Текст книги "Поскрёбыши"

Автор книги: Наталья Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Со своей колокольни

Всё ли стерпит бумага? Я хорошо знаю слово «подсесть». Когда в великолепном фильме «Чочара» двенадцатилетняя девочка с ангельскими глазами изнасилована солдатами-сенегальцами, она на следующий день убегает к другим солдатам. Мать – Софи Лорен – сперва бьет ее, потом рыдает над ней. Но пути назад нет. Все клиники Маршака обман добрых людей. Подсел – сиди. У хорошо знакомой мне женщины оба сына погибли один за другим. Сама она тут же подсела на снотворные и сидит до се, прекрасно понимая, что это не дело. Вот тащится по темному коридору в Переделкине высокая лохматая тень в длинном халате. Единственное мое сильное литературное впечатленье в этом самом Переделкине за двенадцать лет. Сумасшедшее талантливый и абсолютно спившийся человек. Один раз с ним поговоришь – долго радуешься. А потом неделю, коли не больше, глаза у него стеклянные, и лучше его не трогать. За ним по ковровой дорожке шаркает еле подымая ноги Модест Петрович Мусоргский, такой же кудлатый, и все гениальные русские алкоголики. Длинная получается процессия. Длиннее, чем ряд несимпатичных портретов на стене. Не слишком ли серьезный зачин для той истории, что собираюсь вам поведать? не знаю. Вижу героев ее, а что с ними станется, бог весть. Бог есть.

Так вот, у Ларисы из Мценска муж спился рано, но окончательно. Прошел точку невозврата. Или возврата? Стал поколачивать жену и сына. Крепко поколачивать. Пришлось развестись. Осталась бесприданница Лариса с пятилетним Олежкой в общаге на двухэтажных нарах, с которых до любой стенки даже мальчик мог дотянуться без особого напряга. Мценск – мой, как и вся орловщина. Во Мценске вам каждый покажет купеческий дом, где новоявленная леди Макбет, подсевшая на ласку смазливого приказчика, вершила преступленья, вскоре всплывшие и ужаснувшие горожан. Лесков писал как есть, я же всегда привру. В семье мне дают сорок процентов веры. Присочиняю более половины. Оттого и речь завожу издалека. Не взыщите.

Лариса пошла работать в детдом. Дети там были неказистые и по большей части умственно недалекие. Сама же она уродилась на загляденье хороша, да еще бойка и расторопна. Сиротки держались за каждый ее палец и каждый квадратный сантиметр юбки. Ее на сорок человек хватало. А вот мужиков во Мценске что-то стало не хватать. В перестройку живо перестроились, пристроились к разбухшей Москве, кто как мог. Во время всеобщих потрясений первым даст деру тот, кому проще. Вспомните «Гроздья гнева» Стейнбека. Проснулись – Розина мужа нет. Смылся чуть ли не с первой стоянки. Рожала в дороге без него.

Однокомнатную квартиру Ларисе дали. Теперь уж до стенки так просто не дотянешься. Олежку Лариса держит у себя в детдоме. Единственный счастливец промеж ребят без роду и племени. Лариса приходит с позднего дежурства. Растворяет свое окно на первом этаже. Пахнет простой сиренью, что растет у нас сама, без ухода. Лариса протирает пол, нужно-не нужно. Садится на табуретку, не включая телевизора, и думает вслух: «Неужто это всё мое? Или сейчас придет хозяйка, задаст мне?» Ложится, и никому невдомек, какая краса неописанная здесь почивает. Никто в сиреневых кустах не таится и лезть в окно не собирается. Лариса всем мать, никому не жена. Впечатленья о замужестве у нее остались не приведи господь. Врагу не пожелаешь. Что там годы. Вот второе десятилетие идет, а как вспомнишь, так вздрогнешь. Олег учится в Орле, в духовной семинарии. В моем Орле, от которого я видела лишь вокзал да перрон. Романтичная Лариса говорит: Олег весь в боге. Ошибается. Олег не в нее пошел – в отца. Весь в расчетах.

