Текст книги "Колыбель времени"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Ее сопровождающие уже вовсю шипели, словно клубок змей или стадо гусей.

– Я подумаю над вашими словами.

Хотела бы я еще знать, что именно ты придумаешь. Ладно, давить дальше пока не только бесполезно, но и опасно. Теперь оставалось ждать, что в душе королевы возьмет верх – ее пресловутая совестливость и милосердие или все-таки страх перед младшей сестрой.

Временами это ожидание становилось просто невыносимым, Рыжая сидела в Тауэре, и я ничем помочь ей не могла. Единственное, что пока можно было делать – живым укором чаще попадаться на глаза королеве. Я придумала, как это сделать эффектнее – отправилась на ближайшую же мессу! Меня попытались не пустить; в ответ на недовольное шипение старых клуш я смиренно возразила, что мне позволено присутствовать на королевской мессе вместе с леди Елизаветой.

– Но ведь сама леди Елизавета в Тауэре!

Я точно подгадала момент, Мария уже приближалась и все слышала, как и мои следующие слова:

– Леди Елизавета пока в Тауэре по чужому наговору. Как только Ее Величество разберется, мою хозяйку выпустят, и я не хочу, чтобы она меня упрекнула в пропуске мессы. Я представляю здесь не только себя, но и леди Елизавету!

После этого я постаралась осторожно ретироваться, то есть затеряться в толпе противных старых теток, окружавших королеву. Тетки шипели, как гусыни, и вовсю старались отодвинуться от меня подальше. Мне это даже нравилось, потому что воняло от них, как от бомжих. Они что, исподнее не меняли годами, что ли? Бедная Мария, она вынуждена постоянно находиться вот в таком окружении!

Я оглядела толпу ханжей, старательно изображавших набожность. Вот в набожность самой королевы верилось, а относительно этих вонючек не очень. Было откровенно жаль Марию, тем более я знала ее будущее, знала, что ей принесет брак с красавцем Филиппом.

И все-таки мое постоянное присутствие служило раздражителем совести королевы. Хорошо бы только окончательно довести ее еще до приезда Филиппа Испанского, а еще, чтобы это раздражение не вылилось против нас с Елизаветой, а ведь можно перестараться и оказать медвежью услугу Рыжей. Да и самой в Тауэр как-то не слишком хотелось…

Я стала немного осторожней, а то и правда надоем королеве, отправит к Елизавете составлять компанию, а потом забудет. С глаз долой, как известно…

Каждый день, как по лезвию ножа, каждый день ждать не просто неприятностей, а сообщения о казни Елизаветы или грохота закрывающейся двери камеры Тауэра. Ничего себе командировочка в веках, ну, Антимир, удружил, вовек не забуду! Зато я, кажется, научилась ценить каждый день. Ну если только ради этого меня отправлять в шестнадцатый век, то миссия выполнена. Однако вокруг ничего не менялось, по утрам вокруг был все тот же Лондон, и я понимала, что чего-то в мировой истории еще не доделала.

– Леди Елизавета, казнен сэр Томас Уайат, перед смертью он сказал, что вы не виновны и ничего не знали о заговоре.

Ей бы вскрикнуть, но на это даже сил не было. Медленно проползла мысль: какая теперь разница? Знала… не знала… сидеть в Тауэре, ожидая своей казни, можно и без таких подробностей. Главное для королевы – этот заговор был под ее именем.

А во внутреннем дворе Тауэра все стучали молотки…

– Вам разрешено гулять… – В голосе коменданта Тауэра сэра Джона Бриджеса сквозило сочувствие.

И снова хотелось усмехнуться: перед казнью дают подышать свежим воздухом, чтобы не упала без чувств после вони камеры? Но от прогулки не отказалась, это было бы глупо, камера столь загажена, что внутри дыхание спирает от вони. Говорят, Кэтрин Говард к эшафоту пришлось почти нести на руках, от страха та потеряла способность двигаться. А вот ее собственная мать Анна Болейн картинно положила голову на плаху и перед этим произнесла фразу: «Моя дочь будет королевой!» Было бы смешно, не будь столь грустно – королевой без головы! Таких в Англии еще не бывало.

