Текст книги "Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов"

Автор книги: Наталья Копсова

Наталья Копсова
Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

Посвящается моей маме

Не слишком давно из Норвегии по подозрению в шпионаже были высланы четыре российских дипломата. Норвежские средства массовой информации широко освещали и комментировали данное событие.

«Поиск истины способен изрядно позабавить».

Вернон Говард.

«Большая мудрость сильно утомляет тело».

Древнескандинавская поговорка.

 
«Я первая, и я же последняя,
Я – и жена, и девственница.
Я счастлива в супружестве, и
Я же не замужем.
Я ежечасно рожаю своего мужа,
И я же сестра ему и дочь.
Поклоняйтесь мне вечно, истинно и добровольно.
Ибо вы на это обречены во веки веков».
 

Египетская «Книга Мертвых»,

из гимна Исиде, IV век до н. э.

В повести использованы стихи поэтов Яны Яковлевой, Веры Спасской, Александра Ускова и Анатолия Олендского.

Описанные события никогда не происходили в действительности. Любое сходство с реальными людьми и обстоятельствами – всего лишь случайное совпадение.

«Дойдя до жизни середины, я оказался в сумрачном лесу».

Данте Алигьерри.

Пролог

Прекрасная Елена (в те минуты ей как раз о себе так подумалось) по-кошачьи комфортно возлежала в мягком белом кресле с ароматной чашечкой любимого капуччино и эскизами шикарного кольца с бриллиантами – будущего подарка от Ричарда. Ей предстояло необыкновенно приятное для женщины задание – утвердить окончательный дизайн кольца-мечты от любимейшего Вашерон Константин к их с Ричардом свадьбе.

«Любимая, как спалось?» – спросил Дир и бережно прикоснулся теплыми, как у теленка, губами к завитку темных волос на Аленином виске. Она демонстративно медленно потянулась всем телом, довольно промурлыкала малоразборчивый ответ, но красноречиво ответила нежнейшим поцелуем. «Кстати, моя секретарша Николь занимается сейчас билетами во Францию и заказала нам лучший отель в Куршавеле. Все, как ты хотела, милая!» – сказал он бодрым голосом и, удаляясь в ванную, засвистел, как мальчишка, какую-то неизвестную Алене мелодию.

От этой новости сделалось еще приятнее, и прозрачное, светлое – цвета ромашкового меда – тепло, дотоле сконцентрированное лишь в низу живота, начало мягко растекаться по всем остальным частям тела.

«Жизнь – прямо как в кино или романе!» – мелькнуло в голове, и, улыбнувшись новой хорошей мысли, она села поудобнее к столику с эскизами.

«Нет, много лучше, чем в кино!» – баюкающие мысли о предстоящей поездке мешали сосредоточиться на дизайне.

«Ну, вот и все, – легко подумалось ей. – Конец всем мытарствам и неустроенности, русско-совковской бабьей доле, изнурительной работе на износ, экономии на колготках, платежам долгов банкам-грабителям и прочей чепухе, к которой я за многие годы уже притерпелась. Коне-е-е-ец!»

От переполняющего ее существо чувства воистину глубокого удовлетворения Алена пружинисто поднялась и подошла к огромному, до пола, стеклу окна, открывающего изумительную, сейчас будто бы простреленную прямыми яркими лучами солнца навылет панораму моря. Море казалось глазу нереально бирюзовым, словно в любовном порыве сливалось оно на горизонте с небом в виде удивительной дымки – точь-в-точь как знаменитое «сфумато» на полотнах великого Леонардо, волны же зацветали вовсе не пеной, но молочно-радужного цвета сферами, с такой высоты похожими на гигантские хризантемы. Их дом стоял на высокой скале. Ричард, он же Дир, гордо именовал его Орлиным гнездом. Обозревая оттуда беспредельную голубую даль, казалось, что ты на седьмом небе в состоянии парения и не подвластен никаким земным законам. Алене нравилось, что спальни, ванные комнаты и кухня здесь были не какими-нибудь, а абсолютно круглыми.

