Текст книги "Поскрёбыши"

Автор книги: Наталья Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Испросил у Алисы позволенья уехать в Курск. Милостиво разрешила. Денежные вопросы остались открытыми. Алиса играла свою игру и прекрасно знала, где передернула карту. В Мариином саду – в Мариинской обители – цвел белый шиповник. Бабочки на подоконнике складывались в парусные лодочки, затихая под солнцем. Только вот пес издох от старости, напомнив о неумолимом беге времени. Ни вопросов, ни упреков от близких. Соня, правда, дичилась, но недолго. Женька с мукою перетащил Кольку на пятый курс. Все вздохнули с облегченьем.

Сидели июньским вечером, отпраздновав день рожденья Сони – четыре года – и уложив именинницу спать. Женькина квартира была сдана, жили здесь в куче. Тишина задержалась в воздухе и внезапно взорвалась. Садовый стол с самоваром, за коим сидели впятером, окружили люди в масках, автоматы наперевес. Их было… их было… сначала показалось, что их очень много. На самом деле четверо. – «Где ребенок?» – спросил тот, что попал в круг света от лампочки, висящей над столом. – «Соня спит», – ответил Женька. – «Принесите его», – велел этот же человек, приняв имя Соня за прозвище рано уснувшего мальчика. Шестаков понял. – «Феди здесь нет. Обыщите дом, если хотите, только тихонько: там спит девочка». С Шестаковым пошел один – тот, что говорил. Посветил ярким фонариком в детское лицо, поднял одеяло, нагло проверил, что за дитя. Дитя не проснулось. Между тем остальные трое шарили по дому и в саду. Призрак пса Полкана беззвучно лаял. Четверо взрослых людей недвижно сидели под лампой. Наконец налетчики ушли, и Шестаков в присутствии семейных позвонил Алисе. Та промолвила: «Я знаю – Федю ищут. Понадобился вдруг… долго не вспоминали. У них на неделе семь пятниц и десять разборок. Сейчас, должно быть, взяла верх промихайловская группировка. Я отослала Федю в надежное место. Спокойной ночи». Какой уж тут покой.

Покой вернулся ненадолго. Поиграли в лето, заплетавшее вьюнки вкруг каждого прутика. Вечер закрывал розовые граммофончики, утро открывало, и неслышная мелодия лилась, настраивая на гармонический лад. Евгень Василич выбил для Кольки преддипломную практику в своей школе. Вот и рабочий сентябрь – все ему рады. Колька бегает по квартирам, налаживает интернет – зашибает деньгу. Купил старый мотоцикл, стал пропадать по суткам. Немудрено: ему исполнилось двадцать четыре. Это уж не Колька, а целый Николай. Ой, хмелю ж мiй, хмелю,

Хмелю зелененький,

Де ж ти, хмелю, зиму зимував,

Що й не розвивався?

Ой, сину ж мiй сину,

Сину молоденький,

Де ж ти, сину, нiчку ночував,

Що й не роззувався?

Колькину тайну открыла Мария. Она в больнице уж не мыла полы. Подымай выше – заведовала бельем. Николай заглянул к матери в бельевую комнату – а она пол моет! не дело. Оглянулась – поднялась, смутилась, одернула подол – не мать, другая женщина. Чуть помоложе, но похожа… похожа… Тут и Николай оглянулся: за спиной кто-то переминался с ноги на ногу. Мальчик лет четырнадцати – неказистый, неухоженный. И тоже неуловимо похожий – на кого? Как тебя зовут? – Валентин. Всё было встарь, всё повторится снова. Николай вынул из кармана куртки небезызвестный компьютер-таблетку, Алисин подарок, и сунул Вальке (Кольке?) в лапы. На, возьми – у меня теперь планшет есть. Я тебе и флешку… где-то она у меня? на, держи.

