Текст книги "Иван-да-Марья (СИ)"

как Иванушка-Дурачок Марью-Царевну спасал-спасал,

да и женился на ней, чтобы спасать сподручнее было,

и о том еще, как царь-батюшка жениться надумал,

как великан свое счастье где искал, не нашел,

а нашел, где не искал,

как Змей-Горыныч бросил невинных девиц поедать,

да и много еще о чем -

главное же – о том,

что все они жили потом долго и счастливо.

История первая – Про разбойников

Ну вот. Жил-был на свете Иванушка-Дурачок. То есть дурачком-то, в общем-то, он не был, ну да об этом мы еще расскажем. И Марья-Царевна тоже на свете жила-была. Неплохо, собственно говоря, жила. И даже гораздо лучше, чем Иванушка-Дурачок. Но это, конечно же, дело вкуса.

Во всяком случае, жила царевна в высоком царском тереме, и холили ее и лелеяли всю царевнину жизнь. День-деньской восемь мамок и двадцать нянек хлопотали вокруг нее, во всем угодить старались. Шутка ли дело – единственная царская дочка! Стоило царевне только зевнуть – хоть бы даже и среди дня – как тут же прямо перед ней оказывалась расстеленная кровать с пуховыми перинами и атласными простынями. Стоило ей только грустно вздохнуть, как целая армия шутов и скоморохов кидалась развлекать и веселить ее. Стоило лечь под яблоней и открыть рот, как самое красивое и сладкое яблоко прямо ей в рот и падало.

Конечно, в глубине души царевна подозревала, что яблоки просто так сами в рот не падают. Вполне, кстати, правильно подозревала. На ветке каждой яблони в царском саду специально для этого сидел человек. И если бы он попал яблоком, скажем, не в рот царевне, а по лбу, ему бы тут же отрубили голову. Или, допустим, если кинул бы червивое. Поэтому работники-яблочники очень старались все делать как надо. Ну да речь не об этом. А о том, что выросла царевна при такой жизни ужасно капризной и избалованной. А батюшка ее, царь, всем ее капризам, как мог, потакал.

– А как же? – говорил он. – Одна она у меня. Как же мне ее не баловать? Только ее ведь и люблю на целом свете. Кровиночку мою.

Конечно, от женихов у царевны отбою не было. Во-первых, была она собой и румяна, и пригожа... а во-вторых, приданое за ней давали богатое, да и в наследство от батюшки ей, как-никак, целое царство полагалось. Вот и приезжали один за другим заморские короли да соседские царевичи Марьиной руки просить. Да только ни царю, ни царевне ни один из женихов не нравился.

Царевна, по правде сказать, вообще под венец не спешила. Знала она, что стоит ей только замуж выйти, как тут же вся ее привольная жизнь и закончится. А царю все не хотелось с дочкой расставаться.

– Успеется еще, – говорил он, – замуж-то. Дитя же еще совсем. Вон, без мороженого жить не может, без мамок да нянек шагу не ступит... Пущай уж в девках посидит еще.

Вот и досиделась.

Как сказано, жил тем часом в царстве Иванушка-Дурачок. Хотя дурачком-то он, как сказано же, не был... впрочем, обо всем по порядку.

У вдовой Авдотьи Степановны было два сына. Старший, Василий, по всем статьям удался: и высок был, и пригож, и в плечах косая сажень. С малых лет пошел Василий к кузнецу в ученье. Конечно, и по хозяйству все, что надо, умел – и дров нарубить мог, и поле выкосить. Всякая работа у него спорилась. А на празднике и спеть умел, и сплясать, и на гармошке сыграть. Одна радость матери от такого сына! Всем бы таких сыновей.

Да вот беда – младшенький, Иван, совсем не в ту породу пошел. И ростом-то не вышел, и статью – в чем только душа держится, непонятно! "Последышек", – жалостливо говаривали кумушки-соседки. "И правильно! – злорадствовали завистницы, – не все одной Степановне только радоваться!"

Иванушка, не в пример Василию, ни к какой работе толком не способен был. И в поле от него толку немного, и в доме... определили Ивана коров пасти – хоть какой-то, мол, прок...

Так и жил он с самого детства – каждый день рано утром коров на луг выгоняет да в тенечке под деревом отдыхать ложится. А вечером назад в деревню стадо гонит.