Молотки смолкли. Эшафот уже готов, осталось только выстелить все вокруг срезанным тростником и соломой, чтобы кровь не залила землю. Ее кровь… та, что вытечет из ее шеи… после того как ее голова покатится с плахи… Елизавета вдруг представила себе (она никогда не видела этого, но слышала рассказы): вот ее ставят на колени перед плахой, вот забрасывают вперед роскошные волосы, которые блестят на солнце, как начищенная медь, открывая белую шею, вот палач заносит топор… Пыталась увидеть и остальное: как острие топора отделит голову от туловища, как эта голова упадет в корзину, как палач вытащит ее за волосы и покажет присутствующим, чтобы не сомневались, что сделал свое дело мастерски…

Но представить это никак не удавалось, мало того, почему-то казалось, что и женщина, преклоняющая колени перед плахой и откидывающая волосы с шеи, тоже не она. Тогда кто же? Ее мать Анна Болейн? Но у матери не такие волосы! Кто это? Почему, глядя на эшафот или думая о нем, Елизавета представляла себе другую?

Знать бы, что через много лет другая женщина именно так встанет на колени перед плахой и откинет отливающие медью волосы, подставляя голову под топор…

Но тогда вечером она долго молилась, прося Господа только о том, чтобы достойно встретить смерть. Молилась уже в одиночестве – так надоедавших своими глупыми уговорами женщин удалили. Это убедило Елизавету в мысли, что вечер последний.

Легла спать она уже под утро спокойно, уверенная, что Господь не оставит ее и поможет перенести страшную минуту с честью. Снилось что-то невообразимое. Во сне Елизавета взбиралась по отвесной скале, прекрасно понимая, что там, наверху, свет, жизнь, счастье… Она цеплялась за малейшие выступы, ломала ногти, до крови царапала руки, а снизу ее упорно тянул кто-то черный и страшный… Елизавета не видела, кто это, но почему-то точно знала – это мужчина, может, и не один. Мужчины тянули ее в пропасть… И она была уверена, что если сумеет отцепиться от этих страшных рук, то сумеет, обязательно сумеет выбраться наверх…

Проснулась в холодном поту, хотя там, во сне, все же увидела свет наверху. За окном едва брезжил хмурый рассвет. Последний в ее жизни? Нет, об этом нельзя думать, иначе она потеряет вернувшееся после вечерней молитвы спокойствие. Теперь ей хотелось только одного – не впасть в жестокие мысли по поводу сестры из-за ее несправедливости. Елизавета не желала в последний миг проклинать Марию, понимая, что ту могли ввести в заблуждение или просто обмануть. Но и осуждать сестру из-за нежелания просто выслушать тоже не хотелось, Господь ей судья…

Вместо этого Елизавета стала вспоминать события последних лет. Действительно, все ее неприятности были исключительно из-за мужчин. Или все же из-за нее самой, а мужчины только явились поводом? Кто мешал ей официально объявить, что ни в коем случае не претендует на место Марии, что отказывается от престола? Надежда когда-нибудь все же стать королевой? Вот и поплатилась за такую надежду…

А кто мешал сознаться королеве Екатерине в настойчивых притязаниях ее супруга? А уж не уступать самому Сеймуру?.. Нынче казнь, и Елизавета уже ничего не сможет сделать. Нужно было умолить Марию позволить жить в дальнем имении так, чтобы все забыли о самом ее существовании, если уж королева считает ее дочерью музыканта, а не короля Генриха. Хотя Кэтрин уверяла, что этого не получится.

В ту минуту Елизавета искренне считала, что это был бы лучший выход. Но немного погодя она очнулась, Кэт права, никто не позволил бы ей жить незаметно, ее противники сколько угодно могут твердить, что она дочь шлюхи и придворного музыканта, всё равно все прекрасно понимают, что она дочь короля. А если дочь короля, то всю жизнь должна об этом помнить и всю жизнь будет привлекать множество взглядов, в том числе мужских, которые будут ее именем пытаться добраться до престола.