Женщину звали Лидой, Лидией никто не звал. Приезжие из Элисты. Господи, где только люди не живут. Приезжие, но не бездомные. Здесь, в Курске, умерла древняя Лидина бабушка. Записала дом на бедолагу Лиду, прямую наследницу, сироту, мать– одиночку. В этом дому и стал пропадать Николай. Сработал Эдипов комплекс. Чисто сработал. Уж на что Мария ни на кого не похожа, а нашелся таки ее клон. Мы не одни во вселенной. Кто бы удивлялся Колькиной новой привязанности, только не Мария с Шестаковым. Евгень Василич, самый здравый человек в семье, немного повздыхал. Но, будучи завзятым альтруистом, примирился с очевидностью. Так и жили. Лида пряталась на другой окраине, встречаясь с Марией лишь на работе. Чудеса в решете. Николай же тарахтел мотоциклом между двумя домами. Всякий раз прихватывал с собой для Валентина одно из своих сокровищ, без спеха переправленных из Москвы добрым Юрь Федорычем.

Алиса долго расслабляться не даст. Талым февралем, как всегда без звонка, припарковалась около школы. Небо висело низко – рукой подать. Тачка у Алисы опять новая, но Шестаков и той, предыдущей, не запомнил. Вышел рассеянный, на машину и не взглянул. Окликнула Алиса – плюхнулся на сиденье рядом с ней. Вот, возьми деньги, Юра. Я сдала твою хрущевку. Федину квартиру тоже. Мне хватает. Забери свое. Ну, спроси, что мне нужно. И, не дожидаясь вопроса, объяснила, что именно: разрешенье на вывоз Феди в Америку. – «Алиса, сделай милость, раскинь умом. Тебе придется постоянно обновлять мое разрешенье. Ты Федю спрятала. Хочешь его засветить? это мигом. На нас уже был наезд». – «Юра, ему в июне шесть. Пора в школу – не утаишь. Учиться лучше там». – «А ты? где ты будешь?» – «Мы могли бы уехать вместе». – «Даже не думай. Я ведь не чемодан, чтоб меня взять и увезти». – «Сейчас увезу. (Авто тронулось.) Едем к Феде». (Похитительница. Вечная похитительница. Как она жила без меня, над кем издевалась? никогда не узнаю.)

Приехали ночью в Елец (всем ворам отец). Не будя няню Антонину, легли без шума – не спать – в соседней комнате. – «Алиса, – сказал Шестаков уже под утро, – я знаю про родинки. Это недостойно тебя, Алиса». – «Молчи. Скоро посмотришь на сына. Вылитый ты». – (Марии звонить не стоит. Женька глядел в окно, как я залезал в салон авто. Я видел, что он видел.) Утро было немногим белее вчерашнего дня. Заспанное дитя почти одинаково долго не узнавало обоих. Няня надевала колготки мальчику, по смелому утвержденью Алисы похожему на Шестакова. Ну разве что глаз и ушей по двое, а рот и нос – эти в единственном числе. Как у всех остальных людей. – «Не увози его, Алиса. Глупая идея. Его там скорей вычислят и скорей выкрадут. У тебя там уже дочь… ты о ней помнишь? Вообще, зачем им Федя?» – «Нашли, не сразу, завещанье Михаила: малыша оставить в СЕМЬЕ, растить и учить». – «Чему учить, Алиса?» – «Ну, английскому, таэквондо. Что еще нужно родовитому мафиози? Родинок на нем нет, твоя правда, а ИХ невидимого клейма я стереть не могу». – «Отпусти мою душу на покаянье, Алиса. Я не гожусь в наставники будущему главарю мафиозной семьи. Изволишь заметить, я человек мягкий. Может, Мария и приняла бы его, если… если…». – «Если меня прикончат, ты хочешь сказать?» – «Вроде того». – «Знаешь, ты прав. Отвезу его в Курск. Если в будущем сломаю себе шею, что весьма вероятно, будет на кого уповать. А сейчас их отправлю гулять, а мы…» И еще часок мы с Алисой выкроили. Отвезти меня в Курск она отказалась. Поехал своим ходом. Где будет ребенок в Курске – я знать не должен. Не то ОНИ выследят. (А так как будто не выследят? ему же в школу идти. Впрочем, при нашем-то беспорядке, может, и обойдется.)

