Текст книги "Иван-да-Марья (СИ)"

Автор книги: Наталья Филимонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А вдруг батюшка мой против будет?

– А батюшке ты истерику закатишь. Он тогда на все согласный будет.

– Ага... а может, тогда проще сразу приказать – явиться и жениться?

– Можно и сразу, конечно... – вздохнула Санька. – Только лучше б ты, царевна, сначала все ж попробовала хоть – может, добром у вас еще сладится...

– А ну как он меня сразу узнает?

– Так ты ж в ослиной шкуре будешь. Ушами глаза прикроешь, да и ладно. Родной отец тебя не признает, – тут Санька на царевну посмотрела, видит, та вытаращилась на нее с изумлением, и пояснила:

– А ты что себе думаешь? Без ослиной шкуры в таком деле никуда. Мне мама в детстве рассказывала про заморских прынцесс всяких. Так те прынцессы всю дорогу в ослиных шкурах разгуливали, а потом себе самых что ни на есть лучших женихов отхватывали.

Подумала-подумала царевна, да и решилась. Поручила верной Саньке раздобыть ей лохмотья нищенские да шкуру ослиную, собрала себе еды в узелок – все та же Санька с кухни натаскала незаметно. В сундучок сложила Марья самое в дорогу необходимое – три бальных платья, духов два флакона, четырнадцать сорочек, чулки шелковые с подвязками, шелку два отреза, кружева брабантские, заколку для волос с брильянтами и плюшевого мишку.

Приволокла Санька шкуру, понюхала ее царевна и сморщилась.

– Ослом, – говорит, – воняет.

– Ну так... – развела руками конопатая наперсница, – ее, знаешь ли, осел до тебя и носил в основном. А кто сказал, что легко будет?

Повздыхала Марья, а делать нечего. Облила шкуру духами и надела поверх лохмотьев.

– Ты, главное, – наставляла Санька, – как в дому у него будешь, старайся матушке его понравиться. Ежли матушка жениха тебя полюбит – так, почитай, что уж дело решенное...

– А как же я мимо стражников на воротах незаметно пройду? – спохватилась вдруг царевна.

– А ты и не ходи через ворота. Ты через забор. Вот как хитили тебя давеча – так и убёгнешь. Только ты прежде завопи погромче, будто ругаешься на меня. Обзывайся всячески и вообще – ну, сама знаешь. Я выскочу, всем скажу, что гневаться ты снова изволишь. И еще – что ты в сад пошла и никогошеньки видеть не желаешь.

– Ага, – кивнула понятливо царевна, и тотчас как завизжит! Санька, уши зажав, наутек кинулась.

Через несколько минут от царевниных покоев до сада ни единой живой души не сыскать было. Подхватила Марья сундучок в одну руку, узелок с провизией – в другую и в сад выбежала. Перекинула первым долгом свою поклажу через забор, а следом и сама кое-как перелезла.

Шла Марья по дороге, шла... час уже идет, а деревни что-то все не видать. "Эдак я, – думает, – и устану скоро. Надо, пожалуй что, у людей повыспросить, далеко ли до той деревни". Понятно, царевне пешком-то ходить непривычно, ей уж и казалось, что много верст она прошла и все ноги сбила. Да и сундучок стал вовсе уж руки оттягивать, будто не платья шелковые в нем, а булыжники какие. На самом-то деле она и от столицы толком отойти не успела. Попробовала у путников встречных про дорогу спрашивать – ан люди шарахаются от нее, будто от чумной. Сообразила царевна, что в ослиной шкуре, видать, все дело, и сбросила ее покамест – все одно, мол, меня тут в этаких лохмотьях никто за царскую дочку не признает – и в сундучок свой сложила. Дело веселее пошло – первый же путник ей объяснил, что до деревни той неделя ходу пешком, ежели скорым шагом идти и только на ночь останавливаться. Приуныла Марьюшка. Да разве ей такую дорогу сдюжить? На город даже оглянулась – не поздно ведь вернуться-то. Тут же, правда, и устыдилась такого своего малодушия. Смотрит на люд мимохожий – да вот ведь, они-то могут! Иные странники, по виду, и не одну уж неделю в пути. Нешто ж, думает, я чем хуже? И не хуже вовсе! И никакая я не балованная...

К вечеру Марья и впрямь все ноги себе в кровь истоптала. Набрела на постоялый двор – да ее оттуда за малым взашей не выгнали. Денег-то царевна и не подумала с собой взять. Сняла она золотой перстенек с пальца и хозяину двора отдала. Тот, конечно, решил, будто колечко краденое, но Марью, однако, впустил. Швырнул ей миску бобов и ночевать разрешил на сеновале.

Так вот и шла царевна потихоньку еще два дня. И ноги у нее болели, и куда идет, она почти уж забыла. Даже в чистом поле ночевать привелось. На третий день съестные припасы у нее закончились. А на четвертый, наконец, повезло: старичок-возничий на попутной подводе с дровами разрешил путнице усесться на куче дров и до самой деревни довез.

Довольная царевна, сойдя с подводы, первым делом открыла свой сундучок, извлекла из него ослиную шкуру и на себя накинула. Разыскала дом Авдотьи Степановны и в ворота постучалась.

Ну, Степановна-то, конечно, не могла божью странницу в дом не пустить. Стала потчевать царевну, чем бог послал, хоть и решила про себя, что эта Ослиная Шкура – юродивая какая-то.

Марья, же, помня о санькиных наставлениях, решила на хозяйку обхождением да воспитанностью впечатление произвести.

– Ах, благодарю, мадам... миль пардон... ах, дивный, дивный повар у вас... шарман... а знаете, такой вот интерьер – в очаровательном крестьянском духе – входит нынче в моду в лучших домах. Дизайнеры рекомендуют...

Степановна, подперев ладонью щеку, жалостливо слушала бессмысленный щебет гостьи. Вот ведь, думает, беда-то какая... мало что нищенка бездомная, так и блаженная вовсе. Никакого, кажись, разумения...

Уложила вдова странницу на лавке, та в шкуру свою закуталась и заснула сладко-пресладко.

А тут и Иван с Василием разом домой вернулись – один из кузни, другой с луга. Зашли – и с порога давай носами водить.

– Чтой-то, – говорит Вася, – у нас в дому ослом воняет?

– Тссс! – зашипела мать и на спящую царевну рукой махнула. – Вишь, приблудилась. Нищенка юродивая. Выгнать-то не выгонишь – не по-божески это. Пущай уж остается пока. Может, хоть мне по дому помогать станет – старая я уже, а вы, обалдуи оба-два, не женитесь никак.

– Ну пущай, – пожал плечами Василий.

На том и порешили.

На следующий день все, кроме царевны, в доме, как всегда, встали рано. Братья работать отправились – один в кузню, другой на луг. Степановна корову подоила, воды принесла, в доме прибрала, пирогов напекла... а Марья все спит себе да спит. Ладно уж, думает добрая вдова, пущай отдохнет с дороги. А там и сама наверняка помогать мне вызовется.

Проснулась царевна-нищенка после обеда, потянулась сладко. Степановна ее пирогами кормить стала.

– А что, – говорит Марья, – добрая женщина, одна ли ты тут живешь? – а про себя думает: уж не ошиблась ли я избой?

– Какое! – засмеялась Степановна. – Просто ты, девонька, все проспала. Сыновья мои уж работать уйти успели. Ну, старший мой, Василий, того гляди, обедать явится – он тут в кузне неподалеку. А младшенький, Иван, на дальнем лугу коров пасет. Вот ежели б ты, душенька, пирогов горячих ему снесла, и то б дело было.

Подивилась царевна, что герой ее великий коров пасет, однако сходить к нему, конечно, не отказалась. Накинула на себя шкуру, взяла у хозяйки корзинку и сундучок свой незаметно прихватила.

Явилась Марья на дальний луг. Смотрит – стадо мирно само по себе пасется, а пастух в тенечке под деревом лежит. На коленях у него книжка раскрытая, а голова набок свесилась, глаза закрыты – разморило Ванюшу. Марья тихонечко к нему подошла и корзинку радом поставила. А потом за деревом укрылась и переоделась в одно из своих бальных платьев – то, что серебряной нитью шитое. Снова к пастушку подошла, наклонилась и поцеловала его в губы. Иванушка тотчас, конечно, проснулся, глазами хлопает, а понять ничего не может.

– Ну, здравствуй, Ваня, – говорит царевна.

– Ага... это... то есть... ты это, Мань, откуда здесь?

– А это я тебе, Ваня, снюсь. Голову тебе, понимаешь, напекло, и царевны всякие сниться начали.