Верите ли вы в чертей? не верите? а зря. Таковое неверие есть признак неблагонадежности. Скоро наше государство сделается вконец ортодоксальным. Человек, не бывающий у исповеди, не сможет преподавать в университете. Враг рода человеческого есть объективная реальность, данная нам в ощущении. Не его ли кузнец Вакула ощущал пятами, нещадно пришпоривая в вышине при свете звезд? Даже я иной раз ИХ вижу боковым зрением. Промелькнет и схоронится. Едва Олег к матери на побывку, ОНИ тут как тут. Так и шастают по углам Ларисина гнездышка, а углов-то всего ничего. К кому и прицепиться, как не к дурному бурсаку. По ИХ ли наущенью, только Олег подделал милицейское удостоверенье. Говорит – нашел и прилепил свою фотку, чтобы бесплатно ездить в электричке. А слабо ему вместе со всеми бегать молодыми ногами из вагона в вагон за время короткой стоянки, когда идет контроль? В электричке и попался. Но посмотрели на его документ так пристально оттого, что намедни вышло нехорошо. Некто с фальшивым милицейским удостовереньем ночью в Орле вымогал деньги у торговцев в ларьках. Подозренье пало на Олега. А что, не его ли нечистый попутал? вполне допускаю.

Лариса, свято веря в невиновность сына, бросилась искать друзей покойного своего шибко партийного отца. Сыскала в Москве кого нужно, упала в ноги. Отвела сына от тюряги. Дело закрыли. Но из семинарии успели исключить. Следователь явился, глядят ему в глаза. А у нас такой не учится. Окончил Олег пединститут в Орле по специальности «религиеведение», и то не сразу, а когда шумок утих. Почитай, остался безо всякой профессии. Мать Ларисы на смертном одре упросила сына своего Владимира, Ларисина брата, взять Олега к себе в дело. Дядюшка торговал в Москве автомобилями. Племянника недолюбливал, считал никчемным, но побоялся греха и на работу принял. Правда, больших денег не дал – этого он покойнице не обещал. И стал Олег болтаться в Москве точно дерьмо в проруби. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Поступил в ВУЗ при ЗИЛе, но учился шаляй-валяй и двигался медленно. Ему перевалило за тридцать, даже за тридцать один. К матери глаз не казал. У Ларисы всё ошивались неудалые выпускники детдома. Одни парни, еще подростками подсевшие на ее обаянье. Лариса их терпела, привечала, хоть и накладно было. Черти этим контингентом не интересовались. Стерегли исключенного семинариста. Исключительно его. Для них самое то. И дождались.

В кино теперь никто не ходит. И надобно ж беде случиться, что пошла с подружкой чинно-благородно на непоздний сеанс лишь вчера поступившая в инъяз семнадцатилетняя Александра, дочь профессора-химика Виктора Петровича Воробьева. Мать девушки, Евгения, была казашка. Диковатая, норовистая, красивая. Бизнесвуменша по производству лекарств. Тоже доктор наук, не как-нибудь. Александра, Александра была еще краше матери – полукровки все такие. Обрадовавшись свободе, обрилась наголо, а уж форма головки у нее была – закачаешься. Вдела в ушки (хорошо не в нос) два огромных кольца. Ушки сами по себе были драгоценные. Мелкий бес несколько раз проскочил туда-сюда в оба кольца и подослал на тот же сеанс давно им отслеживаемого бурсака недоучку. Пустых мест в зале было хоть отбавляй. Но – Олег ли хорошо видел в темноте, черт ли посветил ему фонариком, только сел он прямехонько рядом с Александрой. На улице еще пекло свои блины августовское солнце. А нам не нужно кино, нам было бы темно. Олег не горазд какой красавец. И в этом не в мать – в отца. Однако ж ночью все кошки серы. Провинциал до мозга костей, Олег живо применил недозволенные приемы сельских клубов. И так подстроили черти, что воспитанная недотрога Сашенька сразу подсела на новые для нее ощущенья. К чему теперь и подружка. Всех-то забыла я, родных, подруженек, знаю и помню лишь друга любезного. Долго ли, коротко ли, Олег уведомил мать, что невеста его должна родить, что врачи уж сказали – мальчик, и надо поторопиться со свадьбой. Не приедет ли мать уладить дело? та семья немного важничает.

