Текст книги "Невская битва. Первый подвиг Александра"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Хорошо, что дружка попался умный, ткнул заранее, не то ждать бы невесте ответа жениха. Сама невеста тоже в полуобморочном состоянии, заикаясь, произнесла своё согласие. А когда велели поцеловаться и князь коснулся её дрожащих губ своими, вдруг оказавшимися тёплыми и чувственными, так вообще едва не упала. Хорошо, жених подхватил под локоток. И после уже в Торопце, куда приехали на свадебную кашу, тоже мало что понимала. Они ехали в разукрашенных санях, а вокруг стояли толпы народа и славили молодых. Князь снова сжал руку своей жены:

– У нас всё будет хорошо, ясынька моя.

Это первое слово ласки, что услышала от мужа теперь уже княгиня, запомнилось ей на всю жизнь. Он так и звал её потом ясынькой, особенно если хотел приласкать.

Княгиня Феодосия слово сдержала, в Торопец не поехала, но в Новгороде успела к их приезду подготовить всё, что нужно. Да и нужно-то было только объявить городу, что князь везёт молодую жену. Новгород сам приготовил и свадебный пир, и торжественный въезд. Чтобы не пропустить появление князя, новгородцы далеко выставили сторожи; завидев свадебный поезд, те галопом унеслись сообщать о приближении молодых. Такое было впервые – приглашённый князь женился в Новгороде.

Их встретил сам владыко Спиридон в парадном облачении, благословил на долгую счастливую жизнь. Строго глядя, напутствовал любить и беречь друг дружку, воспитать хороших деток.

Княгиня Феодосия глядела на сына, едва успевая смахивать счастливые слёзы. Она очень боялась, чтобы что-то не случилось с Сашей, как случилось со старшим братом Федей. Нет, всё прошло хорошо, вон какая голубка рядом с ним! Александр с женой подошли за благословением к княгине. Сзади князь Ярослав Всеволодович. Он показал на преклонивших колени перед матерью детей:

– Смотри, княгиня, какую мы тебе дочку привезли!

Феодосия перекрестила головы сына и невестки:

– Будьте счастливы, дети. – Потом отдельно молодой княгине: – Будь счастлива, доченька.

Добрые глаза свекрови светились радостью, вот и сынок женат! Рядом с ней стояла Ефросинья, невеста Фёдора, ушедшая после его смерти в монастырь. В глазах тоже слёзы и из-за своего несостоявшегося счастья, и от радости за Александра, которого почитала братом.

– Будь счастлив, Саша.

Но недолго пировали и миловались молодые, почти сразу уехал князь Ярослав Всеволодович, дела во Владимире не давали долго отсутствовать. С ним младшие браться новгородского князя, Андрей и Константин. Вернулся в Полоцк и князь Брячислав, тоже дела. После большого пира разъехались и приглашённые. Осталась только княгиня Феодосия, она всё же решила пожить подле могилы старшего сына.

Уехал, оставив молодую жену, и сам Александр. У княгини чуть дрожали губы, когда провожала, но муж строго наказал не плакать!

– Это моя судьба, ясынька. Мне дома подле тебя не сидеть, рубежи новгородской земли крепить надо, того и гляди немцы нахлынут, а то ещё кто... Я воин, потому всегда в седле, прости уж, знала, за кого шла.

Та замотала головой:

– Я не обижаюсь, просто грустно без тебя будет.

Она долго махала белым платом, со слезами глядя вслед. Воевода кивнул князю на фигуру жены на крепостной стене:

– Вот оно – счастье, князь, – когда тебя провожают и встречают со слезами.

Тот не понял:

– А встречают почему со слезами?

– Ты словно женщин не знаешь! У них на всё слёзы. Горе – плачут, радость – так совсем ревмя ревут!

Недолго, совсем недолго спокойно жила Русь и Новгород тоже. Слишком много тех, кому не давал покоя богатый город, кому хотелось прибрать к своим загребущим рукам его торг и амбары, его пристани и склады, поработить его вольных людей, заставить работать на себя, порушить православные крепости, изгадить землю новгородскую...

На западе и на северо-западе снова строили свои планы захватчики, собирали рать на вольный город. Потому не было у князя свободной минуты, не было возможности долго нежиться под боком у молодой красивой и ласковой жены.

