Текст книги "Поскрёбыши"

Автор книги: Наталья Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Поскрёбыши

Наталья Арбузова

Повести и рассказы

Контакты

E-mail: [email protected]

Между двух огней

Переход от нищеты к скромному достатку дался Шестакову с трудом. Долго брал он из банки использованную спичку, зажигал от горящего газа и бережно нес огонек к соседней конфорке. Еле-еле отучил себя. Ездить на маршрутке так и не привык. Зябнет, пока какой-то полночный троллейбус не в парк завернет, а покорно остановится персонально возле него, рядом с холодной скамьей, заваленной чужими пустыми пивными банками-бутылками. Американская формула «если ты такой умный, то почему ты такой бедный» к нему не применима. Шестаков умен, даже слишком. Людей видит насквозь и под ними на три метра. Во всяком случае, думает, что видит. Просто у них в Америке так, у нас иначе. Сейчас Шестакову привалило зыбкое современное везенье. Молодая женщина, очень красивая и очень храбрая, открыла минивуз на сотню студентов-заочников. Взяла Шестакова преподавать за белогвардейскую выправку и благородный профиль. А профиль вуза был – маркетинг. Когда студенты якобы приезжали на сессию (все были москвичи и подмосковные), Шестаков читал им теорию вероятностей и математическую статистику. В остальное время рассылал по электронной почте индивидуальные задания (слабо варьирующиеся, год от года повторяющиеся) и проверял на автомате присланные работы. Волочился за директрисой, медленно восстанавливался, думал, куда себя девать. Работа его не поглощала.

Идет по улице. Яркий день, капель. Стройка, растянувшаяся на целый квартал, верещит сваркою. Идет, продолжает в уме бесконечное выяснение отношений. Я, как вы знаете, Шестаков Юрь Федорыч. Считайте, шестидесятник: родился в шестьдесят пятом. На дворе у нас 2008й. Вы – Алиса Алексевна Волкова, умница, вам двадцать девять. Мою теорию вероятностей любят преподавать выпускники военных академий. Придет осанистый, неведомо почему демобилизованный – вы мне тотчас под зад коленом. Ну, не коленом, каблуком. Колени у вас прикрыты длиннющими сапогами. Между голенищами и суперкороткой юбкою интригующий просвет. Бог знает, что творится в вашей стриженной кратчайшим ежиком белобрысо окрашенной голове. Вы скуласты, похожи на крестьянского мальчика. Или вообще ни на кого не похожи. Кто за такую редкостную женщину поручится – дурак будет. (Кап! – Шестакову по башке. Сосулька. Хорошо – не свалилась. Кончай толочь воду в ступе.)

Подошел к школе, где для игрушечного вуза сняты нормативные площади. Комар носа не подточит. Проверяйте, коли вам делать нечего. Возле школы мерз некрасивый малый лет тринадцати. Без шапки, в куртке с отстегнутым капюшоном – полмолнии осталось. Прозрачные уши светились на солнце. Шестаков без лишних слов взял хлопца за воротник. Позвонил, и охранник впустил обоих, тут же разошедшихся всяк в свою сторону. Лекцию Шестаков отбарабанил по времени чик в чик. Вуз и так дутый, нефига подставлять директрису. Слушателей было раз два и обчелся, за окном дрались воробьи. Кран «Вертикаль» волок шлакоблоки над школьной крышею. Шестаков отпустил студентов. В коридоре увидел того же ушастого подростка, перебиравшего на ладони какие-то гроши. Шестаков снова уцепил его за воротник, на сей раз рубашки, и повел в буфет. Взял два школьных обеда, себе да ему. Типовые обеды – по городу их возят го готовыми. Господи, как мальчик уплетал! Трещало за тонкими ушами. Ходят беды у всех на виду, при свете, никто за них не в ответе. Весь день Шестаков видел перед собою копейки, что ушастик считал. На ластик, точилку ли карандаш не хватало. Даже близко не набиралось. Весь день Шестаков в голове перемалывал этот факт.