Скучно было Иванушке целый день под деревом лежать. Оно и ясно – коровы, они собеседники никудышные. Им, что ни скажи, все только "му" да "му". От скуки упросил он как-то деревенского попа грамоте его выучить – чтобы, значит, не просто так в тенечке лежать, а книжки читать всякие умные. Кроме попа в селе грамоты никто не знал – ни к чему крестьянам грамота – да и поп-то, честно сказать, сам кое-как по складам только разбирал. Однако ученик у него неожиданно оказался способным, и учителя своего очень быстро превзошел. Поначалу брал Иван книжки у попа, какие были, – богословские да философские трактаты всякие, – а потом уж стал нарочно за книжками в город ездить. Так и повелось – лежит Ванюшка-пастушок целый день в тенечке под деревом, да и читает себе то Гоголя, то Гегеля... По правде сказать, читал Иванушка все без разбору, очень уж ему это занятие понравилось. И стал он наконец ученым-преученым, так что с ним уже и никакие столичные академики бы тягаться не смогли... а только в деревне над ним разве что посмеивались. Кому она, эта ученость, нужна-то? Если бы хоть на гармошке играть умел – и то польза, девкам в праздник поплясать, а умные слова говорить – что с них проку? Да и в голову никому не могло прийти, что пастушок-заморыш умное что-то говорит. Ванюша забывался поначалу, начинал иной раз кому из сельчан о квантовой физике рассказывать или о диалектике возможного... те только пальцем у виска крутили. Мелет, мол, что ни попадя, а понять ничего нельзя... одно слово – дурачок!

А в последнее время Иванушка еще и психоанализом шибко увлекся. Какие нашел учебники – все наизусть выучил. Пробовал даже как-то коров своих гипнотизировать и анализировать, да только по ним ведь и не поймешь никак – загипнотизированные они или наоборот совсем – что так, что сяк, смотрят задумчиво да травку щиплют. А в деревне от его опытов научных еще больше уверились: дурачок совсем Авдотьин-то младшенький...

Вот выросли Авдотьины сыновья, возмужали, пришла пора женить их. Ну, Василий-то, понятно, – первый парень на деревне! Все девки по нему сохли. Сама Варвара, что через два двора напротив жила, Игнатьича дочка – и та глазки строила. А уж лучше нее на три деревни вокруг невесты не сыскать – это-то все знают. Эх, хороша девка!.. Румянец у Варвары во всю щеку, коса русая до полу, собой Варвара пышна, а в плечах того же Василия шире. Все сама может – и дрова порубить, и поле выкосить, и с хозяйством управиться... Как обнимет тебя Варвара – счастливей всех на свете будешь... коли жив останешься. Ну а кулаком приложит... земля тебе пухом. Что и говорить, хороша! Не сыскать другой такой на три деревни. И та не прочь была за Василия пойти.

Что ни день, то какая-нибудь очередная девица к Степановне в дом стучалась, пироги да пряники несла – попробуйте, вот, мол, напекла, дай, думаю, соседей угощу... Иные, что посмелее, и в кузню к Василию являлись – вроде починить что-нибудь надо. А уж на танцах девки и вовсе ему проходу не давали – каждая хотела с таким парнем плясать.

Загордился Василий. Все девки деревенские ему не милы стали. Даже на Варвару уже смотреть не хочет.

– И какая ж тебе, сынок, жена-то тогда нужна? – вздыхала Авдотья Степановна. – Жениться-то все одно надо.

Подумал-подумал на это Василий, да и говорит:

– Не хочу я, матушка, на простой девке жениться. Вишь, я какой жених завидный. Отож! Мне б, например, царевну какую...

– Эх, – вздохнула Авдотья Степановна, – был у меня один сын разумный, и тот ума решился. На кой ты, балбес деревенский, царевне-то нужен?

– Чой-то я балбес? – обиделся Василий. – Я первый парень на деревне. И хозяин из меня справный выйдет. Я и дрова порубить, и в поле могу... ну, или огород там царский выполоть... вот. Мне вон даже Варвара, что через два двора напротив, Игнатьича дочка – и та подмигивает. Что она, царевна, в самом-то деле, лучше Варвары, что ль? Да ни в жисть не поверю!