– А-а-а-а-а... – тотчас успокоился Иванушка и руку под голову подложил. – Ежели снишься, тогда ладно. Снись дальше. Будем разговоры всякие разговаривать.

– А знаешь ли ты, Ваня, отчего я тебе снюсь?

– Отчего?

– Оттого что ты, Ваня, влюбился в меня без памяти. Влюбленным, знаешь, всегда предмет обожания снится.

– А чего ж ты мне ночью тогда не снилась?

– Вот дурак. Порядочной девушке, видишь ли, до свадьбы к юноше ночами являться неприлично. Даже и во сне. Я тебе лучше днем являться буду. Вот как заснешь на этом самом месте – так я тебе и приснюсь.

– Ну и ладно. Тоже мне, счастье великое. И ничего я в тебя не влюбился. Да еще без памяти. И не думал даже. Мне вот, может, давеча сосед Игнатьич верхом на корове Милке приснился. Так что ж, скажешь, я в них обоих влюбленный, что ли? Так не в моем они, знаешь ли, вкусе. Игнатьич – тот староват, пожалуй, будет, а Милка хромает на правую заднюю...

– Ой-ой... корова тебе приснилась, потому что ты пить хотел и о молоке подумал, и еще потому что кругом у тебя тут коровы. А сосед приснился... не знаю, почему сосед.

– Это оттого что психоаналитик из тебя, Мань, ну вот никудышний. Я бы, конечно, мог тебе по полочкам все разложить... но к чему? Ты и сама-то – фантом моего подсознания...

– Сам ты фантом, – обиделась Марья. – А я царевна. И ты в меня влюбленный. Только и мечтаешь, чтобы к батюшке моему явиться и в жены меня попросить.

– Неа, – зевнул Ванюша, – я ж тебе не Васька-балбес, чтобы... – тут у Ивана глаза сами собой закрылись, и он потихонечку засопел.

– Тьфу ты, – сплюнула царевна, – ну и сам дурак.

Переоделась она снова в свои лохмотья, шкуру ослиную сверху накинула, и в дом к Степановне возвратилась.

– Что ж, девонька, – спрашивает ее хозяйка, – отнесла ты сыну моему пироги?

– Отнесла, – отвечает. – Только спал он под деревом так крепко-прекрепко да сладко-пресладко, что я и будить его не решилась. Оставила корзинку с ним рядом.

– Ну и спасибо тебе, милая, – улыбнулась Степановна, – небось, найдет. А ты бы, девонька, помогла мне покамест. Старая я уже, да и устала с утра-то...

Ну, согласиться Марья, конечно, согласилась, а только никакая работа у нее не спорилась. Взялась полы в избе мести – такую пылюку подняла, что сама расчихалась. Села овощей к ужину почистить – все пальцы себе ножом изрезала. Пошла гусей кормить – так те ее чуть до смерти не защипали...

– Экая ж ты неумеха, – вздыхала Авдотья Степановна. – Ну вот прямо как сыночек мой младшенький. Его ж за то сызмальства Иванушкой-Дурачком и прозвали...

– Матушка Авдотья Степановна, да я ж научусь! – всхлипывала царевна, а про себя думала: нипочем мне этой науки не освоить... А еще думала: это какой же такой, интересно, Иванушка-Дурачок, когда он герой великий?

К вечеру, замаявшись, Марья снова заснула до возвращения Ивана с Василием, а назавтра все в точности повторилось. Проснулась царевна к полудню, а Степановна уж все дела по дому переделала. Вызвалась Марья сама на сей раз обед Иванушке снести, взяла корзинку и свой сундучок и на дальний луг отправилась. По дороге еще во второе свое красивое платье переоделась – то, что золотой нитью шитое – и явилась к пастуху красавицей-царевной.

– Здравствуй, Ваня!

– А-а, привет-привет! О чем сегодня расскажешь, о сон моего разума?

– Хммм, ты меня уж лучше прекрасным виденьем называй.

– Ну какая разница? Все равно сплю.

– Ну и спи себе. – Присела царевна на траве возле Иванушки, голову его на колени себе положила. – Ничего я тебе рассказывать не стану. Лучше уж ты мне расскажи.

– Что ж тебе рассказать такого?

– А вот почему ты, к примеру, воин великий, коров тут пасешь? А еще я в деревне слыхала, будто тебя тут отродясь не Иваном-героем величали, а Иванушкой-Дурачком. Это как же так выходит?