«Вот оно – наконец-то я на вершине! Свершилось! Смогла-таки! Ай да Алена Политова, ай да молодец! Чего еще желать-то? Вот теперь ломаю голову, какое выбрать кольцо по индивидуальному заказу… Неужели это отныне и навсегда станет самой сложной задачей в моей жизни?» – с новой и еще более сияющей улыбкой подумала она и в спонтанном танце включила «Весну» Вивальди. Именно весна расцвела в ее душе. Пьянящая, свежая и совсем по-детски наивно радостная. По всему дому поплыла удивительно легкая солнечная музыка с нежнейшими и словно смеющимися переливами многочисленных ручейков, капели и пения птиц. Лучезарная, чистая и всесокрушающая весна залила всецело своим искрящимся исцеляющим медовым бальзамом душу, дотоле столь хладную, грубую, остервенелую и заскорузлую от порядком затянувшейся внутренней зимы.

Совсем-совсем ненавязчиво и как-то вкрадчиво-стеснительно заиграл звоночек телефона. «А вот и обязательная, как будильник, Николь с заказанными билетами», – Алене льстил тот факт, что смазливая и молодая, на целых одиннадцать лет ее моложе, секретарша некогда сама имела серьезные виды на Дира и была бы не против оказаться в Орлином гнезде на правах хозяйки, однако теперь бедняжке приходится довольствоваться лишь «зубом» на более удачливую русскую.

«Хэллоу», – и в незримую даль, как птица, полетела по телефонным проводам утренняя Аленина улыбка.

«Любимая, ты?» – после почти минутной тишины полупрошептал по-русски до обморока, до синевы в глазах, до разрыва шаровой молнии в горле знакомый голос. Алена так растерялась, что на некоторое время словно бы оглохла, слыша лишь гулкие горячие удары собственного сердца в висках.

– Алле – алле… Ты куда-то пропала… Тебя совсем не слышно… Аленчик, ты меня узнала?

– Да, я узнала.

Наконец-то она справилась с собой и сумела заставить слушаться трепещущие, как флаги на ветру, губы.

– Ну, наконец-то… Ну, наконец-то вновь слышу твой глубокий, чудесный и всегда волнующий голос! Здравствуй-здравствуй, моя по-прежнему незабвенная козочка-газель. Слышал, ты все скачешь и скачешь вверх по горным тропкам, копытцами серебряными стучишь и стучишь и никогда, ни при каких условиях не сдаешься обстоятельствам!

Слова мужчины на конце провода звякали и звякали дешевыми стекляшками, так похожими на те, на которые наивные индейцы когда-то променяли свое золото, но Алена давно перестала быть наивной.

– …Не поверишь, до чего я преклоняюсь перед такими женщинами. Ты – необыкновенная, а я все эти годы в разлуке смертельно скучал по тебе, думал, что когда-нибудь…

– Что случилось, Валентин? Какие-нибудь серьезные проблемы с сыном? Опять грозят армией? Скажи уж сразу, не вытягивай душу!

Аленино тело самопроизвольно натянулось тугой струной и камертоном завибрировало на сверхвысоких частотах. «Нет, это не с армией. Там все удалось хорошо уладить еще прошлым летом», – подсказала интуиция. «Неужели же травма какая у ребенка? Да при таком безответственном отце станется…»

Будто бы играя с Аленой в некую сатанинскую игру, траурного цвета трубка – она же весь телефон – долго хранила поистине космическое безмолвие, тем не менее оглушительным звоном отдающее в барабанные перепонки. Алена испугалась не на шутку.

– Ну, в общем, как бы тебе это получше сказать…

Теперь извечно знакомый голос на другом конце зазвучал много глуше, с легкой хрипотцой и учащенным придыханием.

– Валя, прошу тебя – не тяни.

До смерти встревоженную мать уже бил озноб, и одновременно она чувствовала подползающую к горлу холодную тошноту.

