355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Копсова » Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов » Текст книги (страница 11)
Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:22

Текст книги "Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов"


Автор книги: Наталья Копсова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– А, пришла прекрасная, как фея, Вероника. Прошу к столу пить чай с вишневым вареньем. Варенье сам варил, поэтому внутри ягод не косточки, а грецкие орешки. Адский был труд, надо признаться, но у меня есть немецкий автоматический косточковыдавливатель.

Любезно и уважительно, совсем как взрослую, пригласил меня войти очень радушный и ласковый хозяин. В большую, всю в розах снаружи и внутри, чашку ароматного чая он щедро добавил мне изумительно красивой, ярко-изумрудной по цвету жидкости из ребристо-льдистой заграничной бутылки необычной квадратной формы с золотой этикеткой. Я даже не успела вежливо возразить.

– Очень улучшает вкус чая, это «Мидори» – бразильский ликер из дынь. Надеюсь, тебе понравится.

«От зеленого вина отрекалася она», – почему-то вспомнились стихи Пушкина про русскую Белоснежку, но вкус чая действительно намного улучшился, и мне понравилось. Я поблагодарила Валентина Григорьевича, и он жестом фокусника откуда-то достал, небрежно снял упаковочный целлофан и раскрыл для меня огромную, черную и волнистую, как ночное море, коробку с доселе мною невиданными сверкающими прозрачной фольгой всех цветов радуги французскими настоящими конфетами с коньячной начинкой. От удивления я потеряла дар речи: мама и бабушка всегда старались уберечь от меня мало-мальски приличные конфеты для взрослых гостей. Для гостей, и лишь для них раскрывались новые коробки с шоколадным «Ассорти», хотя они и на четверть не выглядели так шикарно, как эти. Я догадалась, что только для меня в изящной хрустальной вазочке разложены пирожные эклер, наполеон и корзиночки, и с огромным удовольствием съела по каждому типу.

Расслабленно сидя напротив меня на широкой полированной сосновой скамье с высокой резной спинкой, Валентин Григорьевич попивал не только чаек, но и красное французское «Каберне» попеременно, а возле него небрежно лежала стопка никогда ранее мною не виданных, но очень красивых глянцевых журналов. Журналы назывались «Playboy», и на всех без исключения обложках были изображены роскошные голые красавицы. Мне шел тринадцатый год, и обнаженную натуру обоих полов нам уже вовсю ставили в художественной школе, но все равно ужасно хотелось полистать прямо-таки излучающие свет крупноформатные иностранные страницы, похожие на окно в другой, почти божественный мир, однако спросить об этом прямо я все-таки постеснялась.

Наш проницательный председатель, видимо, как им, председателям, полужрецам и знатокам человеческих душ положено, как-то очень быстро догадался о мучительной душевной борьбе ребенка «и хочется, и колется».

– Если желаешь, Вероника, то можешь полистать журналы. Ведь ты уже взрослая девушка, – дал он мне мягкое, расслабленное, ласковое разрешение. Я кивнула, недолго раздумывая, журналов было много, и хотелось успеть пролистать все.

Еще не совсем осознавая почему, но две прехорошенькие белокурые сестрички-близняшки в песцовых горжетках и на высоченных каблуках – то было все их обмундирование полностью, если не считать больших кольцеобразных серег, привлекли мое особо пристальное внимание. Я точно видела их где-то раньше, но не могла вспомнить, сколько ни старалась, а лишь напряженно рассматривала с некоей смутной и неопределенной мыслью, которая ну никак не желала всплывать на поверхность сознания.

– А ведь они похожи на тебя, как две капли воды, и только чуть-чуть старше, – внезапно услышала я где-то над собой совсем близкий голос: оказывается, председатель и заместитель директора в одном лице пересел на скамью ко мне, а я и не заметила.

– Вот тебе книги: твоя «Анжелика в Новом Свете», а еще «Лолита». «Лолита» – это рассказ о девочке твоего возраста, а написал его писатель Набоков – великий русский классик.

Я с покорным вздохом приняла довольно, на мой взгляд, толстый роман классика из пухлых, почти женственных рук Валентина Григорьевича, сделала заинтересованное лицо и принялась вежливо-внимательно перелистывать страницы, не особо вчитываясь в содержание.

Русских классиков, особенно Достоевского и Чернышевского, бабушка и так заставляла меня читать каждый божий каникулярный день не меньше, чем по два часа, утверждая с несгибаемым упорством, что они сильно развивают душу ребенка. Этого каждодневного развития мне хватало через край, так что дополнительными классиками я не интересовалась. Вообще, не дай бог, бабуля узнает, что еще и такой есть! Он наверняка тоже успел издать целое собрание сочинений, у классиков каким-то мистическим образом всегда оказывалось полным-полно времени на написание многочисленных томов. Отказаться от книги в твердом коричневом переплете прямо было неудобно, но про себя я твердо решила, что читать роман все равно не стану, а спрячу куда подальше с глаз. Конечно, мне хотелось бы поскорее вернуться к просмотру красивеньких журналов, но к досаде моей милейший сосед чересчур внимательно наблюдал за моим рвением к классической литературе, и пришлось усердно изображать интерес к объемной скукоте без единой картинки, или по-взрослому – иллюстрации. А там даже от имени главного героя – Гумберт Гумберт веяло чем-то ужасающе пресным, нравоучительным, нафталинно-скукоженным и старомодным; едва ли кто-нибудь с таким дурацким именем мог иметь хоть сколько-нибудь стоящие приключения, как, например, Монтигомо Ястребиный Коготь, Чингачгук Большой Змей или даже собака Шарик из «Четырех танкистов». Этот предпенсионного возраста Гумберт наверняка окажется в сто раз тягомотнее самого Алексея Александровича Каренина, и вяжется он к какой-нибудь там Лолите исключительно ввиду своего крайнего занудства. А кто ему эта малолетняя Лолита? Внучка, что ли?

– Так тебе нравится книга, Ника? – еще более медовым, чем прежде, голосом спросил Валентин Григорьевич, слегка полуобняв меня за плечи и жарко дунув в шею.

– Очень нравится, большое спасибо! Начну ее читать прямо сегодня вечером, – вежливо листая страницы, но уже начиная здорово нервничать, отвечала я ему. Почему-то особо остро захотелось домой, к бабушке.

– Мне, наверное, уже пора домой.

Нерешительно попыталась я уклониться от уж слишком наседавшего с правой стороны соседа. Совершенно ни с того ни с сего Валентин Григорьевич как бы и обрушился на меня и одновременно схватил в охапку. Не зная, что и думать о таком странном поступке серьезного взрослого человека, я растерялась окончательно.

Его белые пухлые пальцы с ровными коротко стриженными ногтями очень быстро расстегнули мою кофточку и вытащили на свет божий мои девичьи груди: две упитанные бело-розовые горки.

– Никогда в жизни не видел ничего подобного! – залепетал председатель не своим голосом и, видимо, окончательно свихнувшись, жадно набросился на них. Их, похожих на ровненьких молочных поросяток, он принялся целовать так, словно бы желал проглотить моментально и целиком, куда там угнаться Серому Волку.

Продолжая пребывать в некоей умственной прострации, я одновременно думала о правильном формулировании вежливого прощания со взрослыми в такой запредельной ситуации; о ждущей меня бабушке, верно, поливающей сейчас в саду флоксы; о том, как бы вывернуться половчее и убежать отсюда поскорее и подальше, и еще почему-то о разноцветных чашках и бутылках, подрагивающих и позванивающих на деревянном столе.

– Никогда в жизни не видел подобной красоты!

Меж тем, со стоном вдохнув кубик дополнительно воздуха, ошалелый пожилой человек одной рукой удерживал меня за косы, а другой еще пытался их поглаживать. Одновременно он упрямо впивался в мои нежные соски своими краснющими, как у вампиров, губами, пытаясь их всосать в глубины своего, видимо, бездонного рта. Потом я скорее увидела, чем почувствовала, что польские джинсы уже стянуты с моих бедер; пылкая соседская прыть возрастает и прогрессирует все дальше и глубже; а этот сумасшедший с его дикими, глупыми и еще самую чуточку смешными поцелуями быстро опускается ниже и ниже талии. Вот его раскаленная ладонь щекотно копошится между моих бедер; в том месте даже я сама себя никогда не трогала.

В конце концов председатель почти совсем оказался на коленях под столом, постепенно увлекая меня туда же. Я же пока держалась на ногах твердо, все более и более находя ситуацию неловкой, неуместной и недостойной. Как вавилонская башня на своих непутевых строителей, взирала я сверху вниз на его аккуратную серебристо-пепельную макушку. Потом взяла со стола и решительно вылила на эту самую макушку тягуче-сладкую зеленую жидкость из наполовину полной бутыли с ликером. Квадратная бутылка потом выпала из моих рук и покатилась по полу со страшным грохотом, но не разбилась. Как бы очнувшись от глубокого сна, Валентин Григорьевич оторвался от моего сильно загорелого тела и удивленно посмотрел сначала на бутыль, потом на меня большими круглыми глазами с сильно увеличенными зрачками, занявшими почти все его глазное яблоко. Его затуманенный-задурманенный взгляд «плыл», как у пьяницы, с головы на лицо стекали липкие зеленые струи, как у водяного.

Тут-то я легкой горной серной перескочила через пожилого председателя ближе к двери и, стараясь по возможности сдерживать дрожь и торопливость, опять оделась. «Анжелика в Новом Свете», как и вся литература, продолжала лежать на еще теплой скамье. С минуту помешкав, я все же взяла только ее. Валентин Григорьевич окончательно пришел в себя, поднялся с пола, оправил одежду и салфетками в голубых незабудках стер с лица ликер.

– Это тебе мой подарок, Никочка! Можешь не возвращать. Бабушке и маме ничего не рассказывай, ведь ты уже взрослая.

– Не расскажу! – твердо и уверенно кивнула я, демонстрируя отчаянное спокойствие. Да мне самой в голову бы никогда не пришло рассказать кому-либо о себе такое, стыдно ведь до невозможности.

– Умница! А еще забери с собой конфеты, подари родителям. Можно я тебя по-дружески в щечку поцелую на прощанье. Ведь мы теперь с тобой друзья, да?

– Хорошо, по-дружески можно! – гордым кивком позволила я, волевым напряжением удерживая серьезные сомнения, смущение и страх. Однако Валентин Григорьевич и в самом деле деликатно и нежно поцеловал именно туда, куда обещал. Наконец-то я была свободна и смогла крикнуть ему: «Всего хорошего!», пулей вылетев за дверь.

Домой я неслась на всех парусах и бегом, хотя за мной никто не думал гнаться.

– Ну это не ребенок, а божье наказание! Где тебя черти носили так долго? Я скажу Лидии, что больше с тобой сидеть на даче не стану, – бабушка, обеспокоенная долгим отсутствием, встретила меня рассерженными причитаниями. – В следующий раз сразу в милицию обращусь. Пусть они тебя ищут с собаками!

– Да вот… я тут… в поле с кузнечиками была. Потом… случайно… встретила председателя. А он… решил… подарить мне книжку и конфеты для тебя. Вот!

Бабушка как-то странно на меня посмотрела, недоверчиво покачала головой, но ничего больше не сказала, а блестящую, цвета чернее ночи коробку с золотым тиснением на французском языке унесла в дом.

О судьбе коробки я с тех пор так ничего и не знаю, никогда в жизни ее больше не видела, а ведь кто-то же те конфеты съел! Скорее всего соседки, да и ладно: мама привезла из города мои любимые «Столичные», «Белочек» и «Мишек на Севере». А вот Валентин Григорьевич с тех самых пор еще много лет помогал нам, одиноким женщинам, плотниками, стекольщиками, шифером, рубероидом и древесно-стружечными плитами. Может быть, и действительно он мог многое достать и не обязательно лишь прозаические, практичные и скучные вещи, но я никогда ни о чем его не спрашивала. Должна признаться: в присутствии Валентина Григорьевича отныне и навсегда уверенно чувствовала, что действительно необыкновенно хороша собой, и пожалела, когда узнала, что старый председатель умер на даче от сердечного приступа.

К тому времени я уже лет восемь была замужем за своим бывшим однокурсником Вадимом Малышевым.

* * *

Все три мальчика: Руслан, Марат и Вадим были моими хорошими институтскими товарищами; мы учились на одном курсе, в одном потоке и встречались каждый день. До сих пор то веселое студенческое время вспоминается, как самые лучшие годы жизни.

После окончания первого курса ректору нашего тогда Политехнического института имени чекиста с горячим сердцем и холодными то ли руками, то ли головой (и не вспомнить за давностью лет!) Феликса Эдмундовича, теперь, после гибели великой империи по имени Советский Союз переименованного в Политехническую академию имени академика Иоффе, пришло в голову собрать всех отличников курса в две первые группы и учить их по специальной, интенсивной и усложненной программе, чтобы доморощенные вундеркинды в баклуши на лекциях больше не били, наглядно демонстрируя всем остальным студентам второй из величайших человеческих грехов после уныния – гордыню. Вот тогда-то, перед началом второго курса, я впервые встретилась со своими друзьями-мальчишками. Вместе с ними летом я копала картошку в Луховицком районе Московской области (название близлежащего села, где можно было в сельпо купить поллитровку, помнится до сих пор – Выкопанка), с ними грелась, сушилась, пела песни и ела печеную картошку в лесу у костра, с ними же потом рыла траншеи под телефонный кабель у речки Красная Пойма и вообще дурачилась и делала много чего смешного. Чуть позже у нас появилась и много-много лет сохранялась незыблемая традиция хорошенько разыгрывать друг друга и окружающих в день первого апреля.

Самым удавшимся за все студенческие годы первоапрельским розыгрышем считаю свой. Это была моя идея, хотя и возникшая в результате совместной мозговой атаки, разослать в деканат некоторых кафедр приказ якобы начальника второго секретного отдела нашей альма-матер о тренировке по гражданской обороне в стенах института. Вчетвером, сгибаясь пополам, держась за животы и едва только не умирая со смеху, мы сочинили поистине гениальный текст, где в стиле незабвенного, всегда стриженного под знаменитого командарма Котовского, а, может, просто лысого от природы, но в целом спокойного и скромного Ивана Ивановича строго требовали, чтобы все сотрудники данных кафедр в респираторах и противогазах собрались перед обедом у входа в столовую и в таком виде на глазах у всех дожидались дальнейших распоряжений нашего особиста-скромника. Еще мы от души пообещали участникам проведение дополнительного, особо эффективного учения по эвакуации из задымленных помещений по пожарным лестницам, лекцию «Изучение ядовитых газов и устройств», а заодно и практическое занятие по правильному оформлению эвакодокументов во взрывоопасных условиях.

Респираторы и противогазы, согласно внутренней инструкции, должны были наличествовать на каждой кафедре, но только угроза немедленного расстрела могла бы заставить кафедральных сверхмоднючих секретарш напялить такие штуки на свои суперпрически и стрижки. При ядерной, водородной или нейтронной атаке они уверенно продолжали бы надеяться на свое женское очарование в тесно облегающих бедра юбках, высоких блестящих сапогах-ботфортах на шпильках, обрисовывающих стремящиеся в небо груди во всех анатомических подробностях очень пушистых и очень тонких кофточках и в колышащихся при легких девичьих вздохах длиннющих серьгах-висюльках в нежных ушках. Хотя посмотреть на умных, серьезных и интеллектуальных профессоров, доцентов и кандидатов в костюмах и в идиотском положении тоже представлялось не лишним. Может, кто из них будет так же красив, как Фантомас в исполнении душки француза Жана Маре из знаменитого старого фильма!

Несмотря на мои возражения и советы Марата, Вадим честно отстучал на машинке и даже выделил крупным жирным шрифтом вслед за липовым номером приказа совершенно реальную дату всеобщего дня смеха, сатиры и юмора, так, чтобы те, которые не совсем ослы, могли бы легко догадаться. Я тогда с Вадимом поспорила. Он же, единственный из нас, был весьма скептичен относительно всей затеи, даже предположил угрозу последующего вылета из института за подобные проделки, но до истерики расхохотался над итоговым текстом нашего документа и напрочь забыл обо всех опасениях.

«Действительно, надо быть полным ослом, чтобы купиться», – утвердил он решение остальных чуть ли не сквозь слезы от хохота. В конце концов, недаром же мы все были круглыми отличниками – главной гордостью нашего Политеха имени Ф. Э. Дзержинского.

При воспоминании о том далеком, но самом веселом первом апреля – дне смеха, мои губы сами по себе сразу же растягиваются в сладкой довольной улыбке.

Около двенадцати часов дня, создавая заинтересованный вид оживленной беседы о курсовых, я с Русланом, Маратом и Вадимом радостно наблюдала с тщательно выбранного поста на лестнице, как к институтской столовой начали потихонечку подтягиваться довольно дисциплинированные стада кафедральных мужчин и девушек. Однако противогазы они еще не примеряли, а неуверенно вертели в руках, как бы пытаясь бессознательно организовать некую дистанцию между ими и собой. Они тесно сгрудились у стеклянных дверей столовой и заулыбались, закурили и заговорили так оживленно, как будто бы не виделись лет сто.

Дражайший Иван Иванович еще не проголодался и спуститься откушать не изволил. И наша и их компания ждали и ждали его со все возрастающим нетерпением, но особист обедать упрямо не шел. Обеденное время утекало, как вода сквозь пальцы; стрелки больших настенных часов неумолимо приближались к часу, и стало очевидным, что «противогазники» наговорились, накурились, до предела оголодали и начали разбредаться. Трое из них степенно и незаметно влетели в столовую и взяли себе по подносу. Я решила, что чудесная затея с треском провалилась, как вдруг… Как вдруг долгожданный Иван Иванович, как всегда неожиданно, на миг материализовался возле нас, бесшумней любого привидения проскользнув мимо. Едва-едва мы успели вежливо-скромно его поприветствовать уже в спину и напряглись в тревожно-счастливом ожидании. По-английски вежливо, не желая привлекать внимания к собственной персоне или кого беспокоить, как поступают, например, знаменитые призраки с берегов туманного Альбиона, молчаливой тенью начальник Второго особого отдела промелькнул мимо рассредоточенных сотрудников кафедры, очень тихо кое с кем поздоровался и был таков… то есть уже сидел в столовой за стеклянной стеной. «Да, лысому Ивану шпионом-диверсантом работать при этаком таланте, а не в кабинете штаны протирать. Он повсюду бы проходил сквозь стены и проваливался сквозь землю» – так прокомментировал наблюдаемый нами ситуационный кризис Руслан Бухадов.

Ой, что тут началось! В панике и диком ажиотаже мужчины и женщины сразу же принялись весьма смешно и неуклюже, но старательно и как можно быстрее натягивать себе на головы и лица слоновьи и гиенные военные маски, здорово путаясь в деталях и пристежках, взвизгивая, вскрикивая и чертыхаясь. Они точно решили, что это и есть неожиданная проверка на «вшивость», то есть на упомянутую в нашем приказе боеготовность в условиях внезапной обороны – и вполне могут заставить все повторить еще раз в другой день, если получится плохо. Ох, вот и придется им всем, многоуважаемым и разнаряженным, ждать под дверями столовой с масками в руках эх раз, еще раз, еще много-много раз. Случайно мимо проходящие люди так же, как и сидящие за обеденными столами, растерянно остолбенели и замерли, глядя на разворачивающиеся прямо перед их ошалелыми взорами учения, лишь один Иван Иванович невозмутимо продолжал жевать свои котлеты. И действительно, трудно было не поверить нашим вполне боеспособным кафедральным работникам в том, что и впрямь случилась боевая тревога и требуется немедленная эвакуация. Перед их искренними оперативными действиями меркла вся хваленая театральная система Станиславского. Только мы вчетвером едва сдерживали на лестнице наши смеховые конвульсии, так похожие на горькие рыдания. Минут через пять все желающие потренироваться лихо выстроились в ряд в «симпатичных» масочках, прелестно гармонирующих с их респектабельными дорогими прикидами.

Самой смешной деталью, однако, являлось поведение самого начальника Особого отдела института. В задумчивой мечтательности сидя вполоборота к дверям, он, казалось, не обращал ни малейшего внимания на реакцию окружающей публики; как ни в чем не бывало созерцательно-меланхолично вкушал свой обед из трех блюд. Очень скоро голодным участникам маскарада надоело дожидаться одобрения мирно жующего на их глазах маэстро, и одна нетерпеливая толстушка всунула в столовую свой кольчатый хоботок и, слегка его приподняв, утробно прогудела на весь зал подобно удару великого Царя-Колокола:

– Иван Иванович, так нам уже можно снимать и начинать обедать? Или же сначала состоится ваша лекция по ведению учета потерь при взрывах ядовитых газов?

Только тут наш лысый, как девичья коленка, друг чуть очнулся от своих особистских медитаций и, неторопливо развернув литой, крепко посаженный, как броневик, корпус в сторону веселого народа, до умилительности бесстрастно ей ответствовал:

– Да, пожалуйста, Ираида Степановна. Давно пора подкрепиться, а лекции не будет.

Как события разворачивались дальше, я не очевидец, так как была вынуждена бежать в туалет, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Вернуться на лекции в тот день мы так и не смогли, а все вместе решили поехать тушить приступы смеха ко мне домой.

Бабушка моя ко всему прочему была изумительной кулинаркой-искусницей. Она пекла, жарила, варила на диво вкусно и по-русски обильно и сытно. Еда у нас дома ее стараниями была просто истинным культовым обрядом, а одной моей предполагаемой обеденной порции с лихвой хватило бы и на пять парней. Наши молодые мужающие мальчики почему-то оказывались вечно голодными, сколько бы ни ели. Так что я необыкновенно с ними гармонировала: они хотели кушать, а я – гордиться осиной талией и с этой целью подсунуть им вкуснющий, но безумно калорийный бабушкин обед. Недаром в русском языке существует такая мудрая поговорка: «Обед раздели с другом».

В тот чудесный и солнечный первоапрельский день в метро за неприличное фырканье, хрюканье, всхлипы и ржанье нам беспрестанно делали замечания разные старушки, видимо, принимая звуки на свой счет. По прибытии я позвонила Майе, и она спустилась ко мне с десятого этажа на пятый. Майке все пришлось пересказать заново, и во время повторных живописаний от хохота у меня потекла из носу кровь, которую потом долго не удавалось остановить. Даже школьная подружка, во все стороны разметав смоляные длиннющие локоны, хихикала, как безумная, хотя непосредственной свидетельницей шутки не была, что тогда говорить о нас. Тогда же на нее, покатившись со смеху, случайно упал Марат, и одним клубком они покатились дальше под наш чешский зеленый диван, чем вызвали новые взрывы хохота, но уже по-иному поводу. Вот так я познакомила своего друга и сокурсника Марата Ковалевского со своей лучшей школьной подругой Майей Титовой, после чего на меня еще долго «имела зуб» уважаемая Изабелла Сократовна – Майина мама.

Через день нас вчетвером вызвали на ковер к декану факультета, а еще через два дня с Вадимом и Маратом сам Иван Иванович лично провел отдельные разъяснительные беседы индивидуального характера. Вадиму и Марату действительно здорово досталось; почему-то в незабудково-линялых глазах начальника Второго отдела они оказались виноватыми больше, чем мы с Русланом. Удивительно нелогичный поворот событий, потому что Николаше – нашему добрейшему, мягкому по натуре и интеллигентному декану, профессору в термехе и сопромате, доктору наук, автору наших учебников и нашему же лектору, я честно призналась, что изначальная идея розыгрыша принадлежала мне и это я инициировала ребят на дальнейшие первоапрельские шутки. Все-таки я была девочкой, мне не грозила армия, и такой ответ был справедлив и по сути, и по существу. Николай Николаевич сразу же принялся меня утешать, обещая свою наставническую поддержку и всемерную помощь в борьбе с грядущими неприятностями.

Всех нас потом еще несколько раз вызывали с разборками на комитеты комсомола, и в итоге вся эпопея окончилась расширенным партийным заседанием. Начав строгим голосом зачитывать наше «дело» (причем, как сейчас помню: ни разу он не взглянул на нас самих, преступников, перед суровым возмездием в лице прокурора виновато сидящих на первом ряду, – ему бы только поднять от бумажки грозные очи) в черном похоронном костюме при черно-белой полосатости галстука, важный донельзя зампарторга института вдруг не сдержался и неприлично зафыркал, утирая глаза белым в крупную бежевую клетку платком из левого нагрудного кармана. Остальные присутствующие с облегчением заржали-захихикали, волевыми усилиями стараясь регулировать громкость звуков. Естественно, их облегчение касалось не предварительных волнений по поводу несчастной участи четырех студентов, а капитальных трудностей со сдерживанием смеха при зачтении подробных описаний нашей первоапрельской проделки на сухом официально-канцелярском языке, представляющем саму забаву гораздо забавнее, чем было первоначально задумано, а позднее исполнено.

Да я бы сама умирала со смеху, если бы сидела сейчас в зале, а не на скамье осуждаемых в ожидании решения своей дальнейшей участи. В конце концов, чтобы не доводить народ до истерики, зампарторга смял слишком для него остроумную обвинительную речь, собственноручно написанную нашим добрым и человечным деканом факультета. Часть народа, те, которые сами противогазы не примеряли, взроптала, страстно желая выслушать подробности дела до конца, чтобы во всем разобраться по справедливости. Однако прочие, особо оскорбленные нами партийцы в лице габаритнейшей Ираиды Степановны с кафедры испытания сооружений, высказались резко против, возжелав чтение доклада прекратить, но зато влепить нам по строгачу с занесением, вместо первоначально предложенного ею полного и окончательного исключения из учебного заведения. Разгорелись жаркие прения. В конце концов от нас все отстали с устным выговором без занесения. Все-таки мы были отличниками и гордостью вуза. Даже те злополучные первоапрельские лекции вовсе не прогуляли: все четверо имели полное законное право на свободное посещение. И тут даже толстой Ираиде, многократно испытанной на своей кафедре в качестве одного из основных сооружений, пришлось отступиться. А Иван Иванович на собрании и вовсе не показался по какой-то очень важной причине, поэтому доподлинного мнения последнего и главного участника нашей шутки так никто и не узнал. Как пить дать, его вызвали в самые «верха» с подробным отчетом о нашей хулиганской выходке. Возможно, Вадим и Марат больше остальных догадывались, что же там такое в голове у нашего скромника – мед или опилки, апрельская шутка то была или наглая хулиганская выходка, но парни молчали, как партизаны.

И все-таки огромное спасибо предусмотрительному Вадиму. Это он отговорил меня для большей достоверности документа подделать личную закорючку начальника Второго Особого отдела Политехнического института и лично напечатал всю хохму на своей, а не на институтской машинке. Почему-то эти два фактора оказались в итоге очень важными. Также именно он предложил в послании выделить специальным крупным шрифтом дату и присвоить липовому приказу номер 666 – число веселого зверя – Антихриста. Это, по большому счету, и решило все дело; зря я тогда с Вадимом спорила.

А вот благовоспитанные и сострадательные скромницы-разумницы Вера и Таня, впоследствии так трагически потерявшие мужей, вообще с самого начала не одобрили затею и отказались в ней участвовать, хотя были самыми первыми, кому я поведала идею проделки.

Да, веселое то было время… Тогда никто представить себе не мог, что иметь, например, несколько жен станет каким-то условием престижа для кавказского мужчины, или что на глазах человека может сгореть его отчий дом с родственниками или дом друзей с живыми и любимыми людьми. Нет, об этом я думать не могу…

– Зачем тебе гарем-то, дорогой джигит? Ведь с ним одна морока, – с дерзким вызовом спросила я Руслана во время нашего ночного катания по Москве. – Извини за откровенность, но лично мне это кажется некоторой эпатажностью, слабостью и мужской натуры в целом, и способности мужчины к любви, как если человек постоянно колеблется, не уверен, кто и зачем ему нужен. Хорошо зная твой характер и силу воли, вначале просто не поверила своим ушам…

– Вероника, Вероника! Наверное, тебе бы самой стоило родиться парнем, чтобы всю жизнь класс показывать и демонстрировать силу духа. Справилась бы или нет, сама-то как чувствуешь? Для мусульманской же девушки не выйти замуж – позор и стыд, а за кого, позволь спросить тебя, родителям выдавать чеченских невест? Это вы, русские, стольких парней и мужчин уложили в гробы, что теперь потерь не сосчитать.

Так вот мать возвращалась из бани и говорила мне, старшему сыну, что видела хорошую девушку из достойного рода, а через несколько дней уже играли свадьбу, и я увозил жену подальше от бомб, снарядов, взрывов, пожаров и канонад. Ника, я все же глубоко убежден, что любая женщина нуждается в мужской поддержке и попечительстве – так самой природой задумано. Тебя же, непримиримую гордячку и горячую революционерку в отношениях между полами, судьба еще нос к носу столкнет с твоими же свободолюбивыми принципами. Уж в этом поверь мне на слово, хотя лично я от души желаю тебе победы над собой же. А может, и станет у тебя все хорошо, и ты сумеешь себя найти, что это я заранее проблему программирую… Все будет у тебя отлично!

– Однако и ревнивая ты женщина. Очень ревнивая и тем опасная! – несколько секунд помолчав, вдруг рассмеялся Руслан: – Да ты не просто хочешь, а требуешь, чтобы мужчина до конца дней своих любил бы только одну тебя!

Нет, ни на что несмотря, хорошее было время, когда мы все почти каждый день были вместе: два В – Вероника и Вадим, два М – Майя и Марат и в дополнение к нам радостно присоединялось Р – тогда еще свободный, как ветер, и одинокий Руслан. То была наша живая, бурлящая, цветущая, чудесная, неповторимая молодость!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю