Текст книги "Инсталляция (СИ)"

Автор книги: Наталья Дубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Летят

Они летели над городом, который по-летнему зеленел, листва деревьев становилась всё гуще и гуще. Они видели внизу Гильку, которая была уже совсем взрослой, и впереди неё двое детей. Гилька неслась за ними, преграждая путь, и дети бежали в другую сторону. Они летели над Лекой, которая сидела в парке и рисовала весёлый летний народ. На её голове была смешная панама, и Лека чему-то смеялась. Пролетали над Данькой, который тренировал женскую сборную по чему-то там. Летели над хмурым мальчишкой в докторском халате, над Кнопкой и всеми его изобретательскими конструкциями. Летели куда-то дальше, потому что случилось то, чего не должно было случиться.

Может быть, будет именно так, но теперь они в любой момент могут подняться в воздух и взлететь.

Они летели, согретые первым летним солнцем, и держали за руки Ивку, которая пока ещё не умела того, чему научила остальных. Ещё бы – ей теперь надо будет приседать, бегать, отжиматься…

А впереди, далеко в небе, они увидели совсем невероятное. К ним летел ещё кто-то. Когда пятно в небе приблизилось, то все увидели другую ребячью стаю. А в ней были: ещё одна точно такая же Гилька, хмурый мальчишка в точно таком же тёплом свитере, светловолосая Лека, сияющий Данька… Там были все. Над пустырём встретились то, чего не могло быть и то, что произошло. Вот они, в летнем небе, совсем неразличимые.

Гильки визжали носились друг за дружкой, вымазываясь в зелёных маркерах.

Ивки приблизились, взялись за руки и зависли в воздухе.

– Выучить имена всех и завтра быть здесь, прямо с утра, – заявили они. – Мы открываем школу невидимости.

И хорошо! Пусть Ивок будет много!

Свободная зона

Утром мама сказала: дети не должны жить дома. Мы с братом собрали вещи и ушли. Ромек посматривал на меня немного боязливо, но я улыбалась ему – не бойся, глупыш, всё хорошо. Ромек хватался за руку и пытался отобрать у меня вещи, чтобы помочь. Мы шли по улице – куда-нибудь.

Мне двенадцать, а Ромек совсем ещё маленький – всего четыре года. Ему без мамы тяжело. Я поставила на асфальт сумку, взяла Ромека за плечи, внимательно на него посмотрела, а потом взъерошила ему волосы – чёрные-чёрные, просто непроглядные. Ромек стал хихикать и вырываться, и только тогда я отпустила его.

Теперь он был весел и стучал палкой по заборам. Бросался к бродячим собакам, трепал их за уши и приговаривал:

– Хороший пёс, хороший.

Я напевала песенку и посматривала на чужие двухэтажные дома, в которых всё ещё было нормально.

– Мы не будем пока далеко уходить, хорошо? – спросила я.

Ромек только повторил:

– Не будем далеко уходить, – и тут же сел на разогретый солнцем бордюр.

Я села рядом и, прищурившись, посмотрела на небо. Мимо прожужжала какая-то насекомина. Ромек слюнявил подорожник и приклеивал его на колено.

– Тебе приклеить? – спросил он.

– Зачем?

– Полезно, – пожал плечами Ромек. – Очень полезно.

Я улыбнулась и толкнула его плечом:

– Балда. Полезно – это если рана. А так?

Ромек задумался, подёргал себя за губу:

– А так можно падать, и потом раны не будет. Это заранее. Полезно.

Я вздохнула:

– Тогда лепи.

Потом мы съели по яблоку и двинулись вдаль от коттеджных домов к высоким зданиям. Рядом был пустырь. Мы попинали с Ромеком найденный лопнувший мяч, а к вечеру развели из сухих веток костёр и испекли картошку. Когда солнце начало садиться, мы зашли в пустое здание с выбитыми стёклами и забрались на крышу. Оттуда было хорошо видно, как идут к нам дети в возрасте от трёх до шестнадцати лет. Пинают найденный нами продырявленный мяч, находят в костре оставшуюся картошку, забираются на крышу. С нашей мамой всегда так. Это, наверное, какой-то сбой системы – сообщения ей приходят на несколько часов раньше, чем всем остальным.

Нам с Ромеком то ли повезло, то ли нет. Мы всегда впереди событий, всегда знаем, что будет. Но и всегда же – нам первым достаётся. Я подумала – ведь это как сегодня Ромек со своим подорожником, приклеенным загодя. По мне, так лучше уж совcем не падать.

Дети нашего города уже поднимались на крышу – плоскую, с высокими бортами. Она была прогрета за день, а вдали были красное солнце и облака. Чуть позже стемнеет, и тогда мы будем светить вверх, в небо, фонариками. Слетится мошкара, ну и что ж. Зато красиво. И, если можно как-то выразить протест, мы выразим его так.

Но, пока не стемнело, все шумели, толкались, болтали. Ромек собирал и разбирал конструктор. По-моему, из Ромека вырастет толковый человек, если я постараюсь. Ещё я ему читаю книжки и учу буквам. Пока что многие умеют читать. Но что будет дальше? Школу отменили. «Детям не стоит ходить в школу». Конечно, конечно. Тогда многие радовались.

Рядом с нами пристроился какой-то незнакомый мне мальчишка. Может, чуть постарше меня. Наверное, он переехал к нам недавно. Хотя какая разница – везде одно и то же.

Мальчишка подошёл к Ромеку:

– Хочешь, покажу, как можно сделать?

Но Ромек только сердито отвернулся, закрывая от мальчишки конструктор:

– Не надо, я сам.

– Хорошо ведь получится.

– Уйди…

Мы переглянулись с новеньким, я улыбнулась ему, и он сел рядом.

– Томаш, – сказал он.

– Эда.

Я крепко пожала ему руку, и мы засмеялись. У Томаша была хорошая улыбка. Честная.

– Ты быстро нашёл свободную зону, – похвалила я Томаша..

– Да чего там искать, – отмахнулся Томаш. – Смотришь, куда все идут, и сам – туда же. В вашем городе одна зона?

– А бывает больше? – удивилась я.

Томаш кивнул:

– Говорят, бывает. Две-три, не больше. Я только не понял. Такое большое здание… Почему вы влезаете на крышу?

Я поёжилась:

– Сырой дом. Нехороший.

Мы посмотрели вниз, на улицу. Дежурные вели малявок – тех, у кого нет старших братьев и сестёр. Которых родители выгнали из дома – а те совсем не знали, куда идти. Малявки не ревели и не капризничали. Спать они будут в палатках, на пустыре – на крышу им нельзя. Мало ли.

Я посмотрела на Томаша. Почему-то мне показалось, что ему можно говорить всё, прямо как себе. И сказала:

– На крыше хорошо. Очень далеко видно. Дальше, чем на самом деле. Как будто что-то есть впереди. А спустишься вниз – всё пропадает.

По моим ногам прополз Ромек, добрался до Томаша и, пыхтя, поставил на томашеву голову деталь от конструктора.

– Не дёргайся теперь, – приказал Ромек. – А то развалишь.

Вот счастья-то. Теперь у Томаша на его белобрысой голове вырастет какая-то башня.

– Ромек! – прикрикнула я.

– Пусть строит, – сказал Томаш. – Не жалко.

Ромек обрадовался и снова пополз по моим ногам к деталькам.

– А насчёт того, что дальше ничего нет, – осторожно, чтобы не развалить конструктор, сказал Томаш. – Ты не права. Нужно действовать.

– Как? – хмыкнула я.

– Как-нибудь, – пожал плечами Томаш. – Подумаешь, браслеты. Ещё год назад их не было. Могут же они исчезнуть, как и появились.

Да, браслеты тогда появились на взрослых в один день, невесть откуда. Наверное, их можно было снять – щипцами там или как-то ещё. Только кто позволит?

Год, подумала я. Ровно год, как не стало моих родителей. В нормальном, человеческом понимании этого слова. Мама у меня не то, чтобы супер – но она была интересной. Да и когда просто-напросто есть мама – это уже хорошо. Мы могли с ней поговорить, могли гулять по улицам, играть с Ромеком. Я вздохнула.

