Текст книги "Красная роза печали"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Тише, Рамзесик, тише, – Зоя вошла с коробкой пирожных.

– Ты что не открываешь, Рита?

– Да я утром к мужу в больницу ходила, потом пообедала и задремала. Ты проходи.

– Только давай сначала чаю попьем, а то мне потом будет нельзя.

Маргарита Ивановна поставила чайник, они сели за стол, и тут же раздался звонок в дверь.

– Кто там?

– Маргарита Ивановна, возьмите квитанцию по квартплате! – раздался визгливый голос.

Специально Евдокия стережет, что ли?

Маргарита Ивановна открыла дверь, и Евдокия сразу же вытянула шею в сторону кухни.

– У вас гости?

– Гости, гости, чай пьем.

В это время из кухни выскочил Рамзес, и Евдокия ретировалась.

– Ты что, Рита, такая расстроенная?

– Ох, Зоя, до чего же меня эта Евдокия довела, просто до нервного стресса. Подумай, ну что плохого, если ко мне раза два в неделю кто-нибудь зайдет и я пару пломб поставлю? Ну, не обеднеет же государство, что я налог не заплачу, а на лето мы вообще на дачу уезжаем.

– Да плюнь ты на нее!

– Противно очень, боюсь ее, как будто что-то нехорошее делаю. Ой, Зоя, не давай ему пирожных, у него расстройство будет! Рамзес, фу! Ну вот, съел уже… Совсем замучилась я с ним, раньше-то муж гулял, а сейчас я одна, времени не хватает, а муж еще приучил его гулять три раза. Так что теперь он днем мои сапоги приносит – пойдем, мол, и все. И намордник надевать со мной никак не хочет, чувствует, что мне его жалко. А Евдокия нарочно нас караулит, как услышит, что Рамзес по лестнице идет, так сразу дверь открывает и смотрит, если он без намордника, то опять крик.

– А что, кроме Рамзеса, собак на лестнице нет?

– Есть маленькие, а на втором этаже бультерьер живет. Хозяин молодой парень, деньги собирает с ларечников у метро, и бультерьер ему нужен для работы. Евдокия как-то вякнула, так парень ей как гаркнет, уйди, говорит, по-хорошему, а то руку оторвет. Она испугалась, теперь только к Рамзесу пристает, знает, что он ласковый.

– А с виду вон какой здоровый.

– Да, он для боксера очень крупный. Ну, иди сюда, хороший мой, иди, мой маленький…

Зоя засиделась допоздна, а потом решила заночевать у подруги. Ехать далеко и домой от метро идти страшно. Они вдвоем прогулялись с Рамзесом, по лестнице шли открыто, потому что сумели-таки втиснуть пса в намордник. Из дворничихиной квартиры доносился визгливый крик, это Евдокия скандалила с пьяницей-сыном. После прогулки приятельницы поужинали и хотели лечь пораньше, но кто-то стучал наверху, потом у соседей слева до двенадцати шумел телевизор, и только все угомонились и Маргарита Ивановна с Зоей начали засыпать, на лестнице раздались звуки гармони.

– Господи, Рита, что это?

– А это Василий Степаныч с девятого этажа тренируется.

– В два часа ночи?

– А он все время тренируется, просто днем-то ему в квартире разрешают, а ночью все спать хотят, вот жена его и выставляет на лестницу.

– Да что они все – с ума посходили? А ты еще смеешься.

– Да ладно, все равно не спим, давай расскажу. Мы тут давно живем, все на глазах происходит. Значит, жили они, все как полагается, жена у Василия, детей трое. Работал он на заводе, пил, конечно, но под забором не валялся. Время идет, старшая дочка выросла и даже институт закончила, серьезная такая девушка получилась. Потом вышла она замуж, живут молодые отдельно, и вдруг, представляешь, встречаю я Василия жену, а она мне и говорит: дочка, говорит, с мужем, внуком и всей той семьей уехали в Израиль! Она такая простая тетка в платочке, и вдруг родственники в Израиле. Ну, тут все соседи посмеялись, конечно, а потом забыли – кому теперь какое дело? Это уж давно было, лет семь назад. Ну, потом Лида, Василия жена, письма показывала, фотографии, потом приходит ей приглашение и деньги на билет – дочка к себе приглашает погостить маму и младшего братишку. Лида съездила, вернулась довольная, приодели ее там, вещей подарили, зубы даже вставили и хорошо, кстати сказать, сделали, это я тебе как профессионал говорю, так вот, Лида вся довольная, а Василий Степанович затосковал. Тут как раз подошло время ему на пенсию уходить, он совсем заскучал, в мозгах у него что-то повернулось, и стал он стыдиться, что дочка его замужем за евреем.

