Текст книги "Ксения Петербургская"

Автор книги: Наталья Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Потом рассказывала, как необходимо женатым людям соблюдать нравственную чистоту, охлаждать горячность характера и подогревать холодность: не спеша, с умом и сердцем устраивать жизнь.

С иконами Паша разговаривала по-своему, как дитя. У Господа она выпрашивала благословения на каждое свое слово и действие. Иногда громко скажет: «Надо мне идти или погодить? Иди, иди скорей, глупенькая!», «Ушибла пальчик, маменька! Полечить, что ли? Не надо? Сам заживет!» Подобным образом она как бы разговаривала с невидимым духовным миром. Про себя блаженная всегда говорила только в третьем лице: «Иди, Парасковья! Нет, не ходи! Беги, Парасковья, беги!» Бывало, ночью вдруг вскочит и говорит сама себе: «Молись!»

Случаев прозорливости блаженной Паши было так много, что они стали некой обыденностью, правилом. Много народа толпилось около ее кельи. Она знала каждую мысль приходящих к ней людей и в большинстве случаев отвечала на самую мысль, а не на вопросы нуждающихся.

Вот как описывает встречу с блаженной известный духовный писатель С. А. Нилус, который после тяжелейшей болезни приехал в Дивеево летом 1902 года. Началось все с разговора с игуменьей.

«– А были вы у блаженной Парасковьи Ивановны? – спросила она.

– Нет, матушка, не был.

– А почему же?

– Боюсь.

– А чего же вы боитесь?

– Того боюсь, дорогая матушка, что вывернет она мою душу наизнанку, да еще при послушницах ваших, и тогда – конец вашему ко мне расположению. Снаружи-то как будто я ничего себе человек, ну а внутреннее мое, быть может, полно такой мерзости и хищения, что и самому мне невдомек, а вам и подавно. А ей, как прозорливице, все это открыто… Боюсь обличения.

– А если я вас о том попрошу, неужели вы мне откажете? Я вас очень прошу: сходите к ней. Уверяю вас, бояться вам нечего.

Решили на том, что я пойду к блаженной на следующий день перед исповедью. Утром мы пошли с моим спутником к обедне. Перед тем как идти в церковь, я сказал послушнице при гостинице:

– Сестрица, сходите в келью к блаженной и узнайте, в духе ли она сегодня. Я слышал, что когда она не в духе, то лучше к ней и на глаза не показываться [6]6
  «Не в духе» Паша бывала обычно в моменты своей борьбы, невидимой миру, с врагом рода человеческого – дьяволом. Тогда она ломала вещи, била посуду, кричала, волновалась, была вне себя.


[Закрыть]: побьет и самого губернатора.

К концу службы послушница доложила:

– Блаженная сегодня в духе, пожалуйте.

– Хорошо, – говорю я, – як ней пойду, только не сейчас. Поставьте мне самовар: промочу горло чайком, а тогда и пойду.

Напились мы чаю, пора было идти к блаженной. А на сердце непокойно, жутко. Говорю своему спутнику:

– Пойдемте вместе. Все не так страшно будет!

– Ну уж увольте! Я сейчас нахожусь под таким светлым и святым впечатлением от всего переживаемого в Дивееве, что нарушать его и портить от соприкосновения, простите меня, с юродивой грязью, а может быть бранью, нет охоты: не моей это меры…

Пришлось идти одному. Иду я к блаженной и думаю: надо будет там дать что-то – дам золотой. Тут же я вынул из кармана кошелек и переложил из него пятирублевый золотой в жилетный карман. В сенцах меня встречает келейная блаженной, монахиня Серафима, говорит: «Пожалуйте!»

Направо от входа комната, вся увешанная иконами. Кто-то читает акафист, молящиеся поют припев. Сильно пахнет ладаном, тающим от горящих свеч воском. Прямо от выхода коридорчик, и в конце его открытая дверь. Туда и повела меня Серафима: «Маменька там». Не успел я переступить порога, как слева от меня из-за двери с полу что-то седое, косматое и – показалось мне – страшное как вскочет, да как помчится мимо меня бурею к выходу со словами:

– Меня за пятак не купишь. Ты бы лучше пошел да чаем горло промочил.