Елизавета усмехнулась: уже недолго осталось! Едва ли кто захотел бы сейчас жениться на узнице Тауэра, которую завтра казнят!

От такой мысли почему-то стало почти весело. Интересно, если сейчас предложить свою руку любому из жаждущих породниться с королевским домом? Нет, нельзя, даже перед смертью она может сделать это только с разрешения Совета и королевы. Но Совет признал ее незаконнорожденной, тогда какое им дело, замужем она или нет?

Интересно, кто будет наблюдать за ее казнью? Понятно, что ни сама Мария, ни ее дражайший Филипп не придут, но ведь пришлет же она кого-нибудь, чтобы удостовериться, что голова ненавистной Елизаветы, дочери шлюхи Анны Болейн, больше не соединена с телом?

Говорят, у Анны Болейн на шее была родинка в виде клубники – знак ведьмы. Елизавета невольно потрогала свою собственную шею – никакой родинки не было.

Прикосновение к шее вернуло мысли к самой казни… Что обычно говорят перед смертью? Елизавета твердо решила, что ее последними словами станут такие: «Бог свидетель, я не виновата перед сестрой. Прощаю ей невинное прегрешение против меня. Господь не оставит королеву Марию». Только бы хватило духа произнести все это, а не разреветься из-за нежелания умирать.

Какая будет погода? Наверное, легче умирать в пасмурный день под моросящим противным дождичком и на пронизывающем ветру. Глупости, умирать никогда не легче! И так не хочется! Когда-то старая карга сказала, что она станет королевой, если перенесет все. Что все? И казнь тоже? Интересно, как можно стать королевой, если тебя казнят? Посмертных королев не бывает, во всяком случае, пока не было.

Теперь Елизавета прекрасно понимала, что самое ценное – это жизнь, ради нее можно отказаться от любых притязаний, от трона, от власти, принять любые условия, если они не бесчестны и не унизительны. Хотя что такое унижение? С одной стороны, страшно унизительно следовать за королевой не в первом ряду, а, положим, в третьем или в самом конце процессии. Но неужели лучше не следовать вообще? Можно удалиться в глубинку и жить, забыв о Лондоне и троне.

Господи, неужели она так боится смерти, что готова отказаться от всего, только бы выжить?! Нет, не от всего, но безоговорочно признать власть Марии готова. Если честно, то именно сестра имеет первое право на трон, Елизавета никогда этого не оспаривала, после Эдуарда править должна Мария. И если кто-то думает иначе, почему она вынуждена за это отвечать?! Снова накатило отчаяние, она гибнет из-за чужого преступного умысла! Даже Уайат сознался, что Елизавета не причастна к заговору, почему же Мария не прислушалась?!

Нет, не нужно укорять королеву, возможно, ей не доложили… Тем более глупо! Немедленно следует требовать встречи с сестрой, пусть ей передадут слова Уайата! Или по-другому: она погибнет, но последней просьбой (ведь выполняют последнюю просьбу осужденных?) будет передать слова Уайата королеве. Узнав о том, что казнила сестру напрасно, Мария зальется слезами на ее могиле и будет долго горевать, сознавая, как жестоко поступила, не пожелав даже поговорить с оболганной Елизаветой. Мелькнула подлая мыслишка, что свадебные торжества королевы будут омрачены таким вот сознанием!

До самого рассвета Елизавета мысленно шарахалась от желания кричать во весь голос, требуя встречи с королевой, кричать о своей невиновности и проклинать всех и вся до скорбного смирения с оттенком злорадства о будущих душевных муках королевы Марии… Утро застало ее без сна с мешками под глазами и гудящей от невозможных мыслей головой.

Одевалась Елизавета с особой тщательностью. Когда одна из прислуживающих женщин, покачав головой, посоветовала сменить светлое, почти белое платье на более темное, принцесса вскинула голову:

– Мне решать, в чем выходить из Тауэра!