– А что же он ей позволил за еврея-то выйти?

– А он не знал, у них у всех фамилия русская и в паспорте тоже написано – русский, только бабушка какая-то оказалась Фрида Соломоновна Гринберг, а раньше про нее и не вспоминал никто. В общем, расстроился Василий Степанович и стал всем доказывать, что он русский. Привез из деревни старые галифе, сапоги кирзовые, так и ходит по двору в сапогах, чтобы все видели. А потом гармонь купил, стал на ней русские песни разучивать. Вот, теперь играет по ночам.

– А что семья-то его?

– Они на него давно рукой махнули, у них другая дочка замуж вышла, теперь у Лиды внучка маленькая, ей не до того.

– А вы бы на него Евдокию напустили, чтобы он по ночам людям спать не мешал.

– Пробовали, и она как-то сунулась, да только Василий Степанович – это не я, он такие слова знает, что даже у Евдокии уши вянут. Она, конечно, руки не опустила, участковому жаловалась, а толку-то?

– Ну, веселенький у вас дом, знала бы, ни за что ночевать у тебя не осталась.

– Тихо, все вроде, спать пошел.

Подруги задремали, а в полшестого загремели ведра и послышались удары швабры о перила.

– Господи, а это еще кто?

– А это Евдокия начала трудовую деятельность. Ей, видишь ли, так удобнее лестницу мыть, пока никто не ходит. Пытались мы ее урезонить, так она нарочно стала теперь ведрами греметь.

Маргарита Ивановна прикрыла дверь в коридор, стало потише, и они заснули. Но через час Рамзес разбудил их и срочно потребовал гулять. Все ясно: пирожные.

– Ох, Зоя, говорила же я, что нельзя ему с кремом. Вот теперь надо тащиться.

– Прости, Рита, хочешь я с тобой пойду?

– Да ладно, зачем вдвоем-то мучиться. Сейчас мы быстренько сбегаем и вернемся.

Зоя с облегченным стоном прикрыла голову подушкой.

На лестнице подсыхал вымытый пол.

– Вот что, Рамзес, давай мы с тобой на лифте поедем, а то наследим, Евдокия нас по твоим лапам вычислит.

Они погрузились в лифт. На первом этаже Рамзес повел себя странно, ни за что не хотел выходить из кабины лифта, чем очень разозлил Маргариту Ивановну.

– Выходи сейчас же, сам меня поднял ни свет ни заря, а еще капризничает.

Она подхватила упирающегося пса за ошейник и проволокла его по ступенькам мимо почтовых ящиков. Перед входной дверью лужа, рядом валяется перевернутое ведро. Краем глаза Маргарита Ивановна заметила кучу тряпок в темном углу за батареей. Холодея, она подошла ближе и в тусклом свете сороковаттной лампочки увидела лежащую Евдокию, которая глядела в потолок остекленевшими глазами. В том, что Евдокия мертва, Маргарита Ивановна не сомневалась: в свое время, в анатомичке, она навидалась достаточно трупов. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, она прислонилась к стене. Рамзес сел, поднял голову к потолку, собираясь завыть по покойнику, и уже взял для пробы ля-бемоль из второй октавы, но Маргарита Ивановна дернула его за ошейник.

– Немедленно прекрати, возьми себя в руки.

Рамзес пристыженно опустил голову.

Маргарита Ивановна заставила себя взглянуть еще раз. В груди Евдокии торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разлившегося ведра сверкали на ней, как бриллианты. Боясь отпустить Рамзеса, Маргарита Ивановна сделала еще два шага и наклонилась. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Рамзес вздрогнул, Маргарита Ивановна машинально перекрестилась.

Не в силах оторвать глаза от трупа, Маргарита Ивановна вместе с Рамзесом, который вообще уже перестал что-либо соображать (сначала силой выпихивают из лифта, потом не дают обнюхать ненавистную Евдокию, а потом вдруг тащат назад, хотя знают, что собаке срочно нужно выйти), задним ходом поднялась по ступенькам и позвонила во все четыре квартиры первого этажа.

– Кто там? – голоса у всех сердитые и сонные.

– Вера, Шура, открывайте, соседка это, Маргарита Ивановна, несчастье у нас.

– Чего надо? – народ нынче недоверчивый, к чужой беде равнодушный.

