Текст книги "Кийя: Супруга солнечного бога"

Автор книги: Наталья Черемина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Кийя жила теперь в главном дворце. В первое время ее по-прежнему мучили приступы ревнивого бешенства. В этих стенах все кричало о присутствии соперницы. Стены были расписаны ее именем, на многочисленных барельефах ее портрет был всегда рядом с портретами Эхнатона и дочерей. Всюду были изображены сцены их семейной жизни, лишенные торжественности и помпезности, свойственной древнему искусству Египта. Сцены были простые, милые, узнаваемые, но Кийю как раз это и злило больше всего. Слишком уж похожи на жизнь, слишком непосредственны были эти картины, картины чужого счастья с ее единственным господином. Вот Эхнатон целует Нефертити, а вокруг резвятся дочки. Вот она сидит у него на коленях и беззаботно болтает ногами. Вот они играют с дочерьми и дарят им украшения. Вот они, вместе с покойной царицей Тии, обедают жареной уткой и фруктами. И это не считая официальных картин, где Нефертити сидит в троне рядом с фараоном, принимает послов, охотится и служит Атону. «Она, везде она, она, она!..» Кийя хотела бы стереть все эти картины, уничтожить ненавистное имя, но не решалась даже заикнуться об этом при Эхнатоне.

Однако со временем ярость прошла, и Кийя иногда даже ловила себя на жалости к бывшей сопернице. «Страшно подумать, – размышляла она, – быть на протяжении долгого времени всем и в одночасье стать никем». От этих мыслей становилось неуютно, и Кийя предпочитала гнать их подальше, чтобы не примерять на себя.

Она ежедневно выполняла религиозные обряды бок о бок с фараоном и была рядом с ним повсюду. На некоторые парадные церемонии приглашалась Нефертити, когда было необходимо присутствие Владычицы Обеих Земель. Этот титул Эхнатон не стал у нее отнимать, и Кийя, глядя на душевно раздавленную женщину с потерянным взглядом, не думала злиться или завидовать. Ей было достаточно все время находиться рядом с любимым. Но этого было недостаточно ее отцу.

«Ты давно не писала мне, дочка, – укорял Тушратта, – и я бы не знал ничего, если бы не верные люди, сообщившие об особом расположении, что питает к тебе фараон с недавних пор. Почему же ты до сих пор не великая жена и не Владычица Обеих Земель? Почему этот высокий титул остается за опальной Нефертити? Одной любви недостаточно, дочь моя, нужны еще и ее веские доказательства…»

С тех пор, как Кийя стала жить с Эхнатоном под одной крышей, она перестала писать отцу. Она не отвечала на его письма, хотя и прочитывала их. Она знала, что должна окончательно отказаться от тайной переписки, которая вызывала отвращение теперь, когда все желания сбылись и она находится рядом с возлюбленным. У нее не хватало духу навлечь на себя гнев отца, но еще больше она хотела быть до конца честной с Эхнатоном.

Однако это последнее письмо задело ее за живое. Любовь к мужчине затопила ее, вытеснив все остальное, но язвительные слова Тушратты пробудили уснувшую было тягу к власти. Кийя уже знала, как надо выбивать обещания. Во время особенно бурной любовной игры, когда фараон был привязан золотыми шнурами к креслу, с вывернутыми назад руками, Кийя села на него сверху и сказала:

– Почему я до сих пор не главная жена?

Эхнатон, изнывающий от желания почувствовать ее влажные глубины, пробормотал:

– Позже, позже…

– Нет, сейчас. – С этими словами она начала было насаживаться на него, но в последний момент встала.

Фараон застонал от разочарования и сердито спросил:

– Ты дразнишь меня, женщина?

– Не забывай, кто здесь связан, пленник! – ответила Кийя полушутя-полусерьезно и снова насела сверху на самый кончик его словно окаменевшего мужского органа.

– Ммм… Мучительница… Нефертити перестанет быть главной женой только после смерти. Я… не хочу ее смерти.

