукивали очень неритмично, и всё время казалось, что рядом движется кто-то живой.

Утром Валерик проснулся и испуганно вдохнул, словно только что тонул и вдруг вырвался из объятий осенней воды: холодной, вязкой и тёмной, словно машинное масло. За окном было совсем светло. Валерик проспал. Печка остыла. Откуда-то мучительно несло холодом. Он вскочил. Заглянул в Лерину комнату. Данька спокойно спал.

Окно было открыто, и в комнату врывался ледяной воздух. Занавески были мокры от дождя. На подоконнике скопилась лужа, вода тонким ручейком стекала к краю и редкими каплями падала на пол.

В кровати, спокойно и глубоко дыша, спала Лера. Бледно-серый отблеск дождливого дня лежал на её лице, и казалось, будто она прозрачная и призрачная, как вода. Лера, казалось, стекла сюда струйкой дождя. Иначе как и почему Валерик проспал её приход?

Он тихонько прикрыл окно, ушёл к себе и долго лежал, по шею укрывшись одеялом и чувствуя как болят замерзшие пальцы ног.

Лера встала, когда завозился Даня. Валерик слышал лёгкий скрип кровати и шорох ткани, когда она брала ребёнка. Потом малыш раз или два довольно крёхнул и, наконец, замолчал, прильнув к груди.

Все вышли на кухню. Даня играл, пристёгнутый к стулу, Лера ела овсянку на воде. Валерик налили себе чаю, сделал бутерброд.

Он думал, что надо, наверное, что-нибудь сказать или спросить, но никак не мог придумать, что именно.

День прошёл в молчании.

Лера занималась малышом и готовила еду. Валерик вымыл тарелки и сделал несколько дел, до которых раньше у него никак не доходили руки.

Миксамёба в щепке проснулась, почувствовав дождь. Она разбухла, напитавшись водой, и плотная корка, покрывавшая её, лопнула. Миксамёба постояла, собираясь с силами, потом робко двинулась вперёд. На пути попалась спора какого-то гриба. Амёба ласково обхватила её, обняла, окружила собой и начала переваривать. Переварив, замерла – уснула.

Чуть позже её снова обуяла потребность звать. Она ползла, оставляя за собой невидимые нити акрозина, и по этим призрачным дорожкам за ней следовала другая миксамёба, следом за нею – ещё одна.

И пара опять слилась.

Валерик лёг спать.

Он уже проваливался в дремоту, когда Лера вышла из своей комнаты. Валерик приоткрыл глаза и смотрел, как её тёмный силуэт неуверенно движется по комнате.

Она подошла к его кровати, приподняла одеяло, забралась, укрылась, прижалась тонким прохладным телом. Две тёплые струйки воздуха из её ноздрей еле заметно щекотали Валериков висок. Иногда Лера набирала воздуха в грудь, словно хотела что-то сказать и никак не могла решиться. Потом она, кажется, что-то шепнула Валерику на ухо. Он повернул голову, чтобы переспросить, и тут она поцеловала его в губы и прижалась так тесно, как никогда никто не прижимался раньше.

У Валерика никогда прежде не было женщины.

Целоваться, да, приходилось. Это было на втором курсе. В общежитии отмечали день рождения одногруппницы, была вся группа и ещё какое-то количество незнакомых и разнузданных людей. Помещение было тесным, сизым и дымным. Кто-то всё время дёргал грязную светлую занавеску, которая условно разделяла комнату на прихожую и спальню.

Молодых людей тут было совсем мало, и Валерик чувствовал повышенное внимание к себе. Возле него сидела Верочка, которая совершенно его не интересовала, но, кажется, вбила себе в голову, что он хочет встречаться с ней, но стесняется из-за комплексов. Она постоянно брала Валерика под руку и прижималась к его боку так, что он чувствовал пухово-мягкую Верочкину грудь.

