Текст книги "Обезьяны, обезьяны, обезьяны..."

Автор книги: Наталья Пожарицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Строительство гнезда не занимает много времени. Выберет обезьяна дерево покрепче, заберется неуклюже на ближайший надежный развилок и начинает подминать под себя все близрастущие ветки. Прижимает их ногами, уминает задом, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. В пять минут грубая платформа готова. А больше обезьяне ничего и не надо.

Стоит начать строить гнездо вожаку, и за дело тотчас принимаются остальные члены стада. Самка строит гнездо в расчете на себя и детеныша, если он у нее есть. Даже малышня, начиная с полуторагодовалого возраста, упражняется в гнездостроительстве.

Пока мать занимается устройством ночлега, такой малыш выберет по соседству деревце поменьше, заберется в развилок и начинает, подражая старшим, тянуть к себе ближние ветки. Тянет неловко, неумело, так, что иная ветка не выдержит – сломается. Не беда. Он тут же заткнет ее за развилок, прижмет ногой, и тянет следующую. Наломает, наломает веток, умнет их ногами и рад. Посидит такой работяга на своем сооружении, ногами поболтает, посмотрит по сторонам и – юрк в материнское гнездо, потому что гориллята до трехлетнего возраста спят с матерью.

Гнезда устраивают не только на деревьях. Если ночь застигнет животных в зарослях бамбука, несколько соединенных вместе вершин гибких и прочных бамбуковых стволов мигом превращаются в колыбель, уютно покачивающуюся под ветром.

Нередко гориллы ночуют и на земле. Из всех найденных Шаллером гнезд почти половина была устроена в траве. Правда, эти гнезда чисто символические. Чаще всего обезьяна просто окружает себя непрочным валиком из вырванных пучков травы. Сооружение гнезда занимает от тридцати секунд до пяти – семи минут.

Позы спящих горилл напоминают человеческие. Обезьяны любят спать на животе, иногда устраиваются на боку, подложив под голову кулак, иногда разлягутся на спине, широко раскинув мощные руки. Ночью они безмолвны. Лишь время от времени ночевку животных выдает бурчание в животе да какой-нибудь самец со сна гулко стукнет себя в грудь кулаком.

Утром с первыми лучами солнца одна за другой появляются над краем гнезд лохматые головы обезьян. Позевывая и почесываясь, гориллы начинают лениво обрывать растущие поблизости листья и сочные побеги. Новый день начался – за работу. А главная работа у них – кормежка.

Первый завтрак поблизости от места ночевки. Слегка утолив голод, обезьяны спускаются в долины, где больше сочной зелени. В пищу идет все: крапива, дикий сельдерей, ежевика, корни огуречника... Около тридцати видов растений – насчитал Шаллер – употребляют в пищу гориллы. Более половины рациона составляют молодые побеги бамбука.

Кормятся гориллы сидя. Рассядется этакий черный великан среди кустов и зарослей трав и тщательно выбирает все вокруг, что идет в пищу. То вытянет из земли плеть подмаренника, внимательно осмотрит его, губами или неловкими пальцами другой руки аккуратно удалит сухие листочки и стебельки, скрутит зелень в тугой сверток, засунет за щеку и тщательно, вдумчиво пережевывает. То решит полакомиться бодяком и засовывает его в рот прямо с колючками. То, надумав поразмяться, встанет, выдернет небрежно целое дерево. То, прихватив лиану, возвращается на насиженное место и сосредоточенно в течение нескольких минут обрывает лист за листом и отправляет их в рот.

Часа два кормятся обезьяны, набивая, словно коровы на пастбище, всевозможной зеленью огромное брюхо.

Зелень, которую в больших количествах съедают гориллы, очень сочная и постоянно влажная от дождя или обильной росы. Поэтому пить гориллам, наверное, никогда не хочется. По крайней мере, никто никогда не видел вольно живущих горилл на водопое.

Блаженно похрюкивая, сыто порыгивая, смачно почавкивая, стадо горилл пасется с утра часа два. Иногда обезьяны выходят из леса и предпринимают нашествия на близлежащие поля гороха и маиса, что отнюдь не способствует любви местного населения к ним. Иногда они забредают в банановые рощи, и это оканчивается для них трагически.

