Текст книги "Красная роза печали"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Наталья Александрова
Красная роза печали

Наталья Николаевна Александрова

Родилась в городе на Неве. Окончила Ленинградский электротехнический институт. Работала инженером, программистом, журналистом на Санкт-Петербургском радио и на Русской службе Би-би-си. Автор ряда детективных повестей.

Сторож садоводческого кооператива «Одуванчик» Михаил Петрович Кузовкин вздохнул спокойно. Жена Антонина наконец-то уехала в город. У нее там дети, внуки, пускай ими занимается. А он тут поживет с собакой. Женился он на Антонине пять лет назад, когда умерла его старуха. Дом свой в большом железнодорожном поселке оставил сыну, а сам переехал в город, в ее квартиру. Но не жилось ему там, делать там нечего. Поэтому и занялся дачей – у Антонины от первого мужа остался участок и домик щитовой. Михаил Петрович дом утеплил, чтобы зимой жить можно было, печку поставил, летнюю кухню построил, сарай. Потом соседний участок они прикупили, получилось двенадцать соток, он и завел огород большой, сад. А на зиму стал наниматься в кооператив сторожем. Антонина сначала ворчала, а потом поняла, что так всем лучше. Теперь приезжает через три дня, продукты привозит и его обихаживает. Собаку из города привезла. Там для внука щенка купили породистого, а никто за ним ухаживать не хочет. Вот и привезли сюда, назвали Гарри. Сейчас вырос большой, только дурной, всех любит. Сторож, конечно, никакой, так только, гавкнуть может. А он, Михаил Петрович, с ворами бороться и не собирается. Прежний председатель Федор Тимофеевич так и понимал.

«Дядя Миша, – говорил, – не лезь на рожон. Твое дело в милицию позвонить и хозяевам сообщить, что дом у них вскрыли. А самому с бомжами сражаться – это ни к чему, голову надо беречь. И пусть те, кто много добра на даче оставляют, решетки ставят».

Хороший был председатель, что и говорить. Да и работник, каких поискать! Бывало, летом в шесть утра встанет, все польет и за работу. Понастроил всего: дом двухэтажный, гараж, баня, теплицы и огород отличный. И чего они с женой не поделили? Правда, жена его, Сталина Викентьевна, та еще стерва. Жить с ней хуже смерти. Уж так она доводила Федора Тимофеевича, и сказать нельзя. Долго мужик терпел, потом лопнуло терпение, подал на развод. Стали имущество делить. Эта зараза уперлась, добром ни в какую не хочет, да у нее еще дети от первого брака. Дочка-то ни на что не претендует, а сынок тоже сволочь похлеще мамаши. По судам таскались, раз семь уже суд был, один раз даже его хотел Федор Тимофеевич свидетелем выставить, да Антонина не позволила, может, и правильно. Квартира четырехкомнатная у них общая, а дача-то ведь вообще на Федора записана! Так нет, до чего достала эта Сталина мужика, что плюнул он на все, все здесь бросил и на машине от этой заразы уехал. Приходил прощаться, не могу, говорит, больше, дядя Миша, с ней лаяться, я, говорит, либо ее порешу, либо сам повешусь. Так и уехал, купил дом в Новгородской области, живет там один в тишине с собакой, в город и глаз не кажет. Вот какая стерва попалась! Антонина перед ней чистое золото, хотя и поворчать, и попилить мужа любит.

А эта Сталина уже с новым председателем поругаться успела. Чего-то он ей там обещался привезти, но не довез. А сама дура дурой, участок запустила. Бегает, суетится, а толку никакого. Орут только друг на друга мать с сыночком на все садоводство. Дочка, Каринка-то, на дачу не ездит. Прошлой весной стали парник ставить, купила Сталина какой-то новый, весь сборно-разборный. Ну собрали кое-как, посадили там все и уехали. А закрепили-то плохо. На следующий день ветер поднялся, парник весь и улетел, да на участок Михаила Петровича, прямо на его Антонину и опустился! Та как заорет, а он сам чуть со смеху не помер. Тут соседи набежали, Антонину вытащили целую и невредимую, а парник он сам пошел и на место привязал. Через неделю Сталина приехала, так еще ругаться прибегала, грядки ей, видите ли, потоптали. Спасибо бы сказала, дурында!

Михаил Петрович прислушался к далекому шуму электрички. Все, уехала Антонина. Он ее до самой станции провожать не стал, потому что собака Гарька очень переживает, когда она уезжает, может, и под колеса, и в электричку за ней кинуться. Антонина хоть и пила ржавая, но Гарьку тоже очень любит и костей ему всегда привозит, и вообще питания всякого. А недавно, сообразила тоже, привезла этот «Педигрипал», что по телевизору показывают. Конечно, Гарька это барахло есть не стал. Но не пропало добро, они с соседом Витькой его с пивом съели. Ничего пошел, солененький такой.

Размышляя, Михаил Петрович разделся, снял сапоги в сенях, повесил сушиться ватник у печки, вымыл руки и поставил чайник на плитку. Затем достал из банки соленых огурчиков, снял с плиты теплый чугунок с картошкой, вынул из холодильника шмат привезенного Антониной сала, нарезал несколько тонких ломтиков. Потом извлек откуда-то тщательно спрятанную от Антонины бутылку «Смирновской». Мужик с дальнего конца садоводства попросил врезать какой-то хитроумный замок и расплатился поллитровкой. Антонина не возражала, когда он подряжался на мелкие работы, но велела брать деньгами. Да зачем ему здесь деньги? А так жизнь веселее. Гарька завозился в сенях, царапнул дверь. Ладно уж, заходи в тепло!

Михаил Петрович сел за стол, аккуратно отмерил одну треть водки в стакан, остальное завинтил пробкой и убрал в тайное место. Он не какой-нибудь пьяница, чтобы в одиночку надираться, он свою норму знает. Так ему как раз на три дня хватит, а там Антонина приедет, все равно выпить не даст.

Отрезав большой ломоть хлеба и натерев его чесноком, Михаил Петрович поднял стакан… и в это время раздался топот, треск сучьев, хлопнула дверь, и на пороге возникла Антонина собственной персоной. Вид ее был ужасен. Головной платок сбился на сторону, из-под него торчали спутанные космы. Куртка расстегнута, юбка заляпана грязью, видно, падала, и не раз. В руках у нее ничего не было, наверное, потеряла сумки по дороге или отобрали.

При виде жены в душе Михаила Петровича смешались два чувства: горечь от того, что не успел выпить, и радость оттого, что спрятал остальную водку. Антонина вошла в кухню и рухнула на табурет. Она пыталась что-то сказать, но только открывала рот, как рыба, и задыхалась.

Михаил Петрович не на шутку встревожился. Гарька вылез из-под стола и, не узнав хозяйку в таком виде, завыл долго и протяжно.

– Миша, – выдохнула наконец Антонина, – Миша, дай воды!

Михаил Петрович перепугался, второпях вместо стакана с водой схватил стакан с водкой и влил Антонине почти половину. Жена глотнула, закашлялась, Михаил Петрович обмер, поняв свою ошибку, но Антонина пришла в себя, порозовела, жадно выпила оставшуюся водку, глянула осмысленно, потом подошла к столу и закусила огурцом.

– Что случилось? – пролепетал Михаил Петрович.

– Ох, Миша, там на дороге кто-то лежит мертвый, – Антонина говорила почти спокойно, видно, водка подействовала.

– Да что ты несешь? Ты почему не уехала?

– Я же тебе говорю, я иду, а на дороге почти возле полотна кто-то лежит. Я сослепу-то думала, что это тюк какой-то, наклоняюсь, а тут встречная электричка прошла, я при свете и увидела, что это человек мертвый. Мужчина или женщина, я не заметила, а только мертвое оно. И народу кругом никого. Я так испугалась, сумки бросила и назад бежать, думала, тебя догоню.

– А чего ж ты не кричала?

– Да я кричала, а потом запыхалась, еле добежала, думала, упаду там на месте от страха.

– Ну вот что, – Михаил Петрович стал собираться, – надо пойти посмотреть, может, живой там кто.