– Вот и женился бы на Варваре, – урезонивала Авдотья Степановна.

– Не, – заупрямился Василий, – я вот из принципу теперь пойду и к царевне посватаюсь. Будете у меня знать все! Нешто такому мне – да какая девка отказать сможет – хоть бы и царевна?

– Вася, – заплакала Авдотья Степановна, – Васенька, ты политесу не знаешь. Тебя в шею выгонят.

– Да лааадно. Мне про политес Ванька рассказывал. Там надо говорить "мерси", "пардоньте" и... и еще чего-то.

Словом, как ни пыталась Авдотья Степановна вразумить сына, да только Василий на своем крепко поставил: сказал – пойду, значит пойду! Повздыхала мать, а делать-то нечего, собрала ему узелок, да и благословила в путь-дорогу. Благо, думает, до столицы недалеко – покрутится сынок туда-сюда и воротится восвояси. Глядишь, и впрямь на Варваре еще женится.

Оседлал Василий коня, вышел за ворота, а тут его Иван догнал.

– Постой, – говорит, – братец. Ты, ежели в город собираешься, возьми и меня с собой. Книжки у меня закончились, в лавку надобно.

Нахмурился Василий – оно, конечно, у Ваньки-пастушка своего коня-то не было. Не идти ж ему до самой столицы на своих двоих. А только и перед царем да его дочкой позориться с братом-дурачком не хотелось.

– Эх, – вздохнул, – ладно, садись уж, довезу. Только обратно сам пойдешь как знаешь. Мне назад невесту везти. А ты уж на себя тогда пеняй.

Согласился Иван на себя пенять, уселся на коня позади Василия, и отправились братья в путь.

Ехали они ни долго, ни коротко, то лесом, то полем, то снова лесом, да и приехали наконец в столицу. Здесь Иванушка с коня соскочил, рукой брату помахал и по своим делам ушел – дома, мол, увидимся.

А Василий прямо к царскому терему направился. Через высокий забор перелез и в саду оказался.

Царевна тем часом как раз в саду на скамеечке сидела, яблочко кушала.

Она нынче с утра не в духе изволила быть. Утром портниха прислала царевне новое платье – чудо что за платье, подол атласный золотом шит, рукава с разрезами, по последней парижской моде! Марья тотчас же его на себя надела и побежала батюшке показаться. На свою беду, шла в царевнины покои Санька – кухонная девка, кувшин с парным молоком госпоже к завтраку несла. Налетела Марья на Саньку с разбегу, и все молоко из кувшина прямо на бесценное новое платье возьми да и разлейся! Ух, как царевна рассвирепела! Хотела дуру-Саньку за волосы оттаскать, да та проворней оказалась. Бросила свой кувшин, подобрала юбку – и только ее и видели. А Марья тогда еще больше разозлилась. Кувшин об стену разбила, всех слуг обругала, кого-то по щекам отхлестала – нечего, мол, тут под ногами путаться! Потом в другое платье переоделась и в сад пошла – горе горевать да о нелегкой судьбе своей думать. Всех мамок да нянек услала подальше, все, говорит, мне надоели, да велела, чтоб ни одна живая душа ей на глаза не показывалась. Хотя беспокоить Марью и так бы никто не осмелился – царевнина гнева вся челядь пуще лютой смерти боялась.

Так вот и вышло, что когда Василий царевну увидал, никого в саду больше не было. Одна только Санька-кухонная под кустом хоронилась – да та ни за какие коврижки бы носа не высунула и голоса бы не подала.

Сидит Марья хмурая, сердитая. Жених наш, ее увидав, оробел вдруг – куда только весь гонор девался! Однако, хошь-не хошь, а раз уж явился, так надобно, значит, говорить что-то. Не стоять же болваном перед царевной! Эх, думает Вася, была-не была...

– Я... это... В общем, привет тебе, царевна, значит, и поклон... – тут он совсем уж смешался и, неловко вздохнув, закончил как-то вовсе невпопад: – в общем, это... Вася я. Василий, значит.

– Ну? – неприветливо спросила царевна, еще больше хмурясь и выбросила в кусты огрызок яблока. Санька в кустах, которой яблоко попало прямиком по лбу, зажала рот, чтобы не ойкнуть. – И чего тебе, Василий, надо? Али не слышал, что я велела никому меня не беспокоить?

