Текст книги "Князь Рус. Прорваться в Гиперборею; Князь Гостомысл — славянский дед Рюрика"

Автор книги: Наталья Павлищева

Соавторы: Василий Седугин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Полисть

У Руса силушка играла, какой баловаться можно только с умом. Но это не всегда удавалось, за Словеном он пока не чувствовал себя князем. Был таким же, как остальные родовичи, так же махал топором, таскал лесины, рыл землю или ходил на охоту. Как все, спал на земле и ел что дадут. Только считал себя должным брать на себя самую тяжелую работу, меньше отдыхать, чаще подставлять плечо при необходимости и помогать каждому.

И все же удаль молодецкая заставляла делать глупости. На спор выдергивал с корнем деревья, валил наземь волов, сидел под водой без дыхания дольше других… Тимар только головой со смехом качал, а вот Словен попробовал пенять:

– Рус, ты же князь, а ведешь себя как мальчишка!

Посмотрел на мокрого после долгого сидения в холодной воде реки брата и подумал, что тот и впрямь мальчишка, хотя плечи шире некуда, ручищи буграми мышц вздуваются – мало у кого сыщешь такие, ноги крепкие…

Рус смущенно крякнул:

– Да мы… Словен, там раки во какие крупные! Надо половить.

Ну какой из него князь? Раки на уме… Словен снова подумал о своей ответственности и сам не понял, чего было в этой мысли больше – сочувствия к себе или все же гордости, что никто, кроме него, не способен править Родом.

А Рус долго ломать голову над такими вопросами был просто не в состоянии. Немного погодя его голос уже раздавался от реки, где он руководил ловлей раков. Когда чуть попозже этих самых раков с удовольствием уплетали вареными, все слова благодарности достались Русу, а его разумного старшего брата вроде и забыли. Словен смотрел на сородичей взглядом мудрого старца и с усмешкой думал о человеческой неблагодарности. Он толково распоряжается многим, но за это никогда не благодарят, а Рус просто наловил раков – ему спасибо!

И вообще, Словен стал замечать, что сородичи больше любят младшего брата. Неудивительно, веселый, отзывчивый Рус, готовый любому прийти на помощь, никогда не ругается, а если и кричит, так только от восторга, он первым берется за работу и последним ее оставляет, готов посмеяться над шуткой и остер на язык сам. Князя слегка кольнула зависть. На Руса заглядываются все девки Рода, да и замужние женщины не прочь поболтать и даже слегка поприжиматься к молодому красавцу князю. Первое время Рус краснел, как эти вареные раки, потом научился отшучиваться. Выходило не обидно, но твердо.

Наевшись, Рус лежал на спине, а вокруг него скакали мальчишки, ревниво отодвигаемые Славутой, который только себя считал вправе задевать молодого князя. Тот смеялся, видно затеяв какую-то игру. Сам как мальчишка, фыркнул Словен. Женить его пора!

И вдруг увидел, что вместе со всеми над дурачеством Руса смеется Полисть! Причем так смеется, как давно не бывало – весело, заливисто, почти с обожанием глядя на молодого князя. Внезапно обожгло воспоминание о словах Тимара про его жену. Неужели?! Перед глазами сразу встало видение Руса, о чем-то беседующего с княгиней. Полисть стояла рядом с князем слегка смущенная, даже щеки порозовели… «Если она тебе не нужна, отпусти к Русу…» Так, кажется, сказал Тимар. Рус давно на Полисть заглядывается…

Душа не вынесла таких раздумий, резко поднялся, позвал:

– Рус!

Многие заметили почти злой тон князя, но Рус, выбираясь из-под навалившихся мальчишек, отозвался с хохотом:

– А?..

– Поговорить надо!

Молодой князь раскидал своих игроков, чуть отряхнулся и направился вслед за старшим братом к его шатру. Что это вдруг нашло на Словена? Днем выговаривал, что непохож на князя, теперь вот всю игру испортил. Ну и пусть не князь, на их Род одного хватит. Русу интересней жить как все, вместе тяжело трудиться, вместе потом с удовольствием сидеть у костра и слушать умные речи Тимара или даже глупости Ворчуна. Или играть с мальчишками. Нет, он, конечно, тоже думает о Роде, но не с утра же до вечера.