Апрель. Сад весь в голубеньких пролесках – и Алена в веснушках. Семья Комоновых живет у себя на квартире, сдавать не нужно: идут московские деньги от шестаковской хрущевки. Евгень Василич пишет диплом за беспечного Николая, тот выполняет домашние задания за туповатого Вальку. Мария сына не спросит, где пропадал. А Шестаков давно уж открылся Женьке: Федя здесь, в Курске – надо искать по школам. Женька организовал компьютерную слежку за всеми зачисляемыми в первый класс. Засек. Тридцать первая школа. На Лидиной окраине. И самое смешное, что Валентин там учится. Наверное, наиболее захудалая школа в Курске. Ну и Алиса. Федю будут искать по элитным школам, но никак не в этой дыре. – «Николай, – Евгень Василич командует, – ты пойдешь преподавать информатику в тридцать первую школу». – « А что? и пойду».

В сентябре нехитрые ноготки и бархотки на школьной клумбе кажутся изысканными. Шестаков мечется между своей и Колькиной школами. Уже познакомился с Валентином. Второй Колька. Уши немного попроще, остальное соответствует. Хочешь взять его на буксир? бери. Да нет, Николай уже взял. На первоклассников смотрит издали, боится подойти. Боится не узнать. В школьном буфете вроде бы приметил со спины, но окликнуть не решился. Окликнула учительница: Федя, ешь. И спина зашевелилась над тарелкой. Всё. Перехожу в эту школу. Вечный летун Юрий Шестаков. Вечно прощающий Евгений Комонов. Правильный, тридцатилетний. Опять ведет уроки математики в привокзальной школе. Посетил Шестакова на новом месте. Из сердечной деликатности сказал, что Федя на него здорово похож.

У нас сдвиги по всем фронтам: Мария пригласила Лиду с Валькой на обед. Алена старалась готовила. Николай привез за две ездки «своих» оттуда сюда. Чистенькие, робеющие. Сели в саду, под яблоней-антоновкой. Стоял подарочный октябрь – пока только начало – с финифтяной лазурью над головой. Шестаков искоса поглядывал на Лиду. Да, он ее тоже полюбил бы. Из чувства упрямой справедливости, каковое перенял от него, Шестакова, его истинный, бесспорный сын Колька. Всех, всех обделенных. Если нельзя всех, то хотя бы одну, типичную. Эта была типичная, образцовая. Кого и любить, как не ее. Было две темы разговора: больница и школа. Земские разговоры. Шестаков никогда не вспоминал о кафедре большого вуза, куда попал в девяностом, под занавес, после аспирантуры, и откуда вскоре вылетел как пробка: пришли валом из тонущих почтовых ящиков. Пришли крепко держащиеся друг за друга, вытесняющие любое инородное тело. Никогда не вспоминал их бесед, их интересов. Не заразился, не успел. Или имел иммунитет. В общем, официальное знакомство и фактическое слияние семей состоялось. Теперь их было восемь душ: Мария с Шестаковым, Николай со своим обозом, да трое Комоновых (идеальных по всем статьям). И где-то там вблизи одной из обсуждавшихся школ, по всей видимости, проживал девятый: Федя. Негласный член семьи (не мафиозной), коего видели все четверо мужчин (Юрь Федорыч, Евгень Василич, Николай, Валентип) и не видали женщины (Мария, Лида, Алена и Соня).

Хорошо сидим. Отобедали, чаевничаем. Целый самовар выпили, поставили еще. Положили мяты, тут же сорванной, в фарфоровый чайник с золотыми розами. Валентин съел всё крыжовенное варенье, предпочтя его даже клубничному. Подложили еще. Аленины яблочные пироги смели сразу, теперь доедали открытые ватрушки. Аленино круглое белое.лицо, обрамленное косами, само походило на большую ватрушку. Лида еле притрагивалась к угощенью: принуды мало было. Уж потом Мария догадалась, стала предлагать по три-четыре раза. Шестаков любовался Марией и Лидой – выглядели как сестры. Некрасивые для тех, у кого нет фантазии. Царевны-лягушки, не для всякого сбрасывающие свои лягушачьи шкурки. Главное – не сжечь их, эти шкурки. Пусть скрывают свою неописанную красоту от непосвященного.