– Не, слыхать – не слыхал. А только зря ты это, царевна. Такое дело тут. Я, ну, в общем, свататься я к тебе пришел. Да. Замуж тебя возьму. Вот. А ты сразу – велела, не велела... Ты имей в виду – я собой командовать бабе не позволю. Любить тебя буду. А замашки ты эти бросай.

– С дубу ты, что ли, рухнул? – удивилась царевна. – Замуж он меня возьмет... ты прынц какой али царевич?

– Да не. Кузнец я. Из деревенских. Да ты не сумлевайся, у меня и хозяйство – и лошадь есть, и корова, и вообще...

Тут уж Марья так изумилась, что даже рассердиться забыла.

– И с чего это ты, Василий, решил, что я за тебя пойду?

– Ну как же... Пора тебе уже, замуж-то. А я-то вона какой жених. И хозяйственный, между прочим. И сильный. Я и дров порубить могу, и поле выкосить, и все, что надо. И на гармошке еще могу. Мне, если хочешь знать, даже Варвара, Игнатьича дочка, что от нашего дома через два двора напротив живет, – и та глазки строит. Вот. А лучше нее на три деревни вокруг невесты не найти, это-то всякий знает. А я на Варваре не хочу жениться. Я лучше на тебе женюсь. Потому как ты царевна, и батюшка у тебя царь, и вообще... не, ну и собой ты тоже ничего... ежели одеть по-людски, так, може, даже и не хужей Варвары будешь...

– А не пошел бы ты, Вася, – отвечала царевна, – лесом, а? Ить я и стражу могу позвать. Отрубят тебе, Вася, голову.

– Это зачем же – голову-то сразу?

– А шоб неповадно было.

– Чой-то ты, царевна, цены себе не сложишь. Лучше меня-то ты жениха не найдешь. Сама счастья свово не разумеешь. Ты подумай хорошо.

– Та я уж и подумала. Сразу надо было стражу звать. Ходют тут всякие. Бесноватые.

Осерчал тут Вася. Вот ведь, думает, дура-девка! А к ней ведь по-хорошему. Со всем уважением. А она – стражу! И обзывается еще. Так и в темницу ни за что ни про что угодить недолго... Похоже, бежать пора пристала. А в деревню, однако же, совестно без невесты возвращаться. Засмеют ведь... "И-ээх, – второй раз уже подумал Вася, – была-не была... все равно ить дура-девка сама свово счастья не разумеет!.." Схватил он царевну – та и пикнуть не успела – перекинул ее на плечо, перемахнул через забор, на коня вскочил и прочь поскакал.

Тут Санька, что в кустах хоронилась, опомнилась и давай голосить! Сначала, правда, на забор влезла и убедилась как следует, что Василий с царевной хорошенько из виду скрыться успели.

– У-умыкнули... Умыкнуууулии!! Царевну! Матушку нашу, благодетельницу! Украааалиии! Уволоклиии, племя разбойное!

Что тут началось! Мамки с няньками во все стороны с воем мечутся, стражники, роняя оружие, в поход собираются, царь поминутно в обморок падает, а как очнется, валерианы требует, да всех на кол посадить грозится...

Скоро уже по всей столице рассказывали, как в царский терем, перебив тысячу стражников, ворвалась толпа вооруженных до зубов разбойников, и как схватили они царевну со всеми мамками и няньками да в лес дремучий уволокли... Услыхал про то и Иванушка-Дурачок. А тут еще и от братца Василия ни слуху ни духу... неладно дело, думает Ваня. Надо самому в царский терем сходить, да все толком разузнать.

Подходит он к терему, глядит, а у ворот девка сидит, худющая, конопатая, семечки лузгает.

– Чего это ты, – говорит Ваня, – сидишь тут?

– Так зайти-то страшно. Царь-батюшка там бушует. Уж вся челядь поди разбежалась. Да и ты, мил-человек, не ходи туда лучше, не надо. Жить-то хочешь? На вот, семок возьми лучше.

Вздохнул Ваня и присел рядом с ней у ворот.

– Звать-то тебя как? – говорит.

– Санькой кличут. Тутошняя я, с кухни. Да ты семки-то бери, не стесняйся.