Целый год мы живём в системе централизованного воспитания. Кто-то, скорее всего, не у нас на земле, посчитал, что родители плохо справляются с воспитанием детей. И будто всех надо воспитывать одинаковыми методами в равных условиях. Откуда-то шли сигналы на браслеты наших родителей. Страшно глупые, нелепые приказания. Одно предложение – задание на установленное количество дней. «Дети не должны жить дома», два дня. И, как всегда – мамы действуют, а папам всё равно. Так уж устроена система. Через два дня мы первые с Ромеком пойдём домой, чтобы проверить – стоит ли туда возвращаться. То есть сначала пойду я. А если всё нормально, пойдёт Ромек. И только потом я сделаю по всем рассылку, чего им ждать. Мы вообще были на привилегированном положении, и всё потому, что наша мама такая продвинутая, со «сбитым» браслетом, работающим раньше времени.

Было не понятно, как получается так, что сообщения ей приходят раньше? Зато и мне было хорошо. Да, я больше всех рисковала, но мне и не приходилось дежурить – возиться с малявками, готовить на всех еду.

Во введённой системе централизованного воспитания ничего толкового не было. Наоборот – дети лишались родителей. Родители оставались нормальными людьми, но всё, что касалось детей, они как будто пропускали мимо ушей. Не замечали, не видели. Как будто нас не было, кроме тех случаев, когда надо было выполнить отправленное на браслет задание. Это был какой-то эксперимент. То ли над взрослыми, то ли над нами. Иногда мне думалось про совсем страшное.

Я посмотрела на Томаша и сказала:

– Представляешь, что было бы, если бы пошли ошибки в сообщениях?

– Страшных системных сбоев ещё не было.

– Ну просто… – сказала я. – Вдруг сегодняшняя фраза пришла бы родителям без последнего слова?

Мы посмотрели на Ромека, который вдохновенно разбирал построенное здание снова на детальки.

– Если бы пришла фраза не до конца, – повторила я. – «Дети не должны жить». Что тогда?

Томаш посмотрел на меня, улыбнулся и показал язык.

– Пессимистка, – хитро сказал он. – Все бы бежали до свободных зон.

Я надулась:

– Ага, все бежали бы. Как же. Это я бы бежала до свободной зоны. А потом – остальные, это если я успею.

Было темно, светились фонарики. Томаш молчал. Я прижалась к нему, чтобы было теплее, а Ромек уже дремал на моих коленях. Мы просидели в таком странном молчании целый час. Мимо меня проходили знакомые, я им махала рукой, и только. Они издалека приветствовали меня.

– Интересно получается, – наконец сказал Томаш. – Знаешь что, Эда. Я приехал только сегодня, и сразу наткнулся на тебя.

Меня кольнула какая-то обида, но я отмахнулась от неё, как от комара. Похоже, Томаш это почувствовал.

– Это не то, чтобы было плохо. Просто в том городе, откуда приехал я, тоже есть Первая. Твоя мама ведь заранее получает сообщения?

Я кивнула.

Томаш сказал:

– Так что это не системный сбой. Это правило. В каждом городе есть своя Первая – та мама, которая раньше всех получает сообщения.

– Знаешь, что, – сказала я Томашу. – Это похоже на начало решения задачки.

– Если бы, – сказал Томаш.

Весь следующий день Ромек бегал за Томашем, как приклеенный. Они носились по пустырю, за ними бежали остальные дети. Дежурные покормили всех, провели общие уроки. Мы с Томашом больше не говорили о моём особом статусе. Так, болтали о том, откуда Томаш родом, как они переживали тяжелые сообщения. Всё было очень похоже. Вечером пошёл дождь, и нам всё-таки пришлось перебираться в здание. Мы жгли костры на пустых бетонных этажах, и тени от языков пламени плясали на стенах. Томаш без стеснения запел песню. Голос у него был высокий и красивый. Все заслушались. Только песня была невесёлой, и потом все засыпали молча.

Утром мы с Ромеком ушли домой. Ромек ждал за дверью. Мама увидела меня, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Дети должны есть манную кашу». Ерунда. Я махнула Ромеку, мол, пойдём. Ромек зашёл в дом и осторожно уселся за стол. Я написала сообщение: «Задача: дети должны есть манную кашу», и нажала на «отправить локально». Сообщение разошлётся по нашему городу. Конечно, родителям оно тоже придёт, но они уже давно не пользуются связью. Им не до этого – они воспитывают детей.

Ромек уселся за стол и посмотрел на маму. Мама поставила перед ним тарелку манки.

– Я не хочу манную кашу, – сказал вдруг Ромек.

– Ромек… – испуганно сказала я.

– Ромек! – крикнула мама.