Досидели до темноты. Зажгли лампу над столом, укрыли спины одеялами – каждой скамье по одеялу. Кто-то шел на огонек. Мальчик лет семнадцати, в джинсах, стриженный ежиком. Алиса! Подвинулись, дали место. Села, устало опустила руки. Не все ее знали. Шестаков с Колькой – те вдоль и поперек. Мария с Женькой – те мельком или же издали. Остальным вообще не довелось. Ну что, Алиса? – ОНИ требуют Федю. Я знаю – вы его уже нашли. Считай, взяли под крыло. Без помощи вашей семьи (обвела широким жестом кого знала и кого не знала) мне не обойтись. (Ну что ж, долг платежом красен.) Не решила пока, что будем делать. Во всяком случае не отдавать. Продолжать прятать или пытаться доказать, что Федя не ЕГО сын? опасно. (Ночная птица вскрикнула глуховатым голосом.) Так или иначе, надо срочно переписать всю мою недвижимость на кого-то, кто заведомо уцелеет. Мария, ты возьмешь? (Уж Алиса-то Марию «опусти глаза» в московской школе разглядела во всех деталях.) Мария не ответила. Вмешался Шестаков. Ладно, Алиса. Сейчас езжай спать к Лиде. Подвезешь ее с Валентином, а Николай заночует здесь. Завтра возвращайся в Москву. Утро вечера мудренее. Алиса прекрасно догадалась, где тут Лида, где Валентин и причем Колька-Николай. Кивнула всем вместе. Так я на вас надеюсь.

Ноябрь отыгрался за теплый октябрь. Темный, злой, он раздувал полы пальтишка увлекаемого в школу мальчика. Няня, больше похожая на гувернантку, запахивала пальтишко, поправляла пушистый шарф. Шестаков встречался беспокойным взглядом с серыми глазами ребенка, но тот его в упор не узнавал. Сомнений не было: это Федя Шестаков. Именно такую фамилию, фамилию «отца», записали в третьей метрике, по настоянию матери и с согласия «отца». А мафии всё едино. ОНИ уж знают фамилию «Шестаков», раз нашли дом в Курске. Да, Алиса права. Можно было бы отшить их от Феди, генетически доказав отцовство Шестакова. Но при любом результате теста, положительном или отрицательном, под прямой удар попадает Алиса. Сугубое прелюбодеяние, которым глупая женщина задним числом вздумала хвастаться: измена высокопоставленному любовнику, измена СЕМЬЕ. И ее к ногтю, и Шестакова заодно. О нем-то что жалеть. Западня.

На перемене, улучив минутку, подошел к Феде. Ты – Федя Шестаков, первоклассник? А я – Юрий Федорович Шестаков, учитель математики. Как ты думаешь, это простое совпаденье? Малыш замкнулся в непонимании, притворном или нет – неясно. Помнишь, Федя, как мы с твоей мамой приезжали к тебе в Елец? – Елец … это где? – А трубы высокие в Москве дымили? Ты тогда похвалил: большие! (Мелькнуло в серых глазах. Но признаваться, что вспомнил, ребенок явно не желал. Чувствовал какой-то подвох. Спасительный звонок вывел его из затрудненья. Мальчик заторопился в класс. А Шестаков всё стоял размышлял.)

Ну, положим, тест покажет, что Федя не его, не Шестакова сын. Всё равно неверность Алисы заявлена во всеуслышанье. С нею и с Шестаковым расправятся, дитя приберут к рукам. Допустим обратное: тест подтвердил отцовство Шестакова. Тогда его с Алисой на тот свет, а Федю вышвырнут. Мария, Женька, Колька… кто-то из них возьмет. Мокрый кленовый лист прилип снаружи к стеклу точно распятый. И Шестаков тоже заспешил к себе в класс. Про наличие полиции даже не подумал. В таком деле только заикнись.)

Ребята решали контрольную, а Шестаков следил пузыри, лопающиеся на лужах, пытаясь вспомнить: эта няня – Антонина? Или еще какая-то третья? Заговорить с ней? нет, это лишнее. Вышел после урока. Алиса всё караулила. Выскочила из машины под дождь. Никуда не денешься. Придется принимать решенье вместе с ней. Юра, ты только уговори Марию. Я не сунусь ни к какой вдове, покуда не обеспечу крепкие тылы в Курске. Через неделю буду здесь с дарственными документами. – А сейчас уезжай. Осторожно на скользкой дороге. За Марию я тебе ручаюсь. (Поручился за женщину не менее изменчивую, чем перед ним стоящая.)

