Текст книги "Кийя: Супруга солнечного бога"

Автор книги: Наталья Черемина

– Сын мой, не начинай, – поморщилась Тии.

– Ты несерьезно относишься к этому, да, мама? – взвинченно спросил юноша. – А я докажу! И всех заставлю поверить!

Тадухеппе было неловко, будто она нечаянно стала свидетелем семейной сцены. Она перевела взгляд на старого Аменхотепа Третьего. Тот глядел на нее широко раскрытыми, пустыми, как у младенца, глазами. Неожиданно он подмигнул ей и лукаво улыбнулся. Тадухеппа улыбнулась в ответ и поспешила спрятать лицо за бокалом вина.

Через несколько часов пути они стали приближаться к стовратному городу Фивы. Тадухеппу удивило то, что к сердцу Египта было так легко подобраться. Пересек пустыню, вышел к реке – и ты победитель. Ей было невдомек, что по пустыне были разбросаны крепости и опорные пункты, между которыми постоянно циркулировали патрули и дежурили гонцы. Основные караванные пути и просто торные тропы кишели соглядатаями, сеть осведомителей опутывала все сколь-нибудь значимые города и поселения стран, располагавшихся вокруг земли фараонов. На неопытный взгляд царевны, великая держава была на редкость беспомощна – границы ее открыты, воины неважно вооружены, мирные жители чересчур расслаблены и изнежены. Особенно это резало глаз после родной Митанни, где любая деревня напоминала форпост.

Фивы раскинулись по обоим берегам Хапи, теснясь к самой кромке воды. Это было странно, учитывая грандиозные разливы реки, о которых Тадухеппа так много слышала. Позже ей объяснили, что набережная построена хитрым образом, предотвращающим наводнение в городе, но пока царевна списала это на очередное доказательство недальновидности египтян. Сам город поразил Тадухеппу своими размерами, непривычной ее глазу архитектурой и многолюдностью. Первым потрясением стали гигантские постройки на левом берегу – Город Мертвых. Она слышала о нем еще дома, а теперь не могла отвести глаз от этого великолепия. С трудом верилось, что смертные способны возвести подобные сооружения.

Лодки тем временем причалили к правому берегу, и августейшие особы со всей своей свитой ступили на широкий проспект, проходящий через весь город и соединяющий причал с царской резиденцией. К набережной подъехали четыре роскошные легкие колесницы, сияющие от позолоты. Каждой правил возница, а для почетного пассажира отводилось место на возвышении с поручнями. Возницы пустили лошадей шагом, следом выстроилась вереница повозок с приданым невесты. Процессию встречали огромные толпы народа, сдерживаемого строем солдат. Лепестки цветов устилали землю и носились в воздухе, подобно снегу, неведомому в этом блаженном краю, но знакомому Тадухеппе. Аромат цветов и благовонных курений наполнял грудь царевны. Мужчины, женщины, дети падали ниц, а затем поднимались и восторженно кричали, воздевая руки к богам во плоти. К удивлению скептично настроенной Тадухеппы, в толпе не было ни одного лица, искаженного ненавистью или страхом. Ликование было вполне искренним, и ей подумалось, что не зря Аменхотепа Третьего называли мудрым и справедливым государем – любовь его подданных была налицо. Вот только унаследует ли эту любовь соправитель? Юный Аменхотеп Четвертый стоял в колеснице, не обращая внимания на радость подданных и лишь мечтательно улыбаясь каким-то своим мыслям.

Дворец властителей Египта оказался спрятан за высокими стенами. Ворота, обитые золотом (Тадухеппа уже начинала привыкать к его блеску), утопали в двух пилонах, раскрашенных белой и голубой красками и расписанных строгими изображениями царей и богов. Перед царской процессией ворота распахнулись, и Тадухеппа попала в мир обитания высших существ – фараонов. Широкая аллея с мраморными сфинксами вела к великолепному зданию, украшенному колоннадой. Перед самым дворцом дорогу преграждал Т-образный водоем с поджидающими гостей изящными лодками. Аллею окружал сад с цветниками и прихотливо изгибающимися дорожками. Чуть позже, взглянув на сад с верхней террасы дворца, Тадухеппа углядит в его очертаниях затейливый узор.