То была блаженная. Я был уничтожен. Как я боялся, так оно и вышло: дело для меня без скандала не обошлось. Признаюсь, нехорошее тогда зашевелилось во мне чувство…»

Так описал Нилус свою первую встречу с Пашей Саровской, заметив, что блаженная высказала все тайные мысли. Игуменья, выслушав все, благословила его все же еще раз побывать у нее. Укрепил в том Нилуса и его духовник, священник Дивеевского монастыря, который рассказал, как поначалу совсем не доверял Паше, потому что «имел счастье быть очевидцем святого жития и подвигов предшественницы ее, Пелагеи Ивановны Серебренниковой, получившей благословление на подвиг юродства от самого великого Саровского старца, отца Серафима: та была истинная юродивая, обладавшая высшими дарами Духа Святого – прозорливица и чудотворица. И когда по кончине ее явилась к нам в Дивеево на смену ее Параскева Ивановна, то я, попросту говоря, невзлюбил ее, считая недостойной занять место ее великой предшественницы».

Но вскоре случилось нечто, что в корне изменило отношение священника к новой юродивой. Однажды она своими иносказаниями предсказала пожар. Паша подошла к деревянному дому батюшки и на его глазах стала втыкать засохшие ярко-красные цветки комнатных кактусов в щели бревен.

«Наступил вечер, – рассказал священник Нилусу, – мы поужинали, семейные мои стали укладываться спать. А мне все не спится, боюсь и раздеваться: все мерещатся мне цветы кактуса, огнем выбивающиеся из бревен. Все давно заснули, а я взялся, чтобы забыться, за книгу. Было за полночь. Вдруг двор наш осветился ярким пламенем – внезапно вспыхнули сухие, как порох, соседние строения, и огонь мгновенно перекинулся на наши священнические дома. Засни я вместе с прочими, сгореть бы нам всём заживо – едва-едва успели выскочить в одном нижнем белье, а все имущество наше сгорело дотла вместе с домом, ничего не успели вытащить. И вот, с памятной той ночи, понял я, что такое Параскева Ивановна, и стал на нее смотреть, как на законную и достойную преемницу Пелагеи Ивановны».

Второй раз Нилус был у Паши вместе со священником. «Пока жив, никогда не забуду я того взгляда, которым окинула меня блаженная; истинно небо со всей его небесной красотой и лаской отразилось в этом взгляде чудных голубых очей Дивеевской прозорливицы. Сказала с улыбкой (и что это была за улыбка!):

– А рубашка-то у тебя ноне чистенька!

– Это значит, – шепнул мне в пояснение священник, – что душа ваша сегодня очищена таинствами покаяния и причащения.

Я и сам это так понял (действительно, утром я исповедовался и причастился). Достал из кармана кошелек и говорю блаженной:

– Помолись за меня, Маменька: очень я был болен и до сих пор не поправился, да и жизнь моя тяжела – грехов много.

Блаженная ничего не ответила. Подаю ей золотой пятирублевый. Она взяла, забыв, что «меня за пятак не купишь».

– Давай еще, – говорит.

Я дал. Она взяла кошелек из моих рук и вынула из него, сколько хотела, почти все – рублей тридцать – сорок. Кошелек с оставшейся мелочью отдала мне обратно. Спрятав мои деньги в божницу, блаженная пошла за перегородку, где виднелась ее кровать, пошел и я за ней. На кровати лежали куклы. Одну из них блаженная взяла, как ребенка, а правой рукой потащила меня за борт верхней моей одежды, усаживая рядом с собой на пол, да и говорит:

– Ты что же, богатое-то на себе носишь?

– Я и сам богатого не люблю, – отвечаю.