Женщины только пожали плечами и, сделав свое дело, вышли вон. Крошечное зеркало не могло показать ее не то что во весь рост, но даже все лицо, но Елизавета решила, что и так хороша. Волосы темной меди она нарочно распустила по плечам, с грустью подумав, что они обязательно испачкаются в крови. Да и светлое платье тоже, но тут никаких уступок, пусть все видят, что на казнь идет невиновная!

В дверь постучали. Понятно, что это комендант Тауэра, раз эшафот готов, простаивать ему ни к чему… Неужели все?!

Она не сразу ответила на стук, несколько раз глубоко вздохнула и мысленно быстро повторила придуманные фразы о прегрешении королевы Марии. Кажется, ее голос чуть дрогнул, когда разрешила войти (надо же, как вежливо обращаются с ней в последний день, всегда бы так!). Чтобы достойно встретить сообщение о своей казни, Елизавета встала у окна, отвернувшись, пусть в первый миг никто не увидит ее лица.

Вошел действительно Джон Бриджес, низко поклонился:

– Леди Елизавета, вас приказано препроводить в Вудсток. Все готово.

– К-куда?! – Она все же плюхнулась на ложе, на котором спала.

– В Вудсток, миледи. Вы будете там жить.

Он сказал «жить»?! Она будет жить?! А… как же эшафот?!

– А…

Джон Бриджес понял, о чем она думает. Губы чуть тронула улыбка:

– Это не для вас, миледи. С самого начала не для вас.

Хотелось наброситься с кулаками, закричать: «Что ж вы сразу не сказали?!» – но она лишь кивнула. Вот почему прислуживающие женщины посоветовали сменить платье на более темное, в дороге светлое действительно ни к чему. Они все знали еще вчера, но заставили ее всю ночь терзаться страхом!

И все-таки Елизавета впала в какое-то полусонное состояние, села в поданные носилки с тщательно задернутыми шторками, куда-то ехала, не вполне понимая, что делает, потом плыла на барже, потом снова и снова ехала.

Королева молчала, изменений никаких не было… Я начала беспокоиться; конечно, Елизавету не отправили на эшафот следом за Уайатом, это уже неплохо. Но вот-вот прибудет жених Марии инфант Филипп, и она может просто забыть о несчастной заключенной! А я по себе знала, что такое Тауэр, там каждый день не подарок судьбы.

После серьезных сомнений (как бы не сделать Елизавете хуже) я уже решилась снова подойти к королеве и вдруг…

– Леди Елизавета освобождена из Тауэра и отправлена в дальнее имение. Нет, не свое, в Вудстокский замок, где будет находиться под арестом столько, сколько понадобится.

Я смотрела на Сесила, сообщившего такую новость, и не знала: кричать «Ура!» или плакать. Вудсток немыслимая глушь, про Елизавету просто забудут, но, если выбирать между Тауэром и Вудстоком, второй, несомненно, предпочтительней.

– А я?

– Вам ехать туда запрещено, леди Эшли.

– Я попрошу Ее Величество…

Ладонь Сесила поднялась, словно останавливая даже саму крамольную мысль:

– Нет! – Он оглянулся, явно проверяя, не слышит ли кто наш разговор. Голос зазвучал мягче: – Нет, леди Эшли, вы ни о чем не станете больше просить Ее Величество, ей не до леди Елизаветы. Нужно время, чтобы все успокоилось. А вот посоветовать вашей воспитаннице быть внимательнее к вопросам веры нужно, иначе, боюсь…

– Ее Величество не сможет сменить гнев на милость?

– Не только это. Боюсь, леди Елизавете будет слишком опасно находиться в Лондоне. – Сесил понизил голос почти до шепота: – Одно из основных требований будущего свекра королевы: казнь леди…

У меня даже дыхание перехватило. Я-то по наивности думала, что страшней Артура зверя нет, а оказалось, что главный противник вовсе не этот пакостник-самоучка, а, ни много ни мало, король Испании! Король, которому во всем согласна подчиняться Мария, отец ее будущего супруга Филиппа. Да, Сесил прав, имея такого противника, лучше сидеть в Вудстоке и слушать мессы – хотя бы голова цела останется.

