Текст книги "Якорь"

Автор книги: Наталья Караванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Наталья Караванова
Якорь

1. Гостиная с мертвецами

Пен-рит (флор. – ***) 1. Тело, лишенное души; по легенде п-р были созданы Темными силами Орса, чтобы восстановить его власть в обитаемой части мира, утерянную после восстания богов (см. легенды докосмических народов Флоры, «герой Альенэни», «Шторм»). П-р – бесстрашные воины, преданные хозяину. 2. Продукт п-р трансформации.

Пен-рит трансформация – возвращение биологического объекта в состояние генетической нормы согласно заданным параметрам. П-р трансформация позволяет бороться со всеми известными болезнями, восстанавливает утерянные органы и поврежденные конечности. Возможна только на взрослом материале. Проходит в два этапа. Первый – восстановление механических и химических повреждений. Второй этап – трансформация нервной системы. Основная причина того, что технология не используется повсеместно – то, что преобразованию подвергаются все клетки, в том числе – кора головного мозга. Результатом этого является полное стирание всех видов памяти, замедление психических процессов. П-р трансформация используется только на Флоре, для решения демографической проблемы, однако известна в других мирах Солнечной уже не менее ста лет.

Большой энциклопедический словарь слов-заимствований,

Флора, «Альенна», 314 г. к. в.

Осень. Время воспоминаний. Гашу окурок, откидываю шторы. За ними дождь, окно стало рябым от брызг. Прижимаюсь к стеклу горячим лбом, и слушаю, как он барабанит о подоконник.

Я пропустила контрольное время, значит, сейчас со мной свяжется куратор, и снова начнет брюзжать о том, о чем я не хочу слушать.

Что трансформация – это не больно.

Что пен-рит – это здоровые, нормальные люди. Что жить в любом случае лучше, чем умирать, и что я просто не имею права отказываться.

Моего куратора легко понять. Как же, такой эксперимент псу под хвост. Впрочем, я несправедлива. Гилоис ведет меня с самого начала, все эти три с лишним года. Успел по-своему привязаться. Да и мне он давно не чужой человек.

В одно не верю – что он не видит, сколько в его речах фальши.

Мой сосед – завершивший трансформацию пен-рит. Я вижу его каждый день, я с ним разговариваю, потому что больше не с кем, и другого примера не нужно, чтобы понять, чем я буду через месяц, если соглашусь на второй этап.

Мой сосед улыбается, хихикает и говорит о погоде с интонациями впавшей в детство старушки. Мы очень с ним похожи, словно брат и сестра. Мы высокие и стройные, у нас одинаковые, светло-голубые глаза. И светлые волосы. Он завершил трансформацию год и три месяца тому назад. Его сделали из клона. А меня…

Меня еще не доделали.

Гилоис ждет, что я им все же дам добровольное согласие. Надеется, что усилившаяся боль и страх, в конце концов, сделают свое дело. На выходе получится пен-рит, существо милое, глупое, лишенное памяти. Меня будут учить ходить и говорить, одеваться и пользоваться ложкой…

От этой мысли хочется или самой удавиться или удавить кого-нибудь. Димыч, тебя. Охотно верю, что ты не хотел ничего плохого, когда передавал мое умирающее тельце местным эскулапам. Может быть, тебя даже обманули, не предупредили о последствиях. Но почему, черт побери, ты ни разу не попытался меня найти? Почему не явился сюда, в поселок пен-рит, чтобы посмотреть мне в глаза и сказать, что это действительно так?

Куратор не вышел на связь, я плюнула, решила почитать чего-нибудь, или даже совершить подвиг, прогуляться вокруг коттеджа. С костылями и компенсирующим нагрузки поясом это вполне выполнимо. Вот только дождь не заканчивается.

Было время, когда я не верила, что трансформация совсем «съедает личность», и злилась просто потому, что больно, что осень, что на улицу ни ногой. А теперь не осталось сил даже злиться.

Куратор говорит, что я малодушная дура. Может и так. Но я имею право бояться. Я не клон, и я не анацефал. Мне проще учинить акт суицида, чем допустить, что это я буду ходить с идиотской улыбкой на лице, играть в кубики с картинками и рожать в год по дитю, как крольчиха, не понимая, что происходит, зачем и почему.