– Да «наехали» на меня тут. Разорили фирму, поставили на «счетчик». И нашу бывшую квартиру в Петербурге, и квартиру моих старичков пришлось отдать этим в счет долга. А все равно на мне еще висит двести пятьдесят тысяч «зеленых» долга. Деньги большие, взять их больше неоткуда, а их последний срок истекает пятнадцатого сентября.

…Да, конечно же, долларов, не рублей же!

…Как – кто такие? Ты что же, ни газет наших не читаешь, ни Интернет?..

…Хочу сказать тебе, Гизель… Честно, за себя я не боюсь, но не потому что стал «крутым»… Просто как-то устал, надоело тут все и вообще… Иной раз жизнь так скрутит… Но за Сашеньку, за мальчика нашего, поневоле приходится опасаться. У него вся жизнь впереди… А эти бандиты без роду, без племени…

Вдруг связь с Россией резко испортилась. Трубка странно как-то забулькала, затем послышался вроде как надрывный плач младенца в сочетании с заунывным, почти инфернальным скрежетом металла по стеклу.

 
Я – как ножик по стеклу,
Я не режу, я – колю, —
 

вихрем пронеслись в Аленином сознании строчки одного знакомого поэта. Теперь слабые хрипы бывшего мужа стали едва слышными, доносились как из самых последних глубин преисподней.

– Не могу больше разговаривать с заграницей; деньги кончились и связь вот-вот оборвется. Прощай, любимая! Не поминай лихом!

Черная трубка почти упала из Алениных разом помертвевших, потерявших гибкость пальцев. «Отчего же так холодно в доме? В горле першит, неужели начинается ангина, как в детстве?» – оцепенело подумала она, машинально накинула на плечи шаль и закрыла окно.

«Кофе какой-то совсем безвкусный и холодный до смерти. Бр-р-р… Срочно нужно добыть деньги для спасения Саши, остался только месяц… А как прореагирует Дир, если узнает? Я хорошо знаю мужчин. Они не больно-то любят проблемных теток! Ну а Ричард: он изыщет нужную сумму для любимой женщины или же предпочтет отложить свадьбу… или вообще все отложит? Меня отложит и уедет с Николь в Куршавель… Так сказать ему сейчас или лучше повременить? А что он ответит после свадьбы? Тогда до срока вообще десять дней останется… Нет, до чего же этот напиток мерзкий и горький – вовсе как не кофе. Надо пойти сварить новый».

Алена варила кофе автоматическими, как у робота, движениями и с отсутствующим взглядом, но по многолетней привычке неосознанно разглаживала двумя пальцами кожу на лбу – чтобы морщины не возникали. Перед ее внутренним взором отчаянно метался черный петух с отрубленной головой. Из его шеи фонтанировала кровь, а он бегал и бегал кругами по грязному, совершенно заляпанному пометом и навозом птичьему двору.

Из оцепенения Алену вывели грозные перекаты «Шторма». По извечной иронии судьбы эти композиции на диске шли одна за другой.

 
Подвязана челюсть,
К ладони ладонь.
Сегодня в лед,
Ну а завтра в огонь.
 

Глава 1

«И пусть вокруг вас будут люди, похожие на цветущий сад или на музыку над водой в пору вечернего заката, когда день уже становится воспоминанием». Кажется, так желали человеку счастья во времена античности. Ах, но как же отчаянно хочется быть счастливой в любые времена!

По романтически туманной ословской набережной мостов Акер Бригге навстречу мне стремительно двигался высокий, красивый, фонтанирующий энергией мужчина. Николай действительно шел до того веселый, что мне было совсем не просто сдержать жгучий молодой порыв повиснуть у него на шее и не отпускать как можно дольше. Но, как и положено приличной женщине, я сдержалась, ничем себя не выдав.