– Да очень просто. Потому что не воин я никакой, и уж не герой-то тем более.

– Да ведь меня-то ты спас? И против разбойника сдюжил...

– Эх, царевна! А еще из подсознания. Я ж и не спасал тебя вовсе! То есть не тебя я вовсе спасал, а брата свово – балбеса непутевого...

– Как так? – озадачилась Марья. Глядь, а Иванушка уже снова спит сладким сном. Стала она его трясти и тормошить, а только у Вани-богатыря и сон был крепкий – не добудишься. Ушла царевна в досаде. "Ах, негодяй, – думает, – я тебе покажу, как дрыхнуть! А мне теперь что – от любопытства лопнуть? Ну, ничего, ты у меня еще все расскажешь..."

И на третий день отправилась Марья к Иванушке на дальний луг.

Так уж вышло, что как раз в этот день и в этот же час одна из девок деревенских – охотниц за женихами – решила пастушка навестить. Вот идет девица и видит, что прямо перед ней в ту же сторону спешит приживалка Авдотьина в ослиной шкуре. Не захотела девка юродивой показываться, пошла следом незаметно. И видит: зашла безумица оборванная за дерево... а вышла из-за него красавица в дивном платье. Ни дать ни взять – царевна али княжна какая. А может, и вовсе фея. Колдовство! – решила девка и опрометью наутек кинулась.

А царевна, нарядившись в третье из своих бальных платьев – то, что бриллиантовыми звездами вышито, – явилась снова к Иванушке. Встала над ним и руки в боки уперла.

– Н-ну? – спрашивает так грозно.

– Ну чего – ну? – зевнул Ваня, открывая один глаз. – Хоть бы поздоровалась.

– Здоров будь, – не очень-то приветливо буркнула Марья. – Рассказывай давай.

– Между прочим, это ты мне снишься, а не я тебе. Чего это ты в моем сне раскомандовалась?

– А того! Что я, в тебя, может, влюбилась за то, что ты меня спас! А ты и не спасал, оказывается, вовсе! Рассказывай, говорю!

– Дура ты, Марусь. Хоть и царевна. Да разве этак влюбляются – за то, что спас? За что-нибудь влюбиться никак нельзя. И если ты, Мань, в меня влюбилась – так это не потому что я тебя спасал или не спасал, а просто так – потому что влюбилась.

– А ну не увиливай! – топнула ногой царевна. – Выкладывай уж давай все.

– Ну чего кричать-то? Щас расскажу...

И рассказал Иванушка царевне все как было. Осерчала Марья не на шутку.

– Я, – говорит, – думала, ты герой великий! Думала, ты жизней свой за меня рисковал! Я-то, дура, все ноги истоптала, пока тебя нашла! В чистом поле ночевала, хлеб черствый ела! В шкуре ослиной ходила! А ты... ты... дурак ты, – прошептала наконец царевна, расплакалась и прочь убежала.

А девка та, что Марьино превращение чудесное видела, тем временем в деревню воротилась и прямиком к Степановне кинулась.

– Авдотья Степанна! Авдотья Степанна! Че расскажу-то! Нищенка-то ваша...

– Та погоди ты, – замахала руками Степановна. – Отдышись попервой, да спокойно и расскажешь, чего там у тебя.

– Ну Авдотья же Степанна! Приживалка ваша, говорю... Ослиная Шкура...

Словом, рассказала девка, как дело было, да еще от себя кой-чего присочинила. Вдова ей, конечно, не поверила попервоначалу, да та ее за собой потянула – мол, место-то я приметила, где колдунья обличье уродливое с себя скинула, сами увидите...

Подошли они на то место – глядь, и впрямь лежат под деревом лохмотья да шкура ослиная.

– Видать, – говорит Степановна, – заколдованная она у нас. А давай-ка мы эту шкуру возьмем сейчас и спалим. Поглядим, что будет.

Взяла она ослиную шкуру, принесла в дом, да в печку кинула.

А тут в избу и Марья прибежала. Глянула на Степановну безумными глазами, вокруг осмотрелась...

– Прощайте, – говорит, – матушка Авдотья Степановна. Не увидеться нам с вами боле, – сказала так и прочь кинулась.

– Ну вот, – вздохнула вдова, – какая-то нам вконец заколдованная царевна попалась.