Растроганная Лариса поспешила свахою. Черти недаром время от времени шастали вдоль стен ее чистенького жилища. В мозгу Ларисы, прежде непробиваемо поэтичном, сейчас роились вполне дельные мысли. Наконец-то Олег надежно зацепился в Москве. Войдет в хорошую семью, остепенится. Перестанет терять время даром, выучится в кои-то веки, получит престижную работу. Молодая жена, сын… Словом, моя Лариса размечталась. Вопреки запрету высунула круглые локотки и белокурую головку в коридорную вагонную форточку. Победно везла в Москву весну, уж захватившую власть во Мценске. А навстреч проносились изношенные товарняки, доверху груженные счастьем. Прилетела она сизым голубем к будущим сватам, а разговор не клеится. Отрешенно глядит на нее Виктор Петрович, Евгения – спокойно и жестко. Ну да, ребенок. Поможем, вырастет. Что девочке тогда было меньше восемнадцати – этого вопроса мы поднимать не станем. Подтекст такой: что, выкусили? думали, дело в шляпе? московская прописка? фиг вам. Мягкая Лариса отвердевала на глазах. Возвела очи горе и воскликнула патетически: «Что же вы из моего сына подлеца делаете?» – «Почему подлеца? мы всё оформим». С тем и расстались. Лариса было решила, что ее дипломатическая миссия увенчалась успехом. Не тут-то было. Оформили только отцовство, без оформления брака. Оказывается, уже давно так можно – Лариса просто не знала. А с Олегом не говорила – ждала, пока сам заговорит. Попробовал бы Олег возразить против воробьевского варианта. Тут бы и стукнули козырем «меньше восемнадцати». Самому-то Олегу не семнадцать было, а тридцать один. В высшей степени дееспособный возраст. Да еще, не дай бог, вспомнили бы прежние грехи.

Остался Олег на таких бобах, что хуже не придумаешь. Кинули его черти. Не в первый раз и не в последний. Им только попадись в лапы – будут играть точно кошка с мышкой. Поманит-обманет. Поманит-обманет. Нервный человек, глядишь, и руки на себя наложит. Но здесь не на такого напали. Олег скорей вместо себя кого подставит, а сам выпутается. Подумаешь, алименты. Небось не разорюсь. Уж что-что, а справку на минимальный оклад дядюшка ему всегда сделает. Своя рука владыка. Хозяин – барин. Хотя бы из мужской солидарности. Или из цинизма. Дядя был кремешок, не то что Лариса.

Однако подставлять ли кого вместо Олега и кого именно, решал не Олег, не дядя, а ОНИ в своем чертпарламенте. Что требовать от чертей порядочности. Люди и те… В общем, подставили невинное дитя. Мальчик родился неполноценным. Я в этом не шибко разбираюсь, но диагноз был тяжелый, связанный с мозгом. Приговор обжалованью не подлежал. Это на всю жизнь. Леченью не поддается, и лишь терпеливым воспитаньем можно что-то отыграть. Серьезное умственное отставанье маленькому Никитке было гарантировано. Не выпало того счастья, что слышалось Ларисе в стуке колес. Не получилось и так, как запланировала трезво мыслящая профессорская чета, приготовляясь к трудам и самоотреченью. Черти нашли другой ход, заперев ситуацию на замок и сделав ее практически неразрешимой. Как-то вести не вполне нормального ребенка могла только Лариса с ее горьким детдомовским опытом. Все остальные выдыхались за полчаса и позорно сдавались.

Лариса попомнила гордецам Воробьевым униженье своего сватовства. Теперь она диктовала условия – как выяснилось, до известного предела. Воробьевы сняли ей комнату вблизи своих трехкомнатных апартаментов в показательном сталинском районе Песчаных улиц, где так радуют глаз широченные бульвары. Селить ее к себе на круглосуточное пребыванье они, стреляные воробьи, побоялись. Квартирный вопрос сильно испортил москвичей. Олег въехал в Сашенькину комнату якобы затем, чтоб ей ночью к Никитке не вставать. Всё было расписано как размазано, за исключеньем Олега с Сашей. Тут супруги Воробьевы уперлись намертво. Почему Саша без ведома родителей не сбегала с Олегом в ЗАГС? подсела на родительскую опеку? видимо, так.

