Текст книги "Красная роза печали"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Арсений Петрович продолжал свой горячечный монолог:

– Немолодые крашеные тетки! Удивительная, жизнеспособная порода, выведенная естественным отбором позднего социализма! Сильные, ловкие, пронырливые хищники прилавков, флибустьеры ларьков, аборигены поликлиник – хотя все они на самом деле налиты здоровьем, уж вы мне поверьте, я-то специалист, – но иметь и лелеять две-три «культурные» болезни считается у них профессиональной доблестью. Они всегда знают, где дешевле сахар и свежая сметана и за кем замужем паспортистка из РЖУ… Они, эти немолодые тетки, сильны не столько своим количеством, сколько какой-то гиеньей солидарностью. И они так хорошо осознают свою силу! Других людей они просто не замечают, просто сметают их со своего пути… Сколько раз бывало, встанешь в каком-нибудь учреждении в очередь за такой теткой, а тут еще одна такая же подойдет и спрашивает у той, что стоит передо мной:

– Я извиняюсь, дама, вы крайняя будете? – и та ей отвечает утвердительно, а меня как будто и нет.

И самое удивительное, что она так и умудряется встать за той, первой, словно меня действительно не существует!

«Все ясно, – сообразила Надежда, – у него просто комплекс маленького мужчины. Тоже мне, Наполеон нашелся!»

– А как-то я ехал в электричке… – продолжал Арсений Петрович, брызгая слюной.

– Ближе к делу, – холодно перебила его Надежда, которой все это начинало уже надоедать, – вы хотели изложить теорию, так излагайте, не разменивайтесь на мелочи.

– Да, я немного отвлекся. Простите, опомнился Арсений Петрович. – Итак, я пришел к выводу, что такие женщины очень мешают жить всем остальным людям. Шли годы, я заметил, как мои гиены начали видоизменяться. Во-первых, они помолодели. Теперь возраст их исчислял я примерно от пятидесяти до пятидесяти пяти.

– Чем вы это объясняете? – заинтересовалась Надежда.

– Общество изменилось. Исчез социализм, какие-то вещи упростились, например, больше не нужно рыскать по магазинам и ларькам в поисках дефицита, а ведь это мои гиены в свое время умели делать лучше всего. Итак, они помолодели, стали не такими однотипными, теперь с первого взгляда их не узнать. Но главное осталось: их сущность. Неважно, где и кем гиена работает, а она теперь обязательно работает, дома сидеть она не может, потому что, за редким исключением, у нее нет мужа, который бы ее содержал, – редкий мужчина выдержит жизнь с гиеной, думаю, это вам доказывать не надо.

«Точно, – подумала Надежда, – из тех четверых мужа имела только Сталина, да и тот не выдержал, сбежал куда подальше».

– Так вот, главное для гиены теперь – это власть, власть над людьми. Она обожает подчинять себе людей, унижать их, чтобы все перед ней трепетали, чтобы боялись, а сделать ей ничего не могли, то есть у нее полная безнаказанность! Поэтому гиена старается выбирать такие места работы, чтобы над ней самой не было непосредственного начальства. Наиболее подходит ей быть директором школы или небольшого магазина. Казалось бы, какая уж карьера – директор простой школы! В масштабе всей страны – это ничто! Но у себя в школе она, гиена-директор, – царь и бог. Учителя у нее по струнке ходят, чуть что не так – уволит с такой характеристикой, что никуда не возьмут. А еще лучше не уволит, а станет держать и мучить, так ей больше нравится. Причем именно она предпочитает работать в простой школе, потому что если гимназия какая-нибудь для избранных, то там родители школу содержат и сам директор у них по струнке ходит. А если школа известная, математическая, например, то там учителя – люди умные, толковые, себя уважают, их тоже ценят и всюду возьмут. Поэтому нашей гиене в такой школе делать нечего, потому что, как я уже говорил, нет у нее ни ума, ни способностей, а есть только неуемная жажда власти.

– Однако… – задумалась Надежда.

