Текст книги "Обезьяны, обезьяны, обезьяны..."

Автор книги: Наталья Пожарицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Судя по всему, в нем встретились три семейства. Во главе одного стоял самец, которому дали имя Джон Буль, вторым управлял Лики, третьим Голиаф. Исходя из каких-то только им ведомых принципов, все обезьяны сразу же вручили пальму первенства старому и многоопытному Джону Булю, вторым после него стал – Голиаф, третьим – Лики. И под их коллективным руководством в «Банановом клубе» воцарились мир и согласие. Так продолжалось до тех пор, пока Майк не устроил «дворцовый переворот». Майку в «Банановом клубе» отпускали затрещины даже самки. Оттого он был нервен и пуглив. И вдруг все переменилось. Единственный, кого стали бояться, кому подчинились все, стал Майк. Достиг он этого с помощью... пустых железных бидонов. Майк стащил их в лагере и стал устраивать такие концерты, колотя их друг об друга и вопя на всю округу, что насмерть запугал всех своих сородичей. Бидоны у него в конце концов отобрали. Но дело было сделано: все члены «Бананового клуба» признали превосходство Великого Майка. Ибо главное, что требуется от вожака – сила, свирепость или по крайней мере уменье любым способом продемонстрировать свое превосходство над соплеменниками.

Среди самок пальма первенства принадлежала Фло. Несмотря на непривлекательную внешность – в драке ей как-то оторвали ухо, а из носа выдрали порядочный клок,– она пользовалась популярностью среди самцов. Возможно, популярности этой способствовало то, что у Фло было много детей, ибо в стаде при прочих равных условиях самки с детенышами занимают привилегированное положение. У бездетной самки более сильные сородичи могут при случае отобрать корм, могут выгнать из гнезда, наподдав при этом как следует. Но стоит у нее родиться детенышу, как она автоматически занимает особое положение.

Ребятишки в стаде – уж точно вне всякой иерархии. Их все любят. Все защищают. Если мать гибнет, заботу о сироте берет кто-нибудь из старших.

По данным Гудолл, обезьяны даже способны поделиться с малышом пищей, игрушками. Малыши быстро усваивают свое положение баловня.

Среди обезьян, вывезенных Л. А. Фирсовым в 1973 году на остров, таким баловнем была полуторагодовалая малышка Чита. Свою власть над сородичами она знала отлично. Увидит у старшей обезьяны сласти, например, и тут же начинает вымогать. Для начала покорно протянет ладошку. Не поможет – хныкает, бьет себя по лицу руками. И уж как крайнее средство – визжа, валится навзничь на землю. Что с ней поделаешь? И старшая великодушно уступает. Точно таким же манером Чита добивалась от соплеменников покровительства, когда ей хотелось, например, подлезть к кому-нибудь под теплый бочок. Старшие не только снисходительно относились к капризам малышки. Л. А. Фирсов пишет, что ему не раз приходилось наблюдать, как в особо опасных ситуациях покровитель в буквальном смысле слова прикрывал малыша своим телом. Когда же у малыша есть мать, она для него самая главная защитница. Особенно на первых порах.

Новорожденные шимпанзята, как и гориллята, беспомощны. Они зрячие. Но зубов у них нет. Даже сосать они начинают лишь через 48 часов после рождения. И единственное, на что шимпанзенок способен почти сразу же,– крепко вцепиться руками и ногами в мать, да так, что никакой силой не разжать до поры до времени его кулачонки. С таким «клещиком» на груди мать-шимпанзе может принимать любые позы, лазать и прыгать как угодно, не боясь потерять детеныша. Тем не менее, передвигаясь, шимпанзиха все время придерживает его рукой. Мало ли что может случиться.

В первое время матери не дает покоя кожица ребенка. Она губами, пальцами, зубами выковыривает каждую соринку, выцарапывает каждый прыщик на теле. Вычищает ребенку нос и глаза и, конечно же, беспокоится о том, чтобы ребенок не потерял грудь.