Тут и Иванушка подоспел.

– Где, – говорит, – Марья-Царевна?

– Нетуть, – отвечала Степановна, промакивая глаза платочком. – Заклятье на ней, видать, страшное.

– Какое еще заклятье? – удивился Ваня.

– Ну какие заклятья бывают? Знамо дело, какие. Чтоб, например, шкуру ослиную носить, покамест прынц какой прекрасный не полюбит. А я-то, дура старая, шкуру ту сожгла. Ну чего ей, бедолашной, оставалось? Горлинкой поди обернулась и улетела.

– Тьфу ты, – сплюнул Иван. – Ну вас, мамо, с вашими суевериями. Куда хоть побежала-то?

– Отуда, – махнула вдова рукой в окошко. Глянул Ваня промеж домов на лес, что на склоне горы далеко за деревней, да так и охнул.

– Так ей жеж в другую сторону вовсе... столица-то – вона где!

– Сказано тебе – заколдованная девка! И не смей в тот лес сам ходить. Там, говорят, великаны водятся.

– Эх...– почесал Иван затылок, – великаны-великанами, а придется мне, кажись, опять царевну спасать. Все ж душа живая. А вы за меня, матушка, не бойтесь. Я-то нигде не пропаду! И потом, я ее, поди, еще до леса нагнать успею, коли верхом поскачу.

– Не пустю! – решительно объявила Степановна. Женщина она была добрая, и Марью ей, конечно, было жалко. А только сыночка-то родного еще того жальче. Кто их знает, царевен этих всех заколдованных! – Сожрут тебя там великаны вместе с орденом.

– Мааам!

– Цыц, сказано! – С этими словами добрая вдова накинула щеколду на дверь и сама поперек прохода стала. – Вот так-то лучше!

История третья – Про великана

Пока Ваня с матерью препирался, царевна до леса таинственного добежать успела. Дороги она никакой перед собой не разбирала, ей только подальше от подлеца-Иванушки быть хотелось. Так вот и вышло, что пока она в неизвестную деревню за любимым шла, ни разу с пути не сбилась, а вот теперь, в слезах да в обиде, и дорогу-то неверную выбрала, да еще и в лесу первым делом заблудилась. Плутала она, плутала, а вокруг тем временем темнеть начало. Страшно стало Марье. Кричит она, аукает – никто не слышит.

Вдруг видит царевна – будто бы огонек впереди мелькнул. Обрадовалась она, думает, ну, коли люди здесь есть, хоть дорогу мне укажут. А может, и накормят даже, да спать уложат... с такими мыслями вышла Марья на опушку леса и видит перед собой большую-пребольшую избу, из цельных сосен сложенную. А вокруг – амбары, постройки, скотный двор. Приободрилась царевна: мол, не дикари все ж лесные тут живут, вон какое хозяйство справное – авось царской дочке-то в помощи не откажут.

Смело поднялась она на крыльцо и в дверь высокую постучалась.

А Иванушка тем временем, притомившись с матерью спорить, решил на хитрость пойти. Сделал вид, что согласен об Ослиной Шкуре той забыть, за стол уселся – вроде ужинать. А тут и Василий домой возвернулся, пришлось Степановне, чтоб его впустить, дверь отпереть, да и самой отойти – на стол собрать. Только стоило ей к печи отвернуться, как Иванушка в дверь прошмыгнул, в минуту коня своего во дворе отвязал, да и поскакал к темному лесу.

В лесу, конечно, к тому времени уж темней темного стало. Да Иванушке-то это только на руку было – в темноте далеко сквозь деревья огонек таинственный пробивался, и герой наш очень скоро его приметил. Подъехал он к высокой избе, с коня своего спешился. Видит – выходит из амбара великан: с дерево ростом, бородища спутана, глаза страшные, словом – чудище лесное, да и только, – на плече барашка цельного несет. Страшновато стало Ванюше, да только делать-то все равно нечего: великан уж и его, и коня его заприметил.

– Здрав будь, хозяин добрый! – говорит Иван.

– И тебе не болеть, – степенно отвечало чудище. – Чтой-то гости ко мне зачастили нонеча. Заблудился, что ли, али как?

– Али как – дело у меня, вишь, в энтих краях. А что, хозяин добрый, не встречал ли ты нынче девицу красную – с меня росточком, да с косой русой до пояса?