– Да что ты, Миша, мертвый. Как есть мертвый, глаза остекленели. Да я в жизни туда близко не подойду.

– Ты скажи подробно, где это, я сам найду.

– Нет уж, я тут одна тоже не останусь, сейчас переоденусь только, и пойдем.

Михаил Петрович достал охотничье ружье, дал Антонине фонарик, позвал Гарьку, и они пошли. Темень жуткая, да еще и дождь начался. В темноте шли долго, Антонина все время отставала. У железнодорожного полотна Михаил Петрович взял Гарьку на поводок.

– Вот тут где-то, Миша.

Фонарик осветил кучу мокрой одежды, явно женской. Тело лежало на спине, остекленевшие глаза смотрели в небо. Михаил Петрович наклонился, вгляделся и ахнул:

– Мать честная, да это же Сталина Викентьевна!

Антонина подошла ближе, посмотрела спокойно, даже не ойкнула, а еще говорят, что водка вредная, вон баба как держится!

– Точно, она, Сталина. Она, значит, на вечернюю электричку шла, опоздала, видно. Что же с ней случилось, с сердцем, что ли, плохо стало? Посвети-ка еще!

В груди женщины торчал нож. Сверху на нож надет клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки дождя блестели на ней, как бриллианты.

Гарька вырвался из рук Антонины, отбежал подальше и заскулил. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было написано: «С днем рождения!» Михаил Петрович вздрогнул. Антонина перекрестилась.

– Все, уходим отсюда. Гарька, ко мне!

Гарька дал себя поймать и все жался к ногам.

– Куда мы теперь, Миша?

– Я в контору пойду звонить, а ты иди к Андроновне, Витькиной мамаше, там подожди и Гарьку возьми.

В конторе Михаил Петрович сначала долго дозванивался до милиции, потом долго препирался по телефону с женой председателя, которая не хотела мужа будить, хотя всего-то было одиннадцать часов вечера, наконец тот подошел, мигом проснулся от страшной новости, сказал, что приедет утром; а в милиции велели ничего не трогать и ждать машину.

Михаил Петрович разыскал в сарае старую автомобильную шину, принес на место преступления и поджег, чтобы милиция видела, а тело накрыл полиэтиленовой пленкой. Потом он зашел к соседке. Антонину развезло в тепле, и она клевала носом на диване. Андроновна же, напротив, была оживлена, полна энергии и даже собиралась пойти посмотреть. Михаил Петрович еле удержал ее, милицией пугнул. Они с Антониной пошли к себе, только он присел, раздался сигнал милицейской машины. Приехали трое: один знакомый милиционер Алексей Иванович и с ним двое молодых парней.

Алексей Иванович часто приезжал в садоводство по поводу разных краж, а в последний раз был летом, когда у Савушкиных с семнадцатого участка украли газовый баллон, а парни из Борщевки побили их ребят, из садоводства.

Михаил Петрович подсел в машину и так до рассвета и ездил, показывал и отвечал на вопросы. Часа в два ночи приехала труповозка, Сталину увезли. Мокрые менты курили в машине и дружно матерились. Тут кстати подоспела Антонина и пригласила всех перекусить. Все с энтузиазмом согласились, Михаил Петрович одобрительно посмотрел на жену, но впереди его ожидали сюрпризы. Войдя в натопленную, чисто выметенную кухню, он увидел накрытый стол, а посреди стола красовалась его недопитая бутылка «Смирновской». Ну и баба!

Когда выпили и поели, Алексей Иванович приступил к расспросам.

– Вот что, хозяева, скажите-ка мне, эта Сталина какая была по характеру, может, ссорилась с кем?

Михаил Петрович не успел и рта раскрыть, как Антонина, набрав побольше воздуха, всплеснула руками:

– Да вы спросите, с кем она не ссорилась! Да из нашего угла она, считай, со всеми соседями переругалась. С Андроновной из-за козы, с нами из-за собаки, Гарька как-то к ней на участок забежал, цветок сломал, у Савушкиных, соседей слева, два кота, так она говорит, что у нее кабачки не растут, потому что коты приходят специально в лунки гадить, якобы соседи их так приучают. А справа у нее зеленая зона, а через зону соседка Зинаида Павловна парник поставила и на полметра на эту зеленую зону заступила, так у них со Сталиной чуть до драки не дошло. И жаловаться Сталина к председателю бегала, и в управление какое-то писала, и на общем собрании Зинаиду позорила. Та уперлась, говорит: «Что, мол, мне теперь парник, что ли, перестраивать?»