– Ее высочество царевна Тадухеппа не изволит ли разделить с нами трапезу? – спросил молодой фараон, как ей показалось, с легкой усмешкой.

Она молча склонила голову и, пройдя анфиладу комнат вслед за своим женихом и свекрами, очутилась в огромном зале, полном народу. Здесь были мужчины и женщины в полупрозрачных белых одеждах, с ног до головы увешанных золотыми украшениями. Тадухеппа во все глаза смотрела на придворных дам в пышных париках разной длины, обхваченных диадемами или лентами с живыми цветами. Ее озадачило то, что на макушке каждого парика колыхался маленький кусочек масла. Некоторые уже подтаяли и растекались по искусственным волосам, распространяя запахи мирры и ладана. Царевна вдруг почувствовала неловкость за свой наряд. Платье показалось ей слишком плотным и темным. Среди этих людей, одетых в воздушные платья и сверкающие драгоценности, похожих на стрекоз, сама она напоминала себе грубую черную ворону.

При появлении государя придворные пали ниц, замерли на несколько мгновений и подняли головы. Аменхотеп Третий сделал им знак подняться и прошествовал к трону. Придворные тоже стали рассаживаться. Середина зала была заставлена креслами и маленькими столиками. Перед каждым креслом стоял персональный столик – царевну, привыкшую трапезничать со своей многочисленной семьей за общим столом, это удивляло. Между столами сновали слуги с бритыми головами и белоснежными передниками на стройных обнаженных телах. Они разносили подносы с яствами, вином и букетами цветов, среди которых доминирующим был голубой лотос. Тадухеппа заметила, что все египтяне, усевшись на свои места, первым делом берутся не за пищу или бокал, а за стебель лотоса. Это не был какой-то ритуал, скорее, всеобщая привычка. Люди нюхали лотос между прочим, не замечая, как это делают. Скорее всего, этот запах присутствовал в их жизни с самого рождения и был неотъемлемым спутником всей жизни.

Царевна последовала примеру хозяев и поднесла цветок к лицу. Он был необычайно красив – хрупкие листья в прожилках словно источали свет изнутри. Она втянула в себя воздух и почувствовала аромат – нежный, тонкий и в то же время очень отчетливый. Тадухеппа нюхала лотос снова и снова, прикрыв глаза от наслаждения. Кровь как будто быстрее побежала по жилам, она ощутила, как румянец покрывает щеки. Слегка вздрогнув, как от пробуждения, она открыла глаза и огляделась. Вокруг возбужденно переговаривались люди с блестящими глазами. Слышались смех и звуки арфы. Старый фараон сидел неподалеку и рассеянно выковыривал зернышки из граната. Царица Тии потягивала вино. Тадухеппа поискала глазами своего будущего супруга и не нашла его. Вместо этого рядом уселся толмач и стал почтительно расспрашивать ее о самочувствии. Царевна отвечала односложно, думая о другом.

Наконец в зал вошел ее жених. Царевна заулыбалась, но вскоре улыбка стерлась с ее лица. Аменхотеп Четвертый вошел не один, а в сопровождении молодой женщины. Он фамильярно обнимал ее за плечи, она протягивала к нему цветок лотоса. О чем-то оживленно переговариваясь, они смеялись и смотрели друг на друга с неприкрытой страстью.