Время отсрочки вышло, надо что-то решать. Но сегодня я еще могу думать о чем-то кроме постоянной боли, так что можно потянуть чуть-чуть. Вдруг что-то изменится. Ведь трансформацией на Флоре занимаются уже пятьдесят лет. Не может быть, чтобы не придумали какой-нибудь способ… выход.

Гилоис в ответ на мои осторожные вопросы только по-отечески качает головой и объясняет, что мне нечего бояться. Что не было случая, когда от трансформации кто-то умер. Делает вид, что не понимает причину моего страха.

Пискнул замок на входной двери, сообщая о гостях. Запасной ключ есть только у Гилоиса, так что и это наверняка он. Да и кто сюда полетит по доброй воле? Мы никому не нужны. Наша биологическая роль почти выполнена. К тому же нормальные люди к таким как мы испытывают отнюдь не теплые чувства. Брезгливость, приправленную любопытством – да, возможно. Недоверие – наверняка. Но в большинстве они просто равнодушны.

Я не знаю, как встретили бы меня свои – там, за пределами атмосферы. Но там умирать мне было бы легче. Наверное…

А связи с внешним миром все равно нет. Только выход на местную локалку, да и тот под жестким контролем куратора.

В гостиной затопали. Я доплелась до арки-выхода, выглянула наружу.

Ого.

Следом за Гилоисом ко мне ввалились оперативники Службы порядка и контроля, – это местный аналог полиции. А потом вошли еще несколько человек – в штатском.

Гилоис незаметно коснулся губ – тихо!

Я в ответ опустила ресницы. Лаборатория, к которой относимся мы с куратором, считается секретной. Я – уникальный экспериментальный материал. Как ни крути, а раньше никто не пробовал проводить пен-рит трансформацию на разумном человеке с нормальной памятью. Гилоис говорит, что если у них все получится, лабораторию начнут осаждать желающие принять участие в эксперименте. Может и так. Я не достаточно себе представляю обстановку на Флоре, чтобы спорить. И в любом случае не желаю быть объектом для любопытства.

По знаку одного из людей в штатском споки разбежались по коттеджу. Остались только мой куратор и их старший. Это слышно по интонациям, когда человек привык командовать.

Гилоис повернулся ко мне и нарочито медленно произнес:

– Не волнуйся. Они уйдут. Им нужно осмотреть дом.

Человек в штатском обернулся ко мне и отрывисто спросил:

– Здесь никого не было? В поселке чужих не появлялось?

Как когда-то учил Гилоис, я широко улыбнулась и чуть приоткрыла рот. Если бы во рту не пересохло, ей богу, пустила бы слюну струйкой, пусть полюбуются.

Куратор обрадовался, пояснил:

– Она не завершила трансформацию. Так что вряд ли сможет ответить на ваши вопросы…

Тот поморщился:

– Зачем вы их до сих пор штампуете? И так в городе, куда ни плюнь, везде это…

– Наука не стоит на месте. Ничего, вот увидите, скоро все изменится!

Пятьдесят лет назад на Флоре случилась эпидемия, выкосившая треть населения планеты. Из переживших болезнь тридцать процентов или около того стали бесплодны. Тогда технология пен-рит трансформации казалась панацеей. Ведь у трансформов рождаются нормальные, здоровые дети. Сначала, правда, ставка была сделана на клонирование. Но либо купленное оборудование оказалось дефектным, либо спешка повлияла на результат. Эксперимент не удался. А пен-рит трансформация – куда надежней, и как оказалось, проще технически. Но прошло много лет. Сейчас… сейчас все иначе.

Демографическая картина приближается к тому, что было перед эпидемией. Кажется, программа пен-рит находится на грани свертывания. Но пока она еще не закрыта.

Вернулись споки, как и следовало ожидать, ни с чем.

Недолго посовещались, их старший вышел с кем-то на связь. Я поняла из контекста, что они отправляются прочесывать этот участок леса.