Так и есть, недовольный Словен собрался снова что-то выговаривать. Русу было жаль брата, тот сильно изменился за месяцы, что родовичи в пути. Раньше ведь был другой, пусть серьезный, не то что он сам, но людей не чурался, мог веселиться со всеми. Неужели все князья такие? У Руса появлялась мысль, что ему не хочется быть князем.

А еще было жалко Полисть. Та таяла, грустила, стараясь скрыть свои печальные глаза. Неудивительно, Словену и до жены дела нет, мысли вечно другим заняты. Красавица Полисть попросту тосковала, хотя и у нее дел, как у всех женщин, полно. Но им кроме забот о детях и еде нужна мужская ласка. У Словена с Полистью детей нет, может, потому грустны глаза княгини?

Рус снова разозлился сам на себя, даже мысли у него неровные, то о Словене и князьях думает, то о Полисти и детях… Нет, не быть ему таким, как старший брат!

Ожидал от Словена выговора за несерьезность, но то, что услышал, заставило замереть.

– Тебе Полисть нравится?

– Полисть? Да.

– Если бы я не женился, ты бы ее взял?

Рус чуть смутился: да, конечно, он давно заглядывался на день ото дня хорошевшую Полисть, но сам же подсказал брату взять ее в жены…

– К чему такие речи, Словен? Она твоя жена.

– Я тебя спросил: если бы не я, ты бы женился?

Рус вдруг разозлился:

– Про то и Полисть спросить надо! Она не за всякого пошла бы. Ты ей был люб, ты и в жены взял.

Словен вдруг запыхтел прямо в лицо младшему брату:

– Знаю, что давно на нее пялишься. Увижу рядом со своей женой, не посмотрю, что брат!

Рус даже отступил:

– Ты что, Словен, белены объелся?! Как можешь такое про Полисть думать?! Да и про меня тоже.

Дольше он разговаривать не стал, повернулся и ушел, не оглядываясь. Словен остался стоять столбом, мысли были одна другой хуже. И стыдно за несдержанность перед братом, и горько из-за ненужной ревности, и зло брало от сознания, что изменился, стал резким и даже жестоким. А еще было горькое понимание того, что никогда он уже не будет прежним Словеном, которого так любили люди.

Ну и пусть, не его дело забавлять сородичей, как Рус, он должен привести их в благословенные Земли предков, а там как хотят! И чтобы дойти туда, он готов быть жестким и нелюбимым всеми! Там, за Рипейскими горами, на Земле предков, они поймут, почему Словен был таким, оценят его усилия. И Полисть тоже поймет…

Мелькнула робкая мысль, что может быть поздно, но Словен затоптал ее другими мыслями о своем долге перед сородичами, который выше их сиюминутной любви. Но все равно было горько, что остался один… Вот они там веселятся, и никому в голову не приходит, что князю тошно, даже Полисти.

Только подумал, как увидел ее рядом.

– Словен, ты не занедужил? – Прохладная рука жены легла на лоб, ласково отодвинув волосы.

Ему бы прижать эту руку, а потом и саму Полисть к себе, но всколыхнулась обида невесть на что, фыркнул, отстраняясь:

– С чего я должен быть недужен? Я в холодную воду за раками не лазаю!

И, злясь сам на себя, отправился внутрь шатра спать. Полисть стояла, кусая губы от досады. Недавно они с Русом говорили о том, что Словену трудно, а потому он стал таким дерганым и даже злым. Неожиданно Рус заявил, что им со Словеном нужно дите, тогда брат помягчеет. Полисть покраснела, а за ней и сам молодой князь. Хуже всего, что, повернув голову, она увидела мужа, внимательно наблюдавшего за разговором. Неужели услышал, что жена ведет такие речи с его братом? Стало совсем стыдно, негоже даже с Русом об этом говорить…

Полисть хорошая хозяйка, умелица, не ленива, подружилась с Илмерой, с Русом, но только не с собственным мужем. Со Словеном ей было труднее всего, любая попытка приласкать князя вызывала у него раздражение. Какие уж тут дети… Временами становилось горько: зачем тогда взял в жены? Только чтобы спасти от смерти? Хотелось даже попросить, чтобы отпустил, не к кому-то, просто отпустил, как птицу на волю, уж если нелюба, то лучше отдельно. Но представляла, как взъярится Словен, и молчала.