Наговорив директрисе – лисе Алисе вполне заслуженных комплиментов, Шестаков из тесного офиса в центре ехал на окраину в школу. При выходе из метро его ослепило солнце, уже невысокое и оттого настойчивое. Снег опал, перелаз через сугроб ввалился и затвердел. Около аудитории, то есть класса, увидел: из учительской вышел вчерашний парень явно с матерью, блеклой и слабою. Она вытирала платочком нос, укоряя шепотом сына. Небось за двойки. И тут с Шестаковым случилось то же, что со святым Франциском, когда он спешился поцеловать прокаженного. Подошел, сунул женщине в карман конверт с деньгами, только что полученными от директрисы, и юркнул к себе за дверь. Левая рука не заметила, что сделала правая.

Не жди помощи от новых русских: не любят делиться. Какую страшную участь готовят они своим внукам. Через несколько лет после описываемых на этой странице событий кто-то из Москвы пытался купить за миллион евро осьминога оракула Пауля. Кабы бедный Пауль мог показать ему беспощадное грядущее. Если и мог – не успел. Издох. Был оплакан Испанией, коей предсказал победу на футбольном чемпионате 2010 года (что оправдалось) и кремирован по месту жительства. Помощь придет от бедняка, которому случайно привалила удача. В данном случае от Шестакова Юрь Федорыча.

Подростка звали Николаем, женщину Марией. Приезжие с Сахалина. Господи, каким ветром их занесло в Москву? Снимают две койки в хрущевке у недружных стариков. Мария за себя платит старухе, за Колю старику. Ничего нелепей Шестаков не слыхал. Работала Мария уборщицей и подручной в парикмахерской: волосы подметала, мыла головы, ведала бельем, бегала в магазин. Драила всё после вечерней смены. Вдыхала мерзкий запах краски и пар от сушилок. Держали ее только потому, что мастера таджичек-узбечек не жаловали. Мария, а на Сахалине почему очутилась? (Это уже потом, когда сошлись). Ты что, из ссыльных? Не знает. Отца не было, а мать с ней почти не говорила. Сблизились Шестаков с Марией тоже непонятно как. Шестакова затягивало в воронку. Он отгребал изо всех сил, сил немалых. Но водоворот чужих несчастий уходил в такую глубь, что озноб пронимал.

Весна стала на месте, ровно кто ее не пускал. Нахмурилось. Что подтаяло – снова обледенело. Грачи прилетали. Покружились, ни одной проталинки черной не увидали и улетели. Куда? за кудыкины горы. Но Шестаков уж переселил мать с сыном из одной хрущевки в другую, в свою. У него была точно такая же, как у не ладящих стариков: проходная комната и дальняя, совсем маленькая. В проходной на диване с шиком разместился Колька. Мария стеснялась себя, Шестакова, Кольку и целого света. Растопить ее лед было не проще, чем снега бессовестно затянувшейся зимы. Неласковый апрель помочь не хотел. Дом стоял на границе промышленной зоны – возле. ТЭЦ. Шестаков давным-давно выменял большую комнату в центре на такое вот отдельное жилье, первый этаж. ТЭЦ дымила. Но из душегубки-парикмахерской Шестаков Марию забрал. Определил уборщицей в Колькину (свою) школу. Очень не хотел, чтоб Алиса Алексевна прознала. Стыдился Марии? нет, скорей боялся Алисиной непредсказуемой реакции. Мария, встретившись с Шестаковым в коридоре, опускала глаза и боком-боком спешила разминуться с полюбовником. Она уже чуть поприличней оделась и причесалась. Колька получил новую куртку и прочую экипировку. Всё равно робости в них было не изжить. Еще бы. Шестаков, такой красивый, такой образованный, да с квартирой, да без алиментов – мог взять себе… Знали бы они, Мария с Колькой, как у их нежданного благодетеля внутри всё сложно и к обыденной жизни непригодно. Для него Мария с Колькой самое то. Говорить много не надо, они не приучены. И примененье непривычным деньгам нашлось, явно хорошее.

Вместо весны сразу наступило лето. За сутки потеплело на двадцать градусов. Снег будто корова языком слизала. Мария первый раз за полтора месяца улыбнулась. Шестаков записал ее улыбку себе в плюс. Тут как на грех в школьном помещенье появилась Алиса Алексевна. И сразу со всех сторон зашептали ей в уши. Уши были загляденье. Никаких бриллиантов не надо. Алиса хмыкнула. До чего же мужики могут дойти в своей лености. Взял себе прислугу. А вот и сынок. Это еще зачем? Ладно, Шестакова мы разъясним. Даже интересно.