Стало быть, вот она, та самая Нефертити. Сомнений быть не могло – это действительно самая красивая женщина из всех, что приходилось видеть митаннийской царевне. Миниатюрная, тоненькая фигурка, плавные, даже томные движения. Слегка широкоскулое лицо, рот, похожий на цветок розы, ямочки на щеках и огромные глаза с поволокой под изогнутыми бровями. Сейчас, когда Аменхотеп и Нефертити были рядом, было отчетливо заметно их родство. Те же полные, чувственные губы, те же легкие складочки в углах рта, тот же рисунок прямого носа, узкого в переносице, с широко вырезанными ноздрями. На голове Нефертити был короткий парик, украшенный вплетенными разноцветными бусинами и живыми цветами, в ушах – широкие золотые кольца. Длинную стройную шею охватывало, как воротник, золотое ожерелье, за которое можно было скупить половину Вассокана. Тончайшее, в мелкую складочку, платье придерживалось под грудью красным пояском, являя окружающим все слегка завуалированные прелести красавицы, равно как и маленький, аккуратный животик, в котором зрела жизнь отпрыска августейшего семейства. Митаннийская царевна с тоской подумала, что у нее нет никаких шансов.

Пара подошла к ее столику, и Нефертити вполголоса обронила:

– Еще одна азиатка в вульгарном наряде.

– Ты бы видела ее в телеге, с тряпкой на голове, – так же негромко отозвался наследник, и оба прыснули.

Тадухеппа окаменела. Она чудом удержала себя от того, чтобы не ответить обидчикам на их родном языке. Тем временем молодой фараон церемонно поклонился и громко, напыщенно объявил:

– Толмач, переведи, что я имею удовольствие представить своей невесте мою главную жену, прекрасную Нефертити, наследницу титула Владычицы Обеих Земель.

– Здравствуй, сестра, – нежно проговорила, почти пропела Нефертити, – я буду любить тебя, как родную, и стану самым верным товарищем во всех испытаниях.

Тадухеппа встала и поклонилась, с трудом подавляя клокочущую внутри ярость. Выпрямившись, она кивнула переводчику и ответила:

– Благодарю за честь, любезная сестра. Надеюсь, что нам предстоят только испытания радостью.

Они еще раз раскланялись, и Аменхотеп с Нефертити заняли свои места рядом с пожилой царской четой и вплотную друг к другу. Тадухеппу трясло от бешенства, в голове водили хоровод обрывки мыслей: «Гадина… Отзовется… аукнется тебе мое унижение…»

Старый фараон лениво махнул рукой, и все смолкли. В звенящей тишине он кашлянул, улыбнулся и перевел взгляд на жену. Говорить стала Тии:

– От лица его величества, Владыки Обеих Земель, Небмаатра Аменхотепа Хека Уасет, приветствую тебя, Тадухеппа, дочь Тушратты, царя Митанни. Отныне Кемет будет твоим родным домом, а мы – твоей любящей семьей. Церемония бракосочетания пройдет завтра в храме Амона-Ра, там же пройдет твое посвящение в нашу веру, а затем ты с его величеством Аменхотепом Четвертым принесешь жертвы нашим основным богам, прося у них благословения. Наши звездочеты изучили положение звезд в день твоего рождения, в день приезда в Кемет и бракосочетания, для того чтобы присвоить тебе египетское имя. С этого дня ты будешь зваться Кийя и станешь нам всем доброй сестрой и дочерью.

Тадухеппа была готова к тому, что у нее отнимут имя, но все равно почувствовала острый укол в груди, словно теряла что-то очень важное и ценное. Она молча встала и поклонилась. На этом официальная часть приема была завершена, и начался пир. Иногда ей задавали вопросы и вежливо выслушивали, после чего забывали о ее существовании. Вино лилось рекой, гости все больше и больше раскрепощались. Музыка стала громче, в зал вбежали голые танцовщицы в звенящих браслетах и стали веселить публику нескромными танцами и акробатическими номерами. Молодой фараон со своей женой кормили друг друга фруктами и обнимались, изредка косясь на Тадухеппу и хихикая. Царевна чувствовала себя чужой, совсем чужой. Как потерявшийся ребенок, она оглядывалась вокруг и едва сдерживала слезы. Когда стало совсем невыносимо, она попросила толмача перевести Тии, что очень устала и хотела бы отправиться в свои покои. Царица сочувствующе покивала и приказала слугам проводить ее.

Покои находились в небольшом дворце, стоящем поодаль от царского.