Пожелтела степь, подсохли травы, увяли последние цветы. Стаи птиц уже пролетели к югу, все чаще хмурилось небо, тучи на нем стали тяжелее, приобрели темно-серый цвет. Скоро, очень скоро из таких туч посыплются белые снежинки, они укроют все вокруг, изменят очертания берегов и камней до неузнаваемости, спрячут овраги и ямы, но сделают видимыми звериные следы. Люди тянутся к огню, в тепло, даже детишки меньше времени проводят снаружи, чем внутри жилищ. Огонь согреет, позволит приготовить пищу, даст покой усталым телам.

Началась их первая зимовка. Занятые с рассвета до заката во время пути и потом, пока ставили жилища, люди вдруг оказались без дела. А когда у человека нет работы, в его голову начинают приходить ненужные мысли, часто глупые и тоскливые. Чтобы этого не происходило, Словен старался придумывать много разной работы. Выделывали шкуры забитых волов, из костей резали наконечники для стрел, крючки для рыбной ловли, плели сети, женщины устроились прясть шерсть…

Тимар хвалил такую заботу князя, все верно, нельзя позволять людям тосковать, особенно пока они не привыкли к мысли, что обратной дороги нет.

И все же у них убыль – как встали у Дивногорья, попросился обратно Огула, а с ним еще двое молодых. Огула бочком подошел к Тимару, немного потоптался и вдруг заявил, точно боясь, что сам передумает:

– Я… вернусь! Дорогу найду, не по реке, а пешим ходом.

Волхв внимательно посмотрел на бывалого ходока, он не сомневался, что Огула сможет добраться до Треполя, хитрого в том нет, надо только идти на закат, но боялся, как бы и другие не потянулись.

– Иди, только с собой не сманивай.

– Еще двое хотят.

Родовичам Словен объяснил, что ни в начале пути, ни теперь никого не держит, но это последние дни, когда можно уйти, потом будет поздно, наступят холода, все засыплет снегом. Сказал и увидел, что кое у кого глаза блеснули мыслью, а не пойти ли вместе с Огулом? Но, кроме тех двоих, никто больше не надумал.

Рус предложил дать им трех коней, все одно их пускать под нож. Родовичи согласились, выделили также вдоволь вяленого мяса, стрел и даже, расщедрившись, немного крупы, запасы которой и у самих были невелики. Рус отдал своего коня, и без объяснений было ясно, что у молодого князя просто не поднимется рука его прирезать, пусть лучше возвращается в Треполь. Тимар посоветовал спуститься по течению большой реки и идти на заход солнца, оттуда по уже знакомым Огуле местам, чтобы не огибать снова каждый лесок.

Провожали уплывавших все, каждый норовил передать привет родичам, особенно старались молодые девушки и женщины, все наказывали и наказывали сказать матерям, что все в порядке, что счастливы и сыты. Так и было, недостатка ни в еде, ни в чем другом пока не предвиделось. А что трудно, так знали, на что шли…

Привыкшие ко всему кони спокойно взошли на плоты, и родовичи долго махали руками Огуле с товарищами, пока плоты не скрылись за поворотом.

Огула не добрался до Треполя и не передал приветов. Он сложил голову в стычке со степняками, встречи с которыми так счастливо избежали родовичи по пути к Дивногорью. Может, их и видели, да не рискнули нападать на большой обоз? А вот с тремя всадниками справились легко. Огула и Тарань погибли, а третьего, Завишу, ждала совсем незавидная участь – он стал рабом.

Но родовичи об этом никогда не узнали. У них были свои заботы, наступила зима.

Пока не наступили сильные холода, они пытались жить той же жизнью, какая была и дома. Однажды Рус спросил у Тимара: если они так далеко от дома, то по каким заветам им жить?

Волхв ответил громко, чтобы слышали многие:

– Мы с вами родовичи и жить должны по обычаям своего Рода, где бы это ни было. Разве от того, что мы не дома, ты перестал помогать всем в твоей помощи нуждающимся? Разве теперь разрешено красть или совершать подлости? Разве меньше ценится дружба и верность? Разве мы перестали любить своих детей, а женщины их рожать? Все будет, как было, Рус. Род живет по обычаям Рода, а не той земли, куда пришел.