Алиса действительно приехала через неделю. Вернее, приехало то, что от нее осталось. Где девалась ее красота? Такое вот лицо с кулачок было в давние времена у Марии. Будто местами поменялись. Привезла общую дарственную на имя Марии Прохоровны Прогоновой. Целую неделю Марию Прохоровну доставали Шестаков и Колька с Женькой. Описывали в стихах и красках, как Алиса вызволила Николая из тюряги, как отняла у урок проигранную Николаем квартиру. Мария отмалчивалась. Ноябрьская темнота стояла насмерть, не давая солнечному свету пробиться ни на секунду. Разверзлись хляби небесные, иные улицы сделались вовсе непроходимы. Алиса добралась в грязи по самые дверцы. Жидкое месиво черной курской земли аж в салон затекло. Обработанная Мария Прохоровна поклонилась защитнице Николая в ноги. Подписала согласие принять дар и сказала, понятливая: «Беру только вместе с Федей и лишь в случае крайней беды. А так всё как было ваше, так вашим и остается». Ничего другого от Марии ее семейные и не ожидали, окромя подвига, жертвы и всепрощения. Уж насмотрелись на эту черницу в миру. Понадеешься на Марию – небось не прогадаешь. Теперь еще и Лида, ее послушница. Да Евгень свет Василич, справедливый человек. И Алена, добрая душа, с мужем не спорница. Еще Николай, коему в прорубь прыгнуть – только перекреститься. Тут даже думать нечего: всё такое океистое. И повезли Марию Прохоровну в нотариальную контору. Сделавши дело, Алиса довезла Марию до дому, ссадила, чмокнула в щеку и была такова.

Не звонила. На звонки Шестакова не отвечала, рабочий телефон тоже молчал. Уж снег порхал идеальными кристаллами, уж пристал кой-где к земле в саду. Федя всякий раз успевал шмыгнуть от Шестакова в толпу ребят и на разговор не шел. Шестаков наконец решился: подкараулил гувернантку, когда та, отведши Федю в класс, вышла из школы одна. Да, это та самая, вторая по счету. «Антонина… простите, как ваше отчество?» – «Сергеевна», ответила неприветливо. «Я Юрий Федорович Шестаков. Мы виделись в Ельце». – «Помню». – «Не могу дозвониться Алисе Алексеевне. Когда вы с ней последний раз говорили?» – «Деньги она перечислила вчера». Шестаков почувствовал некоторое облегченье. Значит, вчера была жива. Уже кое-что. «Благодарю, Антонина Сергеевна. Не позволите ли мне проводить вас с Федей после уроков?» – «Не могу». Шестаков откланялся. Нет, от этой горгоны он ничего не узнает.

Снег лег как следует. Когда прилипал к подошве, черного следа на земле не оставалось. Новый Год подошел. И горгона Медуза сама подошла к Шестакову. «Что такое? денег не перечислили?» – «Да». – «Давайте мне Федю, и можете быть свободны». Подвела мальчика, одетого, с ранцем за плечами. «Федя, сегодня ты идешь в гости к Юрию Федоровичу». Федя послушно взял руку, за которую держался лишь однажды, в Москве, там, где большие трубы дымили. Гувернантка словно в воздухе растаяла. Даже не потрудилась передать «отцу» Фединых вещичек.

Федя легко пошел Марии в руки. Мария возложила легкие руки ему на голову. Дитя несчастья сразу превратилось в любимое. А Шестаков схватил свой паспорт, Федину метрику, оставленную ему Алисою, и скорей в полицию. Прекрасно помнил, как разыскивал беглянку Марию, вроде бы полностью приготовился к разговору. Обжегшись на молоке, дуют на воду. Вот, у меня с Алисой Алексеевной Волковой общий сын. Я не могу ее разыскать. Ребенок у меня, с ним всё в порядке». «Что, не получаете алиментов?» – «Нет, об этом речь не шла.. Она обеспечила Федю на всю жизнь. Просто я боюсь… ей угрожали». – «Не удивительно, что на женщину, которая в состоянии обеспечить человека на всю жизнь, наезжают. Вы не знаете, кто это может быть?» – «Нет…» – «Конечно, даже при отсутствии денежных притязаний, вы имеете право знать, что случилось с матерью вашего ребенка. Объявим розыск. Дайте ее фотографию. (Ни одной Алисиной фотографии у Шестакова не было.) Паспортные данные!». (Позвонил на Колькин мобильник – Колька имел спасительную привычку забывать его дома. Мария взяла трубку и продиктовала Шестакову паспортные данные Алисы из дарственной. Шестаков ушел, записавши рабочий телефон мента.)