О, красивая Норвегия, ты, видно, стала моей судьбой! О, Норвегия, страна серо-лиловых заснеженных скал, студеных зеленых фьордов и бесконечно ласкового, нежно бирюзового, такого удивительно теплого летом моря. О, Господи, как же можно не полюбить вечный, девственно чистый, дивно прозрачный, удивительно голубой хрусталь великого Норвежского моря, плещущийся сейчас почти у самых моих ног!

Милая Норвегия, принеси, пожалуйста, сегодня хоть самый маленький кусочек янтарно-золотой, беззаботной и беззаветной, чистой, ничем не омраченной радости мне, Веронике Малышевой. Мне, может быть, не очень-то умной и мало что хорошего в этой жизни достойной, и такой презрительно слабой, и такой бесхарактерной, и такой безвольной, но с тобой живущей и тебя остро чувствующей русской женщине, волею судеб занесенной в Скандинавию.

Коля, на мой вкус и взгляд, был хорош собой, но совсем по-иному, чем мой малоразговорчивый и вечно занятый муж Вадим. Супруга отличала несколько тяжеловесная германская скульптурность черт: крупные, пышные, но всегда аккуратные завитки белокурых волос; массивный белокаменный лоб философа (в своей жизни я видела только скульптурные портреты философов, и у всех у них, как у братьев-близнецов, были лбы, точь-в-точь похожие на Вадимов); светло-серые, необычайно широко расставленные, серьезные и проницательные глаза, в глубине своих свинцово-темных больших зрачков хранящие чисто жреческую стойкость, суровость и непреклонность; прямой короткий нос с широкой переносицей и ноздрями; очень полные, на зависть яркие от природы и четко, как циркулем строгого геометра, очерченные губы; мускулистая, сильная шея борца, озадачивающая сочетанием могучести габаритов с невероятно нежной, воспетой еще в сказке про Белоснежку женственно полупрозрачной кожей.

И чисто внешне, и по натуре Вадим был сдержан и скуп на слова. Его имя переводится с греческого как «мятежник», и не зря он родился под созвездием Тельца, то есть быка. В минуты ничем серьезным, на мой взгляд, необоснованной, но в последнее время участившей свою периодичность ярости он становится слепо необуздан, воистину по-животному дик и, как шепчет мне в такие мгновения моя перепуганная интуиция, смертельно опасен – где там сравниться быку на корриде. В эти минуты делается здорово не по себе, потому что совершенно не ясно, до чего он способен дойти в приступе неуправляемого буйства и есть ли всему этому границы. Я, хотя родилась под тем же звездным знаком, и наш сын вовсе не были тренированными матадорами и ужасно боялись видеть Вадима таким. Игорь, которому недавно исполнилось десять лет, объяснял папины приступы моментами повышенной активности солнечных протуберанцев и тем, что время от времени в отца вселяется инопланетянин. Я с Игорьком охотно соглашалась, ведь для собственного успокоения и возможности продолжать жизнь необходимо иметь под рукой хоть какое-нибудь объяснение мужниным мистико-психологическим феноменам и необъяснимым яростным выходкам. В общем и целом и лицо, и мозги, и характер собственного мужа мне казались алмазными во всех возможных смыслах этого определения.

А Николай напоминал о цветущем южном саде персиковым оттенком смуглого, вечно улыбающегося лица; по-армянски томными, бархатисто-карими глазами с воспетою романсами поволокой; на зависть густейшими и длиннейшими, почти девичьими ресницами, отбрасывающими задумчивую женственную тень на плотно обтянутые, резкие и упрямые чисто мужские скулы; угольно-черными, но с легкой проседью, благородно вьющимися волосами. Порой издали мне даже казалось, что через его левое плечо перекинут романтический алый плащ, а на поясе блистает только мне видная, но абсолютно настоящая шпага, просто-напросто находящаяся в каком-нибудь четвертом или пятом измерении.