– Да открывайте вы, Евдокию убили! – в отчаянии заорала Маргарита Ивановна, а Рамзес присоединился к ней басовитым лаем.

То ли люди усовестились, то ли узнали по лаю Рамзеса, но две двери открылись. Вера Антоновна с сыном выскочили на лестницу, в квартире заплакал ребенок, хлопнула форточка. Тетя Шура в бигудях и в ночной рубашке выглядывала из дверей. Сын Веры Антоновны, здоровый парень, бывший афганец, сбегал посмотреть на Евдокию, мать туда не пустил и пошел звонить в милицию. Тетки в это время охали и причитали, пока Рамзес не напомнил Маргарите Ивановне про пирожные. Пришлось его срочно выводить. Когда вернулись с улицы, на площадке собралась толпа соседей. Милиция приехала быстро, отделение тут рядом, за углом. Прибежал из соседнего дома участковый Павел Савельич, застегиваясь на ходу. У Маргариты Ивановны разболелась голова, да и Рамзес очень беспокоился, поэтому она отпросилась у главного милиционера и поднялась к себе. Встревоженная Зоя уже стояла в дверях, а узнав про случившееся, долго сокрушалась, что дала себя уговорить остаться ночевать. Для бодрости решили выпить кофе. Только сели, явился милиционер с участковым снимать показания. От кофе они отказались, держались настороженно, однако вопросы задавали исключительно про вчерашний вечер и сегодняшнее утро.

Маргарита Ивановна и Зоя честно рассказали про вчерашний Евдокиин скандал с сыном, и это никого не удивило, потому что такие скандалы происходили у них раза три в неделю, и про сегодняшнюю дворничихину уборку в полшестого утра. Милиционер вопросительно взглянул на участкового, тот кивнул, подтверждая. Затем подробно расспросили Маргариту Ивановну, зачем вышла из дома, когда увидела труп и где он находился. При этом милиционер все поглядывал на Рамзеса, смирно лежавшего в углу кухни на коврике. Вероятно, милиции хотелось устроить хозяйке с Рамзесом очную ставку, но разве это возможно? Наконец они ушли, и измученная Маргарита Ивановна прилегла на диван.

На следующий день, в субботу, Сергей решил, что пора привыкать к холостяцкой жизни и рассчитывать только на собственные силы. Он встал, попытался прибраться в квартире, но вскоре понял всю тщетность такой попытки, поэтому замочил белье в ванной и отправился в магазин. Когда, нагруженный пакетами, он вышел из лифта, открылась дверь Надеждиной квартиры, и она сама выглянула оттуда очень возбужденная.

– Сергей, зайди ко мне срочно!

– Да я, тетя Надя, по хозяйству занимаюсь.

– Зайди, тебе говорят!

Он забросил продукты в холодильник и побежал к соседке.

– Опять мужа нет? Сторожит, что ли?

– А сегодня что, суббота? Нет, кто же днем сторожит. Он сегодня в Зоологическом музее звериную символику продает.

– Чего-чего?

– Не смейся, там ларек такой, все продается: фотографии чемпионов породы с их автографами, или там, собака года, медали разные собачьи, например, за спасение в горах, и все такое прочее. Еще книги из серии ЖЗЖ – «Жизнь замечательных животных».

– Неужели покупают?

– Конечно! Иностранцы вообще пачками берут. Наденут дома на свою болонку кучу медалей и говорят соседям, что она у них герой-спасатель.

– Совсем у людей крыша поехала!

– Спрос рождает предложение, – наставительно произнесла Надежда. – Да, что я тебя звала-то! Евдокию вчера убили!

– Какую еще Евдокию?

– Да дворничиху из соседнего дома, она у нас раньше работала, маленькая такая и голос визгливый, вспомнил?

– Ну, вспомнил, а что?

– А то, что нашли ее вчера утром на лестнице с ножом в груди и с розой. И записка тоже была – «С днем рождения!».

– Да ты что? А у нас еще не знают…

– Еще бы у вас знали, когда милиция-то районная приезжала. Вон, из нашего сорок пятого отделения. И Павел Савельич приходил, участковый. А к вам когда еще дойдет!

– Точно это?

– Как в аптеке. Информация, считай, из первых рук. Наша Мария Петровна гуляла сегодня с Тяпой.

– Какая Мария Петровна?

– Сергей, ты меня не зли! Ты что, Марию Петровну не знаешь из сто шестой квартиры? И Тяпу?

– Так информация-то от Тяпы, что ли?

– Слушай, я тебя убью! Евдокию нашла Маргарита Ивановна, зубная врачиха. Ее собака в полседьмого подняла, они и пошли, а Евдокия на лестнице лежит.