Кийя выпрямилась и окинула его ледяным взглядом. Эхнатон поспешно добавил:

– Но я придумал выход. Это еще лучше. Иди, иди ко мне… Ты станешь моим соправителем. Я тебя короную как фараона-соправителя, с мужскими атрибутами… Ооо…

Кийя с размаху села на него до конца и принялась круговыми движениями вгонять его плоть в себя.

– За такие шутки я мог бы отправить тебя на казнь, азиатка, – прошептал Эхнатон, когда все кончилось.

– Я не задумываясь пошла бы на смерть, будь на моих губах вкус твоих поцелуев, любимый, – серьезно отвечала она.

Это был долгожданный триумф. В синей мужской короне, в мужской одежде, так хорошо сидящей на ее стройном, сильном теле, Кийя стояла у главного алтаря Солнца и принимала из рук Эхнатона знаки царской власти – цеп и посох. Слезы счастья катились по ее лицу, но она ни капельки не стеснялась их. Вельможи, военные, жрецы били лбами о землю, демонстрируя свою преданность младшему фараону.

За день до церемонии она написала отцу последнее письмо, в котором заявила, что отказывается двурушничать перед своим мужем и господином. Она знала, что за этим последует град писем с упреками и руганью, но на душе было спокойно и светло. Теперь она могла с чистой совестью смотреть в глаза Эхнатону и искренне клясться ему в любви и верности.

В дверном проеме мелькнула тоненькая фигурка. Кийя присмотрелась к дерзецу, посмевшему оставаться на ногах перед двумя царями. Это была Меритатон, старшая царевна и невеста ее сына, Сменхкара. Длинное, узкое лицо девочки, так похожее на лицо ее отца, пылало ненавистью. Кийя усмехнулась. «Где же твоя мать, Владычица Обеих Земель?» – подумала она и, отвернувшись, принялась нараспев повторять гимны-славословия Атону, которые знала все наизусть.

Позже, на царском ложе, она повторяла эти гимны и вплетала в них свои строчки:

 
Будешь ты давать мне руки твои
                                       с питанием,
Буду принимать я его, буду жить я им.
Будешь взывать ты имя мое вековечно,
Не надо будет искать его в устах твоих.
 

Они почти не выходили из своих покоев. Совершив каждодневные солнцепоклоннические ритуалы, они вновь уединялись, чтобы безумствовать. Слуги тревожно переглядывались, когда из опочивальни доносились крики и стоны, в которых уже не оставалось ничего человеческого. Но заглядывать никто не решался – это было опасно. Вообще все старались как можно меньше попадаться на глаза Эхнатону. Фараон приказал ослепить главного архитектора лишь за то, что тот пытался доложить о постройке гробниц.

– Ваше величество, в указанной тобой скале невозможно выдолбить погребальные камеры – слишком хрупкая порода. Надо сменить место на…

– Надо сменить архитектора, который беспокоит Сына Солнца мелочами!

Гонцов, приносивших дурные вести с границ, просто не допускали к фараону. Вассальные князьки, сидящие вокруг северных пределов Египта, взывали в своих многочисленных посланиях: «Пришли нам корабли с воинами! Пришли армию по суше! Пришли же помощь, о царь, прежде чем твое царство падет!» Даже предательство Азиру, верного данника, князя Аморита, не тронуло Эхнатона. Азиру при поддержке хеттский войск провозгласил себя властелином Ханаана, убеждая других вассальных князей не сопротивляться вторгнувшимся хеттам, а присоединиться к ним. Осажденные хеттами и их приспешниками верные города присылали фараону подарки – последнее, что у них оставалось, и молили: «Если ты не можешь ничего дать нам, возьми нас к себе, царь». Со всех концов бывших египетских владений к Эхнатону неслись доносы, сообщения об измене, о вторжении, мольбы о помощи, но он оставался глух.

– Пусть азиаты занимаются друг другом, – поддерживала его Кийя. – В конце концов они перегрызутся и оставят тебя в покое. Пусть твои данники выполняют свои обязанности – шлют тебе дань. Лучше обрати внимание на изменщиков в своей стране. Жрецы проклятых идолов объединяются с областеначальниками, и ты собираешься закрывать на это глаза?

С новыми репрессиями по стране прокатилась волна бунтов. Роптали даже военные. В руках Эхнатона находились лучшая в мире армия и огромные богатства. Подданные желали видеть грозного царя в золотой колеснице, ведущего своих победоносных солдат на войну. А видели болезненного поэта, фанатично истребляющего инакомыслящих. Он мог остановить агрессию хеттов и изменников в самом начале, но он не делал этого. Он сочинял новые гимны и велел уничтожать все упоминания о старых богах. Он молился Солнцу.

В редкие дни, когда он соизволял заниматься государственными делами, его засыпали корреспонденцией. Военачальники, среди которых выделялся горячий Хоремхеб, пытались убедить его прийти на помощь вассалам. Эхнатона это смертельно утомляло.

– Кто пишет? Ах, опять этот Риббади из Библа. Как он мне надоел. Пусть пришлет зерна, и я вышлю ему отряд.

– Зерна, ваше величество? Библ голодает, люди разбегаются кто куда. Там царит хаос…

– Ты, кажется, вздумал спорить со мной, вояка? Или мне показалось?

– Никак нет, мой господин! Приказывай – исполню.

Приказы фараона были часто нелепыми и противоречивыми. Вместо одного города он помогал другому, вместо приказа действовать он отдавал парализующие распоряжения. В конце концов ему это надоело, и он просто махнул рукой. Его ведь ждал его бог. И его Кийя.

Кийю не трогали хитросплетения большой политики. Не слишком доверяя царедворцам, кричащим об опасности, она во всем поддакивала Эхнатону, чтобы не расстраивать его. Письма отца с угрозами и проклятиями она, уже не читая, бросала в сундук с корреспонденцией, стоящий в потайном месте Мару-Атона. Ее вообще ничего не трогало. Ей важно было лишь присутствие рядом с Эхнатоном. Важны были его ласки. Важен был восторг тела и души от близости божественного правителя. Ощущение собственной власти. Это важно. Остальное – пыль.

Прошло четыре года торжества митаннийской царевны. За это время она родила Эхнатону третьего ребенка, дочь, которую брали с собой на служения Атону, как когда-то брали дочерей Нефертити. Правда, относился царь к ней не так, как к своим старшим дочерям. Он раздражался, когда малышка начинала капризничать или шалить, особенно в храме. Кийя торопилась убрать ее подальше с глаз и успокаивала фараона кубком зелья и нежным словом.

Эхнатон заметно сдал за последние годы. Лицо его обрюзгло, характер испортился. Среди придворных ему виделись интриги, среди слуг – непослушание. Он стал плохо спать. Часто просыпался посреди ночи с криками, в холодном поту, и Кийя, крепко обняв, баюкала его как маленького, гладя трясущиеся руки и вытирая мокрый лоб.

– Ты не предашь меня? Не оттолкнешь? – спрашивал он, глядя на нее заблудшим взглядом.

– Никогда, жизнь моя! Не говори и не думай об этом, ни-ког-да.

Утешение Эхнатон находил в вине и оргиях, которые устраивал в своих покоях. С недавних пор Кийя заметила, что он пресытился и стал терять интерес к ее все еще крепкому и красивому телу. Тогда она лично стала приводить к своему господину молоденьких девушек. Дочери богатых, знатных вельмож были счастливы разделить ложе с фараоном, хотя бы ненадолго. Через его опочивальню проходили десятки и сотни красавиц, которые надоедали ему на следующее утро. Он словно отыгрывался за годы, проведенные с Нефертити. Скрепя сердце Кийя выполняла все прихоти своего господина, лишь бы не разочаровывать любимого. Когда знатные девушки надоели Эхнатону, он стал требовать площадных блудниц и даже развратных юношей. Но никто не мог надолго утолить его похоть.