В точном полицейском описании, наверное, значилось бы так: кареглазый брюнет, крупные черты лица, крупный нос с горбинкой, четко очерченные скулы и челюсти, коротко стрижен. Ах, а зубы у него какие были белые на фоне вечно загорелого лица! Нет, не белые, а скорее даже голубоватые – голубее самих снегов Килиманджаро! Правда, о снегах Килиманджаро я знаю лишь понаслышке.

Ко всем своим внешним достоинствам Николай добавлял главное: он был необыкновенным рассказчиком. Казалось, что он действительно знает обо всем на свете и повествует об этом всем с такой грациозной иронией, с таким задором и мальчишеским чувством юмора, с такими забавными перевертышами, что, даже в сотый раз слушая о строительстве давно замусоленных историками и истертых археологами египетских пирамид, невозможно было заскучать.

Я не думаю, что в природе когда-либо и где-либо существовали кавалеры более галантные, чем Николай, а это уж и вовсе особенная редкость в наше время.

О том, что этот мускулистый, поджарый красавец-мужчина прирожденный дамский угодник, не надо было и гадать. Его любимыми орудиями против дамской неприступности были, как я проницательно догадалась, цветы и вина. Нет-нет, он также мог подарить и дарил конфетки-духи-шарфики-браслетки, но все же главную изюминку и своеобразие содержали тщательно им самим выбираемые цветочные композиции. Ничего более удивительного своей гармоничной сочетаемостью несочетаемого я в жизни не видела. Колины букеты навевали мимолетные воспоминания о футуризме, сюрреализме и декадансе и всегда содержали скрытое значение, ту, обожаемую всеми без исключения женщинами ню или элегантно-аристократическую загадку, которую принцессе его сердца и предстояло разгадать.

Подозреваю, что любовь к цветам является одной из тщательно скрываемых пылкими сыновьями Кавказа женственных черт, но зато уж и в винах, и в коньяках Николай был абсолютный знаток и изысканный ценитель, как и положено настоящему мужчине.

А все-таки была у моих мужчин одна-единственная общая черточка: так, у Вадима его высокий скульптурный лоб ученого, а у Николая – изогнутый орлиный нос истого абрека сами по себе вполне могли бы служить цельными сюжетами небольших живописных полотен.

В этот раз мы встречались с моим знойным поклонником романтической вечерней порой на красивейшей столичной набережной Акер Бриге – набережной мостов, где, едва завидев Колю, я сразу же уселась на лавочку, чтобы сдержать предательскую дрожь в коленках.

Двухсотлетние корабельные верфи норвежские ультрановаторы – дизайнеры и архитекторы лет пятнадцать назад декорировали гофрированными алюминиевыми балками и дымчатыми светоотражающими стеклами. Теперь в спокойных водах залива так красиво отражаются разноцветные неоновые огоньки бесчисленных ресторанов, баров, магазинов, кинотеатров, дискотек, а также самых роскошных и дорогих во всей Норвегии квартир, по статусу обязательно включающих солярии, сауны, джакузи и зимние студии-сады. Акер Бригге заманивает посетителей сладким обещанием создания того задумчиво-созерцательного настроя, который всегда предшествует восприятию бесконечной прелести этого мира.

 
Хочу тебе дарить весь мир,
Но только нет в нем синей розы,
Она не создана людьми,
То дар поэзии, не прозы…
 

С этими вдохновенно произнесенными словами Коля преподнес мне на этот раз одну-единственную белую-пребелую, длинную-предлинную, огромную-преогромную, прекраснейшую из прекраснейших розу с дрожащими на ее совершенных лепестках капельками то ли росы, то ли дождя.

«Прекраснейшей!» – с веселым пафосом воскликнул он и присел на скамеечку рядом со мной. Раскормленный и важный альбатрос, в абсолютном безмятежье стоящий всего в одном шаге от нас, с любопытством скосил черную бусину-глаз в нашу сторону.

«Но это еще не все, – таинственно мне подмигнул мой кавалер-мечта и еще более таинственно позвенел своей стильной спортивной сумкой. – Угадай, что там?»