Лариса ничего не делала, кроме как держала на руках дитя. Говорила непререкаемым тоном: манежик покупать не будем, это ограничит и без того трудное развитие мальчика. И спускать с рук практически нельзя. Во всяком случае не спускать глаз. Как раз сунет пальчики в розетку, или что, или еще что. (Никитка пока только ползал.) Евгения таскала тяжелые сумки, готовила до полуночи. Виктор Петрович мыл посуду. Олег один раз пропылесосил и потом долго укорял Сашу. Саша отлично училась, подрабатывала переводами, кормила ребенка и делала уборку, по мненью Ларисы никуда не годно. Лариса неукоснительно требовала соблюдения санитарных норм, заученных во времена своих детдомовских трудов. Настаивала на уменьшении числа кошек – их было три. «Не выбрасывать же», робко возразила Саша. Вопрос решился сам собой. Вслед за поднадзорным Олегом в воробьевскую квартиру исподволь вселились черти. Они-то и подтолкнули одну из кошек в марте месяце самостоятельно выброситься – из окна. Неудачно выбросилась – с летальным исходом. Саша плакала, но третьей кошки с улицы не принесла. А Лариса продолжала отвоевывать физическое и духовное пространство. Требовала соблюденья церковных праздников и постов. Очень нужно казашке Евгении. Язычники они – до ислама не доросли. Все Евгеньины дипломы – это по другой линии. В общем, оскорбленная раз и навсегда Лариса сумела превратить интеллигентный дом Воробьевых в сущий ад. Блаженствовала одна Сашенька, подсевшая на свой любовный кайф. Да Виктор Петрович был рад когда-никогда пропустить рюмашку в компании красивой Ларисы. Евгения мужа откровенно не переносила, и ей было пофигу. Лариса раздражала ее по каким угодно статьям, только не по этой. Электрические разряды в основном проскакивали между двумя старшими женщинами.

Олег в распрях сбродной-сумасбродной семьи держал сторону матери, считая, что живет в логове нечестивцев. В нем сказывалась старая бурсацкая закваска. Уж чья б телушка ни мычала, а его бы помолчала. Сам такой. В один прекрасный день Олег сказал молодой жене: пусть Воробьевы снимают не комнату для Ларисы, а квартиру для всей нашей семьи (по закону не существующей). То есть для Ларисы с Никитой и молодых супругов. Иначе – другой вариант: Лариса забирает Никиту к себе во Мценск, а о нем, Олеге, Александра больше не услышит. Анонимно подстрекаемая чертями, Лариса давно по мелочам шантажировала Воробьевых. Спрашивала по любому поводу: может, мне уехать? Теперь выдвигался новый дьявольский вариант: малыша воспитывает Лариса, а Сашенька всю жизнь платит ей алименты, поскольку взрослым человеком Никита вообще никогда не станет. Олега же Саше не видать как своих ушей. У бедной девочки загодя началась такая ломка, что родители не в шутку испугались. Немедленно сняли эфемерной семье двухкомнатную квартиру на улице Усиевича. Но поставили свое постоянное условие: не расписываться. Нашла коса на камень. Воробьвы надеялись: само развалится. Надо выждать. Поживем – увидим.

Черти покинули просторную квартиру на Песчаной, перебрались на Усиевича. Похоже, им там понравилось. Знали бы хозяева! живо отказали бы, до истечения срока договора. Выплатили бы любую неустойку. Мальчик не говорил ни слова, хоть ему шел третий год. Лариса живо купила манежик, забыв прежние свои против него возраженья. Посадит туда его, сердешного, и в соседней комнате смотрит телевизор. Однажды, выключив звук и прислушавшись, различила, как Никитка не вполне четко, но совершенно внятно поет:

Во саду ли в огороде

Черт картошку роет.

Молодые чертенята

Ходят собирают.