– Как не встречать – встречал! – тут великан как будто засмущался, заулыбался и порозовел даже. – А ты б заходил, мил-человек, гостем моим будешь – чего ж у порога стоять – разговоры разговаривать! Щас барашка зажарим – всем хватит. И вином тебя угощу – доброе вино у меня уродилось!

– Да я бы от барашка, конечно, и не отказался бы... только меня, добрый хозяин, сомнение одно мучит: а не сожрешь ли ты меня опосля барашка? На сладкое, вроде как.

Осмотрел великан Ванюшу с ног до головы, да и усмехнулся:

– Щупловат будешь... а что сладкий – так сомневаюсь я. Да не боись ты, дуралей! Сказки это все, понимаешь – что великаны все сплошь людоеды будто бы. Може, и встречаются такие на свете – про то мне неведомо. Только я про них и не слыхал даже. А я баранину люблю... И не смотри ты, что вид у меня такой зверский. У меня гости редко бывают – вот и одичал вконец. И ничего! Побреюсь, рубаху чистую надену – к свадьбе-то – свадьба у меня, вишь, скоро – вот и буду хоть куда молодец. Да ты не стой на пороге, ужин щас собирать будем!

Обрадовался Ванюша, что великан ему такой гостеприимный попался, и решил его поподробней про Марью расспросить.

– А что, хозяин, – говорит, – девица-то та – далеко ли ушла?

– Да она и теперь в избе у меня, – снова смущенно заулыбался великан. – Это ж я на ней и буду жениться.

– Ой. – Почесал Ваня затылок, и так, и сяк подумал... – Слышь, хозяин... а девица-то в курсе?

– Ну, знает, конечно. Я ж ей сразу предложение изделал. Ну, это, руку, сердце там, и все такое... Только ее связать пока пришлось – ну, им же, сам понимашь, девушкам, завсегда подумать попервоначалу надоть... – тут чудище вздохнуло и плечами будто в извинение пожало – что с них, мол, с девиц, возьмешь!

– Это да, это конечно, – закивал Ванюша. Не расстраивать же, думает, в самом деле, хорошего человека. Зашел он следом за великаном в избу, и видит: сидит Марья-Царевна в углу связанная, глаза у нее заплаканные, а рот платочком шелковым перевязан.

– Вона, – гордо говорит великан, – невеста моя. Хороша вить? А рот это я ей, чтоб не ревела дюже. Смущается она, вишь, сильно. Оно и понятно, у жениха-то в дому. Сама, небось, рада-радешенька...

Марья, увидав Иванушку, в путах своих задергалась, сквозь платок сказать что-то пытается.

– О! Видал? – Обернулся хозяин к Ване. – Это она, поди, переживает, сумею ли я гостя сам принять, – и ласково к Марье обратился: – Да ты не боись, милая, я нонче сам на стол соберу, все чин-чином. Хозяюшка ты моя...

Вскоре уселись Иванушка с великаном за стол – ужинать. Марья, правда, есть не стала: ей как только рот развязывали, она тут же в голос выть от ужаса принималась. Жених ее, конечно, огорчился, – отощает ведь! – но сам, однако, аппетита не потерял. Опомнится, мол, невеста от радости – сама есть запросит. А после свадьбы и откормится как следует – хозяйство-то справное, слава богу!

Стал Иванушка хозяина своего о житье-бытье расспрашивать.

– А отчего ты, – говорит, – один в лесу живешь? Я слыхал, на горе твоих сородичей много. Скучно ведь здесь, поди? И гости-то редко бывают...

Вздохнул великан тяжко, головой замотал.

– И не спрашивай о том, мил-человек... грустная это история.

Покивал Ванюша понимающе, а расспросов своих не оставил. Знай только вина хозяину в кружку подливает. Сам же Ваня вина пить не стал – пригубил едва.

– А все же ведь не сам-один ты тут появился? И семья у тебя, поди, где-то есть?

– Эх... – великан даже всхлипывать в кружку начал – так ему себя жалко стало. Вина-то он уж немало выпил, вот и потянуло его наконец первому встречному душу раскрыть. – Не сам... и семья есть. То ись... была у меня семья. Тут, понимаишь, дело-то какое... ведь мы ж, великаны, – такие ж точно люди, как иные-прочие. Большие только. И чем больше великан, тем больше ему и почета, и уважения. Вот так вот. А я... я мааааааленькииий... – тут великан голову на руки уронил и совсем разрыдался.