Она вспомнила, что ее дочке Алене пришлось в свое время из-за переездов сменить три школы. В первой школе директриса была толстая краснорожая баба с визгливым голосом. Во второй – похудее, побледнее и в очках. Третью директрису родители и дети видели воочию только два раза в году – первого сентября она приветствовала первоклассников и в июне произносила торжественную речь на выпускном вечере. И хоть внешность у всех троих разная, все директрисы удивительно походили друг на друга – только теперь Надежда поняла, почему – они все были гиены.

– Но ведь попадаются же исключения, – неуверенно произнесла она.

– Исключения только подтверждают правила, – отмахнулся доктор Трегубович, – и не перебивайте меня!

– Слова не скажи! – проворчала Надежда.

– Далее, гиене без образования неплохо устроиться на какую-нибудь мелкую административную должность – в собесе либо же в пенсионном фонде, а то еще в паспортном столе в милиции – там все гиены, уж это точно, других не берут. Там у гиены хоть и не будет непосредственных подчиненных, но можно отвести душу на посетителях, а те, разумеется, не посмеют жаловаться начальству, хоть оно и сидит в соседнем кабинете. Во-первых, гиена-инспектор в отместку может потерять паспорт или задержать прописку, – в общем, нагадить, а во-вторых, в кабинете начальства сидит точно такая же гиена, так что жаловаться нет смысла. Если же гиена является научным работником или инженером, то она успешно создает ад в своей семье и в отдельно взятой лаборатории.

Надежда вспомнила про Сталину и не могла не согласиться с доктором Трегубовичем. Но ведь он маньяк, он не может говорить разумные вещи!

– А как вы объясните дворничиху Евдокию? – агрессивно начала она. – Какая же у нее власть над людьми?

– Вот именно! – радостно воскликнул Арсений Петрович. – Казалось бы, какую власть может иметь дворник? Но гиене все по плечу. Как я уже говорил, дело не в должности, главное – сущность. Есть возможность испортить жильцам жизнь, выследить призывника или запугать женщину милицией – она и довольна.

– Хм… Зачем вы мне это рассказываете? Ваша теория не может быть верной хотя бы потому, что вы вкладываете в нее много своих личных комплексов.

– Зачем я рассказываю? Чтобы объяснить, как я пришел к замыслу своего эксперимента. Я решил выбрать подопытную группу из пяти женщин подходящего возраста и психологического типа, устранить их… и убедиться, какую социальную пользу это принесет. В случае удачного завершения первой серии экспериментов я планирую поставить новую, более массовую серию. Поймите, Надежда Николаевна, я не люблю гиен-животных, да и никто их не любит. Но я допускаю, что в природе они нужны – санитары леса и все такое прочее. Но гиенам не место в человеческом обществе!

– Вы знаете, – неуверенно начала Надежда, – я всегда считала, что люди не меняются. То есть как родилась женщина стервой, так и будет ею до самой смерти. А вы утверждаете, что гиенами некоторые дамы становятся с возрастом…

– Нет-нет, вы не поняли! – заторопился доктор. – Естественно, они с самого начала рождаются гиенами. Но это не сразу становится заметно. Поэтому я и выбрал такой возраст – пятьдесят два года. Биологический жизненный цикл женщины к этому времени завершается, то есть она не способна к деторождению. Стало быть, она уже выполнила свое предназначение – родила детей, воспитала их, и, кстати, вовсе не обязательно, что ее дочери тоже станут гиенами, это спорно. И вместе с тем именно в этом возрасте гиены могут принести наибольшее зло, так как добиваются власти.

– Вернемся к вашему эксперименту, – устало произнесла Надежда, ей все это начинало сильно надоедать, хотелось домой, поговорить с нормальными людьми, а не с этим психом.

Раздражение Надежды усугублялось тем, что она чувствовала, в чем-то сумасшедший доктор прав. Но ведь такого не может быть!

– Насколько я понимаю, с первой серией у вас не все прошло гладко? Ведь одно убийство у вас, если можно так выразиться, вульгарно сперли?

– Да… – Трегубович замолчал резко, словно споткнулся. – Не скрою, это последнее убийство меня несколько… деморализовало… но только сначала. То есть я очень удивился, когда услышал про него по телевизору.

– Стало быть, эксперимент ваш не удался! – злорадно воскликнула Надежда.

– Отчего же, отчего же… – произнес Арсений Петрович загадочным тоном. – Конечно, какой-то жалкий дилетант вмешался в мою работу, нарушил чистоту эксперимента, но я свою серию тоже завершил. Поймите, Надежда Николаевна, я ведь ученый, мне не нужна скандальная известность, мне важнее подтвердить свою правоту, правоту своей теории.

– Как? Значит, еще одно убийство?

– Надежда Николаевна, – поморщился доктор, – я просил вас не употреблять таких слов. Мне больше нравится называть это серией экспериментов…

– А какое участие в вашей работе принимала та полная блондинка из справочного? Она полностью в курсе ваших дел? Вы излагали ей вашу теорию?

– Она… – в голосе Арсения Петровича появились странные нотки. – Она не совсем в курсе.

– Значит, она помогала вам просто так, по доброте душевной?

– Я вас умоляю, у гиен не бывает души, а тем более доброты!

– Так она тоже гиена? – воскликнула Надежда. – Как же вы ее уговорили вам помогать?

– Она очень хотела выйти за меня замуж, – усмехнулся доктор. – Не делайте такое лицо, – оскорбился он, заметив, как Надежда пренебрежительно оглядела всю его невысокую фигуру, – у меня трехкомнатная квартира в центре, на Мойке, окна на набережную. Живу я там со старухой матерью, ей восемьдесят восемь лет. Так что приданое у меня недурное, Раисе очень хотелось его получить. И хватит об этом, вопрос закрыт! – внезапно рассердился он.

До Надежды дошло, что он употребляет в отношении полной блондинки только прошедшее время, И она в ужасе воскликнула:

– Так она и есть пятая жертва?

– Не жертва, а участник эксперимента! – закричал Арсений Петрович. – Прошу не путать!

– А я, я тоже стану участником вашего эксперимента?! – заорала Надежда, потеряв всякую осторожность.

– Мне кажется, у вас есть еще несколько лет. Для моей работы вы еще не созрели.

– Я не гиена! – возмутилась Надежда. – Я не пытаюсь получить власть над людьми, у меня хороший характер и любящий муж. На работе тоже со всеми лажу, я не гиена!

– Возможно, – равнодушно согласился Арсений Петрович. – Но все равно придется вас устранить – вы слишком много узнали и можете помешать научному прогрессу, а это недопустимо.

– Под каким же названием войдет в историю науки ваша теория? – язвительно спросила Надежда.

– Не знаю, – смущенно замялся Арсений Петрович, – может быть, просто… теория Трегубовича… или возрастная метаморфоза Трегубовича.

Надежда почувствовала, что настал подходящий момент: доктор несколько расслабился, отвлекся, она тем временем узнала о нем достаточно много, он даже в порыве самолюбования назвал свое место жительства. Но не следует забывать, что перед ней – опасный маньяк, на счету его уже пять убийств. Теперь и ее жизнь в смертельной опасности, и необходимо что-то делать, причем именно сейчас.

Боковым зрением она давно уже приметила круглый белый табурет. Шагнув к нему, Надежда схватила табурет за ножку и замахнулась на Трегубовича. Однако с удивительной для его лет реакцией Арсений Петрович перехватил импровизированное орудие и вырвал его у Надежды из рук.

Поведя головой, словно ему тесен воротник, он раздраженно прикрикнул:

– Что же это вы… с виду вроде бы интеллигентная женщина, а пользуетесь такими хулиганскими приемами! Надо же, табуреткой меня хотела двинуть! Я очень разочарован!

– Я тоже… – ответила Надежда. – Я тоже разочарована. Вы с виду вполне приличный человек, говорят – хороший хирург, – а я всегда с уважением относилась к людям этой профессии, – а на деле оказались обычным убийцей!

– Опять вы употребляете такие слова! – заорал доктор. – Я не убийца, а ученый, проводящий важнейший научный эксперимент!

– Слышала уже! – огрызнулась Надежда.

Понизив голос, Трегубович продолжил:

– Я хотел обойтись с вами мягко, как с порядочной женщиной. Но теперь я вижу, вы этого не заслуживаете.