Вбежала в комнату, стала целовать внука, просила спеть еще. Но мальчик замкнулся в притворном непонимании. Так ничего и не вышло. Саше с Олегом Лариса не рассказала, чтоб напрасно не обнадеживать. А молодые чертенята повадились играть с Никиткою. Не такие уж они были страшные. Ну, мохнатенькие. Ну, с копытцами. Ну, с хвостиком. Старая детская болтушка: няня дает дитяти плошку молока с крошеным хлебом, а там мышь. Дитя говорит: «Няня, киса!» – «Кисло, батюшка, кисло. Кушай, кушай». – «Няня, с лапками!» – «Сладко, батюшка, сладко. Кушай, кушай». – «Няня, с усами!» – «С кусками, батюшка, с кусками. Кушай, кушай». – «Няня, с хвостиком!» – «Ой, батюшки, мышь!»

Лариса разохотилась командовать, теперь терроризирует Сашу. Успела съездить в Иерусалим на ее вполне ощутимые заработки. В паломнической поездке так боялась своей богомольной напарницы, что даже в Мертвом море плавала, приколов доллары булавкою изнутри к купальнику. О, святая простота! В нонешнем цивилизованном мире лучше от тебя подалей. Ты принимаешь иной раз смехотворные, другой раз опасные формы.

Вообще говоря, Сашенька для Олега с Ларисой была слишком хороша. Но Сашенька с хворым головкою ребенком – это уже не подарок. Олег серьезно задумывался, куда податься ему, дипломированному религиеведу. В Москве сейчас такая кутерьма, что никто ни на кого вниманья не обращает. Олегу повезло один раз – нарвался на неиспорченную Сашу. Если бросит ее с больным детенышем – никакая Лариса ни в каком Иерусалиме от геенны огненной его не отмолит. Утащат его свои же черти в ад как пить дадут. Пить-то как раз не дадут. Не надейся и не жди. А Сашенька, подсевшая на ночные свои игры, днем и вечером корпела над переводами. Семейный бюджет трещал по всем швам. Олегу, по сути дела на работе не нужному, дядя платил всё меньше и меньше. Кризис, говорит. Супруги Воробьевы аккуратно оплачивали квартиру на Усиевича, избавившись тем самым от пережитых мучений: крика непростого ребенка и диктатуры пролетариата в лице въедливой Ларисы. Остальное, сказали, добывайте сами. И не видели, или не хотели видеть, что вся тяжесть легла на хрупкие Сашины плечи. Ой, жизнь, мамкина дура.

Под лежачий камень вода не течет. Олег присматривал для себя путь отступленья. А Сашенька нет. Ей и в голову не приходило, что может быть еще где-то с кем-то нечто подобное. Удивительная девчонка. Редкостное счастье для того, кто понимает. Олег таковым не был. Не по тому руслу потек ручеек. Сидит подсевшая Саша вечерами, вкалывает. А черти в сумерках скок да скок, и нету за Олегом нерушимой стены. Ни слабенькая Саша, ни сердитая Лариса его не оградят. Проштрафился бурсак – теперь у НИХ на крючке. Это всё равно как КГБ в советское время.

Чертенята той порой занимались со своим маленьким приятелем очень усердно, и он уж начал кой-что говорить, вопреки прогнозам. Бесенята кувыркались, строили рожицы, учили Никитку ругаться. Лариса потом всё удивлялась – откуда. А молодые родители вообще не обращали вниманья. Во всяком случае развитие речи шло лучше, чем с любым логопедом. К ним Лариса мальчика не водила. Сама знала все приемы и применяла их не без успеха. Хоть дурные слова у дитяти получались лучше, чем папа-мама.

Сама Лариса не дремала. Укладывала Никитку пораньше спать и оставляла на попеченье невидимых ей чертенят. Выходила в провинциальном пальто на весенний бульвар – он и на Усиевича неплох. Пахло лопнувшими тополевыми почками не хуже чем во Мценске. Напротив метро, через проспект, виднелась ограда генштаба, и генералы тянули будто вальдшнепы на вечерней заре. Но ограничивалось мечтами. Знамо дело, как стать генеральшей. Сначала выйти за лейтенанта. И на юбке кружева, и на кофте кружева – неужели ж я не буду лейтенантова жена? Потом тридцать лет мотаться с ним по всей России. И, может статься, с исчезающее малой вероятностью, пощеголяешь когда-нибудь в Москве – толстой пожилой женщиной в безвкусном дорогом платье под руку с настоящим генералом.