– Ну ничего, – продолжала она, – через годок все равно зипун переменишь.

И подумалось мне: и деньги из кошелька забрала в жертву Богу, и перемену «зипуна» предсказывает, и на пол с собою сажает – смиряет: не миновать, видимо, мне перемены в моей жизни с богатой на бедную… Как бы хотелось, чтобы не так было.

Рядом с нами на полу оказался желтый венский стул. Ободок его под сиденьем был покрыт тонким слоем пыли. Блаженная стала смахивать пыль рукой и говорит мне в глаза:

– А касимовскую-то пыльцу стереть надобно.

И что тут с моим сердцем сотворилось! Ведь как раз под городом Касимовом, лет без малого двадцать перед тем назад, я совершил великий грех, нанес кровную обиду близкому мне человеку, грех, не омытый покаянием, не покрытый нравственным удовлетворением обиженного, не заглаженный его прощением. За давностью я забыл его, и вдруг грех этот восстал передо мной во всей своей удручающей совесть неприглядной яркости. А блаженная продолжала:

–  У кого один венец, а у тебя восемь. Ведь ты повар. Повар ведь? Так паси же людей, коли ты повар…

С этими словами она встала с полу, положила куклу на постель, а я, потрясенный «касимовской пыльцой», вне себя вышел от блаженной…» Добавим, что Нилус из поездки в Дивеево после встречи с блаженной вернулся совершенно здоровым.

Все предсказания Паши Саровской сбылись: Нилус стал «поваром» – своей писательской деятельностью приготовлял здоровую пищу душе православной. Книги его, написанные до революции, были совершенно забыты, однако теперь снова выходят большими тиражами.

Что касается «касимовской пыльцы», то Нилус нашел оскорбленного человека, написал ему письмо и получил ответ, исполненный доброжелательности. «А с «зипуном» вышло так, – писал Нилус. – Шестнадцать лет на моих руках было большое сельское хозяйство, дело, которому я отдавал всю свою душу (до того, как стал писателем. – Н.Г.), борясь всеми силами с кризисами, которыми так чревата была жизнь и работа сельского хозяина средней полосы России. Я уже видел, что мне не удержать в моих руках хозяйства. Последняя надежда была возложена на урожай большого посева пшеницы, который в 1902 году обещал быть обильным… Забыв о перемене «зипуна», я был преисполнен радужных надежд на близкий блестящий урожай, и вдруг – страшная туча с юга, с ураганом, ливнями и градом и – конец всем надеждам. «Через годок» я созвал на совещание всех, с кем вел дела и кому был должен, кто верил моей честности и делу, и объявил, что продолжать своего дела не могу далее, не рискуя запутать и их, запутаться окончательно самому. Так и пришлось мне переменить «зипун» по вещему слову Дивеевской блаженной».

Третий раз Нилус приехал в Дивеево в августе 1903 года – когда «еще не успел остыть след царского посещения». Царская фамилия приезжала в Саров и в Дивеево на открытие мощей и прославление старца Серафима Саровского.

На этот раз Нилус, «едва успев помыться с дороги, бросился бежать прямо к блаженной. Не успел я взойти на крыльцо, как дверь отворилась и из нее вышла блаженная.

– Маменька, – кинулся я к ней. – Как же рад я вновь тебя видеть!

Блаженная направилась в келью, я пошел за нею. В келье она села у стола боком к божнице и большой иконе преподобного Серафима, взяла в руки чулок и стала его вязать. Я сел рядом с ней.

– Маменька, тяжело мне живется, помолись за меня.

– Я вяжу, вяжу, а мне все петли спускают, – ответила она с неудовольствием.

Значит: я молюсь, молюсь, а мне мешают молиться грехи ваши.

– Разве я тебе петли спускаю? – спросил я блаженную.

В ответ на мой вопрос она выбранилась и плюнула. Но потом переменила гнев на милость и что-то ласковое стала шептать, быстро шевеля спицами. Я протянул к ней два серебряных рубля.