Он заломил руку Надежды за спину и потащил ее к тяжелому металлическому, похоже, бывшему зубоврачебному креслу. Закусив губы от боли, Надежда пыталась сопротивляться и даже укусить злодея в плечо, но безуспешно. Тогда она решила действовать более удобным оружием – насмешкой. Как можно язвительнее она проговорила, вернее, прохрипела:

– А где же ваша знаменитая роза? Или мне розы не положено? Ах, ну да, у меня ведь сегодня не день рождения! И вообще я на вас страшно обижена – ведь мне еще очень далеко до вашего любимого возраста! Прибавить женщине несколько лет – да это для нее похуже смерти!

Надежда несла чушь, а сама все больше и больше падала духом. Как видно, никто не придет ей на помощь, и жизнь ее закончится очень скоро с помощью этого ненормального.

– Заткнетесь вы когда-нибудь? – рявкнул Трегубович. – Вас, похоже, даже могила не исправит!

С этими словами он толкнул Надежду в кресло и широким пластырем примотал ее запястья к подлокотникам. Надежда, улучив момент, изо всех сил пнула его свободной ногой по щиколотке. Арсений Петрович тихо выругался, потер ушибленное место и примотал ноги Надежды к ножкам кресла.

– Ну вот, – удовлетворенно констатировала Надежда, – теперь вы не только кривошеий, но еще и хромой!

Трегубович злобно рявкнул:

– Если не заткнетесь, я вам еще и рот пластырем заклею!

– Только не это! – взмолилась Надежда, лишиться права голоса было для нее страшнее всего. – Я не стану вас оскорблять, но все же, где вы возьмете розу?

– Никакой розы! – заявил Трегубович. – Я уже говорил – вы не входите в программу моего эксперимента, вы идете по другой, если можно так выразиться, статье.

Надежда поежилась от его бухгалтерской терминологии.

– Ваша смерть, – деловито продолжал Трегубович, – не приведет к улучшению жизни ваших окружающих…

– Никогда в этом не сомневалась! – вставила Надежда.

– Я совершенно не желаю, чтобы вас ошибочно отнесли к участникам моего эксперимента – достаточно того, что в него включили директора магазина «Марат».

– А кстати, она ведь очень подходила вам по параметрам, – оживилась Надежда. – И возраст, и характер…

– Может быть, – сухо ответил доктор, – но свой эксперимент я желаю проводить сам. Этак еще и теорию отнимут!

– Да не беспокойтесь вы, никто на вашу теорию не покушается!

– Так что с вами придется организовать все так, чтобы создать видимость несчастного случая, – твердо продолжал доктор. – Самоубийство в данном случае вряд ли будет выглядеть естественно – трудно поверить, что женщина придет в больничный архив, чтобы свести счеты с жизнью. Только поэтому мне приходится возиться с вами и выслушивать ваши язвительные замечания… Но осталось уже недолго.

– Что же со мной произойдет? – вполголоса полюбопытствовала Надежда.

Она наконец поняла всю безнадежность своего положения. Осознать это раньше ей мешала абсолютная нереальность, даже какая-то гротескность ситуации. Но теперь ей стало страшно. Она сжала зубы и заставила себя успокоиться, насколько могла в своем положении. Главное: не терять над собой контроль. Возможно, от ее спокойного голоса этот ненормальный очнется. Или ему придет в голову еще что-нибудь, он отвлечется. Нужно потянуть время, вдруг появится шанс на спасение.

– Так что же вы собираетесь со мной сделать? Как я понимаю, падение из окна исключается – мы на первом этаже; если на меня рухнет что-то тяжелое, например стеллаж, – это не обязательно приведет к летальному исходу…

Трегубович, ничего не ответив, вытащил из ящика стола моток толстого двойного провода и принялся разматывать его, ища глазами розетку.

– Ах, значит, поражение электрическим током! – констатировала Надежда.