Наконец, мы остались наедине с Гилоисом. Он виновато пожал плечами, потер лысеющую макушку и ответил на мой незаданный вопрос:

– Тут, недалеко, убили пресс-секретаря министра финансов. При каких-то темных обстоятельствах. Споки землю роют, на них контора давит. Вообще, обстановка какая-то неспокойная… может, тебя в город забрать?

– Заберите.

Гилоис качнул большой головой:

– Пожалуй, нет. Слишком далеко от лаборатории.

Где лаборатория, я не знаю. Очнулась уже здесь, в этом поселке.

Куратор еще час посидел, взял пробу крови, поспрашивал о самочувствии и удалился.

Я осталась на кухне. Это самое уютное место в доме. И здесь лучше всего слышно, как стучат о подоконник капли.

В те часы я ненавидела всех и все. Вот только период, когда битая посуда и расколотый об пол бытовые приборы приносили облегчение, прошел еще в прошлом году. Жду. Чего – сама не знаю. И с каждым днем все трудней принять решение. Прав Гилоис – малодушная дура я и есть…

Просидела до сумерек, прокуривая обновленные легкие. Жаль, спиртного нет. Куратор пресекает любые попытки обзавестись чем-нибудь алкогольным. Раньше я плевала на это с высокого забора. Раньше, когда могла позволить себе поездку в город. Теперь такая поездка кажется героическим поступком.

Когда в дверь позвонили, я решила, что это сосед. Он любит вечерком зайти, поговорить о чем-нибудь важном. О том, что дождь – это плохо, например. Самое большее, на что я могу рассчитывать – рекламщики. Но и они появляются здесь раз в полгода. И в этом полугодии уже были…

После третьего звонка все же дотянулась до костылей, поползла вниз.

Не глядя, открыла, пожалела.

За дверью стоял побирушка в рванье. При нем – девочка лет семи, тоже одетая кое-как.

Урод, мог бы пойти работать, или в распределительный центр, так ведь нет. Я думала, таких на этой планете уже извели, как класс. Все же индустриальный мир, хоть и с проблемами.

– Я милостыню не подаю, – буркнула и закрыла дверь. Почти. Потому что из-за двери услышала девочкин голос:

– Пошли отсюда! Здесь нет людей…

Ну, что же. И вправду – нет.

Я все же сползала на кухню, забрала из хлебницы буханку, понесла попрошайкам. А что было делать?

Но когда открыла дверь, мизансцена поменялась. Бродяга лежал в глубоком обмороке на ступеньках, девчушка хлопотала рядом.

Еще не хватало, подумала я. Сосед может увидеть и донести. А потом доказывай давешним спокам, что я не верблюд. Дураку ясно, что эта парочка имеет отношение к их сегодняшнему появлению в моем доме. Можно, конечно, вынести как-то тяжелое тело на улицу, на попечение блеклой осени. Но я не в том состоянии, чтобы проделывать такие физические упражнения. Оставалось одно. Затащить непрошенного гостя в квартиру.

…Как выяснилось в процессе, бродяга не притворялся…

– Он три дня не ел, – всхлипнула девочка, когда мы с ней втащили и погрузили моего непрошенного гостя на диван в гостиной. – У него бутерброд был, он мне отдал.

Откуда они такие взялись, не знаю. Тогда не знала. Планета Флора, на которой я волею Димыча и Судьбы оказалась, это вполне цивилизованный мир, по стандартам Солнечной, конечно, отсталый, но все-таки нет тут совсем уж нищих людей. Бывают и социальные пособия, и специальные приюты, и распределители, где можно найти себе пусть тяжелую и грязную, но оплачиваемую работу. А эти двое мне на шею вывалились как из дурного анекдота, как из сказки. А может, всего-навсего, не с кем было поговорить, и осень подкинула мне вымоленного «хоть кого-то».

Девочка, едва заполучив кусок хлеба и стакан кефира, забилась в угол комнаты и принялась тихонько жевать. Я решила ее до времени не беспокоить. Бродяга на поверку оказался молодым человеком, может, постарше меня, а может и мой ровесник. Только осунувшийся, откровенно грязный, и, повторюсь, в обмороке.