Я недоуменно-кокетливо пожала плечами. «Португальский портвейн Сандеман и французский коньяк Камю – все для тебя, дорогая прелестница». И тут я, Вероника Олеговна Малышева – кровь с молоком, но пока еще довольно изящная в период строгих диет и тренировок фру в районе 35 лет, все-таки не сдержалась и повисла на Колиной шее, попутно вдыхая свежий персиковый аромат тщательно бритой мужской щеки. Минуты через две, вспомнив о своем статусе замужней дамы, с едва заметным сожалением разжала руки – словно разлетелись в стороны две большие птицы, стыдливо быстро чмокнула бритую щеку в место поближе к уху и слегка смущенно отстранилась.

– А знаешь ли ты, моя Победа и Вера, что самый лучший в Осло ресторан называется «Серебряная подружка» и находится прямо вон там, под головокружительно срывающимся в море с обрыва Фестом – крепостным замком на той стороне залива. Вглядись внимательнее в туманные, залитые огнями дали, и ты разглядишь его очертания. Он неказист на вид – это просто большой старый корабельный ангар с одной новой стеклянной стеной у самой воды, но зато там внутри жарят-парят-тушат-сушат самые наиудивительнейшие виды рыб. Вот туда-то я и предлагаю тебе отправиться в моей компании, чтобы закусить морским ежиком или черепашкой».

– Но в прошлый раз ты утверждал, что лучший ресторан в Осло – это «Цветок фьордов». Вот этот уютнейший кораблик, где мы вкушали устрашающих размеров крабов, креветок, медуз и омаров. Ты еще пугал, что такими гигантскими их делают норвежские генетики на сильно засекреченной исследовательской станции в Олесунде. Разведение подобных монстров на съедение путем специальных биологических метаморфоз – страшная тайна норвежских правительственных и политических кругов. Так как же, Коля? Где истина?

– А истина всегда в вине. Просто один лучший генетический ресторан, а другой – лучший экзотический. Да мало ли отличных ресторанов в Осло. Должна же в тихой Норвегии происходить борьба хорошего с еще лучшим, а то народ совсем заскучает. Сейчас я тебя быстренько сфотографирую на фоне той замечательной голышки. На мой взгляд знатока – это одно из лучших мировых произведений искусства, если только не самое лучшее. После нее не надо больше при мне упоминать Донателло с Верроккьо, а тем паче предлагать посмотреть на их скульптурные композиции.

В отношении почти самого лучшего произведения я была почти полностью солидарна с Колей. Действительно, «Обнаженная в шляпе» придает ироничность всей набережной, потому как изображает откровенно веселую, хотя и не очень-то красивую, незатейливую какую-то девицу с вызывающе гордо вытянутыми вперед алыми сосками небольших, широко расставленных грудей, жирненькими аппетитными бедрами и откровенно мохнатым треугольничком, нарочито выпирающим между толстоватыми, коротковатыми, смешно растопыренными ножками в кроваво-красных туфлях на высоченных каблуках. Вдобавок ко всем прелестям головка бронзовой веселушки увенчана аристократической широкополой шляпой в самом что ни на есть классическом стиле, естественно, тоже бронзовой.

По-дружески обнявшись с «Обнаженной» я приняла несколько изысканно-фривольных на мой собственный взгляд и вкус поз. Тут и туман над Осло почти совсем рассеялся. К слову сказать, молочная мистическая дымка здесь никогда долго не держится, поэтому-то страна фьордов и скал совсем не страна Туманного Альбиона.

Николай, всем видом выражая непомерное восхищение и мной, и легкомысленной бронзовой фигуркой, смешно цокая на кавказский манер, сделал несколько снимков. Я придирчиво рассмотрела их все на экранчике его цифровой камеры и оставила лишь два для последующей распечатки на компьютере, а остальные уничтожила грациозным движением тонких пальчиков. Николай тотчас же их коснулся и нежно поднес к своим губам.