Перелом наступил, когда на одном из праздников в покоях государя появилась его старшая дочь, Меритатон. Вполне зрелая по египетским меркам, она не отличалась особой красотой – узкие глаза, вздернутый нос, длинное лицо. Но она была свежа, дерзка и пластична. Небрежным жестом прогнав танцовщиц и акробаток, она сама выполнила перед Эхнатоном танец, которому ее обучила одна из служанок, бывшая жрица богини любви Хатхор. Фараон забыл, что перед ним дочь, его замутненное вином и усталостью сознание распознало в девушке лишь объект желания. На что, впрочем, и рассчитывала Меритатон.

Выйдя поутру из опочивальни своего отца, она столкнулась нос к носу с Кийей. Та схватила ее за руку и прошипела:

– Чего ты добиваешься, маленькая змея?

– Змея здесь ты, грязная азиатка! – Девчонка резко выдернула руку и брезгливо отряхнула ее. – Я уничтожу тебя и верну матери ее положение! Уж будь уверена.

– Никто не отнимал у твоей матери положение, она по-прежнему Владычица Обеих Земель.

– Да ты еще и лицемерка, митаннийская шлюха!

– Оставь в покое своего отца. Он плохо себя чувствует, не всегда понимает, что с ним. Неужто у тебя нет сердца?

– Ты сожрала мое сердце!

С этим Меритатон развернулась и прошествовала прочь. Кийя почувствовала тревогу. «Просто злость ничтожной дурочки. Что она может?» – успокаивала себя митаннийская царевна, но на душе по-прежнему было неспокойно. Как она ни пыталась мягко перенаправить внимание Эхнатона с дочери на кого-нибудь другого, ей ничего не удавалось. Кийя была воспитана в среде, где кровосмешение считалось страшным грехом и преступлением, карающимся смертью. Но она знала, что среди знатных египтян это считалось едва ли не за норму. Правда, нормой считались браки брата и сестры, чтобы поддержать чистоту крови в династии. Но она точно знала, что некоторые фараоны брали в жены дочерей. Тот же Аменхотеп Третий был женат на двух своих дочерях, которые рожали от него детей. Кийя сочла это причудой полусумасшедшего старика. Сейчас она наблюдала похожую картину – помутившегося рассудком Эхнатона было бесполезно взывать к нравственности.

А Меритатон действовала расчетливо и хладнокровно, как когда-то действовала сама Кийя. Она говорила фараону то, что тот хотел слышать, когда надо – прикидывалась послушной и нежной дочерью, когда чувствовала перемену – играла роль властной и похотливой распутницы. Вскоре она забеременела, что не помешало официально скрепить союз со Сменхкарой, которого объявили наследником. Кийя знала, что Меритатон добивается у отца провозглашения своего мужа соправителем, и с ужасом понимала, что ее положение становится шатким. Случись перед Сменхкарой выбор – мать или жена, он выбрал бы жену, Кийя в этом нисколько не сомневалась. Эхнатон же стал захаживать в северный дворец, к Нефертити и дочерям. Кийя не знала, что он там делает, но однажды, когда Меритатон оправлялась после родов неполноценного ребенка, зачатого от своего отца, фараон привел в свой дворец другую дочку, двенадцатилетнюю Анхесенпаатон, и объявил, что сделает ее своей женой. Девочка, предназначенная юному Тутанхатону, смущалась и не находила себе места. Она была поразительно красива, пожалуй, из нее могла вырасти еще более блестящая женщина, чем ее мать.

Но это был не конец неприятностям. Тушратта прислал письмо, которое повергло Кийю в отчаяние. Хетты, оставив в Ханаане хозяйничать своего ставленника Азиру до поры до времени, вторглись в Митанни. «Пусть он пришлет воинов, и колесниц, и оружия! И золота, золота, золота!» Рыдающая Кийя упала к ногам Эхнатона.

– Он не один, твой царственный отец. Бурн-Буриаш Вавилонский тоже просит защитить его караваны от банд, обнаглевших под крылом хеттов. Помнится, митаннийцы обязались защищать мои границы, но не сделали ничего, чтобы предотвратить вторжение в Ханаан. Вот и мне недосуг.