– Ромек, нельзя, нельзя…

– Я не хочу есть манную кашу! – плакал Ромек, размазывая слёзы по лицу. – Не хочу есть манную кашу! Я не хочу есть манную кашу!

Мама надвигалась, я закрывала Ромека собой. Мы медленно шли к двери, и как только оказались на улице, побежали к свободной зоне. Мама гналась за нами, но лишь мы пересекли границу зоны, она повернулась и пошла домой.

В свободной зоне почти никого уже не было. Наверное, все отправились по домам – ждать у порога, когда можно будет войти. Конечно, мы могли бы жить прямо на пустыре, но какая от этого радость?

Я поискала Томаша, но его нигде не было. Вечером мы на пустыре остались одни. Все остальные были дома и лопали манку. Кто с вареньем, кто с мёдом, а кто просто так. Я сердито посмотрела на Ромека, а тот недовольно пробурчал:

– Я не хочу манную кашу. Эда, я не хочу.

– Да кто тебя ею кормит, глупый, – сказала я.

– А есть хочу, – добавил Ромек.

Мы сидели на крыше и играли в кубики. Кубики были с буквами, но Ромек учиться не хотел, а пытался что-то соорудить. Когда небо окрасилось в красный, на крыше появился Томаш.

Ромек потянул его за руку:

– Томаш, давай строить.

Томаш послушно ставил кубик на кубик и посматривал на меня.

– Тоже не любишь манку? – усмехнулась я.

– Просто подумал, вдруг вы здесь.

Я благодарно посмотрела на него, а он протянул мне бутерброд. Я разломала его пополам и поделилась с Ромеком. Томаш сел рядом.

– Слушай, Эда! – бодро сказал он. – Ты же смелая, да?

Я пожала плечами:

– Это вряд ли.

– А если бы ты могла всем помочь?

– Тогда, наверное, посмелела бы. А может, и нет.

Томаш вытянул вперёд руку и раскрыл ладонь. На ладони лежал браслет. Он был не такой серебристо-чёрный, как у родителей. Он был оттенков зелёного цвета.

– Смогла бы надеть? – спросил Томаш.

Я забрала браслет. Он был тяжёлым и холодным.

– Объясни, – попросила я.

Томаш вздохнул.

– Ты же знаешь, что у родителей браслет не снять.

– Кто-то пробовал? – спросила я.

Томаш закатал штанину и показал шрам на ноге.

– Многие пробовали, – сказал он. – Снять его невозможно.

Я уткнулась в колени, раскачивая на пальце браслет.

– Этот браслет, – сказал Томаш. – Сделал я сам. Он такой же, как у родителей. Почти.

– Почти?

– Он мощнее. И сообщения на него могу передавать только я. Мы не можем снять браслет, потому что родители убеждены, что этого делать нельзя. Но если дети будут убеждены ещё больше, что это сделать можно… Понимаешь?

– Почему ты не можешь испробовать его сам?

– Я не могу отправить сам себе сообщение. Он завязан на меня, вот и всё. Невозможно.

– Тогда почему я? Ведь моя мама – Первая. Вдруг мы наоборот, навредим?

– Я уверен, что Первая мама будет всегда. Не твоя, так чья-то ещё. Заодно и выясним. Нам нужны взрослые, Эда. Без них мы не справимся. Надо с кого-то начинать.

– Присмотри за Ромеком, – сказала я и защёлкнула браслет на запястье. Мне сразу захотелось уйти, не оставаться здесь. Куда-нибудь, только прочь. Свободная зона теперь была не для меня.

– Завтра в десять, – сказал Томаш. – Будь готова.

Я покидала свободную зону почти ночью. Посмотрела на наше здание и увидела, как вверх, в небо, светят два фонарика. Один луч, Ромека, беспокойно метался туда-сюда, а другой светил вверх, до самой яркой звезды.

Утром, в десять-ноль-ноль мама сказала: «Родители должны провести время с детьми». В этот же момент, в десять-ноль-ноль, утра на мой браслет поступило сообщение: «Родители должны жить без браслета». Я помню только, как меня обволокло каким-то мягким туманом, как я сделала шаг вперёд. Помню, как странно посмотрела на меня мама. Дальше был какой-то провал. Но страшный провал, страшный! Я до сих пор помню этот страх, он мне снится, он преследует меня, скрывается за каждым углом. Помню, что тогда я знала, как правильно. И ещё было больно. А потом я очнулась.