В общем, насчет генералов шло худо, то есть никак не шло. Подсядешь на несбыточную надежду – напрасно будешь сохнуть. Впрочем, Лариса не больно и сохла. Олег посмотрел-посмотрел и решил: пора делать следующий шаг. Сашенька засиживалась с переводами чуть что не до свету. Пускай теперь Лариса забирает мальчика во Мценск. Сашины предки пусть высылают Ларисе деньги на содержанье ребенка и вообще за уход. Двухкомнатную квартиру молодых нехай продолжают оплачивать: Сашеньке нужен отдельный кабинет для усиленных занятий, а ему, Олегу, надо выспаться перед трудами праведными (стоял весь день в торговом зале без дела). Супруги Воробьевы поначалу лишились дара речи от такой наглости. Да и Лариса, крепко подсевшая на бульварную скамью, огорчилась. Но Олег снова выдвинул ультиматум: или-или. А с Сашенькой, тоже подсевшей на его, Олегово, теперь уж не столь частое угожденье, такое творилось, что не одни родители, а и свекровь испугалась: не дай бо осиротит дитя. Черти ухмылялись подо всякой мебелью.

И поехал Никитушка во Мценск. Трое бесенят – Шустрик, Шортик и Шельмец – залезли в Ларисин багаж, изрядно его утяжелив. Провожавший их пятерых Олег грешным делом подумал: мать втихаря накупила в Москве тряпок, покуда хозяйничала. Но промолчал. Жертва со стороны Ларисы была велика и очевидна. Шутка ли – взять на себя маленького юродивого. Сидеть как привязанная.

Основной состав бесов остался при Олеге. Уж они его из своих лап не выпустят. Что троих командировали с Никитою – так это пустяк. Имя им легион. На каждую православную душу найдется по бесу, уж точно. А к Олегу, ввиду его исключительности, или исключенности, как вам больше понравится, их было приставлено препорядочно. Но коль черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней? Я не в курсе. Врать в серьезных вопросах не хочу. Закрытый он для меня человек, и душа его потемки.

Теперь лямку тянули в основном бизнесвуменша и ее дочь, не то чтоб ни в чем не повинная, но уж очень симпатичная в оголтелой своей влюбленности. Евгения в данном непростом деле выказала себя железной ледею. Уж влипли, так влипли. Сашенька же всё кашляла. Ее изящной формы головка обросла темной щетиною. Кольцо осталось лишь в одном ухе, второе потерялось. Ничего, так даже круче. Саша потихоньку становилась достойной дочерью своей матери. Доходы профессора Воробьева были весьма и весьма скудны, а взяток брать он не умел. Олег по-прежнему оставался у дядя не в чести, про ВУЗ вообще помалкивал. Всё хвосты, хвосты, ровно как у чертей, к нему приставленных. Непонятно, что вообще Олегу светило.

Дитя во Мценске окрепло и похорошело. Лариса была ловкой нянькой и чужим-то слабеньким детям, а уж своему родному тем более. Мальчик до сих пор толком не говорил. Так. десяток слов, не больше. И то достиженье. Четвертый год парню шел. Но вот как-то раз Лариса снова услыхала: он поет, один в комнате, и со словами. Смысл остался темен:

Шустрик, Шортик и Шельмец –

Вот и песенке конец.

Бросилась из кухни в комнату – бесенят уж и след простыл. Обняла Никитку, понукала: ну же, повтори! ни в какую. Как практик-логопед без образованья, Лариса знала: в пении у ребят получается то, что не выходит в речи. Попробовала с ним петь:

Жили у бабуси

Два веселых гуся…

Не продвинулась ни на йоту. Только чертенята, прочно взявшие над Никитою шефство, могли его чему-то выучить. Во Мценске они стали скромней – всё же провинция. Больше не учили мальчика браниться, но затвердили с ним еще несколько жизненно необходимых слов. Лариса приписывала успех себе и втайне гордилась. Прилежно растила, баловала на Евгеньины деньги. Забыла думать о генералах. Не помнила безобразно выгнутых фуражек с кокардами. Опять зачастили к Ларисе неудалые выпускники детдома. Качали Никиту на коленях, подъедали за ним вкусненькое. Так и стоял город Мценск – не лютой славой купчихи Катерины Измайловой, а нерастраченной материнской силою пригожей Ларисы. У ней, у Никиткиной бабушки, фигура была еще такая ладная, что впору возглавлять физкультурные парады советских времен. И точно глаза замстило отставным военным города Мценска: никто к ней не сватался, никто не подсыпался. Провинциальные нравы строги, а постперестроечная демография – кривобокая дамочка.