Ладно, подождем… Какой же подвиг совершила Мария, не казнив в угоду будущим родственникам и папе римскому свою сестру! Я даже зауважала королеву.

– А вам, леди, предписано немедленно отправляться в свое имение и жить там. Если в вашем присутствии при дворе появится необходимость, вам сообщат.

Сесил откланялся и отправился прочь с таким видом, словно только что устроил мне знатную выволочку. Я подыграла, изобразив страшно сокрушенный вид, и побрела к себе. Конечно, это не совсем то, что я хотела бы, но надо признать: Сесил прав, Елизавете пока лучше держаться подальше от двора. Плохо, что меня в Вудсток не пускают, чтобы я могла поддержать Рыжую, но лучше пусть будет в Вудстоке без меня, чем в Тауэре со мной.

Началось вудстокское заточение Елизаветы…

Вудсток и прочие прелести

Путешествие отнюдь не было ни увлекательным, ни даже простым. Мария явно в насмешку выделила младшей сестре потрепанную повозку и целую сотню до зубов вооруженных охранников. Елизавета с куда большим удовольствием проехала бы верхом, но этому воспротивился сэр Генри Бедингфилд – ее новый тюремщик.

– Чего вы боитесь, что я сбегу? Куда? Вокруг лес и болота!

Бедингфилд только развел руками:

– Это приказ королевы, леди Елизавета.

Но самой принцессе показалось, что ее мучения доставляют удовольствие и сэру Генри тоже. Каждый его взгляд кричал: так бывает со всеми, кто не желает отказываться от своих заблуждений! Елизавета и рада бы отказаться, только каких? На трон впереди Марии она не претендовала, а вера – ее личное дело! Сэр Генри снова и снова морщился: ничего, посмотрим как протестантка, дочь шлюхи Анны Болейн, запоет, посидев под замком в Вудстоке…

По дороге ее встречали по-прежнему как королевскую особу, что очень не нравилось сопровождающим. Самой Елизавете было все равно, она никак не могла прийти в себя от потрясения, испытанного в Тауэре, а вот ее тюремщик Генри Бедингфилд бесился, когда увидел, что в Итоне мальчики из колледжа выстроились вдоль дороги, чтобы поклониться дочери короля. В здешней глуши крайне редко появлялись особы королевской крови, потому со всей округи сбегались сельчане посмотреть на госпожу Елизавету. Повозка всегда была полна даров – пирогов, меда, цветов, свежего хлеба… Это страшно злило Бедингфилда, но он ничего не мог поделать.

В особенно дурацком положении они оказались в Вобурне под Букингепширом, поскольку никто не знал, как оттуда добраться до Вудстока! Елизавета фыркнула: хорошо королевство, до одного из королевских замков не просто не проехать, но, похоже, дороги нет вовсе! Дорог не было не только в Вудсток, их не было вообще. Кое-где наезжены колеи, которые при малейшем дожде раскисали и превращались в болота. Интересно, подозревает ли об этом Мария? Конечно, нет. А отец знал? Наверняка тоже нет.

Наконец нашелся человек, который отправился с ними дальше. Фермеру очень понравилась эта общительная щедрая дама, совсем не такая, как ее неблагодарная сестра. Елизавета порадовалась, что занятый чем-то другим Бедингфилд не слышит слов их спасителя, она приложила палец к губам и глазами показала разговорчивому фермеру на своего тюремщика. Тот кивнул, мол, понял, но по дороге еще не раз заводил разговор о том, насколько леди Елизавета лучше своей сестры. Бедингфилд делал вид, что не слышит, потому как принимать меры против фермера нельзя, можно остаться посреди болот вообще без помощи.

Наконец они услышали долгожданное:

– Вудсток, леди Елизавета.

Вудсток… Где-то здесь лабиринт Розамунды… Но думать о любовных страстях своих предков не хотелось совсем, не до них. Мне бы их проблемы, мысленно вздохнула Елизавета. Хотя, если задуматься, то проблемы были схожими: король Генрих III спрятал свою любовницу от гнева супруги, но та нашла Розамунду и в лабиринте Вудстока. Те же страсть и ревность, и снова гибель женщины из-за любви. Неужели и правда страсть приносит Евиным дочерям только погибель?! Тогда она лично ни за что больше не позволит ни одному мужчине взять над ней власть!