Если бы раньше обратился в полицию, может, предотвратил бы беду. А что бы он сказал? что мать мальчика много лет была связана с мафией? что Федя незнамо чей сын? что «крестный отец» задарил Алису после рожденья мальчика? Ловушка захлопнулась давно. Несчастья было не избежать. Необъяснимая, непостижимая Алиса. У ней в Америке дочь, которой она вовсе не интересуется. Тоже обеспечила на всю жизнь? вернее всего, просто отдала богатому родителю. Федя редко видел мать – едва узнавал. Но тут Алиса почему-то уперлась: не отдает. Навлекла на себя гибельный гнев СЕМЬИ. Тут Шестакову стукнуло в голову: действительно считает Федю моим сыном Любит меня . В этом причина.

Снег валил без устали, укрывая теплым одеялом нехитрые Мариины цветы. Николай с Валентином лепили для Феди снеговика. Все притихли, в любую минуту ожидая непрошенных гостей. А гости не шли. Шестаков боялся звонить менту. Ждал – тот сам позвонит. И тот позвонил. Сказал: «Ее отыскали по номеру автомобиля. Мы с вами немедленно выезжаем на опознание. До нашего прибытия приказано ничего не трогать. Опознание поначалу показалось тяжкой формальностью: при Алисе нашли документы. Подмосковный лес, бездорожье. Какое-то по счету Алисино авто. (Шестаков запутался, не узнал.) Шины прострелены. Алиса лежит грудью на подушке безопасности, с пулей в виске. Смерть наступила давно, но под Москвой мороз, это вам не Курск. Мент шарил, сверял автомобильные права с паспортом убитой и номером машины. И вдруг подал Шестакову запечатанное письмо, найденное в кармане Алисиного пальто. Юра, будь спокоен. От Феди отвязались, тебя проигнорировали – ты для них вообще не существуешь. Но предупредили: мне не жить. А я и не больно хотела. Увядать, стареть. На кой мне сдалось. Пошли они все к такой-то матери. Не боюсь их. (И никогда не боялась.)

До своей (Колькиной) хрущевки Шестаков кой-как добрался. Правда, проехал свою станцию Полежаевскую и очнулся лишь на конечной, когда все вышли из вагона. Вернулся. Жильцов дома не было. На виду лежал полиэтиленовый пакет с кучей ключей. Четыре связки. Вот его, шестаковская. Алиса возвращает, прощаясь (прощая). Три связки – от двух больших квартир и дачи. Это Федино. И с ним, с Федей, тоже прощается. Шестаков покопался в кармане, ища письмо. Ах да, письмо отобрали для проведения следствия. Но Шестаков всё запомнил. Позвонил на Колькин мобильник, превращенный в домашний телефон. Продиктовал Марии будто по бумажке Алисино посланье. «Отстрадала свои грехи», – вздохнула Мария. «А ты, Мария, собери свои и мои документы, получи Федин табель и приезжай с Федей сюда, в хрущевку. Я посплю пару дней на кухне. Думаю, жильцы сами поскорей уйдут, как начнет полиция звонить через каждые полчаса».

Всё так и вышло. Вечером Шестаков рассказал смирным супругам из Златоуста, что заселившая их женщина убита в подмосковном лесу. Тут по телевизору показали замерзшее Алисино лицо с запекшейся кровью на виске и шестаковскую спину. Ночевать на кухне Шестакову не пришлось. Постояльцы срочно вызвали родственника-шофера, с его помощью покидали свои пожитки в кузов грузовика, зашторенный синим брезентом, и в полночь съехали. Шестакову приснился ад: квадратноголовый черт вынимал ухватом из адской печи обгорелые черепа. Шестаков стоял рядом с чертом и силился разглядеть знакомый скуластый череп. Но слезы туманили взор, после хлынули потоком и загасили адский огнь. Шестаков проснулся, залитый собственными слезами, и нарочно занял мозг житейскими заботами. Селить Марию в Алисину квартиру над заливом нельзя. Значит, в Федину, где рекреационная площадка с тренажерами, куда Шестакова не пустил швейцар. Немедленно расписаться с Марией. Сейчас она возражать не станет: Федя у Шестакова, а Федино имущество у Марии. .Не хочет же Мария прибрать к рукам достоянье сироты. Шестаков больше не пошлет Марию работать: стаж у нее выработан. И у него, вообще говоря, тоже. Что с собой делать, куда себя девать? Может быть, сохранился Алисин вузик? Хотя вряд ли: всё держалось на Алисином обаянии. Быстро сдать, что не нужно: хрущевку, роскошную Алисину квартиру под облаками. Высылать деньги Кольке и Женьке. Ездить летом в Курск, чтоб Федя почувствовал наконец настоящую радость жизни. Еще остается вопрос о даче в Жаворонках. Пока сдать всю. Там будет видно. И последний каверзный вопрос: что делать с лишними деньгами? Ничего, класть пока на счет. Учить Федю в Оксфорде, или что, или еще что.