– Мой господин, сердце мое, воздух мой, пища моя… Сейчас пришло время. Моя родина гибнет… Вышли войска!

– Войска заняты. Часть из них подавляет бунт в Куше, а другие дислоцируются вокруг Фив, ибо там злоумышленники и предатели свили свое гнездо. Я потоплю их земли в крови, – закончил Эхнатон и мечтательно улыбнулся.

– Господин, хотя бы золота. И оружие. И отряд для защиты обоза.

– Хотя бы? Ты шутишь. Лучше иди ко мне, моя Кийя, тебе так идет мужская одежда…

С недавних пор Эхнатону нравилось играть в женщину. Кийя поняла, что он хочет, и усилием воли проглотила слезы. Она должна была играть в мужчину. Грубо, с солдатскими словечками она потащила Эхнатона в опочивальню, прошлась плетью по царственной спине и надела на себя хитроумное приспособление, состоящее из ремней, соединяющихся между ног и на поясе. Впереди был укреплен длинный фаллос из гладко отшлифованного ливанского кедра. Кийя повела бедрами и почувствовала, как кожаные ремни врезаются в ее потаенные складочки, вызывая волну горячего возбуждения. Бесцеремонно толкнув божественного супруга на ложе, лицом вниз, она легла сверху и вцепилась зубами в его плечо…

Устав от безумных игр, они лежали вдвоем, обнявшись, как раньше, и Кийя, как прежде, готова была забыть обо всем, целуя постаревшее, но все еще любимое тело фараона, изученное от корней волос до пальцев на ногах. Беременную Анхесенпаатон отослали к матери в северный дворец, и ничто не нарушало идиллии. Ничто не предвещало катастрофы.

Дверь в опочивальню распахнулась, и послышались легкие, но намеренно чеканящие шаги.

– Кто посмел? – раздраженно прикрикнул Эхнатон.

– Это я, отец, не гневись, – перед ложем появилась Меритатон, дрожащая от радостного предвкушения.

Кийя поспешно прикрыла свою наготу, тогда как Эхнатон, напротив, бесстыдно развалил ноги в стороны и поглаживал свой возбуждающийся мужской орган.

– Здравствуй, ваше высочество, – промурлыкал он, алчно оглядывая девушку с головы до ног. – Давненько не навещала нас.

– Теперь я буду навещать тебя чаще, – пообещала принцесса и многозначительно взглянула в сторону Кийи. – Прошу прощения за неожиданный визит, но он связан с неотложными делами государственной важности. Я уполномочена раскрыть измену в твоем доме.

Сердце Кийи екнуло, но она с вызовом спросила:

– Кем уполномочена?

– Великим визирем, главнокомандующим армией и старшим казначеем. Ваше величество, прикажи свидетелям явиться.

– Приказываю, – ответил заинтригованный фараон, вскочил с ложа, завернулся в покрывало и уселся на золоченом кресле. – Пусть войдут.

Опочивальня тут же наполнилась народом. Первыми вошли визирь Эйе, военачальник Хоремхеб и казначей Май. Они упали ниц, затем встали и заняли места за спиной Меритатон. За ними вошли писец и толмач, знакомый Кийе с первых дней жизни в Египте. Затем появились двое слуг, с трудом несущие тяжелый изразцовый сундук, покрытый митаннийскими узорами. Кийя вскочила, сердце отчаянно колотилось, дыхание перехватывало.

– На… каком ос…основании в моем дворце… в моем…

– Тайнике, да? – ехидно спросила Меритатон. – На основании справедливости.

– Вы… вы… подкупили моих слуг?

– О нет. Их не надо было подкупать, твои слуги в отличие от тебя верные подданные его величества. Они нам сами все рассказали и показали.

– Лжешь! Какие пытки ты для них придумала, маленькая бессердечная…

– Да что это, в конце концов? – ледяным тоном прервал Эхнатон.