– Добро пожаловать в Место Красоты, – поприветствовала ее нарядная немолодая дама. – Здесь живут жены его величества Аменхотепа Третьего. У его величества Аменхотепа Четвертого еще нет своего гарема, поэтому ваше высочество будет жить здесь. Тем более что этот гарем вместе с дворцом отойдет наследнику, равно как и другое имущество, когда старого фараона призовут к себе боги… Да живет он вечно, вековечно, – торопливо закончила она и широким жестом пригласила войти внутрь.

Центральный зал Места Красоты, гораздо меньший, чем зал в главном дворце, был не менее роскошным. Но здесь было и гораздо уютнее, чувствовалось присутствие женщин. Везде были россыпи живых цветов, всевозможных дорогих безделушек – ларцов, ваз, сундуков, статуэток. Посередине зала была большая купальня, в которую била струйка воды из открытой пасти каменного льва. Однако зал был безлюдным.

– Уже поздно, и жены разошлись по своим покоям. Здесь довольно рано ложатся спать, если только его величество не почтит своим присутствием. Но такого уже давно не случалось. Я покажу твою опочивальню, госпожа.

Покои Тадухеппы занимали целое крыло. Здесь тоже была центральная комната, окруженная небольшими спальнями. К радости царевны, она увидела знакомые лица – своих слуг и сопровождающих, которые уже успели разместиться вместе со скарбом. Пока служанки раздевали, мыли и расчесывали свою госпожу, она крепилась, но когда осталась одна в широкой холодной кровати, она не выдержала и беззвучно разрыдалась, повторяя:

– Шубад, о Шубад, на кого ты меня оставила?

Утром Тадухеппа проснулась от яркого света. Несмотря на то что окно было завешено циновкой, жгучее египетское солнце залило комнату царевны своими всепроникающими лучами и пробудило ее от тяжелого сна. Служанка, лежавшая на узкой кушетке у входа в опочивальню, встрепенулась и быстро встала.

– Госпожа изволит облачаться?

Тадухеппа кивнула. Однако вместо ее слуг в комнату вошли женщины в египетских одеждах, среди которых половину составляли чернокожие кушитки. Они принесли с собой ларцы, кувшины и подносы с множеством незнакомых инструментов.

– Что это значит? – растерянно спросила Тадухеппа.

Будто в ответ на ее вопрос в опочивальню ворвались две разряженные дамы.

– Тадухеппа, сестра! – воскликнула одна из них, крупная мускулистая женщина, и бросилась к ней.

– Гилухеппа? – неуверенно спросила царевна.

– Она самая! Ты меня узнала, малышка?

Тадухеппа кивнула, немного кривя душой. Когда Гилухеппу отправляли ко двору фараона, ей не было и пяти лет. Старшая сестра, выпустив ее из объятий, отстранилась и принялась внимательно рассматривать.

– Как ты выросла, как похорошела! – защебетала она. – Ты ведь теперь Кийя? Забудь старое имя и старую жизнь. – И, кивнув на подошедшую девушку: – А это Зугарти – дочь покойного вавилонского царя Кадашман-Эллиля и моя лучшая подруга.

Невысокая пухлая Зугарти улыбнулась и стала разглядывать одежду митаннийской царевны.

– А вы молитесь Иштар? – с надеждой спросила Тадухеппа.

– Конечно, и Иштар, и Хатхор, и Исиде, – с готовностью ответила сестра. – Всем женским покровительницам.

– Я привезла с собой статую.

– Конечно, можешь поставить ее в общую молельню, – беззаботно откликнулась та, и у царевны возникло стойкое ощущение балагана.

Чувствуя, как злость на этих глупых, самодовольных кур все больше и больше затопляет ее, она заявила:

– Нет, я поставлю ее у себя. И вас не подпущу! Потому что я верю, а не играю в куклы! И буду верить, несмотря ни на что! Потому что моя наставница, жрица Шубад, погибла, защищая меня своей грудью от подонков-хабиру! – сорвалась на крик Тадухеппа.

Женщины смешались и виновато опустили глаза.