Мама лепила пластырь к нашим царапинам. Томашу тоже прилично досталось.

– Ты-то что тут делаешь? – удивилась я.

– Надо было с тебя снять браслет, – сказал Томаш, морщась. – Одержимая. Убийца несчастная.

– Ладно врать, – обиделась я. – Всё обошлось без жертв.

– Но могли бы быть, – сказал Томаш.

Надо же, а раньше он был таким спокойным и сдержанным!

– Да ладно тебе, – сказала я и прижалась к маме. Она погладила меня по голове.

Ромек давно вокруг неё крутился и пританцовывал. На маминой руке не было браслета. Теперь она была нашей мамой, такой, как и раньше. Но сколько ещё осталось родителей! Я спохватилась:

– Надо всем отправить сообщение. «Родители должны провести время с детьми». Всем понравится. Пусть отдохнут. Впереди война.

– Подожди, Эда, – сказал Томаш. – Ты всегда рассылаешь сообщения локально? Через какое-то время, как получишь их сама?

– Как будто ты не знаешь… – буркнула я.

Томаш приблизился и шепнул:

– Моя мама была Первой.

– Была?

– Да, Эда. Рассылка сообщений всем перестала работать через месяц после появления браслетов. С тех пор сообщения рассылают только Первым…

У меня чуть челюсть не отвалилась.

– И пересылаются дальше детьми Первых, – продолжал Томаш. – Локальная отправка доставляет сообщения прямо на браслеты родителей, и тогда браслеты с воспитательной системой активизируются.

Значит, это всё из-за меня, подумала я. Всё из-за меня! Это я отправляла сообщения… Томаш, глупый Томаш, почему ты не пришёл раньше! Целый год…

– Свой город я освободил совсем недавно, – сказал Томаш. – Научил всех делать зелёные браслеты и пошёл дальше. Все, кто постарше, разбрелись по городам. Я ушёл сюда. И нашёл тебя сразу.

– А почему ты мне просто всё не рассказал?

– Ну… – замялся Томаш. – Надо же было снять с твоей мамы браслет.

– Так это… – недоумённо сказала я и посмотрела на набранное сообщение. – Значит, ничего не отправлять?

– Отправляй, – улыбнулся Томаш. – Только пусть сообщение будет: «Родители должны снять браслеты».

Это было так просто… Томаш ещё дописал что-то от себя, закрывая от меня экран, и нажал на отправку.

Мы подошли к окну и посмотрели на соседние дома.

Светило солнце.

К нашему дому шли жители нашего города.

Родители крепко держали за руки детей.

Весь наш город стал свободной зоной. Для родителей, для детей – для всех.

А впереди у нас были ещё города.

День выдачи заказов

Я сидел на подоконнике, обхватив колени. Окно продувало, я ёжился от холода и смотрел сквозь неплотную занавеску. В ночной темноте всё почти как у нас дома. Можно даже представить, как я слезаю с подоконника (осторожно, чтобы не наступить на паровоз от железной дороги), выхожу из комнаты, крадусь к родительской двери, потом топаю босиком в зал, ищу в темноте большого плюшевого пса и забираю его к себе. Слышу, как на кухне гудит холодильник, тикают настенные часы… Но вот кто-то заворочался на втором этаже двухъярусной кровати, неразборчиво зашептал. Где-то послышались всхлипывания. Можно пойти, поговорить, успокоить. Но я не двигался с места и просто отвернулся. За окном сыпал снег, и, кажется, был слышен хруст шагов. Нам никуда не деться, за нами следят. Дальше – забор и колючая проволока. За нею – мир. А мы – здесь. Мой город далеко, мои мама и папа, наверное, скоро меня забудут.

Нас человек двадцать – тех, кто нашёл чёрные шары.

Я хорошо помню, как это было. А было это просто. На перемене я бежал по коридору, остановился, и холодный чёрный шар размером с яблоко коснулся моей ладони. Чернота казалась такой яркой, что я невольно залюбовался. Но потом пришёл страх, я попытался сбросить шар, оттолкнуть и побежать дальше, но шар просто завис в воздухе и поплыл рядом со мной. «Чёрный шар! Чёрный шар!» – завизжали девчонки. А мальчишки просто стояли и молчали. Смотрели на меня долго, сурово и по-новому. На помощь мне побежали учителя, мне захотелось плакать, но тут перед моими глазами что-то вспыхнуло, и я переместился в купе мчащегося вагона. И подумал только: «Так вот что бывает дальше».