– А чего они поперлись в такую рань?

– Ну, понос у Рамзеса был от пирожных с кремом! А сегодня Мария Петровна с Маргаритой целый час гуляли, и Тяпа с Рамзесом, так что все верно тебе рассказываю.

– Ничего себе информационная служба у вас поставлена!

– Так что жди, скоро тебя третьим трупом озадачат.

– Да я и с этими двумя не знаю, что делать. Эксперт говорит, ножи самые обыкновенные, немецкие, лазерной заточки, про розы мало что можно сказать, а фломастер на записках одинаковый. И ты понимаешь, видно, что человек-то орудовал не случайный, не первых попавшихся теток убивал. Потому что, во-первых, – дни рождения действительно у них в это время были. С директрисой он прямо в тот же день угадал, а с вашей Сталиной чуть раньше постарался, дня на два, что ли…

– Дело серьезное, трудно подгадать в аккурат к самому праздничку! Скорей всего Сталина в день рождения на дачу не поехала бы, вот он и не стал откладывать.

– А во-вторых, – подхватил Сергей, – если Сталину пришить легко, потому что там в Мамино народу-то нету, то с директрисой все посложнее. Как он в школу попал? Скорее всего ключи имел от черного хода.

– Ключи-то он мог запросто подобрать, какие там в школе замки?

– Я проверял: у черного хода решетка и замок висит амбарный. Все это говорит только об одном: он готовился к преступлению заранее, и тетка ему знакома.

– Значит, и между покойницами была связь!

– А ее-то как раз я и не могу обнаружить… Хожу, как дурак, людей опрашиваю, а толку – чуть. Вот ты говоришь, что теперь он еще одну ножом пырнул…

– Какие, говоришь, ножи-то?

– Немецкие, из набора, в каждом ларьке продаются.

– Так это не немецкие, а турецкие, я в газете читала, у немецких клеймо не так расположено. Постой-ка! – Надежда порылась в кухонном столе и вытащила запечатанный набор ножей. – Мне подарили, я еще не раскрывала. Такие ножи?

– Да, такой набор, пять ножей.

– Пять, говоришь? – Пораженные одной мыслью, они уставились друг на друга. – Ой, Сережа, попомни мои слова, будет у тебя еще два трупа!

– Типун тебе на язык, – окончательно расстроился Сергей.

В понедельник Сергей с утра поехал поговорить с родственниками Софроновой Сталины Викентьевны. Зачем это нужно, он и сам хорошенько не представлял, потому что вряд ли родственники могли что-нибудь знать про убийцу, но Сергей решил, что волка ноги кормят и что, возможно, его осенит, так сказать, по ходу дела. Выйдя из трамвая на нужной остановке, он посмотрел в бумажку с адресом. Так, дом шестьдесят два, квартира восемьдесят. В квартире, однако, никто не открыл, тогда Сергей поразмыслил и спустился на этаж ниже. Он рассуждал просто: во-первых, нижние соседи всегда лучше слышат, когда наверху скандал, беготня и топот, во-вторых, если протечка или штукатурка сыплется, то нижние соседи страдают и отношения портятся, а когда у соседей отношения натянутые, можно про них узнать много интересного. Сергею повезло: в нижней квартире ему открыла, не спрашивая, бойкая бабуля. На строгое замечание, что вот, мол, предупреждает вас милиция, а вы все равно в дом всех пускаете, не спрашивая, бабуся махнула рукой и сказала, что она Сергея в «глазок» видела и сразу определила, что человек порядочный, а дома одной скучно. И если надо что-то про верхних соседей узнать, то лучше, чем она, этого никто не расскажет, а у нее, бабули, сейчас как раз время есть, пока внуки из школы не пришли, а обед она вчера на два дня сварила.

Заручившись согласием Сергея, бабуля начала рассказывать гладко, без наводящих вопросов, видно, уже не раз верхнее житье-бытье обсуждалось на лавочке.