А она, Зинаида-то, одинокая, она за эту теплицу мужикам платила деньги большие, так теперь ей что же, обратно платить? Уже председатель махнул рукой, что ж теперь, стреляться из-за полметра, а Сталина все не угомонится. Я, говорит, жизнь положу, но ты свой парник переставишь! Ой! – Антонина наконец сообразила замолчать.

Алексей Иванович подумал, закурил сигарету, спросил:

– А с прежним председателем, мужем своим бывшим, как Сталина Викентьевна, разобралась?

– А вы будто не знаете, Алексей Иванович, что никак они не разобрались, разве не вас они вызывали участок делить и не вы им колышки вбивали? Только и колышки не помогли, все равно она его с дачи выжила, уехал он в Новгородскую область, дом купил и зиму там жить собирается.

– А сюда он в последнее время не наведывался?

Михаил Петрович помрачнел, понял, куда милиционер клонит, но Антонина опять не дала ему ответить:

– Ой, да он сюда последний раз в июле приезжал, когда Сталины не было. Михаила в гости приглашал, там у меня, говорит, озеро большое, рыбалка очень хорошая. А Сталина потом шухер подняла. Кричит – обокрали! А это Федор Тимофеевич кровати взял старые железные да плиту газовую.

Молодые парни оживились:

– Так у вас, стало быть, и адрес его имеется?

– Есть, а как же, сейчас принесу. Михаил Петрович только скрипнул зубами.

Антонина принесла бумажку с адресом, потом фыркнула:

– Ой, Миша, а помнишь, Федор Тимофеевич рассказывал, как она к нему в деревню приперлась? Где уж она адрес достала, видит бог, не у нас, я бы ей ни за что не дала, только приперлась она и стала калитку открывать. А он как раз в огороде копался, говорит, как увидел ее, так и обмер, думал, мерещится все. А у него собака непривязанная по двору бегала. Собака видит – баба незнакомая прется, она и давай лаять и даже плащ у Сталины порвала. А Федор-то стоит столбом и даже собаке крикнуть не может. Так Сталина рассвирепела, побежала в сельсовет жаловаться, что Федор на нее собаку натравил и в морду дал и чтобы ей в сельсовете по этому поводу справку предоставили. Ну, там, в сельсовете, народ простой, ее быстро подальше послали, так и уехала ни с чем.

Наконец милиция собралась уходить. Михаил Петрович проводил их до калитки и вернулся в дом, кипя от злости:

– Ну ты, балаболка, ты за что же это хорошего человека под монастырь подвела!

Антонина посмотрела на него совершенно спокойно:

– Что ты, Миша, это ему нисколько не повредит, а только поможет. Вот ты сам посуди, начнет милиция разбираться, людей расспрашивать, все сразу скажут, что она с мужем разводилась и имущество делила, опять же суды эти. И первым делом на Федора подумают. А если рассказать побольше, как она ну буквально со всеми ссорилась, и по пустякам даже, как все ее ненавидели, а не только один Федор, так и пусть себе милиция расследует и каждого проверяет.

– Ну, это уж ты хватила! Думаешь, милиция, да и вообще кто-нибудь поверит, что Зинаида Павловна ее прирезала из-за парника или Савушкины из-за котов?

– Нет, конечно, нет. Но пока разбираться будут, время пройдет, что-то еще может выясниться, и Федор как-нибудь отобьется.

– А как ты думаешь, Антонина, может, это он все-таки? Ну, довела ведь она его!

Антонина посмотрела твердо:

– И думать не смей! Чтобы такой человек приличный на мокрое дело пошел? Никогда не поверю! И вообще, Миша, ложись-ка ты, поспи хоть немного, а то с утра председатель приедет, да родственники Сталинины, отдохнуть тебе не дадут.