И хотя она изо всех сил старалась сохранить самообладание и не показывать страха, это удавалось ей все хуже и хуже: голос предательски дрожал, на лбу выступили бисеринки холодного пота. Она проговорила почти шепотом:

– Такая смерть тоже никому не покажется несчастным случаем. Что же, выходит, я сама себя опутала проводами, соорудила из этого дурацкого зубоврачебного кресла электрический стул?

Трегубович, занятый своими страшными приготовлениями, недовольно покосился на нее:

– Не принимайте меня за дурака. Все будет обставлено достаточно естественно. Вы случайно схватились за металлический неисправный корпус настольной лампы – вот этой самой, что стоит на столе, – вас ударило током, и вы, потеряв сознание, упали. Причем так неудачно, что вторая ваша рука оказалась прижатой к радиатору парового отопления. Ну, вы женщина образованная, понимаете, что произошло: одна рука – на заземлении, другая – под напряжением – летальный исход неизбежен.

Надежду передернуло от такой перспективы, ей показалось, что она уже чувствует скручивающую все тело судорогу высокого напряжения…

Доктор совершенно сошел с катушек, разумеется, никто не поверит в несчастный случай, его найдут, но ей-то, Надежде, какая будет разница, когда она останется валяться здесь обугленным трупом!

– Сознайтесь, – почти прошептала Надежда, – что вам доставляет удовольствие власть над чужой жизнью. Возможно, сначала вас и увлекла идея чистого эксперимента, но со временем вы стали убивать уже ради самого убийства!

Трегубович дернулся, как от удара.

– Это ложь! Вы ничего не поняли! Мне невероятно тяжело… убивать, – он произнес последнее слово с заметным усилием, с трудом преодолев внутреннее сопротивление, – мне тяжело убивать, но я иду на это ради большой идеи! Как вы можете так говорить? Ведь я – врач, хирург, я всю жизнь спасал человеческие жизни, я, как никто другой, понимаю, насколько жизнь хрупка и бесценна, поэтому для меня отнять жизнь – особенно тяжело, но я должен это сделать!

Он воткнул вилку в розетку и шагнул к Надежде с толстым двойным проводом в руке. Оголенные концы приближались неумолимо к запястьям Надежды. Она глубже вжалась в кресло и истошно заорала, переходя на визг.

Сергей притащился на работу часам к шести, когда Машенька, что сидела возле телефона, уже собиралась уходить.

– Тебя Гробокопатько спрашивал! – крикнула она Сергею на бегу.

– Так я и знал, – расстроился Сергей.

– А еще тебя Валентина целый день ищет, – злорадно сообщила Маша, – насчет Нового года интересуется.

– О, господи, хоть вообще на работу не приходи! – вздохнул Сергей.

– И дамы какие-то по телефону все время звонят.

– Кто звонил – Татьяна? – оживился Сергей.

– Не-а, никакая не Татьяна, а вовсе даже Надежда.

– Надежда? – опомнился Сергей. – А что сказала-то?

– Сказала, чтобы ты срочно проверил какого-то Трегубовича, вот у меня записано: доктор Арсений Петрович Трегубович.

– И все? – крикнул он, но Маши уже и след простыл.

Сергей вздохнул и поплелся к Валентине сдаваться, благо та еще не ушла. Стало быть, Надежда раскопала где-то фамилию хирурга, возможно, выяснила у родственников Сталины или у сотрудников. Но что это дает?

– Сережа, иди сюда! – Валентина сидела у компьютера.

– Так, Трегубович Арсений Павлович, год рождения 1937, – немолодой, как Надежда и предупреждала, – далее, место жительства… набережная Мойки… дом, квартира… телефон, место работы – больница святого Георгия, проживает совместно с матерью, жена… что такое? Жена, Немыщенко Валерия Федоровна, умерла в 1995 году!

Есть связь! Значит, всех, кто лежал в больнице Карла Маркса, оперировал он, а Римму Точилло – его жена! И он консультировал, то есть ходил туда, наблюдал, в общем, запомнил эту Точилло!

Сергей набрал номер Надежды. Там никто не ответил. Странно, семь часов скоро, так долго она на работе не задерживается. Он поколебался и позвонил по домашнему номеру доктора Трегубовича. Шамкающий старушечий голос ответил, что Арсений Петрович на работе.