– Я слышала про это несчастье, – мягко проговорила сестра. – И понимаю, что ты все еще не можешь опомниться. Поэтому не обижаюсь на твою резкость. Но я надеюсь, что ты вскоре почувствуешь себя лучше. Сейчас тебя приведут в порядок и доставят на церемонию бракосочетания. Если что – обращайся ко мне или к Зугарти.

С этими словами они поспешили удалиться. Тадухеппа беспомощно оглядела служанок гарема и выкрикнула:

– Ну, что стоите! Начинайте меня оболванивать!

Те поклонились и деловито принялись за царевну. Но она не предполагала, что ее будут оболванивать в прямом смысле этого слова. Служанки бережно расчесали ее волосы – роскошные, густые, волнистые, темно-каштанового цвета с медным блеском. Расчесали, собрали в пучок и занесли острую бритву…

– Что?! Что вы задумали? – взвизгнула Тадухеппа на родном языке.

Служанки растерянно переглянулись, и она стала с остервенением отталкивать их, выкрикивая:

– Нет! Не позволю обрить себя!

Несчастные что-то путанно бормотали, царевна уловила только смысл слов: «надо», «насекомые», «обычай». Тадухеппа разрыдалась. Она растила волосы с самого детства, лелея предмет своей гордости, как могла. В то же время она понимала, что детская истерика не поможет. Поэтому, отплакавшись и успокоившись, она процедила сквозь зубы:

– Делайте свое дело.

Служанки поклонились и быстро отхватили копну под самый корень. Почтительно сложили волосы в заранее приготовленную драгоценную шкатулку из черного дерева с перламутровой инкрустацией и принялись скоблить голову Тадухеппы начисто. Закусив нижнюю губу, царевна наблюдала за собой в бронзовое зеркало. Без волос вид у нее стал таким беззащитным, что от жалости к себе она опять заплакала. Тихо, без рыданий, только слезы струились и струились по лицу. Вместе с ней плакали и ее митаннийские служанки, следившие за всем происходящим из-за дверей.

Закончив с головой Тадухеппы, мучительницы принялись за ее тело. С помощью плоских деревянных ложечек обмазали ее руки, ноги и интимные места густой мазью с сильным медовым запахом, подождали, пока она подсохнет, и рывком содрали застывшую корку вместе со всеми волосками. От неожиданности и боли царевна пронзительно вскрикнула, но быстро взяла себя в руки и сжала зубы. «И это отзовется», – мстительно думала она, не отдавая отчета, к кому это больше относится – к служанкам, к жениху, к Нефертити, к Египту или ко всему белому свету.

На этом испытания закончились. Дальнейшие процедуры были приятны и умиротворяющи – омовение в теплом ослином молоке, легкий массаж и растирание благовонными маслами. Тадухеппа понемногу успокаивалась, всхлипы уступили место редким судорожным вздохам. Когда же ее стали наряжать, она и вовсе повеселела. Платье из тончайшего белоснежного льна с голубой оторочкой закрывало ноги до щиколотки и руки до локтя. Впрочем, закрывало – сильно сказано, потому что сквозь него просвечивали все подробности ее молодой фигуры. Широкоплечая, с маленькой грудью и длинными сильными ногами, а теперь и с бритой головой, Тадухеппа напоминала юношу. До тех пор, пока на голову ей не водрузили парик, состоящий из множества тоненьких черных косичек. Парик спускался двумя локонами ей на грудь, обрамляя лицо, и сзади до середины спины. Он был такой пышный, что и без того рослая царевна казалась выше чуть ли не на полголовы. Ноги обули в сандалии из мягкой белой кожи с позолоченными ремешками. На руки надели несколько рядов широких и узких золотых браслетов, часть из них укрепили на плечах, часть оставили на запястьях. Пальцы унизали кольцами, а на шее застегнули широкое ожерелье – шебиу. На лоб надвинули золотую ленту с висящими белыми и голубыми бусинами, а сверху – венок из живых лотосов. Как и в первый раз, запах царских цветов дурманил и бодрил одновременно. Облачение было завершено, оставался лишь последний штрих. Тонкими кисточками царевне обвели глаза, красной краской подкрасили губы, щеки и ногти. Закончили, отступили и заулыбались.