В середине вечера, оглохнув от музыки и ослепнув от разъедавшего глаза сигаретного дыма, Валерик выполз в коридор. Тут тоже было не очень приятно: на выставленных в коридор партах сидели какие-то подвыпившие люди. Сигаретный дым витал и здесь. Валерик пошёл ещё дальше и наконец свернул в какой-то аппендикс возле пожарной лестницы. Здесь было открыто окно.

Тут было тихо: не слышно было ни музыки, ни слитного гула голосов, только стучали по полу каблуки: за Валериком шла Вера.

– А я знала, – сказала она, – что ты улизнёшь и будешь ждать меня где-то тут. Ну ладно, не стесняйся... Я же не против. Видишь?

Вера подощла, обхватила Валериково лицо ладонями и, привстав на цыпочки и назойливо потянув его самого вниз, поцеловала в губы.

Валерик хотел бы, чтобы этого не происходило, но не знал, как уйти. Потом им овладело что-то вроде болезненного любопытства, и он поддался, приблизился к Вере, обнял и ответил: неуверенно, робко – как умел. Его трясло от возбуждения, но возбуждение было болезненным, мучительным, совсем не приятным. Он почувствовал облегчение, когда и в этот отросток коридора ввалилась толпа, и пришлось уходить. Потом дождался, пока Вера отойдет в туалет и, не прощаясь, смылся.

Вера отлавливала его ещё пару раз после занятий и настаивала, чтобы Валерик провожал её до дома. Он покорно шёл, чувствуя, как она отчаянно виснет у него на локте. Потом целовал её на прощание и, не поддаваясь на уговоры зайти, бежал домой, к Лере.

Наконец Вере и самой надоели бесплодные приставания, надоело бегать за смешным и нескладным парнем, которому она вдруг оказалась безразлична, и она отстала. Правда, обиделась и перестала разговаривать.

С Лерой всё было по-другому. Возбуждение не било ознобом, не заставляло трястись руки – оно толкало вперёд, к ней, вытесняло все мысли, наполняло тело живой горячей кровью. Он ничего не понимал, когда целовал её, не видел, не слышал и не мог себя контролировать, но смысл был в том, что он и не хотел ничего другого: только целовать Леру.

Она легла рядом и прижалась к нему всем телом, закинув на его бедро чуть согнутую ногу, и на Валерика нахлынула паника неизвестности. Он задыхался от перемен, которые происходили в нём. Он переживал страшную ломку, словно был черепахой, которая пытается свернуться, как ёж. Что-то в его душе ломалось, корёжилось, лопалось. Он не пережил этого в юности и успел окостенеть и утвердиться в привычках. Он привык жить так, как привык. И чувствовать себя немного несчастным, чуть-чуть обойдённым – тоже. И вот Лера ломала и жгла то, чем он был. Это было страшно.

Сердце колотилось, как сумасшедшее, так что было тяжело дышать. Лера, словно услышав бешеный стук, легонько погладила Валерика по груди. Она по-прежнему молчала, двигалась медленно и нежно, словно понимая, как ему трудно.

Валерик поднял руку и коснулся ладонью Лериной спины. Оказалось, это трудно – сделать простое движение, когда она рядом. Рука показалась ему такой тяжёлой, что он боялся опустить её, чтобы не сделать Лере больно.

Лера улыбнулась. Он не видел её лица в темноте, но почему-то почувствовал, что она улыбнулась.

Валерик провёл рукой вверх, к Лериным плечам, всё ещё едва касаясь её кончиками пальцев. Она не вздрогнула, не оттолкнула. Тогда Валерик потянулся губами, ткнулся в Лерин висок, поцеловал ухо, спустился вниз по шее, к плечу. Всё это робко, словно боясь разбудить её и проснуться самому.

А потом паника ушла, потом что-то стало происходить – Валерик не мог, не хотел формулировать, что. Он целовал, его целовали. Кровь шумела в голове, казалось, что кто-то пересыпает там большой лопатой сухой и крупный песок. Было жарко, и он ласкал уже не тонкую ткань футболки, а голую спину, и сам уже был раздет.

И был миг смущения, внезапный приступ паники, когда показалось, что всё идёт не так, отдаление – Валерик отшатнулся физически, словно хотел убежать и спрятаться, – но Лера вернула его себе. А потом он делал то, что единственно было возможно, хотел, чтобы это продолжалось всегда и вместе с тем, чтобы скорее была достигнута высшая точка...

...Потом он засыпал, просыпался, задрёмывал опять... Слышал, как Лера встала и пошла кормить сына. Потом вернулась к нему, хотя Валерик не смел и надеяться.

И ещё раз он просыпался под утро. Лера спала, положив голову ему на плечо, и рука онемела, но Валерику нравилось это ощущение, он никогда прежде не испытывал его.

Лера спала тихо-тихо и совсем неподвижно: не было даже видно, как она дышит.

Это было мгновение счастья. Лера не убегала, не кричала, не сердилась на него. Она просто была рядом.

Было, наверное, глупо, но Валерик вспомнил статью о миксамёбах, которых обнаружили индийские учёные. Шестьдесят пять миллионов лет назад миксамёбы слились и окаменели. Шестьдесят пять миллионов лет они пролежали на дне глубокого колодца, не успев закончить любовного акта. Валерик завидовал им. Он и сам хотел бы сейчас окаменеть и, кажется, начинал – с руки.

А среди отсыревших волокон щепки миксамёба отвергла ещё одного партнёра. Она соединилась с ним и замерла: этот оказался интереснее прежнего, и ядра их вскоре слились. Но быть одним целым им не захотелось, и вскоре они разбежались, впрочем, довольные друг другом: каждый знал теперь больше. Каждый научился теперь тому, что знал другой.

Валерик ещё не успел заснуть, как миксамёба встретилась со следующим любовником. Этот подошёл. Они осторожно коснулись друг друга, соединились телами, затем – ядрами. И не расстались. Пора было образовывать плазмодий.

Валерик думал о миксомицетах и о Лере. И ещё о том, что она, пожалуй, оскорбилась бы, если бы узнала, с кем её сравнивают. Было интересно, увидела бы она романтику в двух навеки оставшихся вместе комочках слизи, которые даже разглядеть можно только под микроскопом?

И всё странным образом мешалось в его голове: спящая Лера и два бледных студенистых пятнышка на синем фоне – иллюстрация к индийской статье... И время от времени всплывали в памяти моменты уходящей ночи, они эхом отдавались по всему телу, тревожили крохотными уколами наслаждения, заставляли улыбаться и вздрагивать...

Она встала первой. Когда Валерик открыл глаза, Лера бродила по комнате, как будто что-то искала. Он едва мог разлепить сонные глаза и видел только её силуэт. Увидев, что он проснулся, сказала:

– С добрым утром. А где бутылочка?

Голос показался Валерику чужим. Он стал как будто выше и резче, потерял очаровательный бархат, все свои оттенки. Это был, скорее, голос училки из школы или воспитателя в детском саду.

– Зачем тебе бутылочка? – спросил Валерик. Ему не хотелось открывать глаза, потому что так, под одеялом, было очень хорошо.

– Потому что ты соня, и ребёнка тебе доверить нельзя. Давай скорее бутылочку или сам вставай. Мне уходить, а ты...

– Лера?

– Кто – Лера? Вставай давай!

Лера рассыпалась в прах, разбилась о плотную Лёлю.

– Ты одна? – Валерик всё ещё чувствовал, как тихонько отзываются в нём волны возбуждения. Он ни о чём не хотел сейчас думать. Он хотел только видеть Леру.

– С пионерским отрядом. Не найду сейчас бутылочку – уйду, и будешь кормить грудью.

– На кухне. В шкафчике. По крайней мере, должна быть там.

Валерик сел в кровати, потряс головой:

– Сколько времени?

– Половина двенадцатого, – Лёля ответила уже из кухни. – Нашла!

Леры не было. Снова. Но теперь это было уже совсем другое отсутствие.

Постукивали по стеклу крупные капли дождя, Даня тихонько гукал в своей кроватке, Лёля на кухне позвякивала посудой.