ШВЕЦИЯ

 утра небо было привычно хмурым, но к полудню прояснилось, только ветер гнал куда-то отдельные облака. Ингеборга скучала, носившей второго ребёнка женщине запретили многое, ведь у владельца Бьельбу должен быть наследник, а первой Ингеборга родила дочь. Теперь, кажется, будет сын. Они даже имя выбрали – ребёнок будет Вальдемаром.

Но развлечь сестру короля её муж Биргер Магнуссон всё же смог, он прекрасно знал, что Ингеборга, как и все женщины, обожает красивые вещи. Даже если не покупать, то хотя бы смотреть, оценивать, выбирать. Потому в их большой дом в Сигтуне пришли несколько купцов. И купцы тоже прекрасно знали сестру короля и самого Биргера тоже. Знали, что он не пожалеет для жены денег, что можно приносить ей самые красивые и дорогие вещицы, ткани, а главное – меха. Меха Ингеборга обожала и могла их перебирать подолгу.

Ингеборга с удовольствием разглядывала принесённые купцом товары. Руки сами тянулись запустить пальцы в ласковый мех, прижать нежную, с переливами чёрную шкурку соболя к щеке. Хороши всё же меха в Гардарике! И не только меха. Через Хольмгард (Новгород) и Альдегьюборг (Ладогу) купцы с востока везут тонкие, как паутинки, ткани, странные, непривычные для северных народов украшения, фигурки, вырезанные из чуть желтоватой кости, и ещё много всякой всячины, которая больше интересует мужчин.

Папа Григорий запретил торговать с землями Гардарики, говорят, первое время так и было. Но запасы товаров на складах Швеции, Дании, Норвегии, привезённых из Хольмгарда и Альдегьюборга, быстро иссякли, и тогда купцы сделали вид, что забыли о булле папы Григория. Сначала понемногу, а потом прежним потоком пошли корабли в благословенные земли, полноводной рекой потекли товары. В конце концов, папа в далёком Риме (Ингеборга даже толком не знала, где это), а Гардарики вон она, рядом.

Муж Ингеборги Биргер смеялся над такими словами, мол, ты попробуй сходить туда капризным Варяжским морем и ещё более капризным озером Нево. Это не так-то быстро и легко. Но женщине мало верилось, вон сколько купцов ежегодно бывают в Сигтуне, и сколько шведских купцов ходит в Хольмгард. К тому же она слегка презирала тех, кто по рождению был вынужден торговать, возить с риском для жизни товары, пусть и дорогие, и красивые. Риск – дело потомков викингов, тех, кто сидит на румах кораблей, кто с мечом в руках завоёвывает новые земли и новых данников. А купцы пусть и нужные, а часто даже богатые, но презренные людишки.

Ингеборга могла позволить себе думать так, в её венах текла королевская кровь, она даже на мужа, пусть и родственника (у них был общий прапрадед), смотрела свысока.

Но папа Григорий не успокоился, теперь он объявил почти крестовый поход против Хольмгарда и его земель. Этого не понимали многие, особенно купцы Ганзы: к чему разорять то, что приносит прибыль. Торговать с Хольмгардом куда выгодней, чем воевать с ним.

Так считал и брат Ингеборги, король Швеции Эрик, за свой недостаток прозванный Картавым. Эрик вообще не любил воевать, он любил свой замок и спокойствие.

А вот Биргер почему-то задумался. Он был хорошим христианином, но Ингеборга прекрасно понимала, что вовсе не призыв далёкого Папы обратить в христианство язычников интересует мужа, а что-то другое. Биргер умён, силён, хотя и молод, ему чуть больше двадцати. Он принадлежал к одному из самых богатых и сильных родов Швеции, иначе и не могло быть, потому что и речи не могло идти о том, чтобы отдать сестру короля в жёны кому попало.

Ингеборга всегда чувствовала, что она дочь короля и сестра короля, а потому сначала не слишком радовалась, что выйдет замуж не за короля, а за Биргера Магнуссона, даже зная, что он самый богатый человек в Швеции, вернее, будет таковым, когда получит всё родовое наследство. Но главное имение семьи – Бьельбу – уже сейчас принадлежало ему. Вот в это имение и намеревался отправить ко времени родов свою супругу Биргер. Конечно, Ингеборга противилась, ей было скучно в удалённом от моря имении, и настояла, чтобы ребёнок родился в Сигтуне.