– Брать или не брать, – обратилась она с вопросом к иконе преподобного Серафима. – Брать, говоришь? Ну ладно, возьму. Ах Серафим, Серафим! Велик у Бога Серафим, всюду Серафим!

Мне даже жутко стало: так близко ко мне был здесь великий угодник Божий, что с ним говорила блаженная. Она ушла к народу, а в келью вошла келейница Серафима. Пошли расспросы, изъявления радости и главная новость – приезд царя с царицей.

– И к нам с Маменькой, – сказывала мать Серафима, – пожаловали государь с государыней. Наша блаженная-то встретила их по-умному: нарядилась во все чистое, а когда они вошли к нам вдвоем – встала, низенько поклонилась, а затем взглянула на царицу да и говорит ей: «Я знаю, зачем ты пришла: мальчишка тебе нужен – будет!»Я затем вышла, а они втроем остались и два часа беседовали…»

В тот раз блаженная подала Нилусу два сырых яйца. «А сырое яйцо – это залог новой жизни, два яйца сырых – новая жизнь вдвоем. Уж не свадьбу ли она вам напророчила?Похоже так», – объяснила Серафима. И это пророчество сбылось. Сам Нилус писал: «У меня и помысла не было о женитьбе: в сорок ли с лишним лет, как мне тогда было, думать о свадьбе? Прошло три года, и в 1906 году я женился. И какую же радость послал мне Господь в лице моей жены и всей последующей затем совместной с ней новой жизни. Истинно – Богодарованная, и как Божий дар – чудная, благословенная жизнь!»

Прозорливость блаженной Паши Саровской оказалась воистину пророческой в отношении русской императорской династии, последнего царя Николая II и судеб России.

Встречу блаженной Паши с царем и царицей описывали многие, например, протоиерей Стефан Ляшевский, духовный сын митрополита Серафима (Чичагова), причисленного в 1997 году к лику святых православной Церкви. «…Государь был осведомлен не только о Дивееве, но и о Паше Саровской. Он со всеми великими князьями и тремя митрополитами проследовали из Сарова в Дивеево. В экипаже они все подъехали к келье блаженной Паши. Матушка-игуменья, конечно, знала об их предполагаемом визите и приказала вынести из кельи все стулья и постелить большой ковер. Их величества, князья и митрополиты едва смогли поместиться в эту келью.

Параскева Ивановна сидела, как почти всегда, на кровати, смотрела на государя, а потом сказала: «Пусть только царь с царицей останутся». Государь извиняюще посмотрел на всех и попросил оставить его и государыню одних, видимо, предстоял какой-то очень серьезный разговор. Все вышли и сели в экипажи, ожидая выхода их величеств. Матушка-игуменья выходила из кельи последняя, но послушница оставалась. И вдруг игуменья слышит, как Параскева Ивановна, обращаясь к царствующим особам, сказала: «Садитесь». Государь оглянулся и, увидев, что сесть негде, – смутился, а блаженная говорит им: «Садитесь на пол».

(Вспомним, что государь был арестован на станции «Дно». Великое смирение – государь и государыня опустились на ковер, иначе бы они не устояли от ужаса, который им говорила Параскева Ивановна.)

Она предсказала им все, что потом исполнилось, то есть гибель России, династии, разгром Церкви и море крови.Беседа продолжалась очень долго. Их величества ужасались. Государыня была близка к обмороку, наконец она сказала: «Я вам не верю, этого не может быть!» Это было за год до рождения наследника, и они очень хотели его иметь. Параскева Ивановна взяла с кровати кусок красной материи и говорит: «Это твоему сынишке на штанишки, и, когда он родится, тогда поверишь тому,о чем я говорила вам!»

В 1903 году блаженная предсказала появление на свет цесаревича Алексия, но не на радость, а на скорбь должен был родиться этот царственный мученик. В последние дни жизни Паша Саровская предсказывала надвигающуюся грозу на Россию. Портрет царя, царицы и царской семьи она ставила в передний угол с иконами и молилась на них, взывая: «Святые царственные мученики, молите Бога о нас!»