Вечер в шестаковской квартире. Колька смотрит телевизор с наушниками. Там выплясывают какие-то девицы. Воспитывать Кольку Шестаков не пытается: тот и так запуган раз и навсегда. Телевизор сам бы никогда не включил – Шестаков ему буквально сует в руки пульт и нахлобучивает наушники. Всё, Колька нейтрализован. Во дворе без конца повторяет одно и то же заблудившаяся, не туда попавшая птица. Мария на кухне иной раз стукнет крышкой и надолго затихнет. Подаст хозяину ужин, сама не садится и Кольку не сажает. Уговаривать бесполезно. Еще хуже стушуется. Лишь когда Шестаков поест и с кухни уйдет, поманит пальцем Кольку и сядет сама. Книги у Шестакова – целая стенка – там, в дальней комнате, и компьютер тоже. Мария не заглянет, покуда Шестаков ко сну не отойдет. Погаснет полоска света под дверью, утихнет фильм, просматривавшийся онлайн. Тогда прошмыгнет, уже переодетая в ночное. Молча ляжет с краю. Спать на полу в Колькиной комнате она пыталась, но Шестаков воспротивился. Майская ночь, в окно лезут ветки на редкость жизнеспособной черемухи. ТЭЦ светит зловещим заревом. Мария под рукой Шестакова не смеет шевельнуться. Униженные и оскорбленные. Что они скажут, мать и сын, когда заговорят? о каких обидах поведают? Кто за них предъявит счет жизни, если сами они не сумеют сформулировать своих к ней претензий? или не посмеют? или и то и другое? Шестаков не тяготится своей богоданной семьей. Любишь человечество – полюби конкретных людей. А они не ангелы. Мария с Колькой моются, как Шестаков велел. Аж до дыр протерлись. В глубине души считают, должно быть, – это его причуда. Их старую одежду Шестаков понемногу выбросил. Щеголяют во всем новом. В постели Мария вся зажатая, не докличешься. Алиса Алексевна презрительно усмехается. До сих пор она Шестакова не трогала. У ней кавалеров целый полк. Но теперь решила – надо. Крепись, Шестаков. Устрашись, Мария. Иду на вы.

Вызвала в офис. Попросила помочь с какими-то официальными отписками. Шестаков на это натаскан. Сначала положит официальную бумагу, требующую ответа, под себя. Это у него называлось «оприходовать». Через пару минут вынет, слегка помятую, прочтет по диагонали и накатает, не долго думая, новую – в тех же ключевых словах. Талант, талант, как у Каштанки. А было ли, не было то, о чем рапортует – дело десятое. В начале перестройки юн и желторот – откуда такое уменье, характерное для застойных времен? Видать, в бюрократическом аспекте мы за время, натикавшее к моменту действия, с места не сдвинулись. Статистика показывает, что чиновников стало намного больше. А компьютерная революция позволила мигом преобразовывать один текст в другой – чего изволите? и электронной почтой отсылать. Всё равно по Москве бегают курьеры. Получить такую должность легко. Между нами говоря, Шестаков одно время побегал от экскурсионной фирмы. До сих пор помнит, где какая школа на Арбате. Чего ему только не пришлось делать. Он вообще легко деклассируется. Держись, Шестаков. На тебя объявлена охота.