Хотел Ваня его по плечу похлопать, да не дотянулся – по локтю похлопал в утешение.

– Ну чего ты... чего ты, как девица-то, в самом деле... и не такой ты вовсе и маленький...

– О то и оно, что как девица... только в нашем поселке я ни одной девице и до плеча не доставал... и все-то смеялись надо мной, все-то пинали... Даже матушка моя, хоть и любила меня, а и та иной раз тайком вздыхала, что сын у нее такой никудышненький вышел... отец – тот так и вовсе меня стыдился. А потом полюбил я одну девушку – она у нас в поселке самая высокая была, а уж красивая-то – страсть! Руки – во! Плечи – во! Какая невеста была – глаз не отвести... Дубы вековечные одной рукой из земли играючи выдергивала... Лучше нее во всей округе невесты не сыскать было. Решился я к ней свататься, а она... посмеялась она, словом, надо мной. Подрасти, говорит, малыш, сперва, а то ведь и не разглядишь тебя промеж травы... – Вытащил великан из кармана платок с добрую скатерть размером и сморкаться в него принялся. А Иванушка тем временем думу думает – что-то ему великанья невеста знакомое напомнила...

– Ну, да что теперь старые обиды вспоминать, – продолжил наконец хозяин. – Ушел я, в общем, после этого от своего народа. Уж лучше, думаю, одному весь век вековать, чем так страдать да мучиться. Ну, теперь-то уж я по-новому заживу! Может еще, счастливей всех буду! Вона, – хвастливо головой мотнул в сторону Марьи, – невеста у меня – красавица какая! Хоть и невеличка, зато душевная... И с первого взгляду меня полюбила! И так, понимаешь, сразу и сказала – ну, то есть, сразу-то она, конечно, в обморок упала, как меня увидала, а уж как глаза открыла, так прям сразу вот и сказала: экий ты, говорит, большооооой... – с этими словами великан со счастливой улыбкой на бородатом лице снова голову на руки уронил и громко захрапел.

Ваня тогда из-за стола тихонечко встал и к Марье подошел.

– Я, – говорит, – сейчас платок с твоего рта уберу. Только ты уж обещай, что выть не станешь. Ни к чему нам с тобой хозяина будить. Пущай отдыхает.

Марья закивала быстро-быстро, Иванушка платок развязал и шепотом продолжил:

– План, значится, такой у нас...

– Да какой-такой еще план? – шепотом же сердито перебила царевна. – А ну давай уже развязывай меня!

– Не. Развязать я тебя никак не могу... потому как ты ж непременно тогда убёгнешь.

– То есть как это? – опешила Марья, – то есть ты, значит, спасать меня не собираешься?

– Собираюсь-собираюсь. Только ежели великан проснется и тебя в доме не увидит – так он же и осерчает, поди.

– Ну и пущай серчает! Мне-то что?

– Тебе-то, может, и ничего... а мне деревню свою жалко. Там люди живые. И не виноватые они, что ты по дурости своей же сюда угодила. Наша-то деревня от этого леса – ближняя. Ежели великан куда и пойдет тебя искать, так туда.

– Ну и чего ты предлагаешь тогда?

– Есть у меня одна мысля... У великана нашего – комплекс неполноценности, по причине маленького роста. Потому ты ему и приглянулась... А вот ежели ему, великану, другую невесту приискать – такую, чтоб тоже его большим да высоким считала, только чтоб ей это еще и нравилось – так он, поди, и тебя отпустит с миром, и деревню не тронет... И вообще – всем хорошо будет. Великан – он же ж тоже не виноватый...

– Да где ж ты дуру-то такую средь ночи сейчас отыщешь?

– Сама ты, Мань, дура. Говорю ж тебе – мысля есть. В обчем, я щас бегом за невестой – а ты тут покамест побудь.

– Ты чего ж это, – взбеленилась Марья, – одну меня здесь оставить вздумал?! А ну как он проснется? Ты об этом подумал? Да он же ж сожрет меня, пока ты там невесту какую-то искать станешь. Или того хуже – женится! Или я уж и не знаю, что хуже... – тут царевна совсем расплакалась.

– Ну не реви ты, глупая... я ж быстро. Не проснется он! Видала, сколько он вина выхлебал? Теперь до утра спать будет. А я уж и обернуться успею...

– Негодяяааай! Предаааатель! Подлец!

Вздохнул Ваня.

– Ну уж... извиняй, царевна. Мне щас – либо утешать тебя, либо спасать. Пошел я, в общем. Тока это – я тебе рот завязывать заново не стану, так ты тут помалкивай уж...

Оставил он Марью в слезах, вышел из дому, на коня своего вскочил и назад в деревню поскакал.

По деревенской улице прошел он мимо родной избы своей через два двора напротив, прямо к Варварину окошку подошел и давай мелкие камушки в него кидать. Кидал-кидал, наконец ставенка в окошке приотворилась.

– Ну кому там не спится еще, – послышался заспанный Варварин голос. – Опять, штоль, женихаться кто пришел? Ужо теперь и по ночам донимать станете?

– Варь! Это я, Варь, – Иван, Авдотьин сын, Васильев брат.

– Ваня? – сощурилась Варвара в темноту удивленно, – тебе-то чего надобно? Тоже, что ль, свататься станешь?

– А коли и так – чем я тебе не хорош? У меня, знаешь, и орден есть, и грамота геройская. Я, может, с самим царем за одним столом сиживал. Чем же не жених?

– Эх, – вздохнула девица, лицо румяное свое затуманила. – Может, и хорош ты, Вань... а только не по мне жених. Ты, может, и герой даже... а только мне герой не больно-то и надобен. Мне бы, чтоб хозяйственный был муж... А главное еще – вот чтоб высок был, да силен, да в плечах косая сажень... вот, к примеру, как Вася ваш. Я ж его, предателя, за то и полюбила когда-то – за то, что он, подлец, всех парней в нашей деревне выше. Только как он, изменщик, к царевне свататься пошел – так я его и разлюбила сразу. А теперь вот никто-то мне не мил – уж и кто ко мне только не сватался – а хоть бы один ростом вышел... Так мне, видать, и вековать в девках...

– А ежели, – говорит Иванушка, – я тебе, Варь, такого жениха сосватаю, что ему и Василий-то никакой в подметки не годится? В плечах у него не то что косая сажень – все три сажени будут! Росту он такого, что в вашу избу и не войти, и хозяйственный, и домовитый, и все, как полагается...

– Да где ж ты такого молодца отыщешь? – спрашивает Варвара, а у самой-то глаза уж загорелись.

– Да вот есть один такой. Ежли щас со мной на коня сядешь, то к утру и доскачем. Коли понравится тебе жених – тотчас по рукам и ударим. Только надобно непременно щас ехать, не то, сама понимаешь, уведет его какая краля – на дороге-то такие женихи не валяются! А потом уж вернуться можешь да батюшке сказаться, чтоб не волновался, а порадовался за тебя.

– Едем! – решительно объявила Варвара и из окошка мигом выпрыгнула.

Надо сказать, девицей Варвара была видной – крупной, дебелой, а потому конь Ванюшин в обратный путь с новым грузом изрядно медленнее пошел. Так что к тому времени, как добрались они до лесного дома, кругом рассвести успело. Великан за столом проспался, встал, в чистую рубаху приоделся, расчесался, да, напевая, по хозяйству хлопотать принялся.

Ваня, подъехав, спешился, наказал Варваре у порога подождать, а сам в дверь постучал и вошел смело.

– С добрым утречком тебя, хозяин славный!

– С добрым, с добрым, гостюшка дорогой! А я уж думал, уехал ты, не попрощавшись!

– Как же можно? От такого-то хозяина – и без спасиба? Я вот подумал – негоже, чтоб невесте перед свадьбой некому помочь было – собраться, да нарядиться, да причесаться. Подружка тут надобна.

– А и верно, – огорчился великан. – Да где ж ее взять-то?

– Да вот привез я из нашей деревни. Варвара – и девушка славная, и хозяюшка добрая, и обычаи знает. Все как надо к свадьбе приготовит. – Тут Иван дверь приоткрыл и Варвару в дом поманил. Та, как вошла да хозяина увидала, так и ахнула.

– Ой, мамочки! Ой! Большой-то какой, батюшки мои...

Иванушка головой покачал, и к великану обратился:

– Уж не думал я никак, что так оно выйдет... девица-то, вишь, тоже в тебя влюбилась сразу. Варь! А Варь! Да прекрати ты ойкать, ты вот скажи лучше: люб ли тебе жених?