– А если… если мы придем в земли, где другие обычаи?

Вокруг напряженно затихли. Что скажет Тимар? Страшно понимать, что завтра весь мир может перевернуться, и не будешь знать, где добро, а где зло, где правда, а где кривда.

– Пусть те, кто там живет, не принимают наших, для нас обычаи останутся прежними. Их завещали предки, которые смотрят на нас из Ирия и замечают не только наши поступки, но и мысли. И если нужно, обязательно придут на помощь.

У Руса язык чесался поинтересоваться, как же они смогут это сделать, но молодой князь благоразумно промолчал. Наверное, если человеку нужно, предки и впрямь приходят на помощь, только ему самому никогда. Может, это пока? Просто не наступил такой час, когда помощь очень нужна?

Хорошенько поразмыслив, Рус решил, что так и есть. Он жил, со всем справляясь сам, и не привык рассчитывать на чью-то помощь, даже далеких предков, наблюдавших за его поступками из Ирия. Что, им больше делать нечего, как без конца поддерживать своего потомка? Было даже совестно обращаться к ним с просьбой о помощи.

Жизнь текла неспешно, хотя быстро оказалось, что поставленные наспех мазанки мало годятся для холодов Дивногорья. В них все время горели очаги, люди жались к огню, никуда выходить просто не хотелось.

Зима преподнесла родовичам первый урок – они в чужих местах, теперь многое будет иначе, рассчитывать на привычные вещи нельзя. От холодного ветра глина мазанок начала трескаться и отваливаться, ее приходилось то и дело подмазывать снова, но на морозе глина не схватывалась, а руки у женщин покрылись болячками. В образовавшиеся в стенах щели немилосердно дуло, выстуживая и без того не слишком теплое жилье.

По ночам в лесу от холода скрипели и трещали деревья. Тишину нарушал и треск льда на реке. Кроме этого, только стук дятлов, далекий волчий вой да хохот неясыти над замерзшим лесом. Приходила мысль, что в одиночку тут не выжить. От тоски спасали только сородичи рядом. Долгими зимними вечерами то один, то другой начинали вспоминать смешные случаи из прежней жизни.

Тимар заметил, что постепенно людям начинало казаться, что в Треполе ничего плохого и вовсе не было. Получалось, ушли от хорошей жизни непонятно куда. Волхв снова принялся рассказывать о благословенных Землях за Рипейскими горами, где всегда тепло, сытно и не нужно тяжелого труда, чтобы жить.

Когда снаружи доносился только вой ветра в верхушках деревьев и волчьи голоса, а по жилищам гуляли ледяные сквозняки, о тепле думалось особенно охотно. Голод им не грозил, все же забили волов и коней, всех овец, добавили добычу охотников, а вот тепла не хватало. Словен предложил укрыть стены снаружи воловьими шкурами, которых было много. Это не добавило тепла, но хотя бы прекратило сквозняки.

У родовичей была и радость – родились первые дети, правда, из троих малышей выжил только один, зато его крик служил обещанием, что Род продолжится на новом месте!

Рус всегда жил как все. Мальчишкой плавал наперегонки, на спор сидел под водой, разорял птичьи гнезда ради вкусных яиц, не стеснялся отнимать у девчонок их лесную добычу – ягоды и сладкие корешки… Вот и теперь он носил валежник из леса, рубил на речке лунки, чтобы наловить рыбы, разгребал снег, выделывал воловьи шкуры…

Между Полистью и Русом протянулась невидимая ниточка, она крепла с каждым прожитым днем. Никому эту ниточку не разорвать, и им самим тоже. Сознание, что она есть, страшно и сладко одновременно. Рус холост, а вот Полисть Словенова жена, и тот ее отпускать не собирался.

В Роду не неволили и не осуждали за любовь, только все делать надо по-хорошему. Не любы друг дружке – разбегитесь смолоду, чтобы в старости не клясть дурно прожитые годы. Но если один не хочет жить, а другой отпускать? Тогда только полюбовно.

Как быть Полисти, если люб младший брат, а мужем старший? Решилась все же попросить, чтоб пустил.