На следующий же день Шестаков убедился, что Алисин вузик цел. Миловидный почасовик, замещавший Шестакова в его длительных отлучках, взял в руки вожжи (пардон, бразды правленья). Принял Шестакова на работу, чтоб самому не пришлось читать теорию вероятностей и математическую статистику. Ревностно занялся чисто административной деятельностью, многократно ее умножив. Но Шестакова не напрягает: на нем почиет отблеск сильной Алисиной личности. Мария уж прибыла из Курска и водворена в принадлежащую ей квартиру с детским парком над подземным гаражом. Шестаков на Алисиной машине, формально доставшейся Феде под его, шестаковской, опекой, возит Федю в элитную школу. Простреленные шины сменили, а о том, что призрак Алисы сидит на заднем сиденье и виден иногда Шестакову в зеркало, Федя с Марией не знают. Мария тихо расписалась с Шестаковым, признав его правоту. Федя должен получить всё, что ему причитается. Женька и Лида приезжали в качестве свидетелей. Колька с Валентином и Алена с Сонечкой оставались в Курске. Так распорядилась Мария. Праздновать нечего. Танцы на могилке.

Вы когда-нибудь видели рай? хотя бы во сне. Конечно, рай – это сад. Раньше Шестаков с досады думал, что в раю должны обитать Адам да Ева – и довольно. А то получается байда. Оказалось иначе. Все его любимые необходимы в курском райском саду. Ну, Мария – Ева из прежних его сердитых мыслей. А Колька? Женька, Алена, Сонечка? и главное – Федя. Бесконечно любимый всеми за сиротство, за пресную жизнь с горгоной Медузой. Отучился до конца мая в элитной школе, где дети похожи на маленьких старичков. Едучи в троллейбусе, отчитываются по сотовому отцу-бизнесмену: что было на уроках поучительного, вызывали ль его. И, главное, какую получил отметку. Родился в элитной семье – изволь подтверждать всеми своими силенками, что ты достоин, достоин наследовать дело отца. Федя – застенчивый, мечтательный. Всё ж ему легче было затесаться в толпу учеников самой паршивой окраинной курской школы, прячась от шестаковского любопытства, чем степенно беседовать на перемене среди экзотических растений с новыми однокашниками.

Зато здесь, в Курске, Федя отыгрывается. Можно всё, буквально всё. Завели нового пса. Назвали по-прежнему Полканом. Можно трепать его за уши и за хвост: не огрызнется, разве только обслюнявит. Можно дернуть Соню за косичку – слегка, не больно. Соня не рассердится, не обидится. Можно играть на дядиколином планшете: он разрешил. Можно подойти к Марии, обнять ее, худенькую, поперек фартука – Мария долго гладит белокурую Федину головку. Можно не дожидаясь обеда с пылу-с жару съесть парочку испеченных тетей Аленой пирожков – та сделает вид, что не заметила. Можно задать дяде Жене очень непростой вопрос по компьютерной части – ответит на полном серьезе. И, наконец, можно сесть на колени к папе и долго-долго смотреть ему в глаза. Это не игра в гляделки – кто раньше отведет взгляд. Это любовь, так трудно давшаяся им обоим. И никто сюда не ворвется, никакие люди в черных шапочках с прорезями для глаз. Алиса обещала. Ей можно верить, где бы она сейчас ни находилась.