Олег понимал: когда-нибудь да прекратит Евгения свои дотации. Скоро Саша окончит инъяз, от него тоже ждут, что он рано или поздно получит диплом. Нужно сейчас, пока ситуация кой-как расшилась, готовить запасной вариант. Ничего кроме поисков другой женщины Олег не придумал. Была жена намного моложе его – теперь пусть будет старше. Лишь бы прописала. Смотрим в интернете. Прогресс, блин. Нашлись две разведенки за сорок, назначившие ему свиданье. Но черти всё так запутали, что свиданье вышло втроем. Дамы влепили ему с обеих сторон две звучные пощечины. А беси откровенно высунули рога из-за стойки бара и нахально пели под минусовку на мотив Генри Перселла:

Улов у нас не мал –

К нам в сеть Олег попал.

Улов у нас не мал.

Олег приуныл. Роль жиголо ему не давалась. Его любила одна Сашенька, и та всё худела – не на что было платьишка надеть.

Молодые тихо горевали каждый о своем. Олег – о том, что не продал свою свободу по всем правилам торговли. Даром отдал, да еще приплатил. Чуткая Сашенька в глубине души догадывалась, что безграничная ее преданность связывает Олегу руки, что он остыл, и она ему постыла. А дитя за мягкую Мценскую зиму разрумянилось. Всё каталось на саночках с горы. Лариса думала – Никитушка сам такой проворный. Не дано ей было видеть троих чертенят, что подталкивали в спинку сани и придерживали на поворотах. Мальчик чисто выговаривал: шибче, шибче, чем приводил Ларису в умиленье. И теплый снег орловщины разлетался веером от старанья резвых бесенят. От храма доносился родной звон – бесенята им нимало не смущались. Никитка заслушивался, после повторял правильно и по мелодии, и по ритму: диги-диги-дон, диги-диги-дон. На Ларисину душу слетала дотоле неизведанная радость, она захлебывалась от любви к внуку.

Так прошла развеселая масленица, так пришла дружная весна недальнего нашего юга – орловщины. Первый раз слышите вы от меня (раньше не до того было), что у Ларисы рядом со Мценском имелся участок, или сад, или дачка. В разных местах у нас называют это по-разному. Получила шесть соток за долгую добросовестную работу в детдоме. Когда уезжала в Москву нянчить, оставила на соседа через канавку, владельца (теперь уже и по закону) смежного участка. Сосед был работящий и мог использовать по назначенью все двенадцать соток, свои и Ларисины. Человек весьма и весьма примечательный. Звали его Иван Антоныч, как некогда недолговечного младенца-государя. Служил звонарем храма во Мценске. Отзвонил – с колокольни долой. Сядет на громоздкий мотоцикл с коляской, и вот уж мимо смирных частных домишек – у себя на участке. И у Ларисы заодно. Звонариха его померла перед Ларисиным отъездом. Детки – двое умных сыновей – оба стали попами в дальних приходах. Смекаете? смекайте, смекайте. Был он костист и жилист. Пил всего ничего. Меньше других, во всяком случае. С Ларисой был вежлив и к ней услужлив. Но тут вышло неладно: к Ларисе, одно к одному, подселился на дачу свой местный черт, тоже жилистый и услужливый. Послушайте, какая из того вышла чертовня.