Словен долго молчал, потом вдруг спросил:

– Почему у нас детей нет? Столько живем вместе.

– Не знаю… – чуть растерялась Полисть.

– У меня сын и еще двое были, умерли в младенчестве. В тебе дело?

– Может.

– Спроси у Илмеры, она подскажет.

– Словен, ты думаешь, если родятся дети, то слюбимся?

Князь строго посоветовал:

– Спроси у Илмеры, что она ответит, передашь мне, потом решу.

И вдруг Полисть поняла: он хочет знать, не бесплодна ли она? А если да, то отпустит? Женщина уже знала, что скажет Илмере…

Закат алел, точно край неба вымазали охрой.

– К ветру, – вздохнула Илмера.

Они стояли на берегу реки и глядели на другой берег, едва заметный в холодной туманной дымке. Полисть никак не могла начать разговор, хотя понимала, что нужно, и так уже дважды откладывала.

– Илмера… Словен хочет знать, почему у нас нет детей. Не во мне ли дело, ведь у него Волхов и еще были.

Княжья сестра чуть помолчала, потом усмехнулась:

– Полисть, ты хочешь уйти к Русу, но не хочешь обидеть Словена? Ты не бесплодна, быстро дети рождаются только у любящих друг дружку. Мне и Словена жаль, и Руса тоже. Но если ты сама выбираешь между ними Руса, так тому и быть. Я скажу Словену, что дело в тебе, чтобы он отпустил.

– Спасибо! – сжала руку Илмеры Полисть.

Та покачала головой:

– Это не принесет счастья ни тебе, ни им.

– Почему?..

– Откуда я знаю… Счастье вещь капризная. У тебя Доля такая, у них своя Доля. Как и у меня, – вдруг горько вздохнула Илмера. – Я скажу Словену, что ты желаешь. Это ничего не изменит.

– Он не отпустит меня?

– Отпустит. Только счастья тебе это не добавит. Тебе нельзя было уходить из Треполя, Полисть.

Разговор оставил гнетущий осадок, но через день Словен вдруг объявил Полисти, что отпускает ее, если желает, то может не считать себя его женой.

– Сказать об этом родовичам?

Полисть с трудом спрятала довольный блеск глаз. Знать бы ей, что произошло несколько часов назад, не радовалась бы…

– Рус, нам нужно поговорить наедине.

– Слушаю.

– Ты не понял, мы уйдем подальше в лес и останемся совсем одни, чтобы никто не слышал.

Словен был серьезен как никогда. Рус понял, что разговор будет необычным. Мелькнула мысль: не хочет ли брат отделить Роды? Вот этого самому Русу не хотелось совсем, он готов был признать князем брата, а самому пойти под его руку.

Ушли действительно подальше, в соснячке Словен, наконец, остановился, некоторое время внимательно смотрел в лицо брату и вдруг заявил:

– Рус, я хочу взять с тебя клятву.

– Клятву? Я верен тебе, Словен, и всегда буду верен и без клятвы.

– И все же поклянись.

– В чем?

– Поклянись, что никогда Полисть не станет твоей женой!

– По… Полисть?.. Зачем тебе это?! – ужаснулся Рус.

– Я не хочу, чтобы между нами когда-нибудь встала женщина. Это самая большая беда для братьев. Пока мы едины, нас не одолеть никому. Если нас поссорит женщина, пропадем.

– Но почему нас должна поссорить Полисть?

– Тебе она люба?

– Да, – честно ответил младший.

– И ты ей тоже. Стоит тебе сделать знак, и она пойдет к тебе в жены. Я этого не допущу, не смогу допустить.

– Почему?! И… Полисть твоя жена.

– Она просит отпустить. Я отпущу, только если буду знать, что она не уйдет к тебе.

– Словен, – почти простонал Рус, – но я не волен над душой Полисти!

– Понимаю, но прошу об одном: она не должна стать твоей женой!

– А если мы слюбимся просто так, ты не будешь против? – Усмешка вышла горькой.

– Не буду. Не называй ее своей женой перед Родом!

– Странная просьба, Словен.

Договорить не успел, брат фыркнул, как рассерженный конь:

– Не просьба, это условие. Если ты хочешь и дальше зваться моим братом, ты поклянешься, что не назовешь Полисть своей женой!