Совершенно не к месту снова мелькнуло воспоминание о детском друге брата Эдуарда Роберте Дадли, которого видела в Тауэре. Вся семья Дадли сидела в тюрьме в ожидании приговора, потому что младший брат Роберта Гилберт, на свое несчастье, женился на бедолаге Джейн. А красавчик Роберт мог бы привести женщину к гибели? Хотя, что рассуждать, ее саму из Тауэра выпустили, а Дадли оставили…

Кстати, Роберт уже давно был женат, его супруга Эми Робсарт даже появлялась в Тауэре в утешение бедолаге, об этом болтали между собой старые, дурно пахнущие крысы, охранявшие Елизавету в тюремной камере… Они еще болтали, что сам Роберт не слишком радовался визитам юной супруги, видно не любил… «Зачем тогда женился?» – мысленно удивлялась Елизавета.

Бедингфилд не позволил долго предаваться размышлениям, потребовав, чтобы опальная леди не маячила на виду у окрестных жителей и ушла в свои покои. Покоями это назвать можно было только в насмешку, но за неимением иных пришлось приводить в порядок эти. Елизавете надолго стало не до Дадли и его взаимоотношений с женщинами.

Вудсток хотя и захолустный, но большой замок на берегу разлива речки Глим. Его башни видны издали. Отопить эту громаду не под силу, а потому Елизавете выделили четыре комнатки в домике привратника. Впрочем, в этом был свой плюс. Отправив опальную сестрицу в ссылку, Мария не собиралась содержать ее там, как и в Тауэре тоже. Елизавета была вынуждена оплачивать свое пребывание в Вудстоке, в том числе и собственных тюремщиков. А, пусть мерзнут!

Я ничем не могла помочь своей Рыжей и даже послать весточку не могла. Мог лишь Сесил, но каждое послание сначала проходило руки тюремщика Елизаветы, а потом уже попадало к ней. А может, и не попадало.

Серега-Парри наладил с Елизаветой обмен посланиями, пусть устными и при помощи слуг, но все же. Но его касались только хозяйственные дела имений принцессы. Между прочим удавалось передавать и новости, но порадовать Рыжую пока было нечем. Марии не до нее, та вся занята своим замужеством… В очередной раз пришлось констатировать, что бабы дуры, не все, конечно, но даже многие королевы.

Месяцы пребывания при дворе и в заключении научили меня многому. Я знала цену жизни, знала цену любому обещанию и любой привязанности. Вчерашние друзья и родственники завтра вполне могли оказаться смертельными врагами, а ожидать даже от близких людей пощады или сострадания не стоило. Вокруг только враги, и рассчитывать на поддержку можно лишь со стороны тех, кто чего-то от тебя ждет, да и то пока не получил своего.

Елизавета мешала слишком многим, помимо собственной сестры Марии она мешала императору Великой Римской империи королю Испании Карлу V; мешала его сыну Филиппу, который должен стать супругом королевы Марии; как протестантка, пусть и вовсе не фанатичная, она мешала епископам и даже папе римскому… Но если Мария родит сына, Елизавета станет обузой вдвойне, и тогда от нее избавятся уже без сожаления.

Удивительно, что Мария, сама побывавшая в положении такой обузы, теперь явно мстила сестре за свои унижения по вине их отца. Но чем была виновата перед ней Елизавета? Тем, что Марию несколько раз сватали то за того же Карла, то за французского короля Франциска, то снова за испанца, но все помолвки расторгались?

Но Мария хотя бы знала годы счастливого детства и юности, когда она была всеми обожаемой принцессой, даже правила Уэльсом, когда перед ней преклоняли колени послы и подданные, когда, казалось, все для нее. Конечно, такое положение тяжело терять, но ведь Елизавета не знала и такого. Бэсс было два с половиной года, когда отец решил казнить ее мать, все годы после этого Елизавета жила с клеймом незаконнорожденной и в постоянной опасности. Если перед Марией и ее матерью Екатериной Арагонской и была виновата мать Елизаветы Анна Болейн, то почему обвинять саму Бэсс?