Да, мне хотелось выдворить их, как только парень придет в себя. Но я решила: спасать, так спасать. Может, зачтется мне потом, на худосочных здешних небесах. Хотя, говорят, на этой планете потусторонние силы обитают где-то под землей.

Так даже лучше.

Мой космос, тот, что моя память, к здешней обители богов отношения не имеет. И значит, скоро снова продолжится наш бесконечный спор о праве быть рядом. Спор, похоже, окончательно мной проигранный.

Девочка, перекусив, заснула. Ее спутник долго не желал приходить в себя, а когда все же очнулся и выглянул в окно, увидел там тьму зарождающейся ночи.

– Нам надо уходить, – сообщил он мне хрипло, видимо, горло у него было то ли надсажено, то ли простужено.

На стандартном космическом он говорил почти без провинциального акцента, который обычно свойственен жителям периферии.

– Куда? – переспросила я с максимальной иронией, на какую была способна.

– Я благодарю вас за Ючи, она хоть немного отдохнула. И за себя. Но идти нам действительно надо.

Значит, девочку зовут Ючи. Красиво. Здесь вообще красивые имена.

– Куда вы торопитесь?

Он помолчал, словно собираясь с мыслями, с трудом принял вертикальное положение, но тут же закашлялся, снова упал на спинку дивана. Обморок. Куда уж ему куда-то идти…

– Нас ищут. Вам стоит об этом знать. Я не думаю, что…

– Вы и вправду не думаете. Совсем, – осадила я ущербного на голову гостя. – Тьмища такая на улице. Отсюда выбраться можно только флаером. Вокруг леса километров на двадцать. Если сейчас уйдете, вообще можете завтра не выйти к жилью!

– Надо идти… – прошептал бродяга и предпринял попытку встать.

И я с тоской подумала, что наличие гостей в моем доме, видимо, должно быть тайной даже для куратора. Но с текущими проблемами разберемся потом, так я себе сказала, и на всякий случай пощупала лоб гостю. У того был жар. Это я ему и сообщила. На что получила ответ на чистом русском:

– Будто я сам не знаю!

Так. Докатилась. Нищий эмигрант на мою голову. Обхохочешься.

– Ну, так слушай, что умная тетя говорит, – ответила я на том же языке. – Завтра потопаете, куда душа прикажет. А сегодня будете отдыхать.

Гость, судя по выражению его лица, удивился мало. Собственно, лик его на какой-то момент отобразил мудрое слово «однако!», на чем все и закончилось. Мужской одежды, а тем более белья, в доме не было, но на то и существует быстрая доставка.

За бытовыми мелочами я почти забыла о своих болячках. Надо же, гости. У меня. Пусть странные, пусть бродяги, пусть хоть кто. Зато живые люди. Сосед не в счет. Сосед пен-рит.

Эмигранту я постелила в гостиной, на диване. Для Ючи устроила кровать из нескольких стульев в рабочем кабинете. Стулья даже связала между собой, чтобы они не разъехались ночью в разные стороны.

За окнами к тому моменту мелкая морось переросла в настоящий ливень.

Мне удалось немного расспросить бродягу. Каждое слово приходилось вытягивать словно клещами. Но мне ли не справиться. Последние три года круг моего общения составляли куратор да сосед.

Парня звали Игорь, на планете он полулегально, и на данный момент за ним охотятся местные то ли бандиты, то ли политики, потому как что-то он про них знает такое, чего знать никому не положено. И не просто знает, а владеет документами. Вернее, ключом к виртуальному хранилищу, где эти документы ждут публикации.

Ночь я провела, воюя со своей ущербной инфосетью, пытаясь по косвенным данным понять, что за птицы сегодня влетели в мое окно.

Нашла странное, верней всего, мало относящееся к делу.

1. Официальных иммигрантов из Солнечной по имени Игорь на планете трое. Ни один не подходит, ни по возрасту, ни по статусу (все работают в столице на солидных должностях).

2. Четыре дня назад в пятидесяти километрах от моего уединенного жилища случился большой пожар в распределительном центре. Погибло четверо детей и двое взрослых.