Рус отступил, он стоял, прижавшись спиной к сосне, и чуть задиристо смотрел на Словена. Почему-то очень хотелось сказать что-то резкое, чтобы задеть брата. Нашелся:

– Даже если она родит мне сына?

Словен усмехнулся:

– Полисть бесплодна, она никого не родит ни тебе, ни мне.

– Неправда!

– Рус, у меня есть сын, я хочу, чтобы был и у тебя. Ты найдешь себе другую жену, слышишь?! А Полисть можешь любить сколько угодно…

Русу показалось, что его ударили чем-то очень тяжелым. Неужели то, что сказал Словен, правда?! Но ведь Полисть в этом не виновата!

Словен не стал ждать, пока брат придет в себя, окликнул:

– Рус, клянись.

– Что будет, если я этого не сделаю?

– Я не отпущу Полисть, она все равно не сможет стать твоей женой.

– Но зачем тебе это?

– Я хочу, чтобы у тебя были дети, Рус. Сын, дочь, много детей. Род не должен пресечься, и у самых сильных должны быть дети обязательно.

– Я… не могу…

– Я не прошу тебя забыть ее или перестать любить, я прошу не брать за себя. Любовь к женщине пройдет, поверь, даже самая крепкая, а бесплодную жену ты бросить не сможешь никогда, не таков. И наследников не увидишь.

Умом Рус понимал, что Словен прав, но сердце кричало другое. Оно обливалось кровью от мысли, что любимая будет свободна и не сможет стать его женой. Что тогда? Прятаться от людей по кустам и не иметь возможности открыто сказать всем, что любит Полисть? Вдруг родилась шальная мысль:

– Словен, а если она все же будет в тяжести, ты снимешь с меня эту клятву?

Глядя в блестящие синие глаза брата, Словен вздохнул:

– Если так – сниму. Клянешься?

– Клянусь.

– Скажи полным словом.

– Клянусь Солнышком, Вечным Небом, Землей не называть перед всем Родом Полисть своей женой, пока Словен не снимет с меня клятвы. Словен, клянись и ты.

Брат усмехнулся:

– Клянусь, если Полисть окажется не бесплодна, снять клятву с брата.

Они обменялись крепкими рукопожатиями, обнялись, похлопав друг дружку по спине. И вдруг Рус… расхохотался!

– Ну и дурни мы с тобой! Скажи кому про такую клятву – засмеют.

– А ты не говори. Рус, ты думаешь, мне не жаль тебя и Полисть? Но я забочусь о продолжении Рода. Ты еще молод, чуть позже поймешь, как я прав.

– Ты отпустишь ее от себя?

– Отпущу. Я знаю, что ты сдержишь клятву.

Рус только вздохнул. Но он не слишком расстроился, просто верил, что Полисть не бесплодна, и значит, придет время, когда он сможет назвать ее женой перед Родом.

Что-то странное произошло между братьями после того, как Словен вдруг отпустил Полисть. Никто не сомневался, что она тут же уйдет к Русу, но сам молодой князь не звал за себя свою любовь. А в том, что любовь, никто не сомневался. Что он, брата боится, что ли? Но не таков Словен, чтобы с кулаками на Руса из-за бывшей жены кидаться. Меньше всего понимала, что происходит, сама Полисть.

Она ушла жить в семью Инежа, помогая Дале, туда же чуть раньше прибился и Ворчун. Вообще, ушедшие от семей молодежь и одиночки быстро разбрелись по новым семьям, словно боясь оставаться отдельно. Все же привычка быть не просто вместе всем Родом, но и внутри небольшой семьи не отпускала.

Даже князья после ухода Полисти стали жить одним очагом. Заправляла всем Илмера, все мужчины – Словен, Рус, маленький Славута и его отец Ратмир – подчинялись безоговорочно. У очага хозяйка женщина, там ее воля.

К жилищу Тимара пришла измученная болезнью ребенка мать. Ей бы подойти к Илмере, но женщина почему-то побаивалась резкую, требовательную сестру князей.

Мальчишечка недужил с самого рожденья, криком исходил каждую ночь, не давая спать не только матери, но и окружающим. Отец ребенка погиб давно, придавило срубленным деревом, тогда Аннея еще не знала о том, что в тяжести, и хотя никто не усомнился в отцовстве, женщина и ходила, и рожала тяжело. Да и дите слабое, не думали, что выживет. Малец выжил, словно всем опасениям назло, но крикуном был страшным.

Волхв вышел навстречу:

– Что привело тебя ко мне?

– Сын недужен. – Женщина протянула Тимару дитя, завернутое в материнскую рубаху. Тот принял, но разворачивать почему-то не стал, передал стоявшему сзади Русу.

В стане ничего ни от кого не скрыть, потому вокруг быстро собрались любопытные.

– Знаю. И ты знаешь почему.

У Аннеи лицо пошло красными пятнами, она затрясла головой:

– Нет, не знаю.

– Ты не хотела это дитя, потому пила снадобья… – От слов Тимара женщина побледнела, потом снова покраснела, глаза ее забегали из стороны в сторону, но от земли не поднимались. А волхв продолжал: – Но сила Рода оказалась выше, это дитя нужно Роду, потому мальчик и выжил.

– Я… я выхожу его!.. Я… все сделаю для него… – залепетала мать. – Он будет жить!

– Будет, но не твоими стараниями. Другие позаботятся, не то ты завтра же сведешь его в могилу.

Аннея обвела стоящих молча сородичей потерянным взглядом:

– Я просто боялась, чтобы сын не стал обузой Роду. Не хотела, чтобы отнимал хлеб у тех, кто сильнее и крепче… Я не хотела плохого сыну…

Люди отводили глаза, не в силах ничего вымолвить. Только Рус напряженно слушал, готовый что-то крикнуть, только сам не знал что. А волхв кивнул:

– Твоего сына Род прокормит. А ты поможешь. И не только сыну, но и другим детям. Ведь тебе боги дали умение собирать травы, почему не делаешь этого?

– Я не могу. Здесь другие травы, боюсь ошибиться…

– Я помогу тебе, подскажу.

– Да-да, – обрадованно закивала бедолага. Вокруг облегченно заулыбались.

– А сын будет жить у меня. Пока у меня, потом сам выберет.

Совет закончился ко всеобщему удовольствию. Вообще-то женщине грозило изгнание из Рода, потому как она посягнула на самое ценное – человеческую жизнь. Но родовичи понимали и женщину, не решившуюся рожать дите далеко от дома в тяжелом пути, да и куда изгонять-то, если вокруг лес? Понимали, но не прощали, дети у многих, трудно всем.

Мальчишка остался в жилище Тимара, но мать любую минуточку старалась быть с ним рядом. Было видно, что Аннея раскаивается, что попыталась нарушить волю Великой Богини-Матери и убить неродившегося ребенка. Давно можно было отдать малыша обратно, но Тимар все противился. На вопрос Руса почему, усмехнулся:

– Да ей и одной пока тяжело. Пусть найдет себе мужа, тогда и отдам.

– А если не найдет?! – ахнул князь.

– А если не найдет, так ей и дитя ни к чему! Зачем одинокой женщине дети? У человека должны быть мать и отец, Рус. Худо тому, кто остался лишь с одним родителем. А у Аннеи совсем скоро появится муж…

Так и случилось: еще до весны Аннея пришла к Тимару не одна, рядом с ней топтался огромный, как медведь, Нереж.

– Чего хотите?

– Ты, Тимар, того… отдай мальчонку-то… а? Мы его вырастим…

– Сыном назовешь?

– А как же!

– Ну смотри, на тебя вся надежда.

Рус едва сумел скрыть улыбку, увидев, как схватила своего живулечку обрадованная мать. Нереж потоптался, потоптался, потом пробасил: «Благодарствуй…» – и вышел вон. Но почти тут же вернулся и чуть смущенно добавил:

– Ты не сомневайся, Аннея все давно поняла…

– А я и не сомневаюсь.

Когда наконец с сосулек стало капать, это восприняли как настоящий праздник. И хотя Тимар напоминал, что капель не весна, а только ее обещание, еще вернутся морозы и злые метели, людям казалось, что уж теперь тепло придет насовсем. Метели действительно вернулись, но за ними наступило и время весны.