– Мы кашу уже поели, – сообщила она. – Я только бутылочку не нашла, потому что вся остальная посуда была на тумбочке, а бутылки не было.

Лёля вошла в комнату, встряхивая бутылочку, словно бармен: смешивала сок и кипячёную воду.

– Ты прости, что вчера не пришла...

– Да ничего...

– ...просто – ну вот опять по дурацки вышло. Помнишь, бомж?

– Тот?

– Ну конечно!

– С коматрихой.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но – да, тот, что меня сюда загнал... Ну стоило собраться к тебе, как он на дороге. И не обойдёшь его: настырный такой, зараза! Брр!

Валерик молчал. Лёля перестала трясти бутылку и смотрела на него.

– Ну? – сказала она наконец.

– Что? – Валерик не понял.

– Как вы тут без меня вчера?

– Нормально. Как обычно.

– Ладно. Вот тебе сок, – она сунула в руки Валерику чуть тёплую бутылочку, – я пошла, мне уже совсем-совсем некогда. Справишься?

– Конечно.

Валерику очень хотелось, чтобы Лёля скорее ушла.

А потом он точно так же сильно хотел, чтобы она вернулась: Даня словно бы почувствовал его странное настроение и стал капризничать, сделался раздражительным и плаксивым и даже два раза стукнул Валерика игрушкой. Валерик никак не мог его успокоить, не мог даже уложить спать – стоило только отойти от кроватки, как малыш тут же открывал глаза.

Лёля пришла вечером: спокойная, улыбчивая, ровная. Даня успокоился с ней, развеселился, плотно поел и тут же задремал.

– Не уходи, – попросил её Валерик. – Давай поболтаем. А то я тут скоро совсем одичаю... Не слыша человеческой речи.

Лёля осталась.

Они стояли на крыльце, опершись на перила, и глядели в темнеющее небо. Молчали.

Потом Лёля спросила:

– А ты кто по зодиаку? Я вот Geminy, – и добавила: – Это близнецы.

– Да, я знаю английский, – рассеянно ответил Валерик.

– Ну так и кто ты по знаку?

– Дева, – ответил Валерик и в детской попытке что-то доказать прибавил по английски: – Virgin.

– Правда? – спросила Лёля, и в тоне её вопроса послышался неприятный намёк.

– Что? – переспросил Валерик.

– Ну что virgin.

И они уставились друг на друга. Потом Валерик выжал из себя:

– А почему тебя это удивляет? Разве я не могу родиться в августе?

– Можешь, можешь... Просто ты как раз и похож на virgin. Я в этом смысле.

– Нет, в этом смысле – нет.

И он почти отвернулся, встав к Лёле вполоборота. В небе носились пронзительные стрижи, пролетела ворона, два дрозда – обтекаемые, почти бесхвостые, мелькнули снарядами и исчезли в зелени соседского участка.

Валерик думал о Лере. То, что случилось ночью, оказалось ещё лучше, чем представлялось вначале. Вдруг выяснилось, что он внезапно перешёл в разряд взрослых мужчин: это было ясно по тому, как смущённо затихла Лёля.

Правда, Лёля была сегодня какая-то другая. Валерик никогда бы не подумал, что она способна задавать такие вопросы и так пристально смотреть прямо в глаза. Её взгляд проходил сквозь линзы очков, как солнечный луч сквозь лупу, и выжигал дымящиеся дыры. Валерик не смог бы соврать под таким взглядом и ещё вчера опозорился бы со своей стыдной, как ему казалось, правдой. Но сегодня, благодаря Лере...

– Ну извини, – вдруг сказала Лёля и слегка коснулась Валерикова плеча. – Извини. Просто ты позвал разговаривать, а сам молчишь. Вот... Лезут дурацкие вопросы. Идиотские. Давай тогда сначала. Кем ты работаешь?

– Я биолог, работаю в Ботаническом саду. Но стараюсь больше заниматься наукой...

– А чем приходится?

– Ну как чем? Копаю грядки, ставлю скамейки, рассаживаю, пересаживаю... Ухаживаю за растениями. Зимой – бумажная работа. Студенты раз или два в неделю... Ну так...