– Значит, как в прошлом году Сталина мужа-то выжила, уехал он, хотя чем ей не угодил, никто не понимает, уж такой был мужчина хозяйственный. Ну что, квартира опустела, дочка Сталинина Карина с мужем и сыном опять сюда вернулись, хотя Карина теперь здесь не прописана, ее к тетке прописали, чтобы там квартира не пропала. Сталина довольная такая, говорит, добро все мое будет, Федору, мужу то есть, ничего не отдам. Суды у них начались, дело все тянется и тянется, никак к решению не придут. А тут зять Игорь Сталине под горячую руку попался, один раз повздорили, он не смолчал, второй раз, а потом Сталина принесла как-то домой котенка, кошечку. А ведь они с сыном уйдут на работу, котенок везде ходит, гадит, за ним убирать надо, а у Карины ребенок, нет ни сил, ни времени. Стала Сталина кошку у себя в комнате запирать, та орет целый день голодная. А у зятя, Игоря-то, аллергия на кошку началась, он чихает, кашляет, красный весь стал. Просила Карина по-хорошему кошку кому-нибудь отдать, а у Сталины один ответ: я, мол, у себя лома, а если вам не нравится, то идите себе куда подальше, скатертью дорожка. Это все я сама много раз слышала, у Сталины покойной голос громкий был.

Как-то однажды уехала Сталина с сыном, с Андрюшкой, на дачу, приезжают – нету кошки. Каринка говорит: сбежала. И непонятно: то ли вправду сбежала, то ли Игорь ее выгнал, а только неделю кошки не было. А потом Сталина нашла ее где-то отощавшую, голодную. И выгнала из дому дочку, зятя и внука, ушли они к Игоревым родителям жить.

– Из-за кошки?

– Ну, там много всего накопилось. И остались они в четырехкомнатной с сыном вдвоем. Он все маму слушался, хоть и часто ссорились, характеры у них похожие. На дачу вдвоем, на работу вдвоем, ни друзей у него, ни девушки. А потом с месяц назад вдруг приводит он девчонку. Девчонка из деревни, из-под Вологды, приехала сюда в институт поступать в медицинский. Конечно, никуда не поступила, кто же просто так возьмет девчонку из деревни. В общем, провалилась она, а домой ехать стыдно. Хотела работать устроиться санитаркой – без прописки не берут. Да сейчас ведь никуда не берут, чтобы с общежитием, своим городским работать негде. В общем, где он, Андрюшка то есть, ее подобрал, я уж не знаю, а только привел в дом и матери говорит: пусть она живет.

В таком-то случае любая мать заартачится, а не только наша Сталина. Что у них там происходило – не описать. Сталина орет, девчонка эта, Наташка, плачет, сын на своем стоит, – видно, крепко его зацепило. Потом вдруг приезжает Наташкина мать из деревни узнать, что тут с дочкой. Сталина ей такого наговорила, что эта мамаша вещи Наташкины схватила, собирайся, кричит, немедленно, уезжаем отсюда к чертовой матери! Та не хочет, любовь у них с Андрюшкой. Тогда мать забрала вещи и паспорт Наташкин и уехала. А Наталья осталась, теперь дома сидит, на улицу не в чем выйти.

– А я звонил, нет там никого.

– Да там она, куда денется, идем, мне откроет. Поговори с ней, она девка хорошая, небалованная.

Они поднялись наверх, позвонили, и бабуля крикнула в замочную скважину:

– Наталья, открывай, я это, Михална!

На пороге открывшейся двери возникла рослая зареванная девица в ковбойке и в старых тренировочных штанах, пузырящихся на коленях.

– Вот, Наталья, милиционер пришел, ты его не бойся, все расскажи.

Соседка ушла к себе. Наталья посмотрела на Сергея, всхлипнула привычно. Потом кивком головы показала, куда пройти, а сама скрылась в ванной. Когда она вернулась, Сергей даже удивился. Голубые глаза блестели на чисто вымытом румяном лице, а через плечо была перекинута толстенная коса цвета именно пшеничных колосьев, как в сказках пишут.

– Вот те на! Ты откуда же взялась такая?

– Из деревни, из-под Вологды.

– А что такая зачуханная ходишь, и правда мать все вещи забрала?

– Она рассердилась очень, Сталина Викентьевна про меня наговорила, что я и такая, и сякая, и по-всякому нехорошими словами. Кому понравится, когда дочку такими словами кроют? Тем более что все зазря, я не такая.

– Верю, – улыбнулся Сергей.

– А что с Андрюшей мы на улице познакомились, так всякое в жизни бывает, – солидно проговорила Наталья. – Я как узнала, что в институт провалилась, сижу и плачу. Он подошел, думал – обокрали, а потом… – глаза ее опять предательски налились слезами.

– Не реви, – строго сказал Сергей, – давай, рассказывай по порядку про тот вечер, когда Сталину убили, – где была, что делала.

– Да где мне быть? Тут и была, дома сидела. Одежды-то нету. Обещал Андрюша купить, так у них зарплату не платят.