Хольмгардские купцы привозили такие товары, что руки сами чесались отобрать всё. Но Биргер прекрасно понимал, что, отобрав единожды, просто перекроет путь купцам и те повезут свои ценности дальше в Любек Сигтуна, как когда-то Бирка, во многом держится на товарах с востока, этих купцов обижать нельзя.

Он распорядился, чтобы пришёл Агнар. Лучше всё услышать от своего человека, который не станет врать или пугать.

Агнар почти недоумённо смотрел на Биргера. С чего это зять короля так заинтересовался Хольмгардом и его молодым князем? Но рассказывал, постепенно втягиваясь и увлекаясь воспоминаниями.

Агнар («достойный воин») бывал в Хольмгарде трижды, а в Альдегьюборге и того больше, даже счёт потерял сколько. Приходилось сопровождать купеческие когги. Купцы народ хитрый, они объединились вон в союз, договорились и всё чаще ходили не отдельными судами, а целым караваном, нанимая драккары для защиты. Агнар так ходил дважды, когда впереди драккар Севара, за ним три больших когги, потом шёл драккар самого Агнара, потом ещё два купеческих судна, и замыкал драккар Раудкара.

Ох и досталось тогда рыжему! Нападавшие то ли поздно углядели караван, то ли нарочно взялись за последнего, но больше всех пострадал именно Рауд-кар. Пока остальные развернулись, пока подоспели, рыжему даже бороду пощипали. Но и нападавшие вольные пираты были биты не на шутку.

Но Биргера не интересовала пострадавшая рыжая борода и кудри Раудкара, он снова спросил о Хольмгарде и князе Александре. Агнар махнул рукой:

– Мальчишка! Борода начала ли расти? В Хольмгарде всё решает не князь, а вече, нечто вроде нашего тинга, только туда допускаются все взрослые и свободные жители города. Орут так, что едва ли можно что-то понять, но решениям обязаны подчиниться все, даже князь. Представляешь, Биргер, они князя не выбирают, а нанимают! Вместе с дружиной нанимают, чтоб защищал.

– Какой смысл нанимать молодого князя? Если он совсем мальчишка, то как сможет защитить?

Агнар пожал плечами, он и сам этого не понимал, но никогда не задумывался. Этот Хольмгардский князь не жил в самом городе, а потому попадался на глаза редко.

Биргер слушал рассказ Агнара о трудностях плавания в озере, через которое нужно проходить по пути до Хольмгарда, и думал, не об этих ли трудностях говорила женщина.

– А что ты знаешь о порогах, говорят, они тоже опасны.

– Да! И пороги опасны, и озеро. Дурное там всё, хотя русы не боятся, умеют договариваться со своим Озёрным.

– С кем?

– Они так зовут духа озера. Там осенью река вдруг начинает течь из моря обратно в сторону озера. И ветры хуже морских.

– Мы пойдём летом.

– Надо просто расспросить хольмгардских купцов, да и наших тоже. Они точно знают, когда и что.

Зять короля Швеции Эрика Эриксона Биргер в который раз заводил со своим родственником один и тот же разговор, убеждая его, что пора выступать в новый поход. В действительности Швецией давным-давно правит Биргер, король Эрик слишком слаб и нерешителен, по любому поводу советуется с мужем своей сестры Ингеборги. Зять короля самый богатый землевладелец в Швеции, но ему всё мало. Теперь Биргер нацелился на земли Гардарики и уже давно убеждает Эрика, что лучшего времени для выступления не найти. Поддавшись на его уговоры, король два года назад даже объявил ледунг – общий сбор в поход. Это серьёзное предприятие, нужно хорошо подготовиться. Ни для кого не секрет, что идут на Гардарику. Но до самого последнего времени рыцари особой прыти почему-то не проявляли. Сегодня Биргер сообщил королю о булле папы Григория, которой тот не просто объявил войну еретику новгородскому князю Александру, но главное – обещал прощение всех грехов тем, кто в походе будет участвовать.

Это большой подарок от папы, грехов у любого накопилось немало, найдётся что прощать. И всё равно их надо подгонять, чтобы тронулись с места. Епископ Томас вздыхал:

– Что за рыцари в Швеции и Норвегии?! Во Франции и звать не надо, сами рвутся.

Ему хмуро объясняли, что воевать в рыцарском облачении в болотах Гардарики не слишком удобно. Епископ снова всплёскивал ручками:

– Не об удобстве думать надо, дети мои, а о Божьей воле!