Но королева Мария мстила не только Елизавете, она допустила казнь Джейн Грей, хотя прекрасно знала, что та стала королевой не по своей воле и даже отказалась примерять корону. Все сделано руками ее свекра Джона Дадли и ее матери, так почему надо было казнить несчастную юную Джейн? Разве недостаточно было получить от нее отречение и клятву, что никогда не претендовала на престол и претендовать не станет в будущем, а также отказывается от претензий за свое будущее потомство? Почему Мария так мстила всем, кто имел хоть какие-то права на престол даже после нее, а не вместо?

Почему Мария жестоко мстит всем, кто моложе и симпатичней? Разве вина Джейн Грей в том, что нынешняя королева до сих пор не замужем и старая дева, что у нее стремительно исчезает с лица всякая привлекательность, зато все сильнее сказываются возраст и переживания, взгляд становится злым, а уголки губ все чаще презрительно опускаются вниз? Разве вина Елизаветы, что англичане, так приветствовавшие восшествие на престол Марии, теперь категорически недовольны ее будущим замужеством, засилием испанцев в Лондоне, многочисленными угрозами протестантам, которые уже стали приводить к казням? Неужели она не понимает, что не в Елизавете дело, а в том, что королева приносит Англию в жертву своему желанию выйти замуж. Не будь Елизаветы, разве англичане так уж восторгались бы присутствием тысяч испанцев или тем, что у них будет король-испанец?

Мысли вернулись к Елизавете… Ей нужно пережить, перетерпеть, я-то знала, что Мария ненадолго, а она нет. Но сказать открыто я не могла, приходилось придумывать, как убедить саму Бэсс прикинуться кроткой овечкой, чтобы сохранить голову на плечах. Но я должна была признать, что Елизавета и сама это почувствовала, Бэсс с каждым днем становилась все более скрытной и изворотливой. Что же будет к тому времени, когда она станет королевой?

И вдруг однажды я поняла, что так и надо! Если иначе не выжить, если тебя предают все: отец называет незаконнорожденной, брат то признает своей сестрой, то нет, а сестра вообще отправляет в Тауэр или в ссылку; если избежать эшафота просто потому, что мешаешь самим своим существованием, удается лишь чудом, то как же надо себя вести и какой же быть, чтобы выжить в этих джунглях, именуемых двором? Нет, здесь мало иметь зубы и когти, здесь еще надо быть змеей, хамелеоном, нужно научиться хитрить, обманывать, скрывать все и ото всех!

Любые человеческие ценности отступали на второй план, когда дело касалось власти, любые родственные отношения забывались, любые клятвы нарушались… Вовсе не из милосердия или сестринской любви Мария не смогла отправить Елизавету на эшафот. Она просто прекрасно понимала, что казнить дочь короля без суда значит вызвать новую волну протеста у народа, Елизавету любили едва ли не больше самой королевы. А устроить суд значит проиграть его, из доказательств вины Елизаветы только подозрения, ведь даже Уайат заявил, что она ни при чем.

Народные волнения перед самым приездом испанцев и свадьбой Марии были не нужны, только это и спасло жизнь Елизаветы.

Спасло ли? От такой мысли мне стало не по себе, ведь в далеком Вудстоке ничто не мешало принцессу попросту отравить или создать такие условия, чтобы не выдержала и умерла. Она должна выжить, она должна дождаться!

У меня не было возможности переписываться со своей подопечной, удалось лишь однажды отправить тайное письмецо, но даму, его передавшую, заподозрили в приязни к принцессе и спешно удалили из Вудстока. Елизавета должна быть окружена только теми, кто ее ненавидит, так скорее сорвется и даст повод вернуть ее в Тауэр без надежды выйти оттуда. Я в письме молила выдержать, вытерпеть, быть покладистой и стойкой… Сколько это будет продолжаться, не говорила, потому что сама не ведала.