Михаил Петрович долго лежал без сна. Пожалуй, права Антонина, ишь как толково все объяснила. А ведь он никогда не замечал у нее умения логически мыслить. Водка, что ли, влияет на ее умственные способности?

– Все, педсовет закончен, а вы, Алла Константиновна, останьтесь.

Завуч Алла Константиновна подавила вздох и украдкой взглянула на часы. Господи, сколько же можно… восьмой час уже! Дома дети не ухожены, муж с работы вернулся, сидит голодный, сам ни за что еды не разогреет, опять будет скандал. И тетрадей на завтра проверять – сумка неподъемная. И о чем еще тут разговаривать, четыре часа заседали, ведь все уже обсудили. Но она знала, о чем директриса хочет с ней говорить, и настроение ее испортилось еще больше.

И, разумеется, предчувствия ее не обманули. Они прошли в директорский кабинет, директор Тамара Алексеевна села за свой абсолютно чистый полированный стол. Алла хотела было опуститься в мягкое кресло, не зря ведь эту мебель покупали, но директриса сухо кивнула ей на стул с жесткой спинкой.

– Алла Константиновна, что у вас с Мамаевым?

Спокойный тон директрисы ничуть не обманул Аллу, она приготовилась к долгой изнуряющей битве.

– Тамара Алексеевна, Мамаев груб, патологически ленив, очень агрессивен и абсолютно неуправляем. Мало того, что он не успевает по всем предметам, он еще мешает учителям вести уроки и тянет за собой весь класс.

– Однако почему-то только вы в этой четверти поставили ему двойку, а остальные учителя считают, что по их предметам у него твердое три.

«А по моему предмету у него всегда будет твердое два! – подумала Алла. – А остальные учителя тоже поставили бы ему двойки, только боятся директора. И, наверно, я тоже выставлю ему тройку, потому что бороться с тобой у меня больше нет сил».

Тем не менее она решилась на последний шаг.

– Тамара Алексеевна, Мамаева надо убирать из школы, иначе мы потом не сумеем справиться с классом.

– Что? После того как его родители столько сделали для школы?

Ничего себе, она даже не скрывает, что принимает детей за деньги!

– Алла Константиновна, у вас устаревшие понятия о жизни, спонсорская помощь сейчас вполне официальная вещь.

– Я не против спонсорской помощи, я против того, что в сочинение по «Евгению Онегину» дети вставляют матерные слова, а про Печорина и Грушницкого пишут, что они забили стрелочку у обрыва, у них произошла разборка, после чего Печорин Грушницкого замочил. Не убил на дуэли, не лишил жизни, а коротко и ясно: замочил! А ведь Мамаев только так и выражается, а остальные за ним тянутся. Ведь он Диму Козырева избил за то, что тот ему списывать не дает.

– А Козырев у меня в кабинете сказал, что сам упал.

– Еще бы он правду сказал, этого Мамаева все боятся! Тамара Алексеевна, я вам серьезно говорю: у нас экспериментальная школа, мы добиваемся статуса гимназии, мы же на олимпиады должны выходить, на конкурсы, мы должны детей принимать по способностям, а не по спонсорской помощи!

– А кто нам тогда компьютерный класс организует? Ведь за компьютерами будущее. Дети должны заниматься теперь по-новому.

– А литературой дети должны заниматься по-прежнему! Ведь уходят, после девятого класса многие уходят в серьезные школы…

Тут Алла заметила, что директриса смотрит на нее абсолютно пустыми глазами, и замолчала.

– Вот что, Алла Константиновна, вы – заведующая учебной частью, вот и учите детей, организуйте правильный педпроцесс.

«Педпроцесс»… да что ты вообще понимаешь в педагогике? Образование у тебя высшее техническое, металлург ты по профессии, а дети-то тут при чем? По специальности работать не захотела, пришла в школу домоводство преподавать. Работала себе помаленьку, потом директор на пенсию вышел, стали думать, кого назначить? У всех семья, дети, никто не захотел дополнительный хомут на шею вешать, а у Тамары Алексеевны ни мужа, ни детей, может себя полностью посвятить школе. Вот в роно и утвердили. Это ж кому рассказать – директор школы преподает домоводство!