Меритатон подошла к сундуку и демонстративно откинула крышку. Он был доверху забит глиняными табличками, испещренными клинописью, – вся тайная переписка Кийи и Тушратты за шестнадцать лет. Эхнатон повелительно протянул руку, и дочь услужливо подала одну из табличек. Он повертел ее в руках и бросил обратно:

– Я ничего не понимаю. Это не по-аккадски?

– Нет, ваше величество, переписка велась на-хурритском. Но я привела толмача, который зачитает тебе прелюбопытные вещи о твоей возлюбленной супруге – младшем фараоне.

Меритатон вздернула голову и победно усмехнулась в сторону Кийи. Митаннийская царевна почувствовала, что теряет сознание. Она оперлась рукой о колонну в виде лотоса, поддерживающую балдахин над царским ложем. В глазах плясали цветные круги. Как сквозь пелену она слушала отрывки из писем отца: «…я весьма доволен твоими успехами… теперь тебе надо убедить фараона отозвать все войска из Ханаана… пусть он не шлет золото ашшурцам, а шлет его нам… скажи ему, что мы защитим его границы, и пусть он поверит… говори, что Риббади лжет, нам не нужен сильный Библ… мы ошибались, хетты напали на нас… заставь фараона, пусть он теперь идет к нам на помощь… золота, золота, золота…»

По мере чтения Эхнатон темнел, старея на глазах. Одутловатое лицо его вытянулось, веки набрякли, побелевшие губы опустились. Кийя не выдержала. Прервав чтеца на полуслове, она бросилась к фараону, упала перед ним, схватила его за ноги и пронзительно закричала:

– Это просто слова! Я не изменница, я служила тебе верой и правдой! Я была тебе хорошей женой, я родила тебе детей!

Фараон скорее удивленно, чем разгневанно взглянул на нее и подобрался в кресле.

– Уберите ее подальше от божественного создания, пусть она не оскверняет его своими руками! – скомандовала Меритатон.

– Эта переписка прервалась четыре года назад! – выкрикивала Кийя, цепляясь за край покрывала, укутывающего ноги фараона, тогда как стражники пытались оттащить ее. – С тех пор я ни разу, клянусь, ни разу не написала отцу! Ты, – она кинулась к Меритатон, – почему же ты не показываешь письма, в которых отец упрекает меня за то, что я не отвечаю ему? Проклинает за то, что я отказалась от тайной переписки с ним? Где эти письма? Покажи их! Пусть толмач прочитает, и пусть все слышат!

– Она сошла с ума, – презрительно объявила Меритатон, украдкой пятясь подальше от Кийи. – Там не было таких писем. Зато были письма совсем недавние, где он требует подкрепления для войны с хеттами.

– Так вот кто застилал взгляд его величества, не позволяя ему трезво взглянуть на дела в Ханаане, – угрожающе молвил Хоремхеб.

– Глупости! – вскричала Кийя, трясясь как в лихорадке. – Разве может жалкая женщина повлиять на мнение Сына Солнца? Его величество сам принимал решения, руководствуясь своими, неведомыми нам, мотивами.

Эхнатон беспомощно взглянул на нее и закрыл лицо руками.

– Отец, тебе плохо? – Меритатон подскочила к нему и участливо погладила по руке. – Боль разочарования утихнет со временем, возлюбленный отец. Если вовремя вырезать опухоль, она не распространится по всему телу.

– Не слушай ее! Не слушай их, любимый! Они всегда ненавидели меня и тебя тоже! – Уже не понимая, что говорит и что делает, Кийя отчаянно пыталась прорваться через заслон охранников, вставших на пути к мужу.

– Само по себе ведение тайной переписки есть преступление, караемое смертью, – как бы между прочим заметил Эйе и взял табличку из сундука. – Как тебе это понравится, ваше величество? «Благодарю за столь подробный план новой столицы, моя дочь, ты на славу потрудилась. Уверен, что это весьма ценный документ для будущих поколений митаннийцев. Мало ли что…»

Эхнатон вздрогнул и отнял руки от лица. Он уже верил в то, что именно Кийя, а не он сам со своим равнодушием, стала причиной всех бед и неудач, обрушившихся на благословенную землю. Глядя в пол, он процедил:

– Уберите ее отсюда.