– А что? Что ты изучаешь?

– Миксомицеты.

– Это что?

– А видела на пнях такие... похожие на мох? Иногда на грибы.

– Не знаю. Может, и видела...

Валерик принёс из комнаты коробок с россыпью ликогална большой щепке. Лёля смотрела на них, и Валерик таял, видя в её глазах интерес, которого никогда не возникало у Леры.

– И что это? – спросила она наконец. – Такие грибы? На дуньки похоже, только очень маленькие.

– Это не грибы, – Валерик поправил очки на носу и сразу почувствовал себя увереннее. – Это совершенно отдельный класс, который никакого отношения к царству грибов не имеет. Сначала они живут в виде амёб, потом соединяются в плазмодий – это что-то вроде огромного слизня – а потом становятся вот такими вот грибами.

– И для чего? Для чего они нужны?

– Ну, в природе они уничтожают бактерии, которые размножаются на гниющих субстратах... А так... Люди ещё не придумали, но они очень умные...

– Умные?

– Умные. Этот слизень, плазмодий, может запоминать. Например, если его приманивать вкусной едой, но на пути к еде бить током, он запомнит и не поползёт туда снова.

– Здорово! И ты сам это видел?

– Нет, сам не видел. Нужны лаборатории, а у меня только бинокуляр и микроскоп в гербарии. Это пишут японцы. Они миксомицетами занимаются плотно. Заставляли их рисовать оптимальную схему железных дорог...

– Как?

– Ну как... Клали плазмодий в центр рельефной карты – на место Токио. А на места узловых станций насыпали небольшие кучки сахара. Он тянулся за сахаром и всегда выбирал оптимальный маршрут. Самый короткий и самый незатратный с точки зрения препятствий, возникающих на пути. И инженеры потом просчитали и выяснили, что микс и в самом деле предложил им оптимальный вариант. А ещё он управлял роботом...

– Как?!

– Ну... Сложно так сразу объяснить... Понимаешь, робот ведь действует по чёткому алгоритму, а жизнь – она сложнее и требует принятия решений, которые могут быть и не заложены в этом алгоритме: всего не предусмотришь. И учёные: британец и два японца – воспользовались тем, что плазмодий боится света. Он старался убежать от света, а робот воспринимал его движения как совершенно однозначный сигнал – и действовал согласно им. То есть, они получили робота, который может быстро удирать в тёмной комнате от человека с фонариком...

Валерик был как пьяный от удовольствия и смущения. Он хотел рассказывать ещё. Его впервые слушали с таким интересом – и слушали не студенты, которые были обязаны высидеть лекцию.

– А самое интересное, – продолжил он, и в одной его руке была зажата коробочка с ликогалой, а в другой – Лёлин локоть, – что никто не знает, как они договариваются.

– Кто?

– Ну клетки же! Клетки! – Валерик разошёлся. – Вот представь себе: огромное множество клеток собирается в один плазмодий, который становится, по сути, тоже одной-единственной клеткой: ведь все их тела объединяются, а ядра внутри так и остаются множеством ядер! И плазмодий начинает двигаться! Он ищет еду, ищет укрытие от света и сильного дождя, а потом и место, где может образовать плодовое тело и выпустить споры! И вот вся эта масса клеток как-то договаривается между собой, куда ползти и как ползти! А плазмодий-то может быть до метра в диаметре!

– Сколько?!

– Метр! В Южной Америке видели, как такие огромные плазмодии переползают с места на место.

– Я бы умерла, если бы увидела такого здорового слизня... Я бы подумала, что это инопланетянин.

– А они чудесны! Может быть, даже инопланетны. Потому что споре миксомицета ничего не нужно для того, чтобы выжить: ни вода, ни воздух. Она может спать десятилетиями, переживать самые некомфортные температуры, жуткий минус! Их могло принести на Землю из космоса и, может быть, с них вообще началась жизнь на Земле!

– И ты их изучаешь... – в голосе Лёли звучал неподдельный восторг, и она уже не казалась Валерику худшей копией Леры. Она была особенной. – Так как же они договариваются?