И ладно бы действительно учила девочек, как дом вести, семейный бюджет планировать, мужу обед приготовить, ребенку носочки связать. Так нет, то у нее макраме, то фриволите, то вышивание гладью. Квилт еще какой-то выдумала – одеяла из лоскутков шить. Для показухи, конечно, красивое покрывало сделали, в учительской висит. А сколько трудились бедные девчонки! С уроков их директриса даже снимала, у нее, у Аллы, часов шесть отобрала русского и литературы.

И ей ли про педпроцесс рассуждать, да она из педагогики только одну фамилию знает – Макаренко, в детстве книжку прочла, «Флаги на башнях». А Януш Корчак для нее герой замечательного сериала времен ее юности – «Четыре танкиста и собака», ну а Песталоцци, в ее представлении, итальянские макароны…

Алла встала.

– Простите, Тамара Алексеевна, мне пора домой, дети ждут.

Она без разрешения направилась к двери.

– Алла Константиновна! – В директорском голосе послышалось шипение кобры перед прыжком. – Я не разрешила вам уходить! И давайте договоримся раз и навсегда: личное не должно мешать работе! Запомните: ни мне, ни школе нашей не нужен безответственный преподаватель, который способен бросить детей, прервать урок и помчаться в неизвестном направлении, никому ничего не объяснив!

Сволочь какая! Это она напоминает про тот случай, когда Алле позвонили из больницы. Младший сын сломал руку, и Алла, потеряв голову, помчалась туда на такси. Но неправда, что она никого не предупредила, у географички было окно, она и посидела с брошенным классом. Господи, ну как можно объяснить это женщине, не имеющей детей, она никогда не поймет.

И Алла промолчала. Она наклонила голову и все же сделала несколько шагов к двери.

– Алла Константиновна, к завтрашнему дню вы должны решить насчет Мамаева.

Алла не ответила. В дверях она столкнулась с нянечкой тетей Полей.

– Тамара Алексеевна, вы долго еще?

– Посижу пока.

Тетя Поля шла с Аллой вниз, чтобы открыть двери, и ворчала:

– Вот сидит и сидит, никуда не торопится, и приходит раньше всех, а что людям домой надо, так ей наплевать…

Уже в дверях Алла спохватилась:

– Ой, тетя Полечка. Я же забыла совсем. У нее завтра день рождения, там в кладовке розы, двадцать пять штук, в тазу лежат. Вы завтра пораньше придете, так уж поставьте ей в кабинет, а то неудобно, люди покупали, да и обида будет, если не поздравим.

– Ладно, ладно, все сделаю, не забуду.

– Вот спасибо, до завтра, – и Алла побежала к трамвайной остановке.

Тетя Поля пошла проверить розы, убедилась, что все в порядке, воды достаточно, и отправилась на свое место у раздевалки, по дороге поглядев на часы.

– Ох, девятый час уже, пойду-ка, потороплю ее, а то на «Санта-Барбару» не успею.

Однако когда она подошла к кабинету, то увидела, что дверь заперта и свет не горит.

– Надо же, ушла уже, у нее от входной двери ключ свой. Наверное, пока я в кладовку ходила, она и проскочила. А я тут сижу, ее жду.

Тетя Поля быстро оделась, аккуратно заперла все двери, обогнула здание школы, занесла ключи в квартиру завхозу и бойко пошлепала по лужам к дому.

Алла открыла дверь. Так и есть: муж в комнате дуется. А у мальчишек визжит компьютер, опять играют, не думают о домашнем задании.

– Ребята, я дома.

Муж рывком соскочил с дивана:

– А позже ты не могла появиться? Знаешь ведь, какая у меня сейчас работа, еле живой прихожу, а тебя вечно нет.

– Но, Олег, у нас педсовет был, а потом Тамара меня задержала.

– И опять мордой об стол возила? Ну что молчишь, я же знаю, что это так, по тебе видно. Слушай, тебе что, удовольствие доставляет, когда об тебя ноги вытирают?

– Олежек, я не могу без школы.