Иногда, глядя на толстенького, розовощёкого епископа, Биргер задумывался, верит ли он сам в то, что твердит другим? Однажды заметив, как тот прячет подаренную золотую фабулу, понял, что не верит. Но все тёплые места рядом с папой уже расхватали, сидеть в крошечном городке с маленьким приходом не хочется, вот и отправился англичанин за тридевять земель уговаривать шведов нести правильную веру далёким жителям Гардарики. А иногда Биргеру казалось, что верит. В такие минуты глаза епископа светились не сальным блеском, как при виде пухленькой красотки, а настоящим огнём, способным зажечь сердца слушателей. Но минута озарения проходила, и епископ снова следил взглядом за крутыми бёдрами своей служанки или с вожделением облизывался, держа в руках огромный кусок зажаренного поросёнка.

Но епископа Биргер готов терпеть как неизбежное зло, правда, если тот не приставал к самому Биргеру. К чести Томаса, он быстро понял, что с зятем короля лучше не связываться, здоровее будешь, и при нём больше помалкивал. Сложнее с королём. Эрик не мог решиться сделать последний шаг, просто объявить дату начала похода.

Они сидели в покоях самого Биргера, тот не доверял окружению короля и старался вести серьёзные разговоры у себя в замке. Для этого то и дело приглашал Эрика то на охоту, то просто на пирушку «по-семейному». Король слабоват во всём, у него даже детей нет, но в одном почему-то упорствует – не хочет воевать с Русью.

За окном то кружились, то вдруг куда-то летели под порывом ветра снежинки. Метель не утихала уже четвёртый день. В такую погоду ни на охоту не выедешь, ни даже просто по окрестностям. То есть сам Биргер поехал бы, его вьюга не остановит, но король не желает. Эрик сиднем сидит в замке. В другое время его зять давно вытащил бы брата жены куда-нибудь, но сейчас даже рад невольному затворничеству. Он решил, наконец, дожать и заставить Эрика решиться на последний шаг – объявить начало похода на Гардарику.

Биргер пошевелил дрова в большом камине, перед которым они сидели уже не первый час. Эрик много выпил, но был на удивление трезв. Биргера всегда поражала вот эта способность вялого, слабого здоровьем короля совершенно не пьянеть. Его даже вино и то не берёт! Сам хозяин замка пил мало и только сильно разбавленное вино, которое шведы открыто называли пойлом. Сначала Биргер злился, потом перестал обращать на разговоры внимание. Просто жилистый и не жалующийся на здоровье Биргер напивался моментально, терял над собой контроль и после этого уже нёс чепуху. Зная такую свою слабость, он не пил.

Эрик что-то пробурчал, потянувшись за большим сосудом с вином, уже почти пустым. Биргер поморщился:

– Может, хватит? Мы же не договорили...

Король помотал головой:

– Не хватит. А ты говори, я слушаю.

Биргер поднялся и зашагал по залу, Эрик следил за зятем, молча цедя очередную порцию кроваво-красного напитка. Всё же хорошее вино у Биргера, а у кого покупает, не говорит. Старается напоить его у себя в замке. Пусть, всё равно король делает то, что хочет муж его сестры. Ингеборга – любимая сестра, она одна видит в Эрике брата, а остальные, и Биргер тоже, только короля. Эрику надоело быть королём, хочется покоя, чтобы не приставали с утра до вечера: «Подпиши... прикажи... дай...». Но ещё больше ему надоел сам Биргер. Этот не просит, он приказывает, точно король Биргер, а не Эрик. «Рвётся в Гардарику? А пусть!» – вдруг решил король. Пусть отправляется! Если вернётся с победой, то, может, хоть на время отстанет от него и займётся своей Гардарикой? А если нет?.. Тогда... тогда останется там навсегда, чем сильно облегчит жизнь бедному королю.

Пока Эрик раздумывал, что именно порадует его больше, Биргер пытался снова убедить его в своевременности начала похода:

– Эрик, пойми, Хольмгард сейчас один. Конунгу Александру некому прийти на помощь!

– Почему? – удивился король, он хорошо помнил, что у конунга Александра есть отец, тоже конунг, и много родственников, в том числе братьев.

– Да потому, что их страна сейчас разорвана на куски. С юга города захватили пришельцы из Степи, своё тянут и литовцы, и немцы, все, кому не лень. Ты хочешь упустить свой жирный кусок?