По-настоящему в чёрные шары не верил никто, но все их боялись. Я знал, что их не бывает, это сказал мне папа. Да, раз в год в различных частях мира пропадают дети, и это ужасно, говорил папа, но придумывать чёрные шары… Мама отмахивалась от таких разговоров. Но в школе говорили так: увидеть чёрный шар может только ребёнок, увидевшие чёрный шар пропадают и никогда не возвращаются, и никто не знает, что бывает с теми, кто увидел его. Шары появляются зимой, в один из дней, и сколько их появится, никто не знает. Но уж не больше одного шара на город. В каких-то городах они могли не появиться вовсе… И вот мы едем на поезде, в купе сидят ещё два мальчишки моего возраста и девчонка. В вагоне больше никого нет, выходы задраены, телефоны не работают… Мы ехали больше суток, почти не разговаривали, а просто сидели, укутавшись в постельное бельё. И уже потом был охраняемый дом, в который привозили других детей. Все – примерно одного возраста, лет десяти-двенадцати. Мне было одиннадцать. В доме мы прожили несколько дней, пока съезжались дети из разных частей страны.

– Я так его и не увидел, этот чёрный шар! – возмущались мальчишки. – Хоть бы показали! Может, и не было никакого чёрного шара!

– Дурак ты, был чёрный шар, вот такенный!

– Сам дурак!

Мальчишки быстро переходили к дракам, потому что было грустно, и потому что стыдно было плакать. Девчонки были тихие. За нами присматривали взрослые, но их было немного, и все они оказались неразговорчивыми. Мы жили будто в пустоте, в неизвестном городе, а за окнами постоянно падал снег.

Я слез с подоконника и направился к кровати, когда услышал, как громыхнула внизу дверь. Послышался громкий разговор, в коридоре зажёгся свет. Я растолкал наших, все тут же вскочили с кроватей. В каком-то едином порыве мы сплотились, встав посреди комнаты, и готовы были давать отпор. Дверь в нашу комнату распахнулась, полился свет.

– Всем одеваться! – прорычал мужчина. – Выдать одежду!

Мы торопливо переодевались в новые костюмы вроде тех, в которых выступают футбольные сборные.

– Скорее, скорее! – кричали люди. – Переоделись – и быстро в машину! Бегом! Все вниз!

Все шумели, и мне вдруг показалось, что я услышал мамин голос, как она зовёт меня. Нам сейчас была нужна мама. Хотя бы одна на всех.

Мы ехали в микроавтобусе по какой-то степи, нас клонило в сон, и мы один за другим обмякали в автобусных креслах. Сквозь сон я чувствовал, как нас куда-то переносят, а потом сильный гул, и на какое-то время моё тело стало невесомым. Когда я открыл глаза, то в большой стеклянной комнате кроме меня были два человека, женщина и мужчина. Точнее, какая там женщина – почти что девчонка. Лет, наверное, восемнадцати. Мы стояли друг напротив друга.

Девушка улыбнулась, и у меня почему-то потеплело на сердце.

– Ну здравствуй, Тайго, – просто сказала она.

– Я Максим, – резко сказал я.

– Ты Максим, – кивнула девушка. – Но теперь ты ещё и Тайго. Пойдём домой.

Она направилась ко мне, но я дёрнул плечом.

– Ко мне домой? – спросил я, насупившись.

– К тебе… – нерешительно сказала девушка. – К нам домой.

Она толкнула парня локтем в бок:

– Ну скажи что-нибудь!

– Привет, – буркнул парень.

– Ещё что-то, – требовательно сказала девушка.

– Привет, Тайго! – бодрее сказал парень.

– Тсс! Он Максим! – зашипела на него девушка, и парень делано закрыл рот руками.

Смешные какие-то.

– Я к маме хочу, – заметил я.

– Я твоя мама, – тихо сказала девушка.

Что?! Что за ерунда?

Я хотел возмутиться, и кричать, что это был за чёрный шар, почему меня выкрали из дома, где я, почему эта малявка должна быть моей мамой, где МОЯ мама? Уже набрал воздуха в лёгкие, как парень достал маленькую книжку из карманов штанов, скучающе её пролистал и зачитал:

– Что за чёрный шар, почему выкрали из дома, где мама, где находится, чтобы вернули, повышенные тона, – парень зевнул.