– Из тебя цензор – просто зверь зверем, – улыбнулся он своей чарующе открытой, мягкой улыбкой и вдруг с неожиданной силой приобнял меня в попытке поцеловать мои кораллово-розовые, тщательно подкрашенные губки. Однако я сумела увернуться, и поцелуй пришелся в предварительно опрысканные французскими духами «Хлоя Нарциссе» локоны за ушной раковиной.

 
– Холодная луна
Хранит очарование,
Ты столь же холодна,
Твое ли в том призвание, —
 

печально вздохнул мой кавалер, лукаво улыбнулся и, не выпуская из крепких объятий, начал преувеличенно-страстно, как в оперетте, осыпать поцелуями мою шею и волосы. Мягко отстранясь, я искоса взглянула на Колю.

– Ну хоть чего-нибудь, все равно чего, от тебя добиться, красавица моя, и то хлеб. А иногда и с маслицем, – легкомысленно веселясь, заявил он, но мне показалось, что по-южному пылкие глаза его на этот раз оставались серьезными и чуточку грустными. В самой глубине расширенных бархатных зрачков пламенел костер мужской страсти, но в полную противоположность зрачку белки столь чувственных угольных очей продолжали сиять нежными, как бы жемчужными оттенками близких слезинок, а женственно загнутые кверху ресницы отбрасывали глубокие и еще более печальные тени на волевой абрис высоких скул.

– Так мы идем кушать морских змей? – невинно напомнила я и, как бы смутившись своим же вопросом, скромно потупилась.

На выходе с набережной в по-вечернему влажном и холодном, вспыхивающем время от времени россыпями цветных огоньков, феерическом сумраке веселились ряженые с факелами в руках. Разодетые в причудливые наряды, пугая и веселя прохожих оскалами жутких и одновременно смешных масок, ведьмы, гномы, волки, черти, медведи, рыси, феи, эльфы, рыцари и королевы мазали друг друга сажей, глотали огни, распевали песни, играли на рожках и свирелях, свистели, гудели, скрипели, звенели колокольчиками и приветливо угощали всех желающих яблоками, орехами, изюмом, конфетами, а также традиционно обязательными кусочками тыквы и репы. Мистично реяло пламя огромных фантастических костров, приготовленных для маскарадного сожжения черных уродливых кукол, сидящих на высоких шестах вдоль улицы. Я подошла поближе, чтобы разгадать, из чего собственно сделаны такие красивые чудо-костры. Куски белых полотен снизу поддувались потоками искусственного воздуха и подсвечивались лампочками розовато-малиново-оранжевых оттенков. Вдоль всей дороги светились загадочные огни внутри гигантских, весьма подходящих по размерам для Золушкиных карет и кабриолетов, пластиковых или картонных тыкв с вырезанными на их поверхности треугольниками глаз, носов и ртов. На других, более высоких шестах висели кругленькие фонарики из реп, на брусчатку мостовой они отбрасывали забавные кружевные тени.

– Сегодня тридцать первое октября, моя прелесть. Праздник Самхейна – начало зимы, а по-русски День Всех Святых. Нечистые силы открыто веселятся этой ночью, организуют людям смешные или не очень козни, наводят порчу на плоды осеннего урожая, играют с непослушными детьми и устраивают грандиозный бал-шабаш, на который созывают всех грешников, то есть всех нас. По древнему поверью считается, что, гадая на яблоках и репах ночью Самхейна, можно узнать свою судьбу до донышка, даже о том, какой смертью и где умрешь. А еще любое желание, загаданное в эту ночь, нечистая сила просто обязана исполнить. Угадай, что я сейчас загадаю?

Чуть приостановившись впереди меня, с напряженным вниманием Николай постарался заглянуть в самую глубинную суть моих возбужденно пугливых зрачков, но я сразу же постаралась прищуриться, как бы грациозно защищая их от ярких, огненных вспышек колдовских факелов и фейерверков.