– В больнице? – прокричал Сергей, потому что бабуля явно глуховата.

– В больнице, милый, в больнице.

– А он что – дежурит сегодня?

– Почему – дежурит? – удивилась старуха. – Он в архиве работает. А вы кто ему будете?

– Старый приятель, – проворчал Сергей и повесил трубку.

Ужасно не хотелось тащиться сейчас в больницу, но еще больше хотелось выяснить, наконец, какое отношение имеет доктор Трегубович к убитым женщинам. Кроме того, был шанс, что он с доктором может просто разминуться, то есть, когда Сергей подъедет к больнице, тот может уже уйти домой. Подумав, Сергей решил, что поскольку больница святого Георгия находится близко от его дома, поехать сейчас туда, а если доктора Трегубовича там уже нету, то на Мойку он сегодня ни за что не потащится.

В холле больницы пустынно и тихо. Врачи и медсестры ушли домой, а у тех, кто остался дежурить, столько работы, что им некогда гулять. Тихонько прошмыгивали в гардероб расстроенные родственники тяжелых больных – у таких постоянный пропуск.

Сергей огляделся и подошел к вахтерше, с которой болтала, очевидно, собираясь уже уходить, жизнерадостная старуха в пальто.

– Здравствуйте, бабушки, не подскажете мне, как в архив пройти?

– Зачем это тебе в архив, – неприязненно молвила вахтерша, – там закрыто уже давно. Да и посторонних не пускают.

– А я совсем даже не посторонний, – посуровел Сергей, – я из милиции. Вот читайте документы, да только очки надеть не забудьте.

– Я и без очков вижу, – строго сказала вахтерша и посмотрела на Сергея, сверяя фотографию. – Чего надо в архиве-то? Ведь закрыто там.

– А может, доктор Трегубович там задержался, а мне бы с ним побеседовать.

– Батюшки! – старуха в пальто хлопнула себя по лбу. – Вспомнила!

– Да что с тобой, Устиновна? – удивилась вахтерша.

– Вспомнила я. Как фамилия-то его! Трегубович, Арсений Петрович Трегубович! Точно он в архиве работает! А я женщине-то не сказала, к Олимпиаде Самсоновне ее посылала…

– Какая женщина? – насторожился Сергей. – Кто его спрашивал?

– Днем сегодня приходила женщина… такая… лет сорока пяти, вежливая, приятная, пальто такое… воротник – песец крашеный, черный…

«Какое же у Надежды пальто?» – лихорадочно вспоминал Сергей.

– Волосы вроде светлые, не то крашеные, – добросовестно вспоминала старуха.

– Можно я от вас позвоню? – обратился Сергей к вахтерше, уже набирая номер Надежды.

Ответил Сан Саныч, как всегда, вежливо, он только что пришел, а вот Надежды, судя по всему, с утра дома не было, и где она находится, он не имеет представления, так как утром она ему не говорила, что куда-то пойдет после работы, а, наоборот, собиралась прийти пораньше и обещала к ужину какое-то удивительное итальянское блюдо – не то ризотто, не то что-то в этом роде.

Сергею стало беспокойно, и он повернулся к старухам:

– Так как к архиву пройти?

– Пойдем, я тебя провожу, – позвала Устиновна, – тут через двор прямо выведу, а то ты в темноте заплутаешься.

Они подергали дверь архива – заперто. Сергей повернулся, чтобы обойти вокруг дома на всякий случай, как вдруг наблюдательная Устиновна его остановила:

– Слышь, дверь-то, похоже, только изнутри заперта. А он, когда уходит, еще снаружи закрывает, вот на этот замок, потому что документы все-таки, государственное учреждение. Ты постучи, там внутри кто-то должен быть.

– А зачем тогда заперся он? Нет, подожди-ка, бабушка.

Сергей обежал вокруг домика и в одном окне сквозь неплотно занавешенную штору заметил тоненькую полоску света. Еще ему послышался разговор, вернее мужской голос, но было такое впечатление, что мужчина с кем-то разговаривает.

– Все верно, бабушка, тут он, – Сергей постучал в дверь и прислушался.

Однако никто не делал попытки подойти к двери с той стороны. Сергей стукнул еще раз.

– Ну-ка, позовите его, бабушка!

– Арсений Петрович, тут вы? – нараспев крикнула Устиновна, а Сергей в это время обежал вокруг дома.

Так и есть – света за шторой больше нет, и голос не слышен. Какого черта он не отзывается? Что там прячет? Объяснения такому поступку могло быть самое что ни на есть простое: шустрый доктор Трегубович, презрев свой преклонный возраст, заперся по окончании рабочего дня с какой-нибудь сестричкой, ну, может, она любит пожилых, может, доктор напоминает ей папашу или дедушку… Конечно, можно гаркнуть, что милиция, и тогда, если в архиве заперлась парочка, то откроют как миленькие, никуда не денутся. А если все же дело нечисто… И куда все-таки подевалась Надежда Николаевна Лебедева?

Сергей раздумывал недолго.

– Вот что, бабушка, ты ничего не видела, – обратился он к старухе и достал отмычку.

Замок открылся почти сразу – барахло был замок в государственном учреждении. Сергей осторожно вошел внутрь и замахал старухе, чтобы стояла смирно, но она смело шагнула за ним, аккуратно прикрыв дверь. Они пошли по коридору, трогая все попадавшиеся двери. Все заперто, тогда Сергей наугад открыл отмычкой одну, самую последнюю. В маленькой комнатке темно. Сергей пошарил по стене и нашел выключатель. Нельзя сказать, чтобы в комнате стало светло, потому что загорелась лампочка в сорок ватт, но в ее тусклом свете Сергей увидел, что в углу, где сложены старые картонные папки, на этих папках что-то лежит, прикрытое больничной простыней.

– Стой, где стоишь! – крикнул он Устиновне и бросился в угол.

Из-под простыни высунулась женская рука. Сердце у Сергея екнуло.

«Убил, убил он Надежду! Неужели я опять опоздал?!»

Он рванул на себя простыню. Женщина лежала на спине, уставившись в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее торчал нож, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки неизвестно откуда взявшейся воды блестели на ней, как бриллианты.

В первую минуту Сергей ощутил подлую радость, потому что это не Надежда.

– Святые угодники! – ахнула неслышно подошедшая любопытная Устиновна. – Да это же наша Раиса! Из справочного!

– Телефон тут есть?

– Не знаю, должен быть…

– Вот что, бабушка, бегите в главный корпус, вызывайте оттуда милицию, вот телефон, скажите от капитана Гусева, это я. А потом врача зовите. А я тут пока…

Устиновна хотела что-то сказать, но Сергея уже не было. Услышав подобие женского крика, он выбежал в коридор.

Одна из дверей поддалась легко – Сергей просто дернул посильнее и выломал ее вместе с куском косяка, оказавшись в зале с архивными стеллажами. Теперь женский крик слышался более отчетливо. Сергей пролетел сквозь помещение архива и остановился перед последней дверью. Эта дверь оказалась крепче, чем первая, и устояла перед натиском. Женский визг за дверью переходил уже в ультразвук, тогда Сергей отступил назад и с разбегу ударил дверь ногой. Он сам удивился произведенному эффекту: дверь, на вид такая крепкая, рухнула, и Сергей влетел в маленькую полутемную комнату с криком: «Стоять! Милиция!»

Перед ним возникла сцена из фильма ужасов: в огромном старом зубоврачебном кресле сидела связанная по рукам и ногам Надежда Лебедева и истошно визжала. К ней подкрадывался невысокого роста немолодой противный мужичонка с проводом в руке. Услышав за спиной топот и крик вбежавшего Сергея, злоумышленник шарахнулся в сторону, оглянувшись, споткнулся о лежавший на полу белый больничный табурет и упал. Тут же послышался треск электрического разряда. Сергей, проследив за проводом, выдернул вилку из розетки и склонился над павшим злодеем. Конечно, окончательный диагноз должен поставить милицейский врач, но на первый взгляд неизвестный был мертв.

Сергей поднял на Надежду изумленный взгляд и растерянно спросил:

– Теть Надя, а что это вы тут делали?