Не продержался и часа. Алиса взяла его голыми руками. Голые руки Алисы были так прекрасны, что дикобраз плотно сложил иголки и позволил себя увезти. С заднего сиденья авто неотрывно глядел в зеркало на умыкнувшую его женщину. И потом неделю ровно, покоряясь ей безусловно, Шестаков Марии не звонил. Что он мог ей сказать? Да она и трубку поднимать не смела. По окончании недели Алиса заявила: свиданье окончено, забудьте. И Шестаков поехал домой на метро. Шел со странным чувством: точно с ним сыграли нехорошую шутку. Упрямая черемуха цвела в жару между глухим забором ТЭЦ и шершавой стеной пятиэтажки. Марии с Колькой не было. Аккуратно лежала почти вся купленная для них одежда. Шестаков, догадавшись, пошарил под ковриком на площадке – там лежали ключи (старая советская манера). Ушли и не вернутся. Бросился в школу. Мария забрала трудовую книжку, взяла Колькин табель с отметками за третью четверть (сплошные тройки). Так быстро решилась. Так шустро управилась. Как он не сообразил: человек, приехавший в Москву с Сахалина, способен на поступки. И дня терпеть не стала. Такая резкая реакция. Умеет ревновать – стало быть, и любить умеет. Стройка за неделю заметно выросла. Тьфу. Рабочие в оранжевых касках облепили ее словно муравьи. Под черным нагло блестящим забором трава тоже упорствовала: зеленела как умела. Каждый двор загорожен – ни проехать ни пройти. Звонок, из класса высыпали ребята. Никто ничего о Кольке не знал. Придурок… свалил – и ладно. Когда свалил-то? Миш, когда? позавчера. Как раз Алисе сообщили. Выждала сутки, чуть больше, чтоб успели уехать. И – гнать Шестакова в шею. Он метнулся в парикмахерскую. Не заходила. Что–нибудь украла? Нет, просто беспокоюсь. (Нашел о ком беспокоиться. Такой малохольной поискать.) Не дослушав мастеров-парикмахерш, кинулся к сварливым старикам, у которых раньше жила Мария. Там уже квартировали узбеки. Муж на раскладушке у старика, жена – тоже на раскладушке – у старухи. Абсурд пополам с нищетою. Нет, не показывалась. Небось на Сахалин улетела. (У Шестакова в доме денег не было , и ничего ценного, чтобы продать. Незачем проверять. Нет, они далеко не уехали. Где-то здесь.) Не пивши не евши Шестаков кинулся в милицию. Вы с нею расписаны? нет? по вашей заявке объявлять розыск не станем.

Проворочался всю ночь на полуторном матрасе, вдыхая запах пыли, чуть смоченной дождем. Капли едва касались земли, будто роса пала. Высыхали в нагретом воздухе. Утром взял телефонный справочник, намереваясь обзванивать школы. В первой же его осадилн: вы мальчику не отец и не отчим, мы не имеем права сообщать вам сведений. (У них их и не было.) Весь мир ощетинился против шестаковской неуместной благотворительности ли некстати проснувшейся любви. Алиса виду не показывала, что было, было. Поздно спохватившаяся весна задыхалась в городе. Шестаков проверял по аэропортам и вокзалам: не отбыли? Никто ему и гроша информации не подал. Паспортные данные Марии он наскоро списал в парикмахерской – пришлось заходить второй раз и по новой выслушивать смешки: такая мымра! (Типун вам на язык.) В школе спрашивать не стал – дойдет до Алисы.

Разместил в интернете отчаянное письмо, не надеясь на ответ. А ответ пришел. Шестаков поначалу думал: чей-то розыгрыш, Алисы или парикмахерш. Но слог, обороты, ошибки – всё свидетельствовало о подлинности. Писала девочка из Курска. Эк куда забрались. Хорошо не на Сахалин. К ним в класс под самое лето пришел Колька Прогонов. Ему лет тринадцать, уши торчат, и мать зовут тетей Машей. Только ему не говорите, что я вам написала – он меня изобьет. Это Колька-то? его самого кто хошь вздует. И подписи нет. Кого бить-то? Ни номера школы. Послал на электронный адрес девочки письмо – безрезультатно. Небось, интернет в школе, и девочка к нему, вообще говоря, доступа не имеет. Шестаков принял кой-как экзамен и рванул поскорей в Курск. А то Мария на край света уйдет. Опустит ноги с плоского земного диска в разреженный воздух и замкнется, отстраненная.

Всю дорогу Шестаков стоял в коридоре, глядя в окно на убегающие рельсы. Будто от этого быстрей выйдет. Подталкивал поезд. Тот честно шел по расписанью. Нет, тайная дума быстрее летит, и сердце, мгновенья считая, стучит. Неприбранная, неказистая центральная Россия напоминала Марию. Вот в чем дело. Или ее сейчас напоминали бы и Канарские острова? Ан нет. Что в ней такого родного? мера страданья. Как раз столько, сколько нам отвешено. Ну, иди же, чертов поезд. Что остановился? столб пометить? И без Кольки Мария была бы не Мария. Обязательно с довеском. С пассажиром, как говорят в Узбекистане. Как в хохлах скажут – покрытка та байстря. Демография российских деревень советского периода. В каждой избе мать-одиночка с единственным дитем, и лишь в крайней бригадир с семьей. Вот такие Марии не дали народу сойти на нет. Выплакали ему будущее. Скорей бы увидеть Колькины уши. Кажется, не нагляжусь.