Несколько недель ребенок висит на материнской груди. Потом он начинает осваивать кое-какие движения. На третьей неделе, лежа на животе, он уже может поднимать голову. В два месяца ползает. В три умеет сидеть. В эти три месяца кончается его затворничество. Шимпанзенок покидает уютное место на материнской груди и перебирается к ней на спину. Теперь он путешествует по лесу верхом. Хотя и по-прежнему чуть что – быстро перебирается на грудь матери.

Осваивать все новые движения детенышу помогает мать. Она кладет его на живот и поддерживает еще слабую головку. Помогает ему ползать. Учит стоять и ходить. Приемы тренировок мало чем отличаются от человеческих. Чтобы ребенок научился стоять, мать-шимпанзе ставит его около пня, куста, любого вертикального предмета, а сама уходит, предоставляя малышу возможность вопить во все горло от неудобства нового положения. Стоит детенышу освоить новое положение – начинается следующий этап. Обучение ходьбе. Мать усаживает ребенка, отходит подальше и жестами подзывает к себе. Если малыш не решается, она подходит к нему, берет за руку и заставляет ковылять на двух ногах.

К году шимпанзенок, как правило, осваивает все возможные способы передвижения. К этому же времени у него вырастают молочные зубы, он начинает более или менее разбираться в любой другой пище, кроме материнского молока, и вообще становится весьма самостоятельным существом. Так что матери ничего не остается, как разрешить ему водиться со сверстниками. Но еще лет до трех, даже если у нее появится еще один детеныш, мать-шимпанзе опекает своего ребенка, кормит его, укладывает спать в своем гнезде, в опасных ситуациях встает на защиту. Более того, по сведениям Гудолл, мать остается эдакой хранительницей очага для всех своих детей – от грудных младенцев до взрослых, двенадцатилетних самцов. К этому выводу английская исследовательница пришла, наблюдая семейство Фло.

Фло была чадолюбива. По крайней мере, четверо ребятишек – ее вклад в «Банановый клуб» Джейн Гудолл: Фабен, Финган, Фифи и кроха Флинт.

Финган, как и полагается мальчишкам, целыми днями носился по полянам с бандой таких же сорванцов. Но Фифи... Она совершенно извела мать, выклянчивая у нее Флинта. На первых порах Фло была непреклонна. Единственное, что позволялось Фифи,– потрогать новорожденного за руку или погладить по голове. Наконец, когда Флинту исполнилось три месяца, Фифи добилась своего. Однажды, когда мать уснула, она осторожно отцепила ручки-ножки братца от матери и, присев рядом на корточки, стала нежно его баюкать. Потом такое стало случаться все чаще и чаще и, наконец, Фифи окончательно утвердилась в роли няньки.

Она баюкала Флинта, следила за тем, чтобы он не тащил в рот всякую гадость, и ужасно сердилась, когда кто-нибудь пытался тоже понянчить или хотя бы поглазеть на братишку. Исключение делалось только для Фабена, старшего сына Фло. Несмотря на то, что он уже был взрослым самцом с «положением в обществе», Фабен продолжал относиться к Фло с нежностью и почтением. Уступал свою порцию бананов и в случае необходимости всегда спешил на помощь.

Шло время. Дети Фло подрастали. И отношения в семье стали меняться. Как только Флинт подрос настолько, что ему стали позволять играть с другими шимпанзятами, Фифи потеряла к нему всякий интерес. Зато стала интересоваться самцами. Финган на глазах мужал. Все чаще начал отлучаться от Фло и все дольше бродил где-то. Почувствовав силу и превосходство, он частенько стал огрызаться на мать. Теперь уже Фло не одергивала его безнаказанно, как раньше. А если и случалось ей «ругнуть» сына по старой привычке, получала сдачу. И еду ей приходилось выпрашивать теперь у взрослеющего сына, а не отбирать, как прежде, пользуясь правом старшинства.

Так складывались отношения в семье между матерью и детьми. За ее пределами, в стаде, Фингану пришлось осваивать новый стиль поведения. Детство кончилось. Перестали прощаться шалости и проказы. И хотя его по-прежнему не обижали, но начали требовать уважения и подчинения другим членам стада. Финган, объединившись с другими молодыми самцами, держался в стаде особняком. Подальше от стариков. Этой компанией они постигали свою роль в жизни обезьяньего сообщества и осваивали тонкости общения с сородичами.

С первой тонкостью их ознакомил Майк. Слоняясь однажды в дурном расположении духа, он наткнулся на компанию молодых сорванцов, которые весьма недурно проводили время. На Майка они попросту не обратили внимания. Майк чуть не задохнулся от злости. Не заметить и не приветствовать его, Великого Майка! И он пошел отвешивать направо и налево пинки и оплеухи. С тех пор Финган и его сверстники прочно усвоили основную заповедь стадной жизни: сильного надо почитать и всячески демонстрировать ему это почтение. Сделать, это просто. Надо преклонить голову и припасть к земле в знак покорности и повиновения. И лишь когда вожак похлопает по плечу или просто коснется рукой, можно спокойно продолжать свои занятия. Вскоре они в совершенстве овладели «языком» жестов, гримас и звуков.

Пути к взаимопониманию

Выразительных жестов у шимпанзе много. У каждого жеста – свое значение. Некоторые из них до неправдоподобности похожи на человеческие. И по внешнему выражению и, так сказать, по внутреннему содержанию. Кстати, о похожести двух из них вы уже можете судить. Ведь и мы в знак согласия наклоняем голову. И кому не приходилось в благодушном настроении покровительственно похлопывать по плечу оконфузившегося приятеля.

В этом сходстве мимики и жестов Дарвин усматривал дополнительное доказательство родства человека с обезьянами.

Наверное, родство это чувствовали и мои колтушинские приятели. Иначе они не стали бы «объясняться» со мной на языке жестов, принятом в обезьяньем обществе.

Помню, как на следующий день после знакомства Нева «убеждала» меня подойти поближе. Протянула руку сквозь решетку и призывно загребла рукой воздух: иди, мол, сюда, не бойся. В глазах у нее то же, что у кошки, караулящей мышь. А на физиономии такое притворное равнодушие, что я не удержалась и, как человеку, ответила: «Нет уж. Хватит. Хорошего понемножку».

Протянутая рука шимпанзе – жест красноречивый и в разных ситуациях звучащий по-разному. Призыв подойти поближе. Выклянчивание. Просьба о покровительстве. Мольба о помощи. И конечно, в каждом из этих состояний не только по-разному протянута рука, но и поза, выражение лица, сопровождающие звуки – все разное.

В нашем лабораторном «стаде», в которое, по-видимому, Лада, Нева и Рица включали и нас – всех работников и обслуживающий персонал,– «вожаком» обезьяны считали Леонида Александровича Фирсова. Благо был он черен, силен и властен. Потому во всех обезьяньих конфликтах приходилось разбираться ему.

Поссорились Лада с Невой. Обиженная бросается к покровителю, повизгивая протягивает к нему руку, шмыгая носом и поминутно оглядываясь на обидчицу. Леонид Александрович прикасается к ее плечу, и она разом успокаивается. Прикосновение сильнейшего – символ того, что он берет слабого под защиту.

Прикосновениям в стадных ритуалах шимпанзе придают особое значение. Прикосновение прикосновению – рознь.

Встречаются, к примеру, две обезьяны. Кто ты? Друг? Враг? Выжидающе смотрят друг на друга. Потом одна протягивает руку тыльной стороной вперед. Вторая прикасается к протянутой руке, и обезьяны мирно расходятся. Объяснились на «языке» жестов. Протянутая тыльной стороной рука означает: «Не бойся. Я твой друг». Ответное прикосновение – уверение в искреннем уважении и почтении.

С помощью прикосновений шимпанзе умудряются продемонстрировать самые различные оттенки отношений. Покровительство слабому, заискивание перед сильным, уверение в дружбе и даже «сострадание».