Тадухеппа подошла к высокому зеркалу в полный рост и робко посмотрелась в него. На нее глянула блестящая египетская красавица, одетая и разукрашенная, как самая изысканная придворная дама. От местных жительниц она отличалась разве что чуть более бледной кожей. Тадухеппа ахнула и невольно провела кончиками пальцев по своей щеке.

– Если бы наш отец мог тебя видеть! – радостно воскликнула ее сестра, неслышно появившаяся в комнате и до этого момента молча наблюдавшая за происходящим. – Теперь ты понимаешь, что уже не Тадухеппа? Ты – Кийя!

– Я – Кийя, – тихо повторила царевна, расправила плечи и впервые за этот день улыбнулась.

Кийя плохо запомнила церемонию бракосочетания. В огромном зале храма Амона было душно от многочисленных воскурений, размеренные песни-молитвы нагоняли сон. Кийя пыталась вслушаться в слова, но ничего не поняла. Видно, священные тексты читались на старинном наречии, давно вышедшем из обихода и доступном разумению лишь жрецов. Над ней совершали какие-то обряды – окуривали дымом, опрыскивали водой и вином. Она могла предположить, что это некие обряды очищения, но по большому счету ей было все равно. Все тонкости египетской религии были не понятны никому, даже фараонам. Только служители культов разбирались в этих дебрях, да и то – каждый в своих.

Кийя встрепенулась, только когда в зале появился молодой Аменхотеп. Он вышел из противоположного конца зала, из сокровенной обители Амона, куда запрещен доступ всем, кроме верховного жреца и фараона. Там он общался с богом один на один. Каким образом – не дано понять простым смертным. Но лицо жениха не было ни смиренным, ни одухотворенным от общения с высшими силами. Скорее, выражало дерзкую веселость. Он подошел вплотную к невесте и шепнул:

– Приветствую, азиатка.

Кийя вспыхнула, но сделала вид, что не поняла. Верховный жрец посмотрел на наследника с откровенным неудовольствием, но тот принял его взгляд вызывающе, глаза в глаза.

Дальше молодые супруги находились рядом. Они отстояли положенную службу в храме Амона, и Кийя, растеряв остатки сна, замирала от волнения рядом с Аменхотепом. Он был так близко и так далеко одновременно. Краем ладони она чувствовала тепло его бедра. Обонянием старалась поймать и удержать легкий запах мирры, исходивший от его кожи. Скосив на него взгляд, видела, как лукаво вспыхивают в ответ его глаза, обведенные черной краской. Огромные колонны в храме казались ей уже не зарослями гигантского тростника, а напоминали по своей форме фаллосы, отчего в животе становилось сладко и жарко.

После службы в храме Амона-Ра молодые супруги медленно, церемонно отправились по улицам Фив, останавливаясь в других храмах и делая подношения богам. Толпы горожан приветствовали их криками и цветами, жрецы читали над ними молитвы, и в конце концов голова Кийи закружилась от этого нескончаемого хоровода. Под вечер они остановились в маленьком храме, посвященном неизвестному царевне божеству. Оно изображалось в виде солнечного диска с протянутыми вниз лучиками-руками. Кийя сразу поняла, что эта остановка особенная. Храм был необычным – без крыши, с множеством маленьких алтарей, расставленных по всему периметру помещения. И еще в нем не было жрецов. Но главное – это преображение Аменхотепа. Отстраненный или откровенно саркастический по отношению к другим богам, здесь он стал совсем другим. На лице отобразился священный трепет, глаза сияли, руки любовно раскладывали по алтарям подношения – цветы, вино и пищу. Подняв взгляд к небу, Аменхотеп стал нараспев декламировать гимн:

 
Прославляем бога по имени его:
да живет бог Ра-Хорахте,
ликующий на небосклоне в имени
                                   своем Шу,
который есть Атон.
Да живет он во веки веков,
Атон живой и великий, владыка всего,
что оберегает диск Солнца,
владыка неба и владыка земли!
 