В Курск попал ранним утречком. Поклажи с собой нет, идти всё равно куда. Улицы горбаты, за деревянными заборами дома с садами. На березах скворечники, и не без скворцов. Вот и школа – типовое здание с лепной раскрытой книгой. Прошел с независимым видом мимо охранника (в кармане у него удостоверенье смешного вузика). В туалете курили двое подростков. Испугались было, но Шестаков протянул им по очереди жесткую взрослую ладонь и честно признался, зачем прибыл. Подростки наконец въехали: неизвестно почему, но мужику кровь из носу надо сыскать Кольку Прогонова, тринадцати лет отроду. Наводка – электронный адрес, по-видимому, компьютерного класса одной из школ города Курска. Загасив окурки, повели Шестакова в свой компьютерный класс, к учителю информатики. Молодой человек лет двадцати, с позволенья сказать бакалавр, чтоб не назвать недоучкой. Очень славный оказался юноша. Отослал участливых подростков курить дальше и терпеливо выслушал про Сахалин, про некрасивую Марию, про робкого лопоухого Кольку. И сел гуглить по всем городским школам, выясняя электронные адреса. Полтора часа потратил. За компьютерами дважды сменились ребятишки, он им на ходу впаривал какие-то задания и продолжал поиск. Наконец выскочил тот самый электронный адрес. Школа номер сорок девять. Коммунистическая, дом 15. Идите пешком, так будет проще. Прямо к центру, второй поворот налево, и до пересеченья с Коммунистической. Там найдете. Привет Марии. Как всё в Москве непробиваемо и как по-доброму вышло в Курске. Москва не Россия, а утрамбованный Союз Советских Социалистических Республик с двунадесятью языками.

Через час Шестаков уже держал растерянного Кольку за редкостное ухо. Повел его домой (кто кого повел?) По дороге купил ему мороженое. Колька не ел, нес в вытянутой руке. Пришли в какую-то сторожку при большой больничной территории. В будке этой имелся тесный туалет с раковиной, что позволило превратить проходную в жилое помещение. Три кровати были втиснуты впритык в комнатушку привратника. На одной из них сидела щекастая молодая узбечка и кормила картофельным пюре с казенной тарелки такую же щекастую девочку лет четырех. Две кровати – Марии с Колькой. Вам Машу? она в пятом корпусе убирается. Коля, покажи. О господи. По коридору, держась за стенку, еле переступал старик. Не человек, а ходячий скорбный лист. Нашли Марию. Мыла хлоркой пол в пищеблоке. Выпрямилась, зло взглянула на Шестакова. Зря ехали – себя беспокоили. Мы с Колькой тут при деле. Здесь останемся, обвыкнемся. И повернулась спиной. Нет, какова. Не застеснялась, не стала лихорадочно подбирать волосы под косынку. Мороженое у Кольки в руке окончательно растаяло и шлепнулось всей массой на пол, оставив ему голую измазанную палочку. Мария подтерла шоколадное месиво.

Шестаков вышел на улицу, записал адрес больницы и зашагал снова к хорошему парню-допризывнику, учителю информатики в ближайшей к вокзалу школе. Теперь лишь спросил его имя. Женя. Женя Комонов. Шестаков подробно рассказал о том, как его приняли. Что у вас делается с учителями математики? – Хреново. И пошли вдвоем к директору. В Курск так в Курск. А мои ти куряне ведомые кмети. Жить буду у Женьки Комонова. Пока что. Поехал в Москву забрать трудовую книжку. Квартиру сдал. Деньги пригодятся и Женьке, и Марии, и вообще. Дыми, ТЭЦ, на немолодого армянина, наконец получившего российское гражданство. Опять понукал поезд, едучи в Курск. Чуть не загнал его до смерти. Нещадно обрезанные тополя выгнали новые ветви. Пахло железной дорогой: гарью, машинным маслом. В больнице Марии не было. На трех тесно поставленных койках разместились две узбечки: прежняя с девочкой и новая с двумя мальчиками. Шестаков отдал детям три шоколадки, предназначавшиеся Кольке, и женщины раскололись: Шестаков получил теперешний адрес Марии. Не рассказывайте, что мы дали. Она не велела.