Гориллы, как показали исследования Шаллера, предпочитают растения с горьковато-терпким привкусом. И может поэтому их меньше всего интересуют гроздья сладких и спелых бананов. Они любят сердцевину ствола банановой пальмы. Чтобы добраться до нее, горилла выдергивает из земли дерево (мощной обезьяне это пара пустяков), обдирает кору... Дерево гибнет. Наносится непоправимый ущерб целой плантации... И, видя это, люди, одержимые яростью и желанием спасти свои угодья, безжалостно расправляются с гориллами. Убивают вожака, потом палками, чем попало колотят по головам самок, детенышей, подростков и малышей, которые порой и но пытаются сопротивляться, а только жалобно кричат, закрывают голову и глаза руками, защищаясь от избиения. Так было, по крайней мере, еще несколько лет назад.

В тех случаях, когда место кормежки лес, двухчасовой утренний завтрак сменяется отдыхом. Выбрав солнечную поляну, обезьяны блаженно разваливаются средь травы, дремлют или лениво занимаются туалетом. Потом опять кормежка, опять отдых, последнее пиршество перед сном и сон – там, где застанет ночь.

Стадо? Стая? Семья?

Десяток, а то и три десятка животных – обычная численность горилльих сообществ. Что собой представляют объединения этих животных, какие родственные узы связывают большинство членов сообщества – трудно установить. Особенно там, где речь идет о взрослых самцах и великовозрастных подростках.

Одно здесь ясно и непреложно: на каких бы основаниях ни объединялись животные, все они беспрекословно подчиняются вожаку – самому мощному, старому и опытному животному.

Шаллер ввел в приматологическую литературу два понятия, определяющих примерный возраст и «общественное» положение самца: «самец с черной спиной» и «самец с серебристой спиной».

Черноспинные красавцы – всегда младше по возрасту и занимают нижние ступеньки в стадной иерархии по сравнению с сереброспинными.

Сереброспинный – истинный хозяин стада. Он определяет место кормежки и маршрут переходов от одного пастбища к другому. Он, завидя опасность, устраивает мощную психическую атаку, стараясь запугать врага. Он в случае крайней опасности защищает стадо и «организует» его для обороны. Он разрешает конфликты среди самок, определяет время и место ночевки и вообще весь уклад горилльего стада на протяжении дня и всей жизни.

Вожак-горилла – вожак-покровитель. Он миролюбив в отношении других самцов, добр с самками, добродушен с подростками и нежен с малышней. Стадо платит ему за это любовью и послушанием. Вздумается вожаку утром после сна прогуляться в близлежащую долину, к примеру,– и все стадо дружно идет за ним. Захочется среди дня проследовать далее – гориллы выстраиваются тут же цепочкой и следуют за вожаком. Развалится он во время полуденной сиесты где-нибудь в тени – стадо собирается вокруг, и, глядишь, то парочка самок привалится к боку владыки, то на спине или коленях могучего покровителя начинают резвиться малыши-гориллята.

Если в стаде не один самец с серебристой спиной, а несколько, между ними устанавливается четкая иерархия. Власть одного над другим может выразиться в том, что старший по рангу потребует уступить дорогу, насиженное место или укрытие от дождя. Существование такой иерархии позволяет животным избегать лишних распрей и ссор. Распределяются на иерархической лестнице самцы в полной зависимости от возраста и темперамента. Вспыльчивым, легко затевающим ссору автоматически уступается ранг повыше. Быть может, потому, что никто не хочет лишний раз вступать с ним в конфликт.

У гориллих четкой иерархии нет. У них, так сказать, скользящий график. Самки с детенышами господствуют над теми, у которых детенышей нет, а среди мамаш ранг устанавливается в зависимости от возраста ребенка: чем меньше детеныш, тем более высокую ступеньку занимает самка среди своих соплеменниц. Детеныш подрастет, и она уступит высокую ступеньку следующей, той, у которой только что появился ребенок. Иногда, правда, в стаде одновременно появляется несколько новорожденных. И тогда в иерархии самок начинается неразбериха. Ну, а там, где нет четко установленного порядка, регулировать отношения трудно. Вот почему, если и случаются ссоры в горилльем стаде, то только среди самок.