Гимн был сложен на простом языке, который Кийя понимала. Она невольно заслушалась прекрасными словами.

 
Сколь многочисленно творимое тобою
и скрытое от мира людей,
Бог единственный,
нет другого, кроме тебя!
Ты был один – и сотворил землю
по желанию сердца твоего,
землю с людьми, скотом и всеми
                                 животными,
которые ступают ногами своими
                                          внизу
и летают на крыльях своих вверху.
 

Когда он закончил, на некоторое время установилась тишина. Кийя задумалась над текстом, в котором угадывала бездны смысла, но не могла собрать свои мысли-вихри.

– Тебе понравилось? – спросил муж. – Ах да, ты же не понимаешь ни слова. Тебе и невдомек, что это я сам сочинил. Даже если бы ты понимала язык, тебе никогда не постичь главной идеи. Глупая маленькая азиатка. Впрочем, не маленькая, ростом с меня. – Аменхотеп усмехнулся и взял ее за подбородок. – Красивая глупая азиатка.

С этими словами он стремительно приблизил к ней лицо и поцеловал. От неожиданности у нее подкосились ноги. Увидев так близко глаза фараона, властно поблескивающие из-под тяжелых век, она не смогла выдержать этого темного мерцающего взгляда. Зажмурившись, она потянулась к нему всем телом. Не смея прикоснуться рукой, она прижалась к нему грудью. Совсем рядом ощутила биение сердца, бархатистость кожи, запах драгоценных масел, смешавшийся с легким запахом свежего пота. Его горячий, сухой рот увлажнился и стал медленно то затягивать, то раскрывать ее губы, слегка касаясь их нежным языком. Кийя почувствовала на своем языке аромат его дыхания и задрожала от испепеляющего, дикого желания отдаться ему прямо здесь и сейчас.

Но момент волшебства кончился так же неожиданно, как и начался. Аменхотеп отстранился и произнес:

– Этот день когда-нибудь закончится? Смертельно хочется есть и пить.

Кийя смотрела на него во все глаза. Лицо фараона было равнодушным, глаза – усталыми. Неужели это тот самый человек, который целовал ее только что с таким упоением? Сопровождающие лица, столпившиеся у входа в святилище, тотчас зашумели, загалдели и принялись расхваливать чудесный пир, приготовленный во дворце по случаю радостного события. На Кийю они смотрели как на пустое место, словно не произошло ничего из ряда вон выходящего. Едва сдерживая слезы, она побрела вслед за мужем и заняла свое место на колеснице. «Вот если я сейчас вдруг перестану держаться за поручни и упаду под копыта и колеса, хоть кто-нибудь обратит на это внимание? – с горечью подумала она и тут же зло оборвала сама себя: – Вот только лошади идут шагом. Умереть я не смогу, зато позора не оберусь. Мне и так уже достаточно унижений».

К ее великому облегчению, Нефертити на пиру не присутствовала. «Если бы высокомерная дрянь явилась и сюда – я завтра же уехала бы из этой страны бестактных невеж», – думала она, хотя понимала, что обратного пути нет. Но на этом празднике Кийя была царицей. Она сидела рядом с мужем и старой царственной четой. Ее расспрашивали через переводчика о делах в Митанни и во всем Междуречье, пытались выяснить тонкости взаимоотношений Тушратты с хеттским царем и ашшурским наместником, спрашивали об урожаях и наводнениях – обо всем, о чем принято спрашивать высокопоставленных иноземцев. Кийя охотно и подробно отвечала, не выходя за рамки дозволенного ее отцом, даже пыталась блеснуть остроумием, что не слишком удавалось через толмача. Она уже начинала искренне жалеть, что с самого начала не открылась в своем знании египетского языка. Даже подумывала, а не повеселить ли ей компанию неожиданным признанием. Но вовремя спохватилась и не пожалела. С количеством выпитого вина языки гостей развязывались, все понемногу стали забывать о героине вечера, толмач удалился, и высокие особы стали обсуждать дела политические, не таясь азиаткой царевны. Кийя очень многое узнала о планах и проблемах Египта, о чем следующим утром подробнейше рассказала в письме своему отцу. Официальным письмом она сообщила о своем благополучном прибытии и теплом приеме, оказанном хозяевами. А в неофициальном послании, передаваемом через строго засекреченный канал, описала политическую ситуацию, пожаловалась отцу на свое одиночество и на равнодушие супруга.