За дальнею околицей, на холме с видом на подгородние пустыри стоял дом для престарелых. Еще горшие, чем в той больнице, старики сидели в инвалидных креслах, бессмысленно помовая головами. Мария работала при них санитаркой. Сменить Кольке школу не поспела – началось лето, но явно намеревалась, чтоб надежней затаиться. Колька вывозил стариков на солнышко, являя пример милосердия. Шестаков видел окрест непонятно отчего заброшенный чернозем, поросший мощным бурьяном, и дивился силе Марииного характера. Смотрел вдаль, сидя на гнилом бревне. В высоком бурьяне, похоже, была протоптана тропинка, потому что приближался кто-то низкорослый. Прямо на него, опустив глаза, не то погруженная в свои мысли, не то просто глядя себе под ноги, шла Мария. Но откуда такая красота? Задумавшаяся Мария была похожа… была похожа… наверное, на деву Февронию. К ее юбке прилипло полпуда репьев. Остановилась, на замечая Шестакова, стала выбирать репьи, всё выше задирая юбку. А почему у ней такие стройные ноги? Как у… даже не знаю кого. Вообще-то ты на ее ноги обращал вниманье? нет, она всегда приходила в темноте. Ну, а на ощупь ты не заметил, что она стройна? Нет. На ощупь я ее не щупал. Ну и дурак.

Шестаков не успел возразить своему внутреннему оппоненту. Мария подняла глаза, опустила юбку. И опять ни тени смущенья. Не пошла на него, как на пустое место – и то хорошо. Стояла точно олень. Сделаешь хоть одно движенье – уйду. Мария! я думал: накормил, обогрел – и всё в порядке. Ты ткнула меня носом в реальное положенье вещей. Снизойди до меня, Мария. Молчанье. Они уже двигались – Шестаков пятился, Мария медленно шла к «старческому дому», как она подойдя выразилась. Всё ясно. Из ссыльных поляков. Это их язык. Вот и Колька топорщит уши на летнем солнышке – лицо бездумное и безмятежное, но отнюдь не тупое. Шестакову стало стыдно, что держал его за недоумка. Из ссыльных поляков… Но ведь не на Сахалин же сосланных. Не дальше Иркутска. Вошли втроем в комнатушку, где от двух кроватей и тумбочки оставалось полтора квадратных метра пола. В низком оконце садилось солнце. На подоконнике и тумбочке были любовно разложены брошюрки. Шестаков хищным взглядом выхватил сектантские заголовки. Забывши свое смиренье, коршуном кинулся. Мария! еще и это! Что ж ты, птичка божия, что ни посыпь – всё клюешь. Эти распространители состоят на жалованье у богатых американских адвентистов седьмого дня… или свидетелей Иеговы… или как их там. Мне одна бабенка сдуру созналась, гуляя по Усовской ветке. Сплоченная православная Россия не шутки. Всем не по себе. Поняла? Уж если твоя душа просит обряда – верь, как деды верили. И осекся. Коли она из ссыльных поляков, то, сами понимаете…

Колька с размаху сел на кровать, по-видимому, свою. Кровать уныло скрипнула. Сказал совершенно непривычным Шестакову взрослым тоном: «Они ее сюда и устроили». Они – то есть сектанты. Ее! не маму, не мать – ее! И Колька несомненно их видел – тех, о ком говорил. Шестаков их тоже видел. Стоило ему поздним вечером сесть в пустой автобус, напротив него пристраивался мухортый проповедник. А я вот хотел вас спросить. Как вы думаете, это господь насылает на нас стихийные бедствия? Шестаков чуть было не плюнул на оставшиеся свободными пол квадратных метра пола. Плюхнулся рядом с Колькой на Колькину же кровать – та снова издала жалобный звук. Стал рвать в клочья (без спросу) ненавистную макулатуру. Когда Шестаков еще работал в нормальном вузе, ОНИ по утрам заслоном стояли со своими гребаными книжонками, совали их спешащим на занятия студентам. Шестаков грозно рычал, и они – как черт от ладана.