Я непонятливо заморгал и испуганно посмотрел на эту парочку.

Девушка толкнула парня кулаком в плечо.

– Ты грубый, Кори! Нельзя так с мальчишкой! Тайго, не слушай его, он глупый. Лучше пойдём отсюда. Мы тебе всё дома расскажем. Тут холодно.

Девушка поёжилась. Одета она была и правда неважно – на ней были шорты и лёгкая футболка. Хотя выглядела она, честно сказать, круто. И была ужасно симпатичной. Я даже залюбовался. Мне в ней нравилось всё, и почему-то в особый восторг меня приводила её стрижка, хотя что в ней было такого особенного?

Кори показал на экран в углу комнаты и спросил:

– Может, всё-таки покажем обучающее видео? Там всё наглядно объяснили.

– Ну что мы, сами не расскажем? – зашептала девушка. – Пойдём, Тайго. Меня зовут Акама.

– Привет, Акама, – обречённо сказал я. – Привет, Кори. Пойдёмте.

– Какое-то тут грустное заведение, правда, Тайго? – спросил Кори и махнул рукой, зовя меня к выходу.

– Правда, – сказал я.

Мы ехали на каком-то странном автомобиле, который и автомобилем-то сложно назвать. Скорее всего, дорога была магнитной, и мы плавно скользили по трассе. Город был светлым, солнечным. По улицам бегали дети, переваливались с ноги на ногу большие пушистые животные. Эти животные меня особенно поразили. У нас таких точно не было, и тут они были не дикие, а домашние и добродушные. И яркие. Не бывает таких животных! Когда я заметил второе солнце вверху, я точно понял, что я не на Земле.

– Как называется ваша планета? – спросил я.

– Тальма, – сказала Акама. – Наша планета называется Тальма. Смотришь там по сторонам?

– Смотрю, – вздохнул я.

Дом стоял на возвышении, как избушка на курьих ножках. Подниматься наверх надо было по мосту из досок и верёвок. Мост раскачивался, и я с трудом продвигался.

– Это я придумала, чтобы такой мост был, – сказала Акама. – Ты просто на ботинках переключи режим, чтобы легче было.

– А как переключать? – спросил я.

Акама задумалась:

– Надо же, я автоматически уже это делаю… Как же это… Подожди, большой палец правой ноги вверх, вниз, вверх.

– Левой ноги, – поправил её Кори.

– Левой ноги, – улыбнулась мне Акама.

Я ей тоже улыбнулся и сделал, как они говорили. Ботинки тут же будто бы приклеились к лестнице, и теперь я стоял вполне устойчиво. Я попробовал идти, и это легко получилось.

– Мы тебя вырастили, – сказал Кори, когда Акама поставила перед нами десерт.

Он задумчиво набрал пальцем крема с пирожного и сунул палец в рот.

– Ну, вроде как усыновили, – добавил он.

– Опять ты резко! – сказала ему Акама. – Привыкай, что у нас в доме ребёнок.

Я молчал и смотрел на них. А потом отодвинул пирожное и сказал:

– Вроде как своровали.

Поддельные родители искренне вздохнули. Акама села возле меня, и я смутился. Она приобняла меня за плечо.

– Понимаешь, Тайго… – сказала она, и её волосы щекотали мне шею. – Год назад мы решили, что нам пора обзавестись детьми.

– Вроде вы не старые ещё, – буркнул я.

Акама с Кори сначала непонятно заулыбались, а потом не выдержали и рассмеялись.

– Мы купим тебе бигору, – вдруг сказала она, но я не понял, о чём это она. – Как думаешь, сколько нам лет?

Я пожал плечами:

– Тебе восемнадцать… Ну в крайнем случае двадцать пять, но выглядишь молодо. Кори тоже лет двадцать.

– Сколько тебе? – спросила Акама у Кори.

Кори выглянул из-за чашки:

– Сто шестьдесят.

Акама ещё крепче прижала меня к своему плечу, серьёзно посмотрела:

– Понимаешь?

Я замотал головой.

– Так долго не живут, – сказал я. – А если и живут, то своих детей пора иметь. И зачем я вам, я же почти уже взрослый?