Эрик подумал, что свой жирный кусок боится упустить зять, но промолчал. А Биргер всё продолжал:

– Войска татарского хана Батыя не дошли до Новгорода только чуть, зато разорили Киев и многие другие города. Ливонский орден крестоносцев стоит на границе Гардарики. Нападать надо сегодня, завтра будет поздно.

Король попытался свести разговор к шутке:

– Сегодня? Пощади, сегодня уже поздно, вечер на дворе.

Биргер разозлился по-настоящему, навис над королём:

– Эрик, опомнись, ты король, а не тряпка на троне! Объяви начало похода, остальное мы сделаем без тебя.

Скажи это кто-нибудь другой, и не сносить ему головы, но перед вот такими наскоками зятя Эрик просто пасовал. Он согласно кивнул головой:

– Хорошо, назначай срок, я объявлю.

Топая заплетающимися ногами в свои покои, он думал, что чем скорее Биргер отправится в свою Гардарику, тем будет лучше для всех. Ингеборгу тоже замучил. Бедная девочка, она давно стала разменной монетой своего мужа. Король махнул рукой: пусть отправляется! Может, свернёт там себе шею? Хорошо бы...

Ингеборга родила Биргеру сына Вальдемара и теперь донашивала ещё одного ребёнка, совершенно не сомневаясь, что это ещё один сын. Самой первой у неё родилась дочка, что вызвало почти презрение родственников, потому Ингеборга и торопилась рожать ещё и ещё.

В Швеции всё же был объявлен ледунг – морской сбор. Вообще-то, изначально ледунг был скорее ополчением, когда в поход шли все, кто мог держать оружие в руках, но постепенно выработалась система, когда каждый корабельный округ – херад или хундари – должны выставлять в случае объявления всеобщего сбора определённое количество гребцов на суда в определённом вооружении.

Однако всё меньше находилось тех, кто желал бы отрываться от своих дел и плыть за тридевять земель. Такие могли оплатить определённое число воинов. С одной стороны, было даже удобно, потому что наёмники, только и знавшие в жизни войну, бились куда крепче вчерашних крестьян, правда, и денег требовали немало.

Но ледунг объявлен, к берегам Швеции стали собираться шнеки, а улицы Сигтуны быстро наводнили чужаки. Это не добавляло спокойствия, временами становилось не по себе, потому что наёмники вовсе не сидели тихо на своих шнеках, они ежедневно устраивали в весёлых домах пирушки, привычно заканчивавшиеся кровавыми драками. И это при том, что датчане должны идти отдельно, норвежцы отдельно, а остальные и вовсе присоединиться по пути.

Беспокоясь за жену, Биргер отвёз-таки её с Бьельбу. Как раз вовремя, потому что в начале лета у них родился второй сын – Магнус. Биргер крутил своей круглой головой и смеялся:

– Им будет мало шведского королевства, Ингеборга, придётся и впрямь завоёвывать язычников и крестить их. Моим сыновьям нужны новые земли. И я добуду их!

Король Эрик Картавый был бездетным, и все прекрасно понимали, что именно сыновьям своей обожаемой сестры Ингеборги он передаст трон, а их отец – самый богатый и, что там скрывать, сильный человек Швеции Биргер Магнуссон – поможет шведам сделать именно такой выбор. Биргер пока не ярл, но это дело времени, просто ярл его двоюродный брат Ульф Фаси, который много старше и опытней.

Именно Ульфу предстояло возглавить ледунг, но все понимали, что это только формально. В действительности тон всему будет задавать Биргер.

Сам Биргер делал вид, что он просто один из участников ледунга, не больше. Когда Биргер вдруг отправился с женой в Бьельбу, многие даже поверили в его непричастность к ледунгу, пошли слухи, что зять короля решил остаться в Швеции.

У него был повод остаться. Дело в том, что перед рождением третьего ребёнка Биргер ходил к Сигрид Черной – колдунье, которая предсказывала будущее, никогда не ошибаясь. Колдунья долго смотрела на этого круглоглазого, круглоголового, гладко выбритого мужчину, потом вздохнула:

– Не скажу ничего хорошего...

– Ребёнок или Ингеборга?

– Нет, ты... хотя и ребёнок тоже...

Чтобы сказать наверняка, Сигрид применила все свои методы, она раскидывала какие-то камешки с рунами, бросала в костёр приготовленные травки и следила за дымком, разрезала рыбу и смотрела внутренности...