Удивительное дело, но вспышка Шестакова сыграла на руку ангелу-миротворцу, что заглядывал в коморку ясным вечерним взором. Мария села на свою кровать, столь же скрипучую, как и Колькина. Сложила на коленях ладони и слушала без гнева. Чутье на правду у нее было, и захочешь – не откажешь. Ну, а дальше-то что? Мария, я ушел из вуза. Устроился учителем математики здесь, в Курске, в школе у вокзала. Переведи туда Кольку. Ведь ты всё равно собиралась сдернуть его с места, не отрицай. Продам свою плохонькую московскую квартиру, куплю тут дом с садом, с медными тазами для варенья в придачу. Ну? нет ответа. Колька словно с цепи сорвался. Я с вами жить пойду, Юрь Федорыч. У нас собака в конуре будет дом стеречь, Полканом назовем. Я к вам в школу перейду, сам перетащу документы. Вы через своего директора с моим директором договоритесь. Скажем – мать стала блажная сектантка. Уймись, Колька. Тебя не спрашивают. Молоко на губах не обсохло… яица курицу учат.

Мария отверзла уста. Я тебя переведу, Коля. Тебе учиться будет легче, и не изобьют, остерегутся. Насчет дома пропустила мимо ушей. Но считай, пребывание Шестакова в Курске и его участие в делах семьи Прогоновых было признано. Повторное приручение Марии сдвинулось с мертвой точки Пошло если не полным ходом, то и не черепашьим шагом. Зачем эти двое ему. Шестакову? А всё вообще зачем? Сейчас Шестакову казалось, что Мария по сравненью с Алисой Алексевной – всё равно как сосновый бор против парка аттракционов. Даже затоптанный, замусоренный – сосновый бор всё равно тянется ввысь. А колесо обозренья знай крутится. Современная бизнесвуменша – белка в колесе. А больничная сиделка не белка.

Легка на помине, белочка. Она явилась в Курск и тоже предстала не прежней. Неожиданной не только своим появленьем, но и проявленьями своими. То ли люди меняются, то ли мы в них не разбираемся. Или и то и другое вместе. Стоит август, отнюдь не обделенный яблоками. Живет Курск, на Москву не оглядываясь – что ему подеется. Колька уж переведен в привокзальную школу – слушать за партой гудки заслуженных отправляемых на пенсию паровозов. Определен под патронаж не только Юрь Федорыча, но и подозрительно молодого учителя информатики Евгень Василича. Тот еще в армию не сбегал и всё ждет, когда его заберут. Заливается, курский соловей:

Топи да болота,

Синий плат небес.

Хвойной позолотой

Взвенивает лес.

Болота рязанские, распев курский. Шестаков пока живет «у Женьки» и неплохо его подкармливает. Уж продал убогую московскую квартиру, так и не дождавшись мнения Марии на сей счет. Продал в спешке абы как. Ходит вдвоем с Колькой, высматривает дом в Курске. Ему, Кольке, жить. Вот-вот исполнится четырнадцать, получит паспорт – на него и оформим. А сам, чудило? он что, ничего не смыслит? прекрасно смыслит. Облавливает Марию. Той ничего не останется, как расписаться с Шестаковым. Тогда у Николая Прогонова и будут прописаны: мать с отчимом. Но брак вполне может остаться фиктивным: Мария уперлась на своем.

Так об чем мы? да, Алиса приехала. Нарочито скромная, без накладных ногтей, с некрашеными белесыми ресницами. Нашла Шестакова будто по точной наводке. С чем пришла? Оказывается, купила через подставное лицо шестаковскую квартиру и предлагает ее ему же отдать. Подумаешь, мелочь. При заключении сделки был указан временный адрес проживания Шестакова в Курске и место его работы. Господи, она что же, облавливает Шестакова? Шестаков, совершающий странные поступки – в некоторых границах – был ей нафиг не нужен. А откровенно безумствующий Шестаков, значит, понадобился? Пришла в школу. Колька, знавший Алису в лицо, сверхъестественно прозорливый Колька, похолодел. Знала и Алиса Кольку. Еще в Москве ей показали вместе с Марией Марииного дебила. Уже выпытала у Шестакова, что дом покупается на Колькино имя, а Шестаков, сейчас живущий «у Женьки», станет жить «у Кольки». Подошла к мальчику и обнадежила: дом будет полностью в распоряжении Кольки и его матери. А квартиру Шестакова она выкупила и возвращает Шестакову. Ко мне, Достоевский!