– Так надо в другое место устраиваться, – не выдержал Сергей, – теперь, раз женатым стал.

– Мать его не пускала, говорила, как же ты с высшим образованием куда-то пойдешь! Как в прошлом веке она жила! Но… – Наталья испуганно прикрыла рот ладошкой. – Нехорошо про покойницу…

– Давай ближе к делу!

– Значит, накануне, как стала она на дачу собираться, так зовет Андрюшу с собой, мол, там дел много. А он говорит, какие там дела, урожай давно убран, остальное до весны подождет, что, мол, тебе неймется. А сам так обрадовался, что она уедет, потому что отдохнуть можно.

– Что, мешала она вам, не давала одним побыть?

– Ой, не говорите! До двенадцати ночи в комнату нарочно заходит, то ей одно надо, то другое, потом ругается, что мы шумим.

– Да, тяжелый случай…

– Поэтому, когда она уехала, Андрей с облегчением вздохнул и говорит: завтра у нас выходной, позвонил на работу, что не придет, и мы с ним целый день дома одни были, – Наталья покраснела.

– Ну-ну, – пробормотал Сергей.

– А теперь в милиции Андрюшу подозревают, – мгновенно заревела Наталья, – потому что все соседи твердят, что ссорились они из-за меня сильно. А что он целый день со мной был, так ваш один милиционер говорит, что я, мол, не свидетельница, что я, чтобы парня своего выгородить, что хочешь наврать могу. – Слезы полились ручьем.

– Ох ты, господи, иди опять умойся!

Сергей взглянул на часы и решил, что успеет еще навестить Владимира Николаевича Чердынцева, того самого обиженного математика, про которого рассказала ему нянечка тетя Поля. Поскольку у Чердынцева для убийства директрисы Тамары Алексеевны имелся самый что ни на есть явный мотив – месть, то и подозревали его в первую очередь и вызывали к следователю Громовой. Но алиби Чердынцев предоставил железное – уезжал из города к больной матери на четыре дня в Калинин. Представил он телеграмму от сестры, та сообщала, что у матери сердечный приступ, и даже билет на поезд, который, по счастливой случайности, не успел выбросить. Следователь Громова билет подшила к делу, а Чердынцева отпустила, и теперь Сергей решил зайти к нему просто поговорить.

Двери открыл хиленький мужичок в очках, с седой не бородой, а бороденкой. Мужичок был в шортах и маечке, как на пляже. А в квартире жуткий холод и сквозняки. Мужичок внимательно прочитал удостоверение Сергея и пригласил в комнату. Комната, против ожидания Сергея, была чистая, но в ней две странности – распахнутый настежь балкон и еще в комнате почти нет мебели.

«Пропил, что ли»? – неуверенно подумал Сергей.

Он повидал пьяниц, и никак не вязались его представления о них с чистым полом и спокойными движениями открывшего ему дверь мужчины. И глаза у него тоже спокойные, не видно в них ни капли суетливости.

– Садитесь, – хозяин кивнул на единственный стул, а сам расположился на маленьком коврике на полу в позе лотоса.

– А нельзя балкон закрыть? – поинтересовался Сергей. – Может, уже проветрилось?

– Вообще-то я так всегда живу, – вежливо начал хозяин, – но если вы просите…

– И зимой тоже? – полюбопытствовал Сергей.

– Когда мороз не сильный. Привык, знаете, к прохладе, закаляюсь. Так вы по какому делу?

– Все по тому же самому, – вздохнул Сергей. – Вы обстоятельства дела-то знаете?

– Наслушался на похоронах Тамариных.

– Кто ж вас на похороны позвал?

– Алла позвонила, мы с ней раньше дружили, когда я в школе работал. Вы знаете, ни разу в жизни на похоронах своего врага не бывал, – откровенно признался Владимир Николаевич, – да и врагов-то особенно не имел раньше. А тут вот пошел… Не скажу, что удовольствие получил или удовлетворение. Лежит в гробу, никто ее теперь не боится. И хоть бы кто-нибудь искренне горевал! Люди даже и не притворялись, даже родственники не плакали.

– Здорово ее в школе ненавидели?

– Боялись, да и ненавидели тоже. Помню последний наш разговор, я, конечно, тогда не в лучшей форме был, но смотрю на нее и вдруг замечаю, какое же она удовольствие получает, когда человека унижает. Просто что-то патологическое, такое и не вылечишь. В общем, вы, конечно, думаете, что мое мнение предвзято, но я вам точно скажу, что школа теперь свободно вздохнет.

– Похоже, вы правы.