– Ничего поумнее спросить не мог? – разозлилась Надежда. – Ты бы еще попозже пришел, тогда бы мой труп сейчас рассматривал. А что с ним случилось-то?

– Поражение электрическим током, – авторитетно ответил Сергей. – Схватился за оголенные концы проводов, когда упал. А это и есть доктор Трегубович?

– Собственной персоной. Он мне тут два часа рассказывал, как всех теток убивал. Оказывается, еще и пятая где-то есть.

– Тут она, за стенкой, – вздохнул Сергей.

– Такая блондинка, полная? – догадалась Надежда.

– Ну, тетя Надя, ты, как Шерлок Холмс, все заранее знаешь!

– Ну, давай, развязывай меня и вези домой. Я у вас теперь самый главный свидетель, вы должны с меня пылинки сдувать. Но если Саше проболтаешься, как все было, слова от меня не дождетесь!

Миссис Левински поставила стакан с ледяным дайкири на столик и поудобнее устроилась в шезлонге, приготовившись к долгому и скучному разговору. Ее соседка, рыхлая и белокожая супруга крупного виноторговца из Таганрога, выяснив, что миссис Левински не имеет никакого отношения к скандально известной Монике, утратила излишний блеск в глазах, но не обошла ее своим вниманием.

Здесь, на Сейшелах, русский язык можно услышать не так часто, как на Кипре или Канарах, поэтому на ближайшую неделю постоянный собеседник миссис Левински обеспечен. Виолетта передвинулась вслед за тенью – ее белая веснушчатая кожа очень боялась солнца, и даже роскошное парэо в ярких тропических цветах не вполне спасало ее от ожогов, – и продолжила монолог, который она искренне считала разговором:

– Поэтому, Нелечка, у меня ни одна прислуга не задерживается больше месяца! У вас в Израиле наверняка с этим проще – эмигранты держатся за работу и стараются изо всех сил, а у нас в России люди совершенно разучились работать!

Виолетта щелкнула пальцами, подзывая официанта. Тоненький темнокожий юноша подошел к их столику ленивой развинченной походкой, облапал бесстыжими маслянистыми глазами рыхлые Виолеттины телеса, принял заказ еще на одну клубничную «Маргариту» и удалился неторопливо. Мимо столика русских дам пробежала юная загорелая нимфа без лифчика и, тоненько взвизгнув, прыгнула в бассейн, обдав терракотовые плитки градом сверкающих брызг.

Виолетта проводила ее неодобрительным взглядом и продолжала:

– Вы не представляете, Нелечка, до чего они стали ленивы! И абсолютно ничего не умеют! Так трудно найти подходящую кандидатуру! И ведь нужно еще искать такую, чтобы мой благоверный не положил на нее глаз! Он у меня такой… – Виолетта округлила глаза и выдохнула трудное красивое слово: – Всеядный! Я так боюсь его увлечений! Вам-то, Нелечка, хорошо – вы вдова, и слава богу, у вас есть собственные средства, – ой, только не обижайтесь! – а мне нужно быть все время на страже своих интересов. Если он уйдет к другой, я просто не знаю, что я буду делать… Вот вы, Нелечка… Если бы ваш муж был жив и ушел к другой… Что бы вы сделали? Ах, простите меня, болтушку!

– Я и сделала, – спокойно ответила миссис Левински, – я ее убила.

– Как? – воскликнула Виолетта, округлив блекло-голубые глаза в наигранном ужасе.

– Ножом, – ответила миссис Левински, – ножом лазерной заточки.

– Ах-ха-ха! – залилась Виолетта истерическим смехом. – Ну вы меня просто уморили, Нелечка! У вас такое чувство юмора! Я с вами совершенно не буду скучать эти две недели!

Бассейн резал глаза нестерпимым бирюзовым блеском. Невдалеке тихо и ласково вздыхал океан. Миссис Левински прикрыла глаза, вполуха слушая болтовню соседки. Ей казалось, что вся прежняя жизнь ей приснилась – холод, болезнь, одиночество, отчаяние, толкнувшее ее на роковой шаг…