Последнее особенно расстроило молодую жену. Вместо того чтобы провести первую брачную ночь в бурных ласках, она наблюдала, как Аменхотеп Четвертый сверх меры напился и заснул прямо за столом. Глотая слезы обиды, Кийя проследовала в свои покои Места Красоты и теперь не знала, когда муж почтит ее своим визитом, да и почтит ли вообще.

Потянулись долгие дни ожидания. Кийя успела немного разлениться за это время. Каждодневные мирные развлечения – чтение, музицирование, прогулки на лодке и пирушки с приглашенными артистами – расслабили ее, заставили гнев на мужа и соперницу смягчиться. В конце концов, она не одна такая, кругом полно красивых и высокородных женщин, которые не удостоились даже одной ночи с государем. И ничего, живут в свое удовольствие, купаются в роскоши, не отказывают себе в маленьких слабостях, таких, как дорогие вина, сладости и ласковые рабыни.

То, что в Месте Красоты царят совсем не целомудренные нравы, Кийя поняла очень скоро. В гареме был очередной праздник – артисты из Мемфиса веселили царских жен. Кийе нравились такие представления – они давали ей ключ к пониманию особенностей египетского языка и народной мудрости. В этот раз артисты изображали сцены из басен. Женщины вокруг хохотали над артистами, обряженными в кота и гусей, обезьян и шакалов, а Кийя с интересом следила за происходившим перед ее глазами. Остроумные сценки были поначалу нравоучительными, но чем ближе к ночи и чем меньше вина оставалось на столах, тем более легкомысленными они становились. Когда же вся ряженая братия нацепила на себя огромные потешные фаллосы и принялась разыгрывать нечто уж совсем непристойное, Кийя решила покинуть пир. Но не успела она выйти за дверь, как к ней подбежала сестра и, схватив за руку, жарко зашептала:

– Не уходи, впереди самое интересное.

– Благодарю, я уже насмотрелась.

– Да нет же, представление скоро закончится. Потом мы перейдем в покои Зугарти, и пир продолжится.

– Кто мы? Все жены?

– О нет, только избранные. Остальные и не знают, что мы собираемся. Смотри и ты не проболтайся старухе, не то она донесет Тии – и нам конец.

– Почему конец? Что такого в этих сборах?

– А вот увидишь, – таинственно сказала Гилухеппа и, блеснув глазами, вернулась на свое место.

Кийя была заинтригована и села в свое кресло, несмотря на брезгливость к скабрезным шуткам. Но остальным это, похоже, нравилось, потому что когда артисты закончили свое выступление, для них приготовили столики с щедрым угощением.

Ближе к полуночи женщины стали расходиться. По одной или группками они уходили из центрального зала, где еще продолжали набивать животы лицедеи.

– Пойдем, – услышала Кийя шепот сестры и вышла из зала вместе с ней.

Они направились к покоям Кийи, но в последний момент свернули и боковым коридором перешли в другое крыло дворца. Юркнули в неприметную дверь и оказались в пышно разукрашенных покоях Зугарти. Все было готово к продолжению пира – столики накрыты, ароматические курения зажжены, на полу и лежанках расстелены пестрые вавилонские покрывала. Здесь уже располагались около пятнадцати жен и столько же прислуги. А вскоре явились и артисты.

– Как? – изумилась Кийя. – Разве мужчинам дозволен вход в личные покои жен?

– Конечно, нет! – рассмеялась темнокожая наложница, что стояла рядом. – Их провели сюда тайно.

– А смотрительница?

– Она не может зайти сюда без особого разрешения. Старуха проводила артистов и отправилась к себе. Ей и невдомек, что они вернулись сюда через сад.

– Зачем? – растерянно спросила Кийя, но ее вопрос повис в воздухе.