3. Среди работников всех посольств иных держав нашелся один Егор пятидесяти двух лет.

4. Ючи Ламиэни числится среди погибших в распределительном центре.

5. Во всепланетный розыск на данный момент объявлены девятнадцать человек, все с местными именами или прозвищами.

6. В разное время на планете жили, но покинули ее, еще шесть человек по имени Игорь, Егор, Георгий.

7. На планете умерли два Игоря. Один двадцать лет назад, другой – в нынешнем году.

Сначала я хотела запросить подробную информацию об этом последнем Игоре, но передумала. Если куратор контролирует мои действия, он сильно удивится. И я для отвода глаз несколько раз провела запросы по самым разным именам. В том числе и по-своему. Выяснилось, что я скончалась в день, когда меня доставили на планету. Стало понятно, почему Димыч, да все наши, так ни разу и не навестили меня здесь. Очевидно, им выдали соответствующий документ. Проходимцы. Причем, и те, и другие.

Просмотрела инфу о десятке самых разных эмигрантах-покойниках. В том числе и о том, который меня интересовал. В свете собственной безвременной кончины он, понятное дело, стал меня интересовать еще больше. Как только планшетка выдала мне снимок, я поняла, что попала в точку. И вспомнила даже, что знаю этого Игоря, верней, слышала о нем.

По специальности он судовой врач. Ходил на каком-то старом грузовике в дальней периферии. В прошлом году случился большой скандал, в центре которого оказалось его имя, я запомнила, потому что периферия относится к нашей координационной ветке, а русских здесь работает не так уж и много. Скандал, кажется, был связан с распространением новой болезни. Эх, знала б я раньше, что в один прекрасный день этот товарищ завалится ко мне в гости, внимательней читала бы новости.

Зато доподлинно известно, что полгода назад Игорь Седых здесь мирно скончался и был похоронен. А в гостиной у меня спит привидение. Обыкновенное, тривиальное привидение. Только простуженное очень. И еще одно маленькое привидение дрыхнет в двух шагах от стационарного терминала, загородившись от света сгибом худого локтя.

Кроме того, я разжилась последними новостями и сплетнями этого и сопредельных миров. Запомнилось почему-то не очень правдоподобное сообщение международного агентства. Якобы Федерация Свободных Миров заигралась экспериментами с психо-ментальным воздействием, в результате чего было полностью уничтожено население искусственного спутника, на котором размещался секретный исследовательский центр. Неправдоподобно и зловеще: дураку понятно, супротив кого гведи копят военную мощь – десятилетней выдержки проигранная компания покоя не дает. Впрочем, наверное, враки…

Утром я обнаружила себя за столом, спящей на рабочей планшетке. Из окна лился неприветливый день, барабанили о карниз капли.

Стало зябко. Как там мои гости?

Планшетка все еще демонстрировала результаты вчерашних трудов, желтовато помаргивала из-под распечаток неактивированными контактами. Я смахнула бумажки в корзину, свернула каналы виртуальности, и взглянула на самодельную кровать в углу кабинета. Девочка была там, спала. Видимо, намучилась за предыдущие дни.

Что же, примем рабочую версию, что гости мои убежали с пожара и заблудились в лесу. Что там Игорь вчера говорил про компромат на бандитов?

Едва спустившись на первый этаж, я поняла, что малой кровью работы по спасению заблудившейся парочки не обойдутся. Похоже, у эмигранта моего продолжается жар. И это уже серьезно.

И еще одна мысль меня посетила: доктор, приди в себя, поставь диагноз, пропиши таблетки и микстурки. А я попробую их где-нибудь достать. Чтобы не светить тебя перед куратором, съезжу в город. В городе есть аптека. А в моей аптечке очень много сильных обезболивающих, и совсем нет жаропонижающих средств.

Оценила ситуацию и потащилась на кухню за чистой тряпочкой и тазиком холодной воды. Будем лечить героя прадедовскими методами. Пока он не придет в себя и чего-нибудь себе не пропишет.