Однажды я дала обезьянам прыгалки. Первой изловчилась их схватить, конечно, Нева. Зажав прыгалки в руке, она стала носиться на трех конечностях сначала по полу, потом по стенам и потолку. Лада за ней. И вдруг во время одного из Невкиных кульбитов деревянная ручка прыгалок больно ударила Ладу по пальцам. Лада как-то совсем по-человечески охнула и заковыляла на полку. Наверное, было очень больно. Она рассматривала ушибленный палец, трогала его вытянутыми трубкой губами и жалобно хныкала. Нева сразу же скисла. Покрутилась по клетке, потом подошла к Ладе, посмотрела на ее ушибленный палец и участливо прикоснулась к плечу приятельницы. Через минуту они снова были вместе.

Помню, после того как Нева покусала меня, я пришла в лабораторию с перевязанной рукой. Нева подковыляла ко мне и, заглядывая в глаза, прикоснулась к повязке. «Ну, уж простите ее»,– заступилась служительница. Я погладила Неву по плечу. И тогда она нежно обняла меня своими волосатыми ручищами, прижалась головой к груди, прикрыла глаза и шумно вздохнула.

Подобного рода объятия тоже способ общения.

Шимпанзе обнимаются, примиряясь после ссоры. Объятия друзей после долгой разлуки – зрелище трогательное и смешное. Обезьяны тискают друг друга, похлопывают по спинам, вскрикивают от удовольствия. Кажется, не хватает только возгласов: «Здорово, старик! Сколько лет, сколько зим!» – чтобы встреча окончательно походила на человеческую.

Перепуганные шимпанзе тоже бросаются друг другу в объятия. Физически ощущая сородича, обезьяна чувствует себя в большей безопасности. Эта потребность в физическом контакте у взрослых особей – наверняка воспоминания детства, когда самым надежным укрытием для детеныша были объятия матери.

Джейн Гудолл, говоря о способах общения между шимпанзе, упоминает еще о поцелуях.

«Приветственный поцелуй мы впервые увидели, когда Финган, еще подростком, возвратился к матери после долгой отлучки. Он подошел к Фло с обычной для него самоуверенностью и прикоснулся губами к ее лицу. Как это походило на тот небрежный поцелуй в щеку, которым часто одаривают матерей повзрослевшие сыновья!»

О поцелуях шимпанзе упоминают многие приматологи. Но о рукопожатиях обезьян, да еще в человеческом смысле, я впервые узнала из статей английской исследовательницы.

«Я шла вслед за своим старым приятелем Давидом от лагеря в горы. На земле валялся спелый пальмовый орех. Я подняла его и протянула на открытой ладони своему спутнику. Он взглянул на мое подношение и отвернулся. Я поднесла орех поближе. Давид медленно протянул свою руку и положил на мою. Взяв орех, он тихонько пожал мне руку. Прошло по меньшей мере десяток секунд, прежде чем он высвободил мои пальцы из крепкого теплого пожатия. Потом он бросил орех наземь.

Мягкое рукопожатие Давида дало мне понять, что хотя он и не взял орех, но правильно оценил мое желание сделать ему подарок».

Что здесь добавишь? Опубликуй Гудолл подобное толкование жеста Давида в каком-нибудь сугубо научном журнале, ее тут же обвинили бы в антропоморфизме – «очеловечивании» действий обезьян. Антропоморфизм – домок-лов меч, висящий над каждым, кто занимается поведением животных. И хотя вот уже несколько лет подряд на страницах многочисленных научных и популярных журналов публикуют материалы о том, что даже у низкоорганизованных животных можно усмотреть элементы рассудочного поведения, говоря об обезьянах, всякий раз приходится дергать себя за рукав. А вдруг обвинят в том, что приписываешь им человеческие черты. Вот во что обходится их сходство с человеком.

Обезьяны смеются и плачут

Сходство тем не менее велико.

Особенно поражает при первом знакомстве с шимпанзе их мимика.

Шимпанзе – существа эмоциональные. Они умеют радоваться, печалиться, испытывать злобу, страх, удивление, ярость, отвращение, любопытство. Кроме того, в арсенале их эмоций множество оттенков – переходов от одного состояния к другому.

Главное «орудие» для выражения эмоций – лицо. Но и поза, распущенные на голове или на всем теле волосы, звуки, соответственные настроению, тоже часть неотъемлемая.

Из обезьян, которых мне приходилось наблюдать, гневался эффектнее всех Султан, семилетний самец-шимпанзе, несколько лет содержавшийся в Лаборатории экспериментального сна в Москве.

Султан поднимался на дыбы, ссутуливался, распушался так, что начинал казаться вдвое больше, и вперевалку громко топал по клетке. Это была прелюдия. Главное следовало дальше. Продолжая топать, Султан принимался молотить руками по полу, по стенам, начинал греметь мисками, ложками, игрушками – всем, что попадалось под руку. И вопил. Сначала это было отдельное приглушенное уханье. И только на выдохе. Потом оно становилось все чаще и чаще. Теперь громкое «У-угу-уу-угу-у-угу-у-угу» вылетало из его глотки и на вдохе, и на выдохе, на манер того, как это делают ишаки. С каждым разом Султан брал все выше и выше, топал и стучал кулаками все чаще и чаще и, наконец дойдя до самой высокой ноты, разражался душераздирающим воплем, бросался на решетку и тряс ее руками и ногами изо всех сил. А потом сразу же наступала развязка. Султан садился, свесив с помоста ноги, и, прикрыв глаза, тяжело дыша, прислонялся лбом к решетке. Вид у него при этом был как у смертельно усталого, выложившегося на трудной роли актера. В сущности, был он добрым и, как мы потом узнали, тяжелобольным существом. Однажды, когда он проделал все это перед Рицей (ее специально привезли из Ленинграда для того, чтобы получить потомство), с ним случился инфаркт. На вскрытии выяснилось, что у этого семилетнего здоровяка был кардиосклероз.

Самое выразительное на лице шимпанзе – губы и глаза. Губы, пожалуй, в иных ситуациях даже выразительнее глаз. Они большие – во всю длину челюстей, иссечены множеством морщин и складок и оттого очень подвижны. Иногда достаточно взглянуть только на губы, чтобы понять, какие страсти обуревают обезьянье существо.

...Лада смотрит на улицу через окно. Скучающее лицо. Вдруг вытягиваются губы, мгновенно став похожими на граммофонную трубу. В ту же минуту с них слетает короткое «Ух!». Можете быть уверены, обезьяна увидела на улице что-то любопытное.

У сосредоточившегося шимпанзе – внимательный взгляд и непременно отвесившаяся губа.

У шимпанзе, испытывающего отвращение, губы кривятся, как у брезгливого человека.

У плачущего шимпанзе губы растянуты до ушей и подвернуты так, что видны все десны и зубы.

Собственно, плакать в человеческом смысле, со слезами и рыданиями, шимпанзе не могут. Их плач – это, скорее, сильная степень испуга, доходящего иногда до истерики.

Внимание, настороженность, злобу, ярость, испуг – все это эмоции, которые можно наблюдать и у других животных. Но вот улыбка и смех...

Смеются шимпанзе чаще всего во время игры. Они любят играть. Особенно малыши и подростки. Играют друг с другом, с игрушками. У диких шимпанзе главный поставщик игрушек, конечно, лес. Пустые пни – отличные тамтамы. Твердые плоды – мячи. И даже дохлая крыса, которую можно таскать за хвост,– тоже развлечение. Но больше всего на воле и в неволе они любят бороться и играть в салочки.

Захожу как-то в комнату и вижу: Лада стала посреди клетки, взмахнула рукой, крутанулась несколько раз на пятке – и галопом по полу, по стенам, по зарешеченному потолку. Нева за ней. Гоняются друг за другом, пыхтят. Потом повалились на спины, голова к голове, закинули руки и давай щекотать друг друга. У обеих глаза веселые, пасти разинуты и обе хохочут... шепотом.

Кроме выразительных жестов и мимики, у шимпанзе существуют звуковые сигналы.

Обезьяна, заметившая опасность, например, издает высокий тревожный звук. Что-то вроде «хё-ё». Услышав его, остальные члены стада занимают безопасные позиции. Этот звук мы впервые записали у Бодо, когда он, укладываясь спать, нашел под своей постелью длинную резиновую трубку от какого-то прибора. Наверное, он принял ее за змею. Когда мы включили эту запись в вольере Лады и Невы, обе мгновенно вскочили под потолок и настороженно стали искать глазами опасность.

Звуковые сигналы у шимпанзе еще не исследованы толком. Чего нельзя сказать о мимике. Изучение ее восходит к работам Чарлза Дарвина. В 1872 году вышел в свет его труд «Выражение эмоций у человека и животных» – дополнение к книге «Происхождение человека и половой отбор». В нем Дарвин, отмечая сходство в строении мимической мускулатуры обезьян и человека, сходство в их мимических движениях, рассматривал все это как дополнительное доказательство происхождения человека от обезьяноподобного предка.

Классическое исследование мимики шимпанзе в сопоставлении с человеком принадлежит выдающемуся зоопсихологу Надежде Николаевне Ладыгиной-Котс. Она описала свои наблюдения в книге «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх и выразительных движениях».

Фотографии лиц шимпанзе и человеческого ребенка, в разных эмоциональных состояниях выполненные А. Котсом, до сих пор остались непревзойденными.

...Летом 1913 года у супругов Котс в небольшой комнатке при Дарвиновском музее в Москве поселили шумливое существо. Это был шимпанзенок. Звали его Иони, и было ему полтора года. Тот, кто хоть однажды видел шимпанзе, легко может себе представить, во что обошлось хозяйке вторжение новосела.

Весь ритм жизни, все расписание отныне было подчинено маленькому тирану. Кухоньку заполнили бутылки с морковным соком и кастрюльки с манной кашей. Все несъедобное, что шимпанзенок мог съесть, изгрызть, проглотить, убрано подальше.

Пришлось позаботиться о просторном жилье для новосела. Это было необходимо для того, чтобы осуществить главную цель – наблюдать нормальное психическое и физическое развитие детеныша шимпанзе. Два с половиной года ежедневных наблюдений – срок, достаточный для того, чтобы собрать солидный фактический материал. Через двенадцать лет исследовательнице пришла мысль сопоставить дневники наблюдений над шимпанзенком с дневниками наблюдений над собственным сыном. Дневники были написаны в разное время. Иони наблюдался с 1913 по 1916, Руди – с 1925 по 1929 годы. Оба малыша росли и развивались в разное время, так что повлиять друг на друга не могли. Тем более поразительным было то, что даже при поверхностном сравнении в поведении обоих малышей оказалось множество точек соприкосновения. Это навело Ладыгину-Котс на мысль «провести дополнительное фактическое сопоставление поведения обоих детей».

Обработка дневников заняла пять лет. Тщательно проанализирована каждая страничка протоколов, сопоставлены и отобраны сотни фотографий и зарисовок.

И наконец можно было подвести некоторые итоги.

Сходство между поведением шимпанзенка и человеческого ребенка оказалось необыкновенно велико.

Сходны позы и положения, которые занимают оба малыша во время сна, лазания и ходьбы; у обоих развит инстинкт самосохранения, оба невероятно трусливы; оба любят свободу и яростно отстаивают ее, если их пытаются запереть в отдельную комнату или попрочнее «запаковать» в одежду перед прогулкой. Оба питают пристрастие к ярким, блестящим камешкам, тряпочкам, ленточкам. Оба обожают свою няню, бурно радуются ее приходу, огорчаются, когда она покидает их, и незамедлительно встают на ее защиту, если кто-нибудь, шутя, совершает на нее покушение.

А если говорить о мимике – сходство очень большое. Огорчались, радовались, плакали и смеялись оба необыкновенно похоже. Испугавшись, оба малыша замирали с колотящимся сердцем, вздрагивая всем телом и широко открыв глаза. Лицо и ладошки у них моментально делались мокрыми. Если продолжали их пугать, оба поднимали такой рев, что сомнений не оставалось – это эмоция страха. Правда, плача, шимпанзенок не проливал ни одной слезинки, чего уж никак нельзя было сказать о Руди. Но ведь слезы как проявление эмоций чисто человеческое свойство.

Злились они тоже одинаково. Надували губы, сердито морщились, топали ногами, стучали кулаками, а при случае кусались, щипались и замахивались на обидчика всем, что попадется под руку. И даже радовались они похоже. Стоило пощекотать ребятишек или затеять игру в пятнашки, как у каждого начинали блестеть глаза, рот растягивался до ушей и оба принимались хохотать, носясь по комнате и стараясь произвести побольше шума и грохота. Только шимпанзенок смеялся беззвучно.

И все-таки, как ни соблазнительно было бы сделать вывод о том, что «обезьяна – почти человек», исследовательница пришла к заключению, что это «не только не человек, но и никоим образом не человек».

Взять хотя бы эмоции. Да, действительно, сходство огромное. И все-таки тщательный сравнительно-психологический анализ трех основных эмоций человека и шимпанзе – эмоции волнения, печали и радости – заставил исследовательницу еще раз убедиться в том, что шимпанзенок «никоим образом не человек». В волнении шимпанзенок был всегда экспрессивнее и необузданнее своего человеческого сверстника. Он никогда не печалился, а уж тем более не плакал от физической боли, из сочувствия или из-за неудачи в игре, а радостное настроение и смех у него всегда были связаны только с беготней, игрой, лакомством. В то время как у двухлетнего Руди (если судить по дневникам) уже часто проявлялось чувство юмора. Причина смеха порою – комизм ситуации. Причина, так сказать, интеллектуальная. Что же касется психики, умения осмыслить ситуацию, решить какую-нибудь задачку, возникающую во время игры, правильно скопировать действия человека – в этом двухлетний Руди оставлял шимпанзенка далеко позади. И чем дальше шло развитие малышей, тем больше и непроходимее становилась пропасть. «Как бы ни были усовершенствованы методы воспитания, с их помощью развитие обезьяны может быть доведено до уровня трехлетнего ребенка. Дальше шимпанзе ни в коем случае не продвинется». Вот к какому выводу пришла исследовательница. Но может, она ошибалась?

Говорящий шимпанзе

«Сейчас, когда я начинаю писать эту книгу, Вики сидит на спинке моего кресла и расчесывает мне волосы. Немного позже она тянет меня за рукав и зовет: «Мама, мама!» Это значит, что я должна что-то для нее сделать. Дать пить или есть. И только после этого я могу продолжить свою работу». Это строки из книги Кэти Хейс «Обезьяна в нашем доме», вышедшей в 1952 году в Нью-Йорке.

Вики – трехлетний шимпанзенок. «Мама» – сама Кэти. Она психолог. И уже давно интересуется человекообразными обезьянами. В частности, ее интересует, можно ли научить говорить обезьяну, если поместить ее в человеческие условия? Для того чтобы выяснить все это, она уговорила своего мужа Кейта «удочерить» новорожденного шимпанзснка из антропоидной экспериментальной станции в Оранж-парке, во Флориде.

Что и говорить, веселая жизнь началась у молодых «родителей». Пеленки, соски, батареи бутылочек с питательными смесями. Но главная трудность была в другом. Вики – так назвали приемыша – ни на минуту не хотела оставаться одна. Она хотела висеть. Так же, как висят все новорожденные шимпанзята. На груди у матери. Кэти кормила Вики. Кэти ухаживала за Вики. Кэти о ней заботилась. «Это моя мать» – так, должно быть, решила Вики, и стоило Кэти спустить шимпанзенка с рук, дом оглашался звонким плачем. Это, протягивая волосатые ручонки к «матери», вопила Вики.

– Ты балуешь ребенка,– говорил жене Кейт, пытаясь отцепить от ее фартука руки и ноги Вики.