Еще Лариса во Мценске первые дни обживалась, а Иван Антоныч прибирался на даче к ее приезду. Стоял вкрадчивый сентябрь: вроде бы лето и вроде бы уже не лето. Вышел Иван Антоныч туманным утречком, смотрит к Ларисе через канавку и видит хорошо знакомую песенную картину: во саду ли в огороде черт картошку роет, молодые чертенята ходят собирают. Картошку на Ларисиной земле Иван Антоныч посадил розовую скороспелку. На орловщине везде чернозем – что ни ткни, всё растет. А у Ларисы вообще земля была как пух. В такой земле только лежать. Подстать хозяйке хороша была земелька. Ну, а черти-то? что же, Иван Антоныч им вовсе не удивился? Да вроде того. Чертей звонарь знавал за долгую жизнь предостаточно. У него с бесями было что-то вроде уговора. Худой мир лучше доброй ссоры. ОНИ забирались даже на колокольню, а уж по винтовой лестнице бегали – Иван Антоныч аж на хвосты им наступал. Визжали будто резаные свиньи. Известное дело, в кого беси первым делом вселяются: в свиней. Так что хозяйственный звонарь избегал держать поросят. Козу куда ни шло и то не хотел. Козлы с НИМИ в родстве. У козлов дух нечистый и глаза блудливые.

Так вот, Иван Антоныч поглядел-поглядел: черти работают толково. Картошку складывают в плетешки, плетешки таскают в сараюшку. Не стал себя обнаруживать. Работают – и пусть работают. Вечером проверил в незапертой сараюшке – цела ли картошка. Вся на месте. Перекрестился и пошел. Славный был мужик Иван Антоныч. Навестил Ларису Николавну во Мценске сразу по ее приезде. Не без умысла. Но теперь бес вселился в Ларису. Я де в Москве жила. За мной де профессор посуду мыл. И так на звонаря привилегированно смотрит. Вроде бы про генералов думать забыла, но об себе больно много стала понимать. Напрасно это она. Ей бы быть благодарной. И от чертей звонарь первая защита. Еще поплатится-поплачется. Нешто она, Лариса, из золота отлита? Что до красоты – про красоту свою она то ли не думала, то ли вовсе не догадывалась. Может, во Мценске все такие, кто его знает.

Звонкокапельной весною, чисто умытым солнечным денечком приехала Лариса показать Никитке финский домик и еще не только что не зацветшие – даже не распускающие листочки яблоньки. На верхних ветках, до которых не достать, всю зиму провисели красные яблочки. Пришел и Иван Антоныч сдавать хозяйство в полном порядке. Увидал его Никитушка и говорит: динь-дон. Лариса ему: ты как, мой ангел, сказал? Никитка опять охотно: динь-динь-дон! А ведь ничего о соседе не знал. Вот и задумайтесь, кто растет. Небось не дебил. Скорее блаженный. Заковылял Никитушка через канавку за Иван Антонычем. Ловит его руку, ласкается: дядя, дядя. Много стал говорить, чертенок. Играет на проталинке со своими дружками-шустриками. А звонарь-то их видит, не то что Лариса. Ему, звонарю, этот дар даден по причине церковного его служенья. Подкрался, связал бесенятам хвосты. Что визгу было! а Ларисе ни к чему. Развязал. Пускай играют, беда невелика.

Вот теперь Никитка и ходит за Иван Антонычем, как, прости господи, жеребенок за кобылой. Хотя вернее было бы почесть звонаря за мерина. И всё поет дитя тонким голосочком: диги-диги-дон! диги-диги-дон! Пришлось Иван Антонычу взять Никиту с собой на колокольню. Тащил на закорках по внутренней лесенке, запыхался. Как поплыл звон, облачка весенние возрадовались, окраинные домики приосанились. Дитя роток разинуло и ручкой в такт звону машет. Говорит звонарь гордячке Ларисе: «Гляди, Лариса Николавна, у тебя с сыном не вышло, так выйдет с внуком». И больше Никитушку иначе как звонаренком не называл.

Сашенька той порой закончила инъяз. Олег же решил долго не мучиться, а удовлетвориться званием бакалавра. Саша получила работу в филиале шведской фирмы. Зачастила в загранкомандировки. Влюбилась в Скандинавию, а заодно в высокого светловолосого шведа. И что она, сердешная, столько лет заблуждалась? Так подсесть на никудышные, прямо скажем, Олеговы способности? Лишь со вторым своим мужчиной она наконец поняла, про что речь. И как можно раньше рассказала шведу о больном ребенке. Швед задумался. Человек реалистичный, брака он не предложил. Но честная Саша уж рассталась (очень хочется сказать расплевалась) с Олегом. Поехала во Мценск забирать Никитку. Куда забирать-то? не подумала, голубка?