«Да-а, – думал Сергей, шагая по лужам, – пока единственное, что связывает двух убитых женщин, кроме ножа и розы, – это то, что обе они были первостатейными стервами. Но ведь за это не убивают? То есть убивают, конечно, но в споре, в аффекте, то есть когда достала уже совсем. Но чтобы заранее смерть планировать, к дню рождения подгадывать… это что-то новенькое, в моей практике не встречалось раньше…»

Разумеется, Надежда оказалась права, и уже во вторник на столе перед Сергеем лежало дело потерпевшей Кукушкиной Евдокии Никифоровны, уроженки деревни Чикино Калининской области, русской, пятидесяти двух лет от роду, убитой неизвестным в подъезде дома номер пятнадцать по улице Карабасова приблизительно от шести тридцати до семи тридцати утра двадцать восьмого октября 1998 года. Орудие убийства – немецкий кухонный нож лазерной заточки из злополучного набора. На убитой также темно-красная живая роза (на рынке пятьдесят рублей штука) и записка, где нацарапано черным фломастером: «С днем рождения!» Еще в папке находилось заключение экспертов о том, что фломастер на всех трех записках один и тот же, а ножи – разного размера, то есть, похоже, убийца имел стандартный набор ножей и использовал их по мере надобности, причем начал с самого узкого.

Сергей просмотрел протоколы допроса свидетелей. Сосед с первого этажа работает водителем троллейбуса. Развозка собирает их в полшестого утра. Было холодно, сосед ждал в парадной, видел дворничиху живую и невредимую и даже разговаривал с ней о погоде. И вся лестница слышала, как Евдокия в полшестого начала мыть пол. Потом около часа никто не выходил, а потом в полседьмого пошла эта тетка с собакой… – как его? Хеопс? Нет, Рамзес, – и наткнулась на Евдокию. Народу утром не бывает, подъезд у них не закрывается, ни кода, ни домофона нету, мог войти кто угодно, пырнуть ножом, и готово. Эксперты говорят, что ничего он с жертвами не делает, аккуратненько так ножичком – раз, и все. Крови кругом нет, очень профессионально действует, с первого раза – прямо в сердце. Твердая, значит, рука у убийцы. Да, тут еще копать и копать. И хоть он, Сергей, теперь работает не один, а в составе бригады, все равно времени не хватает.

Сергей поднялся и поехал на встречу с участковым.

Участковый Павел Савельич работает на своем месте давно, Сергея знал еще мальчишкой, а с матерью его знаком через школу – воспитывал малолетних хулиганов. Встретил он Сергея приветливо, на все вопросы отвечал с готовностью, но по поводу убийства дворничихи Евдокии находился в полном недоумении.

– Ну, не представляю, кому ее убивать понадобилось? Взять с нее нечего, ты ее видел, ограбить – ведро, что ли, половое кому-то потребовалось?

– А месть? Мог ее кто-то из мести пришить? Давай, Пал Савельич, колись.

– Ну слушай. Жила Евдокия вместе с сыном в однокомнатной квартире. Площадь ведомственная, ей как дворнику полагается. Сын у нее парень молодой, тридцати еще нету, но пьяница беспробудный, неделями не просыхает и, естественно, нигде не работает.

– А с чего ж его так разбирает?

– А тут, видишь, дело какое вышло. Был у Лешки этого, Евдокиина сына, дружок, Виталька Боченков. Вместе школу кончали, вместе в армию ушли, вернулись одновременно. Виталька сантехником в нашем жэке устроился и почти сразу женился. Лешка у него свидетелем на свадьбе был.

Живут молодые, ребеночек родился, а Виталька пить стал. И не то чтобы так сильно, но каждый день, работа такая, сам понимаешь. Жена туда-сюда, а у нас в соседнем квартале как раз тогда объявился целитель, белый маг, по фотографии от всего лечил и брал недорого. Вот соседки и уговорили Виталькину жену к нему обратиться, а та, дура, Виталькиной отдельной карточки не нашла, а принесла ему фото, где они с Лешкой вместе на свадьбе. Тот фотографию взял, деньги тоже, велел ждать.

Проходит некоторое время – Лешка-то как запьет! И с тех пор каждый день тепленький. Ходила Евдокия к тому магу скандалить, он и говорит, ничего, мол, не могу поделать, обратный эффект, двойная петля астральная не так повернулась. Такой случай, говорит, один на тысячу бывает. Жалуйтесь, говорит, в астрал, а больше вам никто не поможет.

– В общем, лапши им на уши навешал. А тот-то, Виталька, пить бросил, подействовало на него?