– Это пока тайна, – сказал Валерик таким тоном, словно посвящал Лёлю в члены мистического ордена. – Ведь какие-то клетки первыми чувствуют запах пищи. И они должны передать сообщение об этом остальным. Должны определиться, в каком направлении ползти. И каждая частичка плазмодия должна двигаться определённым образом, чтобы он не остался топтаться на месте. А если пища есть и справа и слева? Он ведь принимает решение, он выбирает! Смотрит, где пищи больше или где она ближе...

– А ты бы хотел узнать, как это происходит?

– Конечно! Но... У нас это пока невозможно. Нужны условия для работы, а их нет...

Валерик заметно сник. Ему хотелось поразить Лёлю чем-то ещё, но все остальные факты, приходившие ему в голову, были не так интересны и требовали знаний для понимания.

– Я пойду, – сказала она. – Темнеет. А мне через лес. Завтра увидимся.

И ушла.

А Валерик остался наедине с фиолетово-розовым небом, дроздами, стрижами и коробочкой ликогал, зажатой в руке. И он сразу вспомнил, как подбросил споры арцирии, и ветер понёс их прямо ему в лицо.

"Наверное, я вдохнул тогда сколько-то спор," – подумал Валерик.

И тут ему вспомнились японцы с их роботами, и вдруг подумалось, что может быть, у него там, внутри, вырос микс, который сидит теперь в Валериковой голове, как пилот – в кабине самолёта, и жмёт на рычаги, а Валерик мечется, словно робот, подчинённый чужой воле... И потом – думал Валерик – миксомицеты везде: в парках, во дворах, в палисадниках. Они незаметны, их споры разносятся ветром... Кто знает, сколько спор мы вдыхаем за свою жизнь?

Это был бред, очевидный бред – Валерик прекрасно это понимал, но не мог остановиться. Ему было плохо и хотелось думать о плохом. О том, что миром управляют миксомицеты, например.

Лера ушла – исчезла, снова не сказав ни слова.

А у него возник сильный интерес к Лёле. Валерик боялся его и очень ругал себя: ругал так, словно если и не изменил, то был от этого в каком-нибудь шаге. Как будто он вдруг оказался мужчиной, который добился своего и... И всё? Всё кончилось? Всё то чувство, которое жило столько лет? Лера– ликогала, Лера– арцириятеперь стала просто Лерой?

Валерик ненавидел себя, ненавидел так сильно, что вдруг оказалось – проще поверить, что кто-то решает за него. Пусть даже забравшийся в голову микс. Тогда можно было не признаваться себе в том, что сначала спал с одной, а потом хотел другую...

На душе было пусто.

Во двор вползли сумерки, и Валерик почувствовал раздражающий приступ куриной слепоты. Он вошёл в кухню, включил свет и услышал, как Даня покрёхтывает и ворочается у себя в кроватке. Валерика едва ли не взбесили эти звуки. Он вдруг подумал, что не хочет никаких детей, бутылочек, кефиров и каш. Что он хочет завалиться на диван, задрать повыше ноги и смотреть какую-нибудь муть по телевизору. И что не хочет ходить на работу, видеть и слышать про миксы. Что хочет всё послать и жить обычной жизнью. Потому что стало вдруг очевидно, что тот единственный секс, который был у него, и которым он так гордился ещё пару часов назад, был из жалости. Это была плата за то, что он нянчится с ребёнком – никак не больше. А чем она могла ещё отплатить? Денег бы он не взял. А это взял. Потому что посчитал, что от чистого сердца. Или потому что вообще забыл о чём-нибудь подумать...

Его, как бычка на верёвке, повели туда, повели сюда. Он, словно миксамёба, полз по акрозиновому следу, не смея отклониться ни вправо, ни влево. И как удачно вчера вмешался этот бомж... И как он же подкинул ему Лёлю, и привёл тогда под окно, когда Лера и Лев... И толкнул к нему Леру, когда они подумали, что бомж украл ребёнка.