– А я не могу больше так жить! В общем выбирай: либо я, либо школа.

Алла молча направилась в ванную. Конечно, он это не всерьез, ее он любит и детей тоже. Сейчас же просто голодный и устал, а чего не скажет в сердцах голодный мужчина? Однако раньше он никогда так не говорил, даже когда очень ссорились. А если он действительно поставит ее перед выбором, что делать?

– Господи, за что мне все это? – Алла прижалась лбом к зеркалу и горько заплакала.

Наутро тетя Поля постучалась в квартиру завхоза в полвосьмого утра.

– Ты чего это так рано, теть Поля?

– А забыл? Сегодня же у нашей день рождения. Надо розы в кабинет загодя поставить.

– Ну иди, я тоже сейчас подойду.

Взяв охапку роз, тетя Поля поднялась по лестнице, открыла директорский кабинет, поставила цветы в большую хрустальную вазу, достав ее из шкафа, и оглянулась в поисках графина с водой. Однако на обычном месте, на тумбочке, графина не оказалось. Тетя Поля поискала глазами и вдруг похолодела.

Из-за письменного стола торчали ноги в знакомых туфлях. Ноги самой тети Поли стали ватными, но она все же подошла поближе. Между письменным столом и книжным шкафом лежала директриса Тамара Алексеевна и смотрела в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разбившегося графина блестели на ней, как бриллианты.

– Тетя Поля, ты здесь? – это завхоз принес пылесос.

Тетя Поля, стараясь не поворачиваться спиной, выползла из кабинета. Увидев ее лицо, завхоз выронил пылесос.

– Семеныч, Тамара-то наша – того, каюк, – тетя Поля сделала выразительный жест рукой.

– Чего? Может, жива еще? Пойдем, поглядим.

Выпихивая друг друга вперед, они вошли в кабинет и наклонились над телом. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Завхоз вздрогнул, тетя Поля перекрестилась.

– Семеныч, не трогай тут ничего.

– Сам знаю, не маленький. Звонить надо в милицию и в «Скорую».

– Какая уж тут «Скорая»?..

С директорского телефона они позвонить не решились, пошли в учительскую. В милиции велели «Скорую» все же вызвать, а кабинет закрыть и никого не пускать.

Медики приехали раньше, врач констатировал смерть и уехал. К этому времени подошли учителя и некоторые из учеников, самые дисциплинированные. Тетя Поля перехватила Аллу Константиновну в раздевалке и вкратце сообщила ей о событиях. Алла сначала вскрикнула, побледнела, но потом взяла себя в руки. Приехала милиция и выгнала всех из коридора второго этажа, где находился директорский кабинет. Посовещавшись с завучем младших классов, Алла решила старших учеников распустить, а маленьких отправить на экскурсию. С завтрашним днем проблемы не было, потому что сегодня пятница, а по субботам учатся только старшеклассники.

Милицейская бригада в составе трех человек действовала энергично. Врач осматривал тело, эксперт колдовал над замком и разбитым графином на предмет отпечатков, опер брал показания у сослуживцев.

Начал он с тети Поли и завхоза Ивана Семеновича, но начал неудачно, потому что тетю Полю сразу назвал бабулей, чего она терпеть не могла, ибо тетя Поля, имевшая не только внуков, но и одного правнука, старухой себя не считала и на «бабулю» очень обиделась. Поэтому она замкнулась в гордом молчании, и, кроме фразы: «Я вошла, а она лежит» – опер ничего не добился.

Иван Семенович тоже был немногословен. Тетя Поля принесла ему ключ в полдевятого, он поужинал под «Санта-Барбару», после десяти вышел на улицу, осмотрел все двери снаружи, замки оказались в порядке, а на окнах первого этажа у них решетки, так на них нечего смотреть. Потом в одиннадцать завхоз посмотрел «Вести» и лег спать, и спал до полвосьмого утра и никакого шума ночью не слышал.

Вызвали Аллу Константиновну, как последнего человека, не считая тети Поли, который видел директрису живой. Опер задал ей кучу вопросов: а не была ли потерпевшая в тот вечер чем-то расстроена, не ждала ли кого-нибудь, когда осталась вечером одна, и множество других. Алла на все вопросы честно отвечала «нет».