Кори отставил чашку в сторону и серьёзно заговорил:

– Тайго, на нашей планете очень долгий цикл развития. Я знаю, ты считаешь, что тебе одиннадцать, но у нас твой год равен восьми нашим. Восемь лет нужно, чтобы младенец достиг твоего одного года, и только через тридцать два года он будет таким, каким был бы ты в три годика… Вот потому у нас и выращивают детей сразу таких… – Кори прищурился. – Повзрослее. С которыми интересно. Этим занимается фирма. Мы делаем заказ, на внешность, на возраст, и за год они выращивают… экземпляр.

– Кори! – возмутилась Акама.

– Человека, – сказал Кори. – Там какой-то очень ускоренный цикл, когда за год создаётся тело любого возраста.

– Да нас просто крадут с Земли!

– Тихо, Тайго, – шепнула Акама и крепко сжала мне руку. – Слушай…

Кори рассказал, что нужно не только вырастить человека, но и воспитать личность. Потому выращивается сразу мозг, который погружают в виртуальную жизнь. Ещё не созданный человек ускоренно проживает десять лет. У него есть мама, папа, иногда братья, сёстры… Он учится в школе, живёт день за днём. Если этого всего не будет, получится попросту взрослый младенец, ничего не понимающий, которого нужно учить с нуля…

Я не выдержал:

– Вы всё врёте! У меня есть мама и папа! Мама боится лягушек! Папа немного картавит! Я живу на восьмом этаже в доме спального района, из окна чуть виден парк, по ночам я слышу железную дорогу! Вы хотите сказать, я всё это придумал?!

Акама всхлипнула. Ну, Акама, не реви, вам просто задурили голову…

– Нет, – сказал Кори. – У тебя была настоящая жизнь. Только виртуальная…

– Почему же моими мамой и папой были мои мама и папа, а не вы? – с вызовом спросил я.

– Говорят, что это нельзя контролировать… – тихо сказал Кори, а потом посмотрел на Акаму. – И правда всё это очень тяжело.

Я опустил голову и глухо сказал.

– Нас везли по степи на газели, плакала Иринка, окна заметало снегом…

– Рождаться всегда тяжело, – тихо сказал Кори.

У меня в голове всё смешалось. Ну не может моя память быть неправдой! Вот я иду по весенней луже босиком, натыкаюсь пальцем на стекло… Вот бегу домой с охапкой осенних листьев… Мама жарит оладьи, я вдыхаю их запах и прижимаюсь к маминой руке… Это всё правда, правда!

С Кори говорить бесполезно.

Я повернулся к Акаме:

– Понимаешь, Акама, нас просто стянули из наших семей, своровали, к каждому из нас приплыл чёрный шар, понимаешь, Акама, чёрный шар! – я увидел, как пугается Акама и продолжал. – Это страшно, Акама! Нас усыпили, но я помню, что мы летели! Эта ваша фирма, она просто похищает детей с Земли и доставляет на космическом корабле к вам на Тальму!

– Тайго, Тайго! – в отчаянии крикнула Акама. – Жизнь существует только на Тальме! Нет больше обитаемых планет! Инопланетян не существует!

Получается, это я – тот инопланетянин, которого не существует?

Я спохватился – ведь можно доказать им, что нас выкрали! Поспешно стал стягивать носок и положил ногу прямо на стол, чтобы всем хорошо было видно.

– Видите? Вот вам шрам! Порезался в пять лет, сильно!

Кори залистал маленькую книжицу.

– «Воспоминания материализуются в подробности строения тела. Это касается шрамов, хронических заболеваний (которые легко устраняются впоследствии), зубных пломб»…

Я выхватил у него книжку. «Пособие по новому ребёнку». Замечательно. Ага, раздел «Шрамы»… Раздел «Теория космического корабля»… «Ложная память о художественной литературе и шоу-бизнесе»… Раздел «Предметы с Земли»… Я перелистнул на «Предметы с Земли» и прочитал: «Иногда в новых детях материализуются так называемые предметы с Земли. Это могут быть скрепки, ручки, записки, фотографии – всё это является частью материализации ментального процесса. Объясните ребёнку, что так происходит с каждым, и это просто часть его виртуальной памяти»… Я посмотрел на названия других разделов: «Кризис полугода в семье», «Понимание», «Адаптация»…