Кийя издала отчаянный вопль, а Меритатон с готовностью спросила:

– Казнь? – Глаза у нее при этом полыхнули жадным огоньком.

– Просто уберите с глаз. – Эхнатон махнул рукой и добавил: – Изгнание.

Несколько пар рук подхватили Кийю под локти и потащили ее к двери.

– Нет! Нееет! Любимый, жизнь моя! Позволь мне забрать хотя бы дочку!

Никто не обращал внимания на ее крики. Казначей Май осведомился деловым тоном:

– Как быть с имуществом осужденной?

– Перейдет Меритатон. А титул соправителя – наследнику Сменхкаре, – бесцветно сказал Эхнатон и снова закрыл лицо руками.

– Протокол составим на месте, – невозмутимо продолжал Эйе и скомандовал писцу: – Итак, расследование по подозрению в измене…

Кийя больше не слышала. Ее выволокли в коридор, где по стенам жались, тараща испуганные глаза, домочадцы и вельможи. Отдельной группкой стояли дочери Нефертити, а в середине и сама опальная царица. Кийя метнулась к ней.

– Что же ты не пляшешь? – закричала она, безумно вращая глазами. – Отчего не радуешься? Меня сделали козлом отпущения, Меритатон хорошо постаралась! Твое время опять пришло! Пляши на моих костях!

Нефертити горестно покачала головой, и в ее глазах, полных сострадания, появились слезы. Кийя, мгновение назад готовая задушить ее собственными руками, вдруг обмякла и рухнула на колени.

– Прошу тебя, сестра, – взмолилась она, протягивая к Нефертити руки, – позаботься о моих детях. Пожалуйста, всеми богами заклинаю.

Владычица Обеих Земель кивнула, протянула руку ей в ответ и мягко сжала кончики пальцев. Тут же Кийю дернули с места и поволокли дальше.

Редкие ночные прохожие шарахались от нескольких стражников, пинающих и толкающих абсолютно голую воющую женщину. Уже за пределами города их нагнал Хоремхеб на колеснице.

– Я с удовольствием поставил бы тебе клеймо на лбу, предательница, – заявил он и высокомерно усмехнулся. – Но его величество сказал: только изгнание, – и я вынужден подчиниться. Оглашаю тебе приговор. – С этими словами он вытащил свиток папируса, развернул его и зачитал: – Особа сия не смеет приближаться к светлому граду Ахетатону ближе чем на полет стрелы. В противном случае будет стрелою же и умерщвлена. Кроме того, по всему царству до краев его будет разослан приказ – умерщвлять на месте любую женщину, называющую себя Кийей либо Тадухеппой и смущающую народ россказнями о царском семействе и своей жизни во дворце. Любому, кто распознает изгнанницу, будет выплачена награда. Имя ее будет стерто отовсюду и предано вечному забвению. – Хоремхеб свернул пергамент и продолжал: – От себя добавлю, что на родине тебе тоже нечего искать, если ты вдруг задумала туда добраться. До нас дошли слухи, что хетты взяли Вассокан, убили твоего отца и посадили на престол своего ставленника, Сативассу. – Хоремхеб усмехнулся, потом нагнулся ниже и добавил вполголоса, чтобы солдаты не слышали: – Я, конечно, понимаю, что не ты причина всех наших неудач, а сам… – Он сделал многозначительную паузу. – Но исправлять положение будем мы, египтяне. Чужеземцам не место на троне Кемет.

Насладившись зрелищем убитой горем Кийи, посыпающей голову дорожной пылью, он тронул поводья, развернул колесницу и поехал обратно в город. Стражники, молча сорвав с ее рук браслеты и кольца, последовали за ним. Кийя медленно встала и, пошатываясь, побрела по пустынной дороге.