Блаженная умерла в августе 1915 года и перед смертью все клала земные поклоны перед портретом Николая II. Когда она уже не могла это делать, то ее опускали и поднимали келейницы. Они спрашивали:

– Что ты, мамашенька, так на государя-то молишься?

– Глупые, он выше всех царей будет…

У нее было два портрета царских: вдвоем с государыней и один государь. Блаженная кланялась тому портрету, где он был один, говорила:

– Не знай преподобный, не знай мученик!

Незадолго до своей смерти Прасковья Ивановна сняла портрет Николая II и поцеловала в ножки со словами:

–  Миленький уже при конце.

Часто говорила: «Я государю целое поле обработала, всю крапиву выжала, полынь выдергала и осот выжала». Все знающие понимали, что блаженная просила особо молиться за царя. Она вообще грозно относилась ко всем нарушителям долга присяги, не имеющим должного уважения к помазаннику Божьему – царю, и, как преподобный Серафим, таковых вообще не принимала и не благословляла. Известно, что Николай II со всеми серьезными вопросами обращался к Паше Саровской, посылая к ней великих князей. После смерти Серафимы у блаженной была новая келейница Евдокия Ивановна. Она рассказывала, что «не успевал один уехать (великий князь. – Н.Г.), другой приезжал». По словам той же Евдокии Ивановны, блаженная сказала, чтобы передали царю: «Государь, сойди с престола сам».

Паша Саровская за несколько месяцев предсказала начало Первой мировой войнысвоими иносказательными словами и действиями. Ночами она вставала и говорила: «Солдатики на войну пошли. Маршевали хорошо»,а после этих слов горько плакала. Когда ее спрашивали о причине этого плача, она отвечала: «Как не плакать, ведь солдатики горькие, а люди те все горстями лук едят».

С начала войны блаженная усиленно постилась и молилась. Она до того исхудала, что трудно было ее узнать, была словно живой скелет. На вопрос, что предстоит в этой войне, отвечала: «Бог нас любит и не оставит. Это дело не мое, есть Бог на небесах, а мое мочки две или три», келейным своим говорила: «Вы бы хоть один пру-точек связали». Всех она просила молиться об успехе наших дел на войне.

Игумен Серафим (Кузнецов) вспоминал: «В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево. Помню, как я служил Литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашел к старице Прасковье Ивановне, пробыв у нее больше часа, внимательно слушая ее грядущие грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с ее келейницами хорошо понимали и расшифровывали неясное.

Многое она мне тогда открыла, которое я понимал не так, как нужно было понимать в совершающихся мировых событиях. Она мне еще тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет недолго, ибо у самих будет то же горе…Она взяла иконки Умиления Божией Матери, заочно благословила царя и семью, передала их мне и просила переслать. Благословила она иконки: государю, государыне, цесаревичу, великим княжнам – Ольге, Татиане, Марии и Анастасии, великой княгине Елизавете Федоровне и А. А. Вырубовой. Больше никому иконок не благословила, хотя я даже сам просил для некоторых, но мои просьбы не повлияли, ибо она действовала самостоятельно. Иконки были тотчас посланы по принадлежности.

После этого я пробыл в Дивееве еще несколько дней, по желанию старицы ежедневно ходил к ней, поучаясь у нее высокой духовной мудрости и запечатлевая в сердце своем многое, тогда мне непонятное. Только теперь (в 1920 году. – Н. Г.)мне представляется более ясным, как Богом было открыто этой праведнице все грядущие грозные испытания уклонившемуся от истины русскому народу. Непонятно мне было тогда, почему она благословила всем иконки не преподобного Серафима, а Умиления Божией Матери, пред которой скончался Серафим Саровский. В настоящее время для меня это ясно: она знала наперед, что все они кончат жизнь кончиной праведников-мучеников, как кончил