– Пить-то он бросил, да только жена от него все равно ушла. Он, понимаешь, после исцеления этого слабоват стал по мужской части, то есть не то чтобы слабоват, а прямо совсем никакой. Жена и ушла к его напарнику. Тот пьет, конечно, но с этим делом зато все в порядке.

– Вот это да! Но морду-то хоть набили они целителю этому?

– Набили, а как же, и не один раз, думаешь, откуда я все подробности так хорошо знаю? Разбирался неоднократно с ним.

– А откуда же Лешка этот деньги берет, чтобы каждый день в стельку напиваться?

– Вот тут никакого секрета нет. Деньги он берет у Евдокии. Она их, конечно, прячет, а он все равно находит, способности у него такие открылись. Уж она куда только не запихнет деньги эти, а приходит – опять Лешка нашел и пропил. Поэтому у них и скандалы ежедневные. И я тебе вот что скажу: Лешка хоть и пьяница, но парень тихий, дружков к себе не водил и убивать Евдокию у него никаких причин нет. Теперь ему и пить не на что, и из квартиры выселят, да и вообще, мать же она ему все-таки!

– Э, брось, Пал Савельич, каких только подонков на свете не водится, мы-то знаем.

– Это точно, а только про Лешку я не верю. Ну, слушай дальше. По работе дворник он и есть дворник, кто на его место польстится? А в подъезде, где Евдокия жила, у нее со всеми жильцами конфликты были. Берем сверху. На девятом этаже Василий Степаныч на гармони играет. Как они ругались, это не передать. Так он ее материл, что заслушаешься, но чтоб ножом пырнуть – да на кой она ему нужна? Дальше, Маргарита Ивановна, врачиха эта, что ее нашла. Евдокия на них с мужем наезжала из-за собаки, потом угрожала донести, что Маргарита дома зубы лечит. Так про это все знают, зачем Евдокию-то убивать? И алиби у нее, у Маргариты, подруга ночевала, вместе они не спали, друг у друга на глазах находились. Дальше, на первом этаже на площадке Сидоренки в трехкомнатной, потом Евдокия, а с другой стороны тетя Шура Зверева и коммуналка большая ведомственная, там народ все время меняется, и Евдокия не успевает с ними отношения испортить. С Сидоренками Евдокия вроде не скандалила, это где хозяин на троллейбусе работает, он Евдокию последним живой видел, а с тетей Шурой Зверевой все время схватки. Эта Шура в молодости на корабле буфетчицей плавала, потом в химчистке работала, а теперь на рынке колготками торгует. Дочка у нее где-то взрослая, а Шура одна живет и погулять всегда любила, и сейчас любит, хоть и возраст у нее уже солидный. Ну, шум у нее, музыка вечно до полуночи орет, дверью хлопают, окурки бросают, – в общем, Евдокии эти гулянки как нож острый. И даже не в окурках, я тебе скажу, тут дело, а просто не могла она видеть, как люди жизни радуются, норовила настроение испортить. Меня вызывали, я Шуре предупреждение делал, а кто теперь участкового боится? Да и баба-то эта, Шура, неплохая, беззлобная, ну, повеселиться любит, так за что же на нее наезжать-то? В общем, взял я с Шуры слово, что после двенадцати никаких хождений и никакой музыки. Гости у тебя, говорю, пускай хоть до утра сидят, ты женщина самостоятельная, квартира отдельная, но чтобы все тихо! Разговор этот у нас с Шурой с год назад состоялся, а прошлой зимой случай произошел. Был у Шуры день рождения или еще какой праздник. Засиделись допоздна, как обычно, но после двенадцати музыку выключили. Поутихли, потом расходиться начали. А один мужик решил у Шуры остаться. Только Шура его попросила, чтобы он последних гостей проводил, помог им машину поймать. На улице мороз, налегке не пойдешь. Мужик этот куда-то свою куртку задевал, а Шура ему и говорит, что надевай, мол, мое пальто, кто тебя в полвторого ночи увидит. Тот и надел. Проводил приятелей, вернулся назад, парадную-то вспомнил, а квартиру перепутал. К Шуре от лестницы направо. А он налево пошел к Сидоренкам. А у Сидоренок хозяин, Николай Михалыч, в ту неделю в вечернюю смену работал. Там пока в парк, пока с диспетчером то да се, развозка его только к двум часам до дому доставляет. А Вера, жена его, ждет, спать не ложится, чтобы он не гремел, не звонил, потому что внучка маленькая болела у них тогда.