Как Мария, которая совсем недавно и сама звалась незаконнорожденной, могла вот так поступать с ней?! Запереть молодую, полную сил и желания жить девушку в проклятом Вудстоке в обществе мерзкого Бедингфилда без всякой связи с миром!.. Верх кощунства! Хотелось крикнуть: «Господи, покарай Марию!».

Елизавета злилась, часто срывалась, к большому удовольствию Бедингфилда, кричала, но поделать ничего не могла. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы однажды из Лондона не пришли вести. Сразу и не поймешь – хорошие или нет.

Редкие известия с воли ее тюремщик приносил с удовлетворением, хотя Елизавета подозревала, что он говорит не все, но была рада и малому. Конечно, о Роберте Дадли Бедингфилд не знал ничего, кроме того, что тот на свободе.

Конечно, у Елизаветы был еще один поставщик новостей – Томас Парри, который жил отдельно в гостинице «Бык» в деревне неподалеку от Вудстока. В этом сказался просчет и Бедингфилда, и Марии. Королева и ее Совет надеялись, что Бедингфилд станет управляющим делами Елизаветы, а значит, сумеет поставить ее финансы под контроль, но бедный Генри вовсе не был готов к такой роли, он быстро понял, что Елизавета способна запутать его в трех цифрах, и категорически отказался выполнять такие обязанности. Пришлось призвать Томаса Парри.

Это оказалась замечательная идея. Под видом того, что Парри после Тауэра стал допускать слишком грубые ошибки и его без конца надо проверять, Елизавета требовала к себе бумаги ежедневно. Слуги сновали между Вудстоком и «Быком», принося отчеты. Углядеть за такой перепиской Бедингфилд не мог, а потому махнул рукой, стараясь только соблюсти внешнюю строгость.

Но сидеть в далеком Вудстоке в одиночестве и забвении все равно было крайне тяжело. Ей позволялось только гулять пешком по фруктовым садам и только в сопровождении. Ими были медлительные дамы; подвижная, быстрая Елизавета больше страдала от этих прогулок, нежели получала удовольствие. Она страшно отекала, плохо себя чувствовала, была раздражительной и невеселой… Ей двадцать… самое время флиртовать и заводить романы, искать себе мужа, а она сидела в глуши в окружении старых ханжей, всеми забытая и заброшенная. Но хуже всего, что не было никакой надежды на скорую смену обстановки. Если королева выйдет замуж за испанца и родит наследника, то сестра ей будет совсем не нужна…

Была еще возможность выйти замуж подальше от Англии, но за кого? Если тоже за испанца, чтобы превратиться в чопорную, укрытую от подбородка до пяток даму, то неизвестно, что лучше…

Шли дни за днями, а перемены все не происходили. Елизавета радовалась, что хоть к худшему ничего не меняется.

В июне Филипп наконец двинулся навстречу своей невесте в Англию. По совету отца он плыл почти скромно – всего на 125 кораблях при девяти тысячах сопровождающих. Посол Ренард хватался за голову, услышав, что испанцы везут с собой жен. Он уже представлял, какое взаимно неприятное впечатление произведут друг на дружку женщины!

Плавание оказалось тяжелым и на удивление долгим, к английскому берегу испанцы смогли пристать только через месяц, пришлось пережидать бурю. А в Саутгемптоне, где они, наконец, смогли сойти на берег, гостей принялась донимать английская погода – постоянно шел дождь.

Но никакие помехи не испугали ни Филиппа, ни Марию, они встретились.

Мария ждала появления своего принца, держась из последних сил. Год ее правления не прошел для бедняги даром, ее лицо совершенно утеряло свою привлекательность, став жестким, напряженным, а от этого некрасивым. Теперь она выглядела пожилой, основательно потрепанной жизнью блеклой женщиной, действительно годившейся принцу в тетки. Впечатление усиливало платье из черного бархата без всякой отделки, безжалостно подчеркнувшее и возраст, и напряженное выражение лица.