– Что ты понимаешь в воспитании шимпанзят! Она должна висеть. Должна. Так уж ей положено от природы.

– Тогда не жалуйся...

Кэти, чуть не плача, уходила на кухню. На ее фартуке болталась присмиревшая Вики.

«Ребенок» рос. Вместе с ним росла стопка дневников наблюдений. В них ученые скрупулезно описывали поведение шимпанзенка, с первого дня оказавшегося в необычных для обезьян условиях.

Вики была не первая обезьяна, попавшая в человеческий дом. Но если задача других исследователей сводилась к простому наблюдению, то супруги Хейс поставили своей целью «воспитать» шимпанзенка, проследить, до какой степени возможно влияние цивилизации на дикое человекоподобное существо. Поэтому для Вики были созданы все условия, какие создают любящие родители единственному ребенку.

У нее было множество игрушек. Товарищи для игр. Жила она вместе с «родителями». Ела за общим столом.

Спала в детской. Вместе со всеми она «праздновала» рождество и свой день рождения, собирая с гостей обильную дань подарков.

Все это, по предположению приемных «родителей», должно было сказаться на психическом развитии «ребенка».

Пока возраст Вики исчислялся неделями и месяцами, в основном бурно шло ее физическое развитие. В этом смысле она серьезно опередила своих человеческих сверстников. К девяти месяцам Вики много бегала, взбиралась на высокие предметы и очень любила спрыгивать со стульев, шкафов и столов на пол.

Ее проказы доставляли Хейсам много хлопот, но их огорчало другое. Все это Вики проделывала молча. Девятимесячный мальчик соседей, с которым иногда позволяли играть шимпанзенку, гулил, лепетал, хотя и едва научился стоять в своей кроватке. А Вики молчала.

К полутора годам она, также молча, стала интересоваться картинками в иллюстрированных журналах. Это помогло людям найти с ней общий язык. Вики показывали картинку с изображением нужной вещи, и она тотчас разыскивала предмет среди других и приносила.

К этому же времени она научилась во многом подражать своим приемным «родителям». Чистила щеткой мебель, одежду, мыла посуду, задергивала шторы, включала свет. Перед праздником она запечатывала конверты с поздравлениями, лихо облизывая их языком, распаковывала посылки, а перед приходом гостей забегала в спальню и подкрашивала перед зеркалом губы. В точности, как это делала Кэти, даже пальцем размазывала. Но увы, и это она проделывала без единого слова. Несмотря на то, что Кейт и Кэти все время разговаривали с ней, как с человеком.

В результате трехлетнего наблюдения экспериментаторы заключили: воспитанная в человеческих условиях, Вики была намного «интеллигентнее» своих сверстников, выросших в клетке. Хотя бы потому, что у нее был ряд навыков, связанных с жизнью среди людей. Вики была воспитанная обезьяна. Когда ее привели однажды к шефу антропоидной станции доктору Лешли, она в продолжение всего разговора смирно сидела в кресле, поглядывая по сторонам и ковыряя пальцем в носу. На вопрос, обращенный Кэти, как вела бы себя в таком случае обезьяна, выросшая в клетке или на свободе, гордая «мать» ответила: «Во всяком случае, за оконные стекла или плафоны я бы не поручилась».

Конечно, бывали и казусы. Однажды гости, приглашенные на какое-то торжество, войдя в столовую, увидели Вики на столе посреди яств, усердно посыпающую их лепестками роз.

Однако воспитательные беседы (а иногда и наказания) сделали свое дело. Вики была намного, так сказать, удобнее для житья в человеческом обществе, чем ее дикие сородичи. И все же вывод, к которому пришли наблюдатели, был таков: если физически шимпанзе развивается гораздо быстрее, чем ребенок, то психически намного медленнее. Трехлетнюю Вики оставляли позади годовалые малыши. Заметно было, что ее развитие тормозило отсутствие речи. Лишенная ее, Вики так и не смогла проникнуть в мир абстрактных понятий, того, что составляет особенность человеческого мышления и что человеческий ребенок начинает постигать еще в детстве.