То, что она сказала, могло бы смутить любого, но не Биргера. Сигрид предсказала ему, что родится крепкий, здоровый сын, но они со старшим братом будут не просто соперниками, а настоящими врагами.

– Пока будешь жив ты, они не посмеют драться, зато потом...

Биргер только вздохнул:

– Я не смогу этого изменить.

Про поход Сигрид тоже не сказала ничего хорошего:

– Не ходи, пойдёшь позже, твоё время ещё не пришло. А если пойдёшь, то вернёшься ни с чем, зато с раной на лице.

– Я не могу вернуться ни с чем!

– Я сказала. Ты услышал. Тебе решать. Бойся всадника на белом коне, от него будет рана.

Биргер расхохотался, но смех его был натянутым и невесёлым.

– В поход пойдут на шнеках, при чём здесь всадник на белом коне?

От гадания остался нехороший осадок. Не раз Биргер задумывался, не остаться ли в Швеции? Но это выглядело бы как трусость, ведь он сам буквально вынудил короля объявить этот ледунг.

Ингеборга родила сына; глядя на крошечное красное личико, Биргер размышлял, сможет ли сделать так, чтобы его сыновья никогда не бились между собой за власть. Это можно сделать, только дав каждому довольно земель и данников, а значит, всё же идти в поход. Рана... но кто из мужчин их боится, разве что вон Эрик? Но он не мужчина, разве может у настоящего мужчины не быть сыновей? Нет, Биргер Магнуссон настоящий мужчина, у них с Ингеборгой уже два сына, и отец должен добыть для них новые земли и данников! Нельзя сидеть в Сигтуне, когда остальные захватывают добычу. Что останется ему даже в богатой Гардарике, если по её землям пройдут другие шведы, датчане, норвежцы...

Только вперёд!

Биргер ничего не сказал Ингеборге о гадании, никому не сказал, а в Сигтуну вернулся перед самым отплытием, его кормчие даже стали беспокоиться, им надоело отвечать на вопрос, почему их хозяин не идёт в поход вместе со всеми. Объяснение, что рожает второго сына, вызывало откровенный хохот:

– Что, в Швеции теперь рожать стали мужчины? Тогда в поход должна идти Ингеборга, если её муж рожает!

Кормчие чувствовали себя оплёванными, но возразить ничего не могли. Потому и обрадовались, когда хозяин всё же появился.

Биргер, как и все конунги, ценил своих кормчих. Это в плавании возле берега каждый мог обойтись без подсказки, знал все выступы, скалы или островки, а если уходили подальше в открытое море, на любом корабле, независимо, какой он – большой сорокавёсельный шнек или малый в шестнадцать гребцов скут, все попадали под власть кормчего. Самые опытные кормчие на боевых кораблях, те, кто не раз прошёл моря вокруг шведских и норвежских земель. Их называли стуриманами и подчинялись беспрекословно. Хороший стуриман по цвету воды мог на глаз определить глубину, по бурунчикам волн – подводные скалы, по крику чаек – близость суши, но главное – он знал ветры.

За это знание кормчих ценили больше всего, потому что запомнить очертания родных берегов мог пусть не каждый гребец, сидевший на вёслах, потому что, работая веслом, не всегда эти очертания и видел, но ярл мог, а вот знать, когда и с какой силой подует именно в это время года какой ветер... это было почти таинством, секретом каждого кормчего. Такие секреты они очень неохотно открывали другим. Зачем, ведь хороший стуриман получал три доли в общей добыче, даже если ногой не ступал на землю при набеге, чтобы эту добычу принести. Без стуримана её вообще могло не быть.

Стуриман позволял себе отдых, только когда ветер стихал и воины садились на румы, при поставленном парусе стуриман спать не имел права, он должен следить за ветром, потому что морские ветры капризны, им вольно над водными просторами, ничто не задерживает, как в горах и лесу, а потому менять направление легко. В один миг ветер из попутчика может превратиться во врага, и не считаться с этим нельзя. Потому и не спали стуриманы ни днём, ни ночью, чтобы не пропустить ветер, чтобы не унесло, куда попало.