– А я Ваня. Расскажи ты мне, Санька, толком хоть, что случилось? Как царевну упустили?

Тут Санька все ему как было и рассказала. Схватился Ванюша за голову: дурнем, думает, меня называют, а такого дурака, как братец мой – разумник, во всем свете, видать, не сыскать больше... надо ж, однако, выручать его теперь как-то...

– А что, – говорит,– стража-то царская, поди, вся уже царевне на выручку отправилась?

– Та куды там! – махнула рукой Санька. – Которые убёгли, которые схоронились...

– Чего ж так? – удивился Ваня.

– Да все ж от ума большого. Государственного. Царь-то батюшка всем объявил: кто, говорит, дочку мою спасет, того награжу по-царски. А кто, говорит, не спасет, того казню лютой казнью. Вот и боятся все. А ну как не выйдет ничего? На кол-то никому неохота.

– Так это... он же ж один вроде был – разбойник. Ежели отряд стражников, да при оружии – как же не выйдет?

Тут Санька глаза выпучила, пальчик к губам приложила, да как зашипит на него:

– Тссс! Это ж я никому не сказала, что один он был. Потому как жалко мне стражников-привратников. Ежели царь-батюшка прознает, что разбойник-то один был всего, да без оружия еще, тут уж точно головы им не сносить. Из-под земли достанет. Пущай уже думает лучше, что тыщща их была, головорезов. И ты помалкивай. А потом, ну кабы и знали они, что один – ну и что из того? Это ж – шутка ли! – к царевне нашей во гневе – и одному подойти! Тут знаешь какая храбрость нужна? Это ж не иначе воином великим али героем надо быть. Может, даже и волшебным али заговоренным каким. Я б скорей с медведем-шатуном обниматься согласилась, чем к матушке нашей – царевне на глаза показаться, когда не в духе оне...

"Ээ, – смекнул Иванушка, – царевна-то, видать, та еще змеюка..." Вслух он, конечно, этого не сказал. Потому – уважение к царскому величию имел, как полагается. И вообще жить хотел.

– Ну... некогда мне, пожалуй, рассиживаться больше, – сказал он, встал и к воротам повернулся.

– Куды? – всполошилась Санька.

– Куды-куды... царю кланяться.

– Пропадешь ить, дурак! Ни за грош пропадешь!

– А чо делать? – развел руками Ванюша. – Значит, судьба моя такая. Надо ж кому-то выручать... царевну вашу.

– Чой-то – надо? Кому надо-то?! – замахала руками Санька. – Я по ней только, понимаешь, скорбеть приладилась...

– Работа у меня, Сань, такая, – говорит Иван, – вредных барышень спасать. Герой я, вишь ли, великий... заговоренный.

Тут он Саньке подмигнул, да к царю на поклон и отправился.

Зашел в палаты, а там пустым-пусто – ни слуг, ни охраны, ни души нигде. В одном только тронном зале суета. Царь-батюшка на троне сидит, а вокруг царевнины мамки да няньки хлопочут: то нашатырь, то валерьянку царю подносят, а то и просто так вокруг толкутся и все охают да ахают.

– Здравствуй, царь! – говорит Ваня. Громко так говорит. Мамки с няньками разом всполошились, зашипели:

– Тише ты, дурак! Не буди лихо! Ить только угомонился ж!

Да царь Ивана уже заметить успел.

– А ну, цыц, дуры! – говорит. – Тебе чего?

– По делу я к тебе, царь.

– Али не знаешь, что я делами государственными не занимаюсь? Горе у меня. Личное.

– Ну так я ж потому и явился. Прослышал я, что дочка будто бы царская твоя пропала. Ну и решил: как раз по мне дело. Спасать ее буду. Не слыхали про меня? Иван я, воин и герой великий.

Царь Ванюшу осмотрел внимательно с ног до головы, нахмурился...

– Чтой-то ты, – говорит, – Ваня, хлипковат для героя. Да еще великого.

– А ты, царь, по росту-то не меряй. Воин я великий, волшебный, да и заговоренный к тому. Не боюсь я ни разбойников, ни царевен гневных – работа такая.

– А... ну коли волшебный...

– Ты мне скажи, дочку твою спасать надобно?

– Надобно.

– Ну так я пошел! – с этими словами Иванушка спиной к царю повернулся да идти уже собрался.

– Эй! Ты погоди-ка, воин великий. Ты про указ-то мой слыхал?

– Какой-такой еще указ?

– А вот такой. Коли дочку мою любимую спасешь – награжу по-царски. А не спасешь – накажу, опять же, по-царски. Ну, скажем, голову с плеч долой, али може на кол – ну, на месте решим, чего уж там...

– Как-то ты, царь, неправильно позиционируешься, – вздохнул Ваня. – Эдак, кабы не я, век бы куковать твоей дочке у разбойников. Ну да ладно. Согласный я. Благослови, что ли, в путь-дорогу...

Перекрестил царь Иванушку и отправил на все четыре стороны – царевну искать.

Вышел Ваня из столицы, да в дремучий лес направился. Потому как, думает, куда бы еще Василию с царевной деваться? Два дня он по лесу бродил, а на третий вышел к прогалине у реки. Посреди поляны костер горит, у костра хмурый Василий сидит, думу тяжкую думает. А к дереву царевна привязана.

Показался Ваня брату из-за деревьев – так, чтоб царевна не видела, – палец к губам приложил – молчи, мол! – и за собой поманил. Вася кивнул ему незаметно, встал, потянулся, да вразвалочку, будто бы по своей какой надобности, в сторону направился.

Отошли братья подальше и стали совет держать.

– Ну что, братец Василий, – спрашивает Ванюша, – ладится ли у тебя с царевной-то?

– Эх, – махнул рукой тот, – Да кабы я знал, как все обернется, да разве ж стал к ней свататься? Ужо б на Варваре женился, да не кочевряжился. Ить эта ж царевна – она, Вань, не девка, она пила двурушная... – тут Вася даже всхлипывать начал, так ему себя жалко стало. – День и ночь пилит. И откуда только силы берутся? Не ест ведь! Кормить пробовал – кусается. И куды деваться от нее – не знаю. Уж и миром разойтись предлагал. А она знай рассказывает, что со мной ее батюшка сделает, как найдет...

Тут Иванушка ему свой план поведал. Вася, конечно, тотчас согласился – ему-то другого ничего и не оставалось.

Подошли братья к поляне, где царевна привязанная томилась, и за спиной у нее давай шуметь – вопят, ругаются, в ладоши бьют – вроде дерутся. А потом Василий закричал страшно и в кустах спрятался.

Подошел Ваня к царевне и говорит:

– Нет больше твово мучителя на свете. Пойдем, я тебя к батюшке твоему отведу. Он меня и прислал тебе на выручку, – с этими словами он ножом веревки перерезал и помог царевне подняться.

Та, встав, руку тотчас отдернула, Иванушку с ног до головы оглядела, да руки в боки уперла:

– Что ж, у батюшки кого получше в избавители не нашлось?

– А ты харчами-то не больно перебирай. Могу ведь и назад привязать. Сиди – жди кого получше, коли есть охота.

– Чтой-то ты и без того не больно спешил. Ладно, так уж и быть – веди меня к батюшке. А этот где – разбойник-то?

– Да говорю ж тебе, – удивился Ваня, – нет его. Был, да весь вышел.

– Мертвый он? – деловито спросила царевна. – Я видеть хочу, чтоб точно знать.

– Ну ты вообще кровожадная какая-то. Ну, мертвый. А показывать тебе не буду, чтоб твою хрупкую девичью психику не травмировать.

– Чего?

– Негоже, говорю. И вообще – молчи уже. Женщина.

Царевна только рот открыла, посмотрела на Ваню, да и передумала перечить.

– Ну вот, – спокойно продолжал Ванюша, – так-то получше будет. Тебя звать-то как?

– Марья-Царевна я...

– Ага... Маруся, значится.

– Да как ты смеешь! Да я...

– Ой, Мань, ну вот не надо вот этого вот. Ты мне ужо скажи: едешь со мной?

– Ну еду.

– Ну и все. И батюшке своему про меня только хорошее станешь говорить. Поняла?

– Поняла, – кивнула царевна.

Оседлал Иванушка васиного коня, Марью впереди себя посадил, и назад в город отправился. И всю-то дорогу дурак с царевной препирались – ни в чем друг с другом согласиться не могли.

Встретили их в столице с почетом великим, царь на дочку свою возвращенную нарадоваться не мог, Иванушку-избавителя никак отпускать от себя не хотел.

– Оставайся, – говорит, – в царском тереме, будешь над стражниками моими наиглавнейшим начальником. А не то – любую должность выбирай, жалованье хорошее положим... соглашайся!

Только Ваня на это подумал-подумал, да и решил отказаться. Ну на кой, думает, мне эта царская служба сдалась? Эдак мне, чего доброго, читать мешать станут. Коровы-то – они собеседники хоть и никудышные, а все, однако же, лучше, чем стражники. Оно, конечно, и те и другие ничего в жизни своей не читали, и поговорить с ними толком не о чем. Ну так коровы-то и молчат себе, ну или мычат уж вовсе без смысла...

– Я, – говорит Ванюша, – тебе, царь, благодарный, конечно. За предложение. Тока меня ведь другие всякие подвиги ждут, сам понимаешь. Великие герои – они ж без дела сидеть не могут. Им мир спасать надобно. Такая работа. А ты, если что, обращайся. Как чего случится – ну там, царевну опять похитют, государство захватют интервенты какие заморские, али еще чего – так ты в деревню ко мне кого пришли, а там уж меня все знают. Разберусь, если что вдруг.

– Ага, – вздохнул царь. – Ну, ладно, коли так. Иди уж. В гости, что ли, заходи иногда...

– Ты погоди-ка, – вспомнил вдруг Ваня, – а как же награда твоя царская?

– Кака-така награда?

– Ну как же! Сам говорил – по-царски, мол, награжу, как спасешь... слезу еще пускал, помнится...

– А. Ну да, ну да. Кажись, было дело. Я уж подумал, не спросишь, самому предлагать-то неудобственно – все ж герой великий, може, думаю, обидишься ишшо, мол, в корысти тебя, героя, заподозрили... мда... – тут царь лысину так задумчиво почесал, да и говорит:

– Значится, коли обещал, то и наградю... или награжу?.. на-гра-ди-рую... нага... тьфу! неважно. Эй, холопы! А принесите-ка мне ящик с орденами!

Приволокли холопы здоровенный сундук, открыл его царь, стал копаться.

– Слышь, Вань... Тебе как лучше – орден али медаль? Медали есть позолоченные. А то орден можно – с брыльянтами. Брыльянты, правда, не настоящие – стразы там вообще-то, но смотрится весьма и весьма...

– Пап, – вмешалась тут царевна, – ну ты чего жмотничаешь? Ну на кой ему, герою, твой орден? Да еще со стразами. У него тех орденов-то, поди, такой же сундук дома полный стоит. А он, между прочим, не кого-нибудь там спас, а меня. Ты бы хоть золотом его осыпал, что ли. Одна я у тебя дочка или не одна?

– Ну, одна. А казна государственная все ж не резиновая тебе. Что ж теперь, всякого героя золотом осыпать? А потом, спасать свою царевну – почетный долг и обязанность всякого человека и гражданина. Тем более – героя. Ниче, ниче. Я ему еще и грамотку выпишу – именную, благодарственную.

Тут Марья ногой топнула, да как заголосит!

– А-а-а-а-а! Так-то вы меня цените?!! Грамотку, значит?!!

– Ну чего ты, чего ты, ну Марьюшка, ну будет тебе, будет... – запричитал царь-батюшка – а сам голову в плечи втянул, в трон поглубже вжался, смотрит на дочь испуганно – не впервой ему.

Поглядел на это Ванюша и рукой махнул. Ну на кой, думает, мне их горы золота? Вот разве что...

– Ты, царевна, погоди голосить-то. Что, в самом деле, за истерики? А ты, царь, совесть имей все же. Золотом уж, так и быть, не осыпай, не надо. Подари ты мне коня лучше. Вот какой есть в твоих конюшнях самолучший конь – того и подари. Я на нем ездить стану и подвиги совершать. Ну и орден свой давай, так и быть. И грамоту тож – може, матушка моя порадуется.

– Ты ж пойми, – проникновенно начал царь, – у меня ж конюшни все казенные. И лошади в них заприходованы, по ним отчетность строгая...