Мартовские утренники холодны. Снег лежал так, словно зима отступать и не собиралась, только по капели и птичьим голосам люди догадывались о том, что придет долгожданная, принесет с собой ручьи с талой водой, почки на деревьях, траву зеленую… Да еще лед потемнел, стал рыхлым, потом подтаяли проталинки, а там и до дружной весны недалеко.

Снег сошел сначала на пригорках повыше, потом стал таять на ровных местах, всюду побежала вода, весело журча и размывая не успевший растаять снежный покров.

Но радость тоже оказалась… подмоченной. Жилища поставили не слишком удобно, не подумав, как станет течь весенняя вода, а потому часть их оказалась попросту подтоплена, и сколько ни делали канавок, весенняя вода упорно пробивала себе дорожку именно через дом Инежа! Пришлось ему и еще троим семьям перебираться к другим.

Но даже при этом они радовались бегущим ручьям, означавшим скорое тепло!

Девушки выходили закликать весенних птиц, подносили им дары, приманивая. Они да дети подолгу глядели в небо, ведь тот, кто первым увидит журавлей или услышит журавлиный клик, будет весь год словно заговорен от любой напасти!

Первой на сей раз услышала Даля! Она даже замерла, боясь ошибиться, потом закричала, созывая родовичей:

– Летят!

Из жилищ выскочили все, задирали головы вверх, замерли, прислушиваясь. Женщина не ошиблась, высоко в небе и правда подавал клик журавлиный клин. Убедившись, что летят действительно журавли, родовичи разгалделись так, что не только птиц, но и рева упавшего ребенка не было слышно. Весна! Ей рады все – и люди, и звери.

Рус присел рядом с Полистью и тихо проговорил:

– Пойдем завтра в лес до света, что покажу.

– Что?

– Птиц таких чудных видел, вроде как пляшут друг перед дружкой…

Полисть тихо рассмеялась, выдумщик этот Рус. Где это видано, чтобы птицы плясали? Тот почти обиделся:

– Правда-правда! Хвост распустит и клокочет, топочет. Смешно…

– Далеко?

– За болотом на полянке.

– Рус, на болото до света ходить страшно. Там вся нечисть.

– А мы слово заветное скажем, нас и не тронут.

Сманил, пошла ведь. Долго пробирались непролазным орешником, хотя и по краю, но все же поцарапались, потом едва не ползком к полянке среди сосен. Когда приблизились, Рус прижал палец к губам, показывая куда-то вперед и призывая послушать. Полисть прислушалась: со стороны поляны доносилось странное бормотание.

Спрятавшись за кустом, они наблюдали, как друг перед дружкой и впрямь выхаживали, словно в дивном танце, две крупные птицы. Их хвосты странного вида – длинные по краям с торчащими белыми перьями посередине – то распускались в разные стороны, то снова складывались. Поначалу Полисть подумала, что это крылья, но потом одна из птиц принялась хлопать и небольшими крыльями тоже. Но самым интересным были ярко-красные шишки над глазами – словно птица хмурила такие раскрашенные брови.

Самцы, видно, сорились из-за самочки, они раздували шеи, топорщили перья, смешно топтались, показывая свою удаль. При этом глухо бормотали и чуфыркали. Немного покрасовавшись, самцы перешли к действиям, они наскакивали друг на дружку грудью, толкались, сердито бормотали… Самочку Полисть не сразу и заметила: среди прошлогодней травы, внимательно наблюдая за самцами, сидела невзрачная курочка, едва различимая своим рыжевато-серым оперением.

– Перед лапушкой своей красуется! – прошептал прямо в ухо Полисти Рус.

Та оглянулась, глаза у князя блестели, как капли росы на солнце. Но смотрел он не на Полисть, а на необычную птицу, восхищаясь красотой. Почему-то молодой женщине стало досадно. Полисть пыталась урезонить сама себя: чего она ждала, чтобы Рус прямо вот тут повалил ее на землю? И поняла, что, если бы повалил, вырываться бы не стала.

Но для Руса она сестра, жена брата, хотя и бывшая. Что за наказание? Иногда казалось, что лучше бы ей сгореть в жертвенном костре! А так несчастны все – и Словен, жизнь с которым не сложилась, и она, и Рус тоже. Ведь видно же, что глядит временами, как побитая собака, а сделать ничего не может.