Приехала специальная машина, директрису увезли. Потом собрались уходить и милиционеры, эксперт забрал с собой и нож, и розу, и осколки графина. Кабинет директора велели закрыть и ничего там не трогать, маленький директрисин сейф опечатали. Распростившись с милицией, Алла заглянула в раздевалку в тети-Полин закуток. Тетя Поля с завхозом Иваном Семеновичем пили чай. На тарелке лежали пирожки с капустой и печенье.

– Садитесь с нами, Алла Константиновна.

– Ох, не знаю, мутит что-то, кусок в горло не лезет. И как вы все так спокойно воспринимаете?

– Что ж теперь, не пить, не есть? Организм свое требует, и к тому же, – тетя Поля понизила голос, – скажи честно: неужели ты так сильно расстроилась?

Алла прислушалась к себе и с некоторым стыдом поняла, что тетя Поля права.

Сотрудник Отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями городского УВД Сергей Гусев пришел домой под вечер. Поднимаясь по лестнице – лифт не работал, – он вспомнил, что дома у него теперь никого, а он забыл купить хлеба и с остальными продуктами у него напряженка, так что поужинать нечем. Он посмотрел на часы: вполне приличное время, пол-одиннадцатого, – и позвонил в соседнюю квартиру.

– Кто там? – раздался женский голос.

– Это я, тетя Надя, Сергей.

Дверь открылась сразу же.

– Заходи, небось голодный…

– Да неудобно, теть Надя, Сан Саныча беспокоить, мне бы хлебца кусочек.

– Нет его пока, сегодня до одиннадцати у него лекции. Проходи, поешь хоть раз в день нормально.

Сергей шагнул в квартиру к соседке, с которой знаком уже лет пятнадцать, с тех пор как молодая женщина с девочкой въехала к ним в дом по обмену. Мать с тетей Надей подружилась сразу же, наверное, много общего у них оказалось: обе разведенные, остались с детьми. А он на тети-Надину дочку, эту кнопку с косичками, сначала и внимания не обратил, разница у них в шесть лет, а потом как-то встретил на лестнице пятилетнюю Алену с расквашенным носом, всю зареванную, стало жалко ее ужасно.

Малолетних Алениных обидчиков он поймал и научил уму-разуму и с тех пор стал Алену опекать. Алена ничего не имела против и очень этим пользовалась. Потом прошло время, он вырос, в армии служил и письма ему писали все втроем: мать, Алена и тетя Надя. Когда вернулся, учиться пошел, новые друзья появились, девушки, потом женился, и все закрутилось. Алена за это время потихоньку подросла и как-то сразу выскочила замуж, а он даже на свадьбе не был, в командировке несколько месяцев проболтался. Он тогда часто в командировки ездил, чтобы дома не видеть, как мать с женой ссорятся. Мать Нинку сразу невзлюбила. Сначала-то не показывала этого, старалась ладить с ней ради сына, а потом пошли у них раздоры. Нинка, конечно, виновата, лишний раз не промолчит. Мать ему как-то сказала: ты для нее, для Нинки, перевалочный пункт, пока она что-то получше не подыскала. Это она про то, что Нинка из провинции и за него вышла из-за прописки. Он тогда наорал на мать, до сих пор стыдно, а теперь, выходит, права была мать.

После того скандала мать как-то поскучнела, все молчала, а потом вдруг собралась отдыхать в деревню – к подруге, сказала, школьной. Поехала, да там и осталась, оказалось, что не подруга это, а старый друг ее, давно они не виделись, но встретились как-то случайно, и он совсем одинокий остался, живет в деревне. Только один раз потом мать приехала, вещи забрала, сообщила, что они там в сельсовете расписались. Уже несколько лет так живут, мать в тамошнюю школу устроилась математику преподавать, ее с руками оторвали – еще бы, заслуженная учительница! Теперь по утрам школьный автобус прямо возле их дома останавливается, и директор то дров привезет, то еще чего-нибудь. Очень мать там уважают, а пока она работает, муж по хозяйству управляется.