Четырнадцать лет Кольке должно было исполниться в сентябре, но он выказал себя настоящим мужчиной. Да благословит бог его выдающиеся уши. Он ничего не передал матери. Когда Шестаков заговорил с Колькою о цели Алисиного визита, тот неопределенно промычал. Алиса видела издали новую Марию и не подошла. Мария не подняла вечно опущенных глаз и осталась в неведенье о коллизии, достойной лучшего пера, чем нежели мое. Алиса отбыла, получив согласие Шестакова принять квартиру. Тот отнесся к Алисиному порыву с легкостью. Хочет заладить содеянное? похвально. Пусть Колькин дом будет ее подарком. И ничего не сказал Марии. Мужчины вдвоем хранили тайну, не упоминая более о ней. Заглядывали через заборы продающихся домов, хозяева коих отсутствовали. Иной раз и перелезали в сад, помогая друг другу. Смотрели в сумрачные окна. То есть смотрел в основном Колька, сидя у Шестакова на плечах. Ну ладно, уедет Шестаков в Москву, если Мария будет настаивать. Колька перейдет под легкую руку Евгень Василича. Уйдет «Женька» в армию – за Колькой останется статус уважаемого им парня. И дом, и сад. И целая жизнь, о которой Шестаков с Колькой не говорили. Грызли чужие яблоки, пугали наглых ворон. Пока им удалось обмануть назревавшую трагедию. Алиса никак не могла предположить, что малый с идиотским выражением лица окажется таким, черт возьми, мудрым.

Шестаков съездил в Москву на зимних каникулах. Повторно вступил во владение своей же квартирой, снова сдал ее. Алиса, при всем своем московском наряде и параде, вела себя естественно и сердечно. Спросила, не хочет ли Шестаков вернуться в ее заведенье. Нет, еще не хочет. Поблагодарил ее с неменьшей сердечностью от имени неудалого Кольки. Разговор напоминал заседанье общества попечения о бездомных собаках. Кто-то хорош, кто-то хочет быть хорошим, кто-то нуждается в общенье, у кого-то просто много лишних денег. Продолжать можно бесконечно, а собеседников всего двое. И у каждого не менее двух причин из перечисленных поступать так, как они поступают.

Шестаков вернулся в Курск, накупил Женьке новой бытовой и компьютерной техники. Посвятил его в круг своих забот и просил, если что, не оставить Кольку попеченьем. В ответ на просьбу Женька кивнул так энергично – чуть голова не оторвалась. И. наконец, в марте сторговали дом. Вкруг него таяли глубокие сугробы, и сам он был глубокий, таинственный. Вскоре состоялось введение Марии в дом аки во храм. Дом загодя натопили. Архаичные изразцовые печи бездействовали. В сенцах тихо шумел газовый котел, по-канцелярски называемый АГВ (автоматический газовый водонагреватель). Старые чугунные батареи исправно грели. Свет зажигать вроде еще ни к чему, а ранний вечер ранней весны уже вот он. Мария прошла анфиладою комнат. Истово, как хотелось Шестакову, перекрестила лоб и поцеловала дарителю руку. То гордыня-опала, то смиренье-обожанье. Середины она не знала. Вывернулась наизнанку. Сменила пугающее сектантство на непривычную ортодоксальную веру. По-видимому, она так же, как и ее сын, таила в себе тьму нераскрытых возможностей. Шестаков, хоть и захаживал когда-никогда в церковь, такого лица, нет, лика, как у Марии сейчас, не видывал. Вечно погруженная в себя, она о возвращении шестаковской московской квартиры так и не знала. Прослышь Мария о роли Алисы в этом деле – какие страшные последовали бы догадки, какая бурная перемена! и всё псу под хвост. Но Шестаков с Колькой и Женькой (с которым Мария уже познакомилась) надежно зажали информацию. Обвести Марию вокруг пальца было легко: вечно витала незнамо где. Сейчас – в оголтелой любви. Наконец-то. Давно пора.