– Папа! – угрожающе нахмурилась царевна.

– Все, все, доча. Как скажешь. Эх... отведите его в конюшни – пущай выбирает... оформите... на представительские расходы, что ли...

Так вот и вышло, что домой Иванушка возвращался на лучшем коне во всем царстве, с орденом на груди и царской грамотой за пазухой. По дороге нагнал Василия – тот пешком еще и полпути не прошел, – отдал ему его лошадь, и воротились братья в родную деревню на радость Авдотье Степановне.

История вторая – Про ослиную шкуру

Долго в деревне обсуждали, как Василий – Авдотьин сын к царевне свататься ходил, да от ворот поворот получил, и как Иванушка-Дурачок царевну ту от лютых разбойников спас и от царя орден заслужил. Грамоту его Степановна в горнице на стенку повесила, чтоб всякий, кто ни зайдет, на нее любоваться мог.

Вася-то притих после той истории, решил, что жениться ему и впрямь пора, остепеняться. Заслал сватов к Варваре, что через два двора напротив жила, Игнатьича дочке. Только вот Варвара тех сватов взашей выгнала, да велела Василию передать, что, коли он для царевны негож, то для нее-то и подавно. Обидно ей, вишь, стало, что жених красотой ее да статью пренебрег, пошел прежде в столицу получше невесту искать.

А на Ивана, наоборот, девки с интересом посматривать стали. Уж коли, думают, его сам царь героем величает, так он, поди, и не такой уж дурак. А что? Выйти за него замуж, запилить до смерти, чтоб на государеву службу шел, а там, глядишь, и до генерала выслужится. И будешь тогда в мехах да брильянтах ходить, а все подружки локти кусать станут – генеральше завидовать.

Уж теперь девки наперебой стали на луг к пастушку ходить – то обед, то завтрак ему принести, а то и просто поболтать посидеть. Иванушке оно поначалу и нравилось даже, только надоело быстро. Ведь никакого покою! Стал он коров куда подальше гонять, чтоб невесты не добрались. Все одно, правда, отважные иной раз находились.

А Марья-Царевна тем часом в своей светелке в высоком тереме сохла. Все-то ей не в радость было. Платье новое – тоску нагоняет, девок дворовых да кухонных за косы таскать – скучно... Все об Иванушке Марья думу думает. Никто с ней прежде, как Иван, разговаривать не смел – все лебезили да заискивали. Ей бы и рассердиться на него – а вот не выходит. Да еще все объяснить зачем-то хочется, что не такая она вовсе капризная и испорченная, как все думают, и совсем уж не такая балованная... Словом, влюбилась наша царевна. Ходит Марья грустная, задумчивая. Со слугами по-людски разговаривать стала. Только с мамками да няньками скучно ей – старые они, мол, что они в сердешных делах понимать могут! Выбрала себе Саньку с кухни в наперсницы – стала ей о беде своей рассказывать да советоваться. Санька-то – девка ушлая, мигом все придумала и насоветовала:

– А ты, – говорит, – царевна, сбежала бы от батюшки, да – к нему, к Ивану, в деревню подалась.

– А вдруг он меня не любит? И ведь наверняка даже, что не любит!

– А ты похитрее действуй. Во-первых, в простое платье переоденься. Все одно в твоих нарядах по дорогам несподручно бродить. И лучше даже вовсе нищенкой прикинься. В лохмотьях-то тебя и не признает никто. Спокойно дойдешь до деревни, выспросишь у людей, где Иван твой живет, и в тот дом постучишься, ночевать попросишься. Нешто ж не пустют? Бабы деревенские – они ж сердобольные. Коли жива у него матушка – непременно впустит и на перине спать уложит. А к утру, может, больной скажешься. Еще полежишь. А там все к тебе и привыкнут. Станешь матушке его по хозяйству помогать. Глядишь, Ваня твой тебя и полюбит потихоньку. Ну, тогда уж и откроешься во всем, поженитесь, детишек наплодите, долго и счастливо, и все такое...

– А вдруг не полюбит?

– Ой, ну что ты заладила... – сморщилась Санька. – Ну не полюбит... вернешься к батюшке. Ты царевна вообще-то или где? Прикажешь тогда Ивану явиться и жениться. На тебе, конечно, жениться.