Самое сложное положение в стаде у подростков. Лет с четырех-пяти кончается материнская опека. А до зрелости и, значит, до того времени, когда можно будет завоевать положение в иерархии самцов, еще года четыре. Вот и приходится им подчиняться и вожаку, и самцам с черной спиной, и всем самкам. Сложная ситуация. И тем не менее самые жизнерадостные члены горилльего стада – подростки и дети.

Дети

Новорожденные гориллята, как, впрочем, и все новорожденные, трогательны и беспомощны. Весят они килограмм-полтора. Они голы, беззубы и круглоголовы, и потому очень похожи в это время на человеческого ребенка. У них мутные глаза и бессмысленный взгляд, не держится голова, некоординированы движения и руки так слабы, что первое время малыши не в состоянии даже прицепиться к шерсти на материнской груди.

Проходит месяц, и детеныш уже умеет следить глазами за движениями сородичей. В возрасте двух месяцев он уже реагирует на знакомые физиономии соплеменников, умеет радоваться и «смеяться» в ответ на материнскую ласку и щекотанье. В два с половиной месяца он уже уверенно выполняет много сложных движений – тянется за ветками и побегами, пытается, оттянув материнскую губу, вытащить у нее жвачку, как и подобает ребенку, все тащит в рот и уже пытается есть то, что едят взрослые. И если до поры малыш большую часть времени проводил, вцепившись в шерсть на материнской груди, а потом – у нее на спине, то через некоторое время он неудержимо рвется обследовать мир. Мать не мешает ему, и часто сажает малыша на землю рядом с собой, внимательно наблюдая за его первыми, неуверенными попытками ползать, сидеть, подниматься на ноги.

В это время малыш, как и у многих других обезьян, становится предметом внимания остальных самок, особенно бездетных. Интересуются им и подростки. Каждый старается хотя бы притронуться к малышу, а мать нередко вознаграждает сородича за эти попытки увесистым шлепком. Исключение делается для вожака. Л он с детенышами нежен.

Месяцам к шести горилленок – озорное, забавное, игривое существо.

Он ни минуты не бывает спокоен. На руках у матери уже сидеть не хочет. Стоит ей спустить его на землю – снова просится на руки. Потом опять на землю. Здесь он возится около пней, взбирается на поваленные деревья, спрыгивает с них, съезжает «на пятой точке». Иногда площадкой для игр становятся плечи, спина или брюхо дремлющей на солнце подруги матери, иногда в игру вовлекается одногодок или детеныш постарше. Часто несколько детенышей разного возраста объединяются вместе в игре и тогда начинается погоня, борьба. И все это под бдительным присмотром мамаш, которые, чуть что, мгновенно приходят на помощь своим ребятишкам.

Месяцев до восьми малыш еще питается материнским молоком, хотя попутно осваивает пищу взрослых животных. Иногда и полуторагодовалые гориллята припадают к материнской груди, чтобы подкормиться. Лет до трех-четырех детеныш остается при матери и находится под ее защитой и опекой. Даже если у матери родится еще ребенок. И часто случается, что около самки, нянчащей новорожденного, держится трех-четырехгодовалый подросток. Самка ласкает его, защищает от нападок сородичей, и спят они все втроем зачастую в одном гнезде.

Искусство материнского поведения дается не всякой самке сразу, и не все целиком заложено в ее поведении от природы. Многому неопытная мать учится у обезьян более опытных, многому учится сама «методом проб и ошибок». Правда, ошибки матери стоят порою ребенку жизни.