Кормчих берегли, прикрывая щитами в первую очередь, даже ярлы рисковали, подставляя свои тела под стрелы и мечи, а стуриманов старались к бою не допускать. Это не означало, что они слабые или плохие воины. Многие кормчие были одними из лучших воинов, потому что, не будучи сильным человеком, нельзя тягаться силой с морем и ветрами. Это воин мог, сидя на руме, работать веслом вместе с остальными четырьмя десятками таких же, ярл и кормчий не имели возможности спрятаться за чью-то спину, они всегда с морем, ветром и врагом один на один, и от этого противостояния слишком многое зависело.

Биргер ценил своих стуриманов, приплачивал им из своей доли, как делали многие. За последние дни бедолаги много натерпелись, много выслушали насмешек по адресу своего хозяина. На вопрос, пойдут ли они вместе с остальными, Биргер удивлённо пожал плечами, его круглые глаза смотрели почти с насмешкой:

– Разве я говорил, что останусь на берегу?

– Но выход завтра...

– Мои шнеки не готовы?!

– Готовы.

– Тогда в чём дело? Сегодня обсудим построение и завтра до рассвета выходим. Пойдёмте, посидим, поговорим.

– Ты не поедешь к королю?

– Зачем? Выслушивать его поздравления с рождением сына?

Только тут стуриманы вспомнили, что от волнения забыли поздравить своего господина со вторым сыном.

– Как назвали?

– Магнусом.

Могли бы и не спрашивать, конечно, в честь деда. Но у суровых людей не принято долго вести пустые разговоры, тем более, завтра они уходили в неведомое.

Прощания вообще никакого не было, потому что шнеки и скуты стояли не в гаванях, там они просто не поместились бы, а в заливе, а некоторые и вовсе в море. Поэтому и разговор шёл уже на скуте, который доставил Биргера и его кормчих к большому шнеку. Биргер по ходу выяснял готовность:

– Люди?

– На всех румах. Надёжные.

– Оружие?

– У всех.

– Вода?

– Запаслись...

Даже в Варяжском море, где часты дожди, вода для того, кто вышел в открытое море, важна. Завтра может случиться всякое, без еды воин способен прожить долго, а вот без воды никак.

Биргер не зря спрашивал и об оружии. В ледунг набирали крепких мужчин, способных носить полное вооружение и не ныть от кровавых мозолей на ладонях. Каждый из них должен был иметь меч или боевой топор, кольчугу или панцирь, щит, шлем и лук с тремя дюжинами стрел.

О вооружении «живущих на штевне», то есть профессиональных воинов, уделом которых был только бой, Биргер не спрашивал, это было бы оскорблением. Эти воины не садились за вёсла, зато первыми прыгали в воду, когда надо было поразить врага на берегу, или на чужое судно, если то брали на абордаж. Это элита, которую ценили немногим меньше кормчих, во время ледунга от таких зависело, как много добычи достанется их шнеку.

Но если приходилось, то и живущие на штевне брались за вёсла. Так пошло со времён викингов, когда шнеки ещё не могли нести по сотне людей и тот, кто сидел на руме, был и воином одновременно. Постепенно происходило разделение, вчерашние земледельцы и охотники сели на румы, а вчерашние викинги стали живущими на штевне.

– Пойдём первыми?

Биргер покачал головой, внимательно наблюдая, как в наступающих сумерках перестраиваются его шнеки.

– Нет, ближе к началу, но не первыми.

– Почему?!

– Незачем. Пусть другие подставляют свои головы под чужие стрелы засад.

Рассвет застал шнеки вытягивающимися в одну линию для выхода в открытое море. Как и биргеровские, остальные шнеки и скуты тоже торопились отойти от берега подальше, пока не потянул хороший бриз.

Пока выстраивались, пока занимали свои места (это вовсе не означало, что шли в линейку друг за дружкой, просто нужно было держать дистанцию, чтобы даже внезапно налетевший ветер не наделал беды, кроме того, требовалось держаться своей группой, мало ли что), не только рассвело, солнце поднялось довольно высоко.

И вот берег из изрезанного со множеством островком и скал перед ним превратился в одну сплошную линию, где не видно отдельных выступов, потом в узкую полоску на горизонте, а потом и вовсе скрылся из глаз. Вышли в открытое море. Гребцы устало подняли вёсла и закрепили их, пора ставить паруса... Теперь всем распоряжались стуриманы.

Варяжское море капризное, может жестоко наказать того, кто без должного уважения относится к его нраву, потому кормчие были особенно внимательны.

Поход для захвата земель Гардарики начался...