Горячий, заросший неровной щетиной, мокрый от пота, гость производил тягостное впечатление. Я провела у его постели полчаса, каждую минуту смачивая в холодной воде тряпочку и укладывая ее на лоб страдальцу. По пути в аптеку надо будет прикупить ему бритвенный комплект…

А потом из кабинета спустилась Ючи, встрепанная маленькая девочка в клетчатом платье, вчера прикупленном специально для нее. Платье оказалось великовато.

Она мне робко кивнула и замерла на лестнице.

– Умойся, – распорядилась я, потому что ребенок был в явном ступоре. Она бы так и день простояла.

Потом я сообразила, что нужно идти на кухню и готовить завтрак. На троих. Я давно уже не завтракаю, обходясь утренней чашкой чая. Но наличие в доме двух голодных ртов ко многому обязывает. Может, пусть ребенок сам все сготовит? Она вроде сообразительная… нет. Напутает чего-нибудь. Сама. Сама-сама.

Кряхтя, потянулась к костылям. Костыли эти, рудимент Флорианской медицины, мне подарил куратор. Он смешно назвал их – ходулями. Прижилось. Когда же это закончится? Больное красивое тело, ничего общего не имеющее с моим, иногда просто скручивает непонятной, вяжущей, отовсюду идущей болью.

Меж тем я знаю, после трансформации боль исчезнет, все станет по-другому. Появится милая кукла с белыми локонами и остаточной памятью о чем-то хорошем.

Сама операция давно отработана, так что трансформация стоит не дорого. Дороже обходится последующая адаптация. За полвека население уже привыкло к таким, как я. Инфраструктуры социума потихоньку приспособились к нынешнему положению дел.

У меня особый статус, меня они терпят, потому как иномирянка, да еще в полном сознании. Если бы не это, куратор мой стимулировал бы окончательную трансформацию еще в прошлом году.

Он, кажется, привезался ко мне. А может, просто привык. Называет Сашкой. Я в своем-то мире под другим именем жила. А здесь с легкой подачи Димыча, который мою анкету заполнял, все стали называть вариациями на тему «Саня», «Саша», «Сашка». Почему-то в этом мире имя оказалось довольно распространенным среди потомков поселенцев.

Когда полуфабрикаты уже разогревались в «умной печке», а хлебцы были вывалены в отдельную тарелку, я побрела звать Ючи к столу. Оказалось, девочка уже умылась и заменила меня на стульчике возле больного. Сидит, ножками болтает и щебечет тихонько.

Прислушалась.

– …еще мы в зоопарке были, и папа рассказывал про разных зверей. Самый смешной зверь, это заяц с Земли. У него такие большие уши, умрешь. Ни у кого таких ушей больше нет. А ты видел зайца? А еще у нас дома был открытый доступ во внешнюю сеть. А здесь только локалка. Честно. Я ночью видела. Она чего-то там такое печатала, а я смотрела. Она странная, правда?

Я странная? Да нет, господа покойнички, все мы странные, все мы мертвые! А-а-а-а! Одна нам дорога!

Отчего-то поднялось настроение. Наверное, от внезапного приступа чувства черного юмора.

Игорь увидел, что я подсматриваю с кухни, оборвал детские излияния:

– Она не странная, а очень хорошая. Она нас приютила. Доброе утро.

– Привет. Кстати, меня Саша зовут. Игорь, ты как, в состоянии подняться к завтраку?

– Встану.

Я взяла Ючи за руку и отвела ее к столу, где уже раскрылись дверцы моей автоматической кухни и три порции запеканки с сыром только ждали, дымясь, когда их начнут есть.

Первое, что мой ушибленный на голову эмигрант увидел, войдя в кухню, это не вкусная еда, а забытая мной пачка сигарет на подоконнике. Его взгляд впился в пачку кинжалом, и стало ясно, что ничего он больше вокруг не видит. Бесформенный спортивный костюм висел на нем что тряпочка на швабре. Ладно, раз в сознании, сам закажет себе чего-нибудь, чтобы к лицу шло. И бритвенный комплект. А то и впрямь смотреть страшно. Я подвинула ему пачку и получила в ответ кривую улыбку, долженствую означать благодарность.

За столом гости мои не знали как себя вести, куда девать руки и как начать светскую беседу. Дошло до того, что Ючи разлила сок на пол. Неужели я такая страшная?

Чего бы у них спросить? Нет, спросить есть о чем, но о таких вещах не стоит за завтраком. А может, ну его? Пусть идет, как идет. Сейчас перекусят, поблагодарят, соберутся быстро-быстро, и поминай, как звали. Не взирая на жар и возможное по нынешним погодам воспаление легких. Уйдут, я останусь. Теперь уже точно навсегда. Не выйду на связь с куратором, разобью терминал, До последнего оха-вздоха буду пялиться в окно на здешнюю серебряную осень, с черно-красными стволами и полупрозрачной облетающей листвой цвета небеленого льна… брр!

– Игорь, ты в курсе, что у тебя температура?

Он посмотрел на меня изучающе, но ответил:

– В курсе, разумеется. Результат простуды, плюс вынужденный пост, плюс марш-бросок по мокрому лесу.

Я кивнула:

– Да, в последние дни все дождь по ночам.

– А мы в первую ночь в заброшенном поселке были. В старинном! Там дома круглые! – сообщила Ючи.

В бывшем санатории. Здесь когда-то была курортная зона. Но когда население в столице колонии и в ближайших крупных поселках сократилось, стало не модно отдыхать в окрестных лесах. Слишком далеко от дома, чтобы приехать на выходные и слишком близко, чтобы проводить здесь отпуск. Зато здесь рай для таких как я. Медленно ходящих, не способных на автономное существование убогих. Для пен-рит. В период трансформации и адаптации.

– Зато водопровод работает, и крыша не течет, – усмехнулся Игорь. – Я бы там и подольше задержался. Но у нас совсем не было еды. И я боялся, что в поселке нас быстрее найдут.

– Зато там были ягоды, – не согласилась Ючи, – лварки. Только они уже сморщенные. Но сладкие.

– Да, конечно. – Игорь посерьезнел, – Саша. Я думаю, мы вам достаточно уже надоели… И так целая ночь…

– Ючи, – сказала я, – если хочешь, можешь слазить в городскую сеть. Там есть игры. Знаешь, как включить планшетку?

Девочка укоризненно посмотрела на нас, – мол, что здесь непонятного? – и побрела наверх, в кабинет.

Мы с Игорем одновременно потянулись к пачке, но он оказался проворней. Я пожала плечами, открыла форточку. Минуту, наверное, курили молча, потом он заметил, переходя на русский:

– Не спрашивай, Саша. Не хватало еще тебя втянуть.

– Я в последнее время испытываю настоятельное желание во что-нибудь втянуться. Просто таки не желание, а необходимость. Кроме того, будет обидно, если ты в результате все-таки скончаешься от гриппа.

– Я уже умер, – сообщил мне мой таинственный гость, хотел удивить, надо полагать.

– Все мы уже умерли, – невозмутимо озвучила я недавно пришедшую в голову мысль. – Все мы привидения.

– Я серьезно…

– Так и я серьезно. Я вот умерла три года назад. Ты – где-то полгода тому. Ючи усопла на этой неделе.

– Понятно.

Я заметила: если Игорю что-то не нравится, он смешно прикусывает край губы.

– Я вчера просмотрела новости за неделю. Что поделать, любопытство, это одна из моих самых сильных черт. Меня заинтересовал только сюжет о распределителе, сгоревшем пять дней назад в пятидесяти километрах отсюда. Больше вам бежать было неоткуда.

– Почему же? В окрестностях есть еще долговая тюрьма, закрытая химическая фабрика, а может, еще что-нибудь…

– Ючи Ламиэни официально погибла на пожаре. Ючи, мне кажется, довольно редкое имя.

– Значит, был пожар и Ючи там погибла. Это плохо… очень и очень плохо.

– Слушай, может, расскажешь по порядку?

– По порядку будет долго.

– Я не спешу.

– Зато я спешу.

– Ладно. Давай хоть в общих чертах, может, удастся что-нибудь придумать.

– Если совсем коротко… прошлой зимой погиб… ла… одна женщина. Она работала здесь в Службе порядка и контроля. В процессе одного расследования она наткнулась на документы, которые в состоянии серьезно повлиять на внутреннюю политику планеты. Среди прочего ее особенно зацепили детские бордели, скрытые за вполне легальными социальными распределителями. Она копнула глубже, и в результате скончалась до приезда медиков к месту катастрофы флаера. Но она оставила мне ключ от виртуального хранилища, куда поместила все, что удалось накопать. Я читал это, Саш. Тошно, мерзко. Грязно. Что дальше, нетрудно догадаться. За четыре неполных месяца меня проверяли раз шесть. Вплоть до обысков, до чистки контактов… вот тогда я и умер. Ребята в клинике, где я работал, организовали мне полноценную, полностью документированную кончину. Зато воскрес один из местных неизлечимых, более-менее подходящий по возрасту. Я уже привык отзываться на Ивьера.

Игорь прикурил вторую сигарету от первой, затянулся.

– Начал новую жизнь со столичного центра социальной поддержки. Там оказалось все чисто и легально. Проработал день на каком-то заводе. Специалистом по утилизации бытовых и технических отходов. Сбежал. Прошел еще три распределителя. Где-то поработал даже, чтобы статус не поменять. Потом попал вот в этот самый центр, где, ты говоришь, пожар был. Пожара мы не видели. Я на второй день понял – то самое. Там было что-то вроде интерната для детей с патологиями развития. Здесь много детей почему-то живет не в семье…

Дети пен-рит. Пен-рит редко создают семьи, чаще всего их детей либо усыновляют, либо, особенно если те родились с каким-нибудь отклонением, воспитывают в интернатах.

– …и вот к этому интернату по вечерам подлетали примечательные машины. Не каждый день, но все равно часто. Красивые дорогие машины.

Некстати вспомнилось, что у Игоря жар, что у него, если не грипп, то сильная простуда, что курить в такой ситуации уже третью сигарету ну никак нельзя. Он не смотрел на меня, смотрел в запотевшее окно. Что уж он там видел… подозреваю, те самые дорогие машины. Поименно.

– А Ючи? – решилась спросить я.

– Ючи… Был вечер. Того самого дня. Я наблюдал за прилетом очередных гостей. Она выскочила прямо мне под ноги, из задней двери. В интернате она недавно… кто-то пьяный погнался за ней в коридоре, она успела вывернуться, выскочила на улицу. А там я. Испугалась, залезла с перепугу в кусты. Там кусты высокие, между корпусами. А этот, который погнался, за ней выбежал. Вот и попал под раздачу. Искренне надеюсь, что он больше не встанет.

Помолчали.

– Почему ты решил, что вас ищут?

– В первый день флаеры над лесом круги наматывали. Да и потом, неизвестно ведь, что это был за парень, которого я приложил. Может, важная какая-нибудь шишка.

– Игорь, может, все же ляжешь? На тебя смотреть страшно.

– Как-нибудь… Ну что, Саша. Послушала историю? Понравилось?

– Не скажу, чтобы очень. – Я сделала вид, что не заметила последнего выпада. Пусть злится, имеет право. – Хочу тебя обрадовать: наш поселок уже обследовали. Самым тщательным образом. И у меня есть причины сомневаться, что споки сюда вернутся.

– Что за причины?

– Поселок. В лесу. Двадцать восемь домов по две парадные. Изолированный. Не охраняемый.

– И что?

– Вы что, даже не видели табличку у въезда? Здесь реабилитационный комплекс пен-рит. Слышал такое слово? Здесь в каждом домике по две квартиры, в каждой квартире по одному человеку. По одной прямоходящей особи, которая учится жить человеческой жизнью под недремлющим оком мудрого и терпеливого куратора. И если кто-нибудь из них и не догадается донести о вас в СПК, то уж точно догадается куратор, которому будет доложено наверняка. И все твои хваленые преследователи прекрасно знают, как обстоят дела, и ни один из них сюда не сунется повторно по доброй воле хотя бы из чувства брезгливости.