Обзаведясь детенышем впервые, иная гориллиха даже не умеет толком покормить его. В других случаях неопытная и беспечная мать слишком рано начинает сажать малыша к себе на загривок. Обычно более или менее уверенно осваивают способ передвижения верхом на матери четырех-пятимесячные малыши. Но бывает, что легкомысленная мать забрасывает себе на спину и полуторамесячного малыша. Ручонки у него еще слабые, удержаться ему на спине бегущей обезьяны не так легко. Вот и случается, что во время переходов мать теряет детеныша. И ему, конечно, не выжить. В зоопарке неопытной матери помогают люди.

В июне 1965 года в зоопарке Сан-Диего в Америке ждали прибавления семейства у пары горилл Альберта и Вилы. Родилась малышка, которую в честь отца и матери назвали Альвилой. Рождение горилленка в неволе – событие. Сотрудники зоопарка волновались, тем более что повод для волнений был. Новоявленная мамаша Вила явно делала с ребенком что-то не то.

Поначалу все шло как будто нормально. Вила облизала малышку и завернула ее в солому. Потом начались странности. Вила то заворачивала малышку, то разворачивала, снова закатывала в солому и снова подставляла голенькое тельце прохладному воздуху. В течение часа после рождения она ни разу не попыталась приложить малышку К груди, хотя та явно искала ее. Мало того, Вила стала вдруг укладывать себе детеныша на шею и на спину. Слабый малыш, не умея еще цепляться за шерсть, соскальзывал на пол. И хоть пол был покрыт толстым слоем соломы, детенышу было больно – при каждом падении он жалобно вскрикивал. Вила нервничала, остро реагировала на каждый крик малыша, но ничего не предприняла для того, чтобы удержать его при себе, покормить, согреть. Что здесь скажешь? Опыта у нее не было, а перенять не у кого. Кончилось тем, что у Вилы отобрали детеныша и выходили его сотрудники зоопарка.

А вот горилла, по имени Ахилла, в Базельском зоопарке в Швейцарии оказалась очень нежной и заботливой матерью. В неволе она родила и вырастила четырех крепких и здоровых гориллят.

Может случиться, что у черной мамаши-гориллихи рождается абсолютно белый детеныш-альбинос. В этом ученые окончательно убедились благодаря такому случаю.

В Рио Муни в октябре 1966 года близ реки дель Кампо в банановой роще сборщик налогов туземец Бенито Манье подобрал около убитой самки гориллы двухлетнего малыша-горилленка. Мать была горилла как горилла – обычного цвета. А детеныш – белоснежный и голубоглазый. Как и все альбиносы, он страдал светобоязнью, болезненно щурился на ярком свету, прикрывая глаза рукой, и, судя по всему, плохо видел. Малыша доставили в Икунде, в Центр по изучению адаптации животных, и нарекли Нфуму. В переводе с языка одного из местных племен Нфуму – значит «белый».

Работники Центра и прежде встречались со случаями неполного альбинизма у горилл. Однажды среди животных, доставленных к ним, был подросток с белыми пятнами на руках и ногах. Со временем эти пятна исчезли, и горилла приобрела нормальный цвет шерсти и кожи. Но целиком белоснежного горилленка они еще не видали. Был запрошен Йерксовский приматологический центр в США. Его директор известный специалист по обезьянам Осман Хилл письменно подтвердил, что в литературе еще никогда но было описано ни одного случая полного альбинизма у горилл. Никто никогда не слышал о существовании белых горилл и от туземцев. А уж они-то знают об этих лесных великанах несметное число рассказов и легенд. Но вот что интересно. У одного африканского племени есть легенда об их покровителе – белом шимпанзе по имени Нфуму.

Первое время горилленок-альбинос жил в доме Бенито Манье. Потом его приручением занялся натуралист Джорд Сабатер. Нфуму быстро привык к нему. Обычно такого же возраста гориллята переставали бояться людей лишь после двухмесячного общения с ними. Нфуму позволил себя погладить на шестнадцатый день, а вскоре уже охотно выходил из клетки при виде лакомств. Он полюбил молоко и печенье и даже отдавал им предпочтенье перед бананами и сахарным тростником. Через месяц, когда Нфуму стал совсем ручным, его отправили в зоопарк в Барселону. Ученые, наблюдавшие горилленка-альбиноса считают, что особенности его характера тесно связаны с цветом шерсти. Видно, Нфуму из-за его необычного вида в родном стаде всегда обижали, и потому он стал особенно чувствительным к ласке, заботе, которые ему обеспечили люди. Возможно, имело значение также и то, что он плохо видел.

Вскоре Нфуму стал звездой Барселонского зоопарка. Толпы людей шли сюда, чтобы увидеть необычное существо. О нем много писали, называя в рассказах то Снежок, то Снежинка, помещая серии фотографий с самыми восторженными комментариями.

«Воздушный гимнаст и акробат, звезда Барселонского зоопарка выполняет опасный номер! Жадный до аплодисментов, белоснежный дьяволенок бьет себя в грудь и хлопает в ладоши! Единственный в мире белый горилла завоевал сердца тысяч людей своими забавными выходками!»

Но это все – дань сенсации. В зоопарке ведется серьезное исследование биологии, поведения, умственных способностей Нфуму. Потому что каждое наблюдение, даже над животным в условиях неволи,– это маленький штрих, дающий нам возможность полнее нарисовать картину поведения удивительных животных – горилл.

Эти мысли вдохновляли меня, когда я занялась наблюдением сухумских гориллят.

Когда горилла сердится

В первую очередь меня интересовали их эмоции.

Вскоре после знакомства, я пришла на балкон, где помещались обезьяны, устроилась поудобнее и приготовилась наблюдать.

– Бола!

Внизу под балконом женщина в белом халате машет горилленку рукой. Видно, она хорошо знакома обитателям дома. Шимпанзе на соседнем балконе буквально из себя выходят от радости.

«Ух! Ух! У-угу, у-у-гу, ууууу-гу!»

Они носятся по клетке, прыгают, топают ногами, потрясают прутья решетки, а потом, словно матросы по вантам, быстро взбираются по прутьям на самый верх клетки и, вытягивая губы граммофонной трубой, вопят о своем восторге на весь питомник. А Бола?

Он тоже рад. Но как сдержан! Куда шимпанзе-холерикам до его умения проявлять радость с таким достоинством. Он просто ходит взад-вперед вдоль балконной решетки, тяжело ступая на всю подошву и крепко опираясь на согнутые пальцы рук. Четыре тяжелых размеренных шага в одну сторону, четыре – в другую. Вот и все проявление чувств. И только в глазах его, мягких, темно-карих, совершенно отчетливая радость от встречи. А потом – ребенок ведь еще! – припав на локти и смешно оттопырив зад, быстро просовывает лоснящуюся физиономию под нижнюю перекладину решетки, растягивая губы в сдержанной радости. Сдержанность в эмоциях – это, пожалуй, то, что больше всего поразило меня в гориллах. В самых волнующих ситуациях горилла никогда не «хлопочет лицом» и не делает лишних движений. Все эмоции – от бурной радости до раздражения и досады – отражаются прежде всего в глазах, во взгляде. Исключение составляет лишь ярость. Здесь к выразительному взгляду, посылающему громы и молнии, добавляются резкие движения, гулкие удары руками в грудь и ужасающий рев. Мне такого видеть не довелось. Но благодаря наблюдениям Шаллера, ученые располагают полным описанием программы действий разъяренного самца гориллы.

Приходя в ярость, вожак медленно закидывает голову и начинает сквозь сжатые губы отрывисто, глухо и грозно ухать. Сначала медленно и негромко, потом все быстрее, быстрее, быстрее – так, что в конце концов отдельные звуки сливаются в один сплошной рев. Достигнув в этом реве какого-то ему только ведомого предела, горилла вдруг на мгновение замолкает, срывает первый попавшийся под руку листок и кладет его между губ.

Уханье и листок на губах – прелюдия к более энергичным и даже неистовым действиям. Самки, детеныши, все члены стада прекрасно знают, что после этого вожак впадает в неистовство, и потому поспешно занимают позиции на безопасном для них расстоянии.

С листком на губах, возбужденный собственным уханьем, самец поднимается во весь рост на своих мощных кривых ногах, резким движением вырывает и подбрасывает вверх подвернувшийся под руку пучок травы или куст и, выпятив голую грудь, выбивает на ней согнутыми пальцами рук гулкую барабанную дробь. Потом он стремительно бросается вперед, ничего не видя, ничего не соображая, ослепленный яростью, взвинченный собственными же действиями. И не приведи никому в этот момент оказаться на его пути – сомнет, отшвырнет в сторону, может убить. А если никто не подвернется, всю ярость вложит рассвирепевший горилла в мощные удары о землю. Несколько таких ударов – и вдруг все кончается. Горилла усаживается как ни в чем не бывало и спокойно оглядывает свое перепуганное семейство. Гроза миновала, и все они сначала осторожно, потом посмелее приближаются к предводителю, а через десяток минут стадо мирно пасется, словно ничего и не было.

Именно это состояние, а вернее, даже первую его часть – уханье, переходящее в рев, душераздирающий крик, удары руками о грудь и стремительную пробежку в направлении мнимого или истинного врага,– и видели большинство натуралистов, давших нам первые описания горилл и поведавшие об их неуемной свирепости. Разумеется, когда такое представление разыгрывается в нескольких метрах от тебя, не так просто хладнокровно наблюдать, чем оно кончится. Инстинкт самосохранения заставлял человека спускать курок раньше, чем горилла доходил в своей программе действий до внезапного успокоения. И потому никто, кроме Шаллера, не поведал нам об этой необычной концовке проявления горилльей свирепости.

...Должно быть, где-то подсознательно я все же провела знак равенства между гориллой и шимпанзе. И потому также подсознательно ожидала бурного проявления любопытства и восторга, когда, словно купец на ярмарке, вывернула перед горилленком короб с разноцветными кубиками и игрушками. Только тот, кто наблюдал шимпанзе, может представить, какие бурные эмоции я собиралась увидеть.

Ни один уважающий себя шимпанзе не останется равнодушным ни к одному новому предмету. Особенно если предмет этот ярок, или блестящ, или, на худой конец, имеет необычную форму.

Шимпанзе вцепится в него руками и ногами. Попробует на прочность. На вкус. На запах. Попытается для чего-нибудь приспособить новый предмет. И при этом на лице шимпанзе отразится масса чувств – от удивления и настороженного внимания до бурного восторга,– если вещь придется по вкусу. И уж по крайней мере с полдюжины разнообразных звуков будут сопровождать все эти манипуляции. Вот такой примерно реакции я ожидала и от горилленка, когда вывернула перед его глазами содержимое короба. Он посмотрел на все это, по-моему, только из чувства вежливости (да простится мне невольный антропоморфизм) . Потом очень спокойно и очень внимательно посмотрел на меня умными карими глазами, да так, что мне захотелось извиниться перед ним за беспокойство, и, не вымолвив ни звука, ушел на зимнюю половину.

Молчаливость по сравнению с другими обезьянами, как и сдержанность, также характерная черта горилл. Хотя в арсенале звукового «языка» горилл около двух десятков сигналов, издают их обезьяны лишь в самых острых жизненных ситуациях: ревут при виде опасности или угрожая врагу, визжат при ссорах, самцы барабанят себя в грудь руками, пытаясь запугать преследователя... Из всего этого арсенала горилльих звуков мне удалось услышать только два.

Дверь, соединявшая балкон с прихожей зимнего жилья гориллят, запирали на щетку. Надо полагать – не случайно. Горилла есть горилла. И при необходимости с балкона можно было быстро ретироваться, легко выдернув щетку из ручки двери и употребив ее заодно «по назначению». Для Болы щетка явно была притягательна. И даже не столько щетка, сколько дверь, которую она запирала.

Стараясь не раздражать горилленка пристальным вниманием (у горилл так же, как и у многих других животных, пристальный взгляд – выражение угрозы), я перелистывала записи и не заметила, как Бола оказался у двери. Поднявшись на ноги, он энергично раскачивал руками щетку, плотно засевшую в дверной ручке.

– Бола! Нельзя!

Он оглянулся. Серьезно и внимательно посмотрел мне в глаза и вернулся к прерванному занятию.

– Ты что, не понимаешь русский язык?

Я оказалась рядом и плечом попыталась оттереть его от двери. Несколько секунд мы боролись за щетку. Потом Бола отступил. Стоя на ногах, он сделал враскачку несколько тяжелых шагов, вздыбился, угрожающе глянул на меня злыми глазами, утробно заворчал и, неловко вскинув длинную руку, с размаху шлепнул себя по груди.

Не знаю, врожденный или приобретенный это у горилл способ угрозы – колотить себя в грудь руками, но у малыша Болы этот прием явно был неотработан. Давать горилленку повод отрабатывать его не имело смысла. – Ты на кого ворчишь!

Я обхватила малыша за плечи и щекотнула его под мышкой. Бола смешливо блеснул глазами, хрюкнул – надо полагать, это был смех – и повалился на пол, отбрыкиваясь от меня руками и ногами.

Если, благодаря исследованиям Шаллера, мы теперь неплохо знаем жизнь горилл на воле, то о сложных формах их поведения и об их умственных способностях известно очень немного. А между тем есть основания полагать, что нас тут еще ждут открытия.

Несколько лет назад в печати промелькнуло сообщение о четырехлетней горилле Коко, которую некая Нэнни Петерсон взялась учить «разговаривать» на языке для глухонемых. Ученица оказалась способной – за три года она освоила 170 жестов, означающих различные предметы и действия.

«Горилле доставляет явное удовольствие игра в слова,– писал автор заметки,– и, как утверждает Пэнни, Коко не лишена чувства юмора». Не исключено, что горилла может оказаться по этой части серьезным конкурентом шимпанзе, которого принято считать более развитым в интеллектуальном отношении.

О шимпанзе, о том, что нам сейчас известно о них,– следующая глава.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мои друзья – шимпанзе

– Село Павлово. Конечная.– Кондуктор – пожилая женщина в светлом платочке – хозяйкой прошлась по салону автобуса.– Приехали, девушка. Институт там,– она махнула рукой в сторону острокрыших коттеджей в парке через дорогу.

Так вот они, знаменитые Колтуши. Здесь в 30-х годах Иван Петрович Павлов вел свои замечательные опыты по исследованию высшей нервной деятельности, здесь он и его сотрудники изучали поведение человекообразных обезьян. Наверное, на том вот пруду, что поблескивает справа в зарослях, были поставлены известные теперь на весь мир опыты на плоту с Рафаэлем. Прямо не верится. Не верится, что я вдруг оказалась здесь, что у меня есть разрешение поработать с шимпанзе в лаборатории Л. А. Фирсова, что впереди – два месяца увлекательных наблюдений и на следующий год можно будет приехать опять... А все – маг и чародей Михаил Федорович Нестурх.

Милый Михаил Федорович! Скольким из нас, студентам и студенточкам (как он любил говорить), дал он путевку в жизнь. Когда в 1975 году в Музее антропологии МГУ торжественно отмечалось его восьмидесятилетие, вереницы учеников всех возрастов и поколений шли к нему, несли охапки цветов, слова любви и благодарности за те уроки трудолюбия, честного отношения к делу, внимания и доброты к людям, которые всем нам давал наш учитель.

На третьем курсе, когда выбирали темы курсовых работ, я робко заикнулась о том, что хотела бы изучать поведение обезьян.

– Это к Михаилу Федоровичу,– хором сказали на кафедре.– Он король приматов.

В старом университетском здании на Моховой, в комнатке справа от входа в Музей антропологии, размещалась лаборатория антропогенеза. Комната была разделена надвое высокими старинными шкафами. В них хранились коллекции черепов, муляжи находок австралопитеков, питекантропов, неандертальцев – раздаточный материал к занятиям о происхождении человека. Справа от шкафа – рабочий кабинет Михаила Федоровича. Посетителя он усаживал на стул, уютно задвинутый между письменным столом и шкафами.

– Деточка! Ну, что вам сказать?

Михаил Федорович прикрыл глаза и покачал головой. Он всегда делал так перед тем, как сказать что-то важное.

– Поведение обезьян дает нам неоценимый материал для понимания вопроса о происхождении человека. Есть очень хорошая тема – изучение стадных взаимоотношений у высших и низших обезьян. В том числе – врожденных средств общения.

В те годы, между прочим, об этологии в нашей науке еще не говорилось.

Михаил Федорович вынул из бокового кармана пиджака свою знаменитую записную книжечку. В ней были адреса и телефоны всех и вся. Густо исписанная его неровным, дрожащим почерком, она уже не вмещала всей информации. И между листками ее были вложены маленькие квадратики бумаги с дополнительными адресами и телефонами, выписками из книг, библиографией с пометками: «Для Саши З.», «Для Леночки», «Для Наташи», «Для Татьяны Дм.».

– Я думаю, вам надо почитать литературу. Еще раз Дарвина, как следует. Особенно «Выражение эмоций у человека и животных». Энгельса. Специальные статьи. Думаю, что вам интересно побывать на зоопсихологических средах у Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс. Надо будет съездить в Сухуми, поехать в Ленинград. Там в Институте физиологии – в Колтушах – очень интересные работы ведет молодой ученый Леонид Александрович Фирсов. Я позвоню ему.

И вот теперь я здесь, в Колтушах, стою на лиственничной аллее и подобно витязю на распутье гадаю, куда идти. Прикидываю, какой из виднеющихся вдали коттеджей – антропоидник. Долго гадать не пришлось. Со стороны одного из них послышалось характерное уханье шимпанзе. Ага! Вы-то мне и нужны.

...В большой комнате тишина. Чисто. Светло. Пустынно. Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности. Из зарешеченного пространства вольеры за мной следят две пары глаз. Обезьяны. Устроились под самым потолком на полке и разглядывают меня. Одна полулежит, подперши голову рукой, и жует травинку. Вторая – вылитый «Мыслитель» Родена. Оперлась подбородком на кулак, в глазах мудрость и вековая печаль. На минуту возникает ощущение, что перед тобой человек. Умный. Усталый.

– Ну, что, дружище,– спрашиваю,– как дела? И подхожу поближе.

Потом помню свой отчаянный рывок в сторону и треск рвущейся материи. В секунду «дружище» оказался внизу, сунул сквозь решетку длиннющую руку и с силой рванул меня за халат к себе. Что ж, у каждого своя манера знакомиться.

– Главное – не бояться. Обезьяны чувствуют, когда их боятся, и становятся агрессивными,– учил меня хозяин лаборатории и «бог» колтушинских обезьян Леонид Александрович Фирсов.– Ведите себя спокойно, уверенно, дружелюбно. А еще лучше – поработайте первое время как служительница. Будете кормить обезьян, купать их, убирать в вольере – они быстрее привыкнут.

На том и порешили.

У наших обезьян строгий режим. Встают они сами – с рассветом. В 8.30 – завтрак, после завтрака – опыты; в 12 часов – обед, в 5 часов вечера – ужин, потом – сон.

Завтрак, обед и ужин мои новые подопечные встречали с энтузиазмом. Заслышав стук чашек и мисок в подсобном помещении, они начинали носиться по вольере, радостно ухать, взбирались на трапецию под потолком, качнувшись несколько раз, перелетали на зарешеченную стенку, примыкающую к подсобке, и, ловко пропустив между пальцами рук прутья решетки, соскальзывали на пол, занимая исходную позицию за столом. У них были «восхитительные» манеры, не чуждые влияния цивилизации. Кашу они ели из мисок – ложками или руками. Молоко пили из чашек. Правда, пенку любили вылавливать пальцами. Если молоко или каша были горячие, знали, как остудить,– дули на них, смешно оттопыривая губы. Но когда к столу подавали фрукты – бананы или апельсины,– благородные манеры вмиг забывались. Зажав в крючковатых пальцах ног лакомый плод, обезьяны зубами и руками вскрывали его и, добравшись до сладкой мякоти, чавкали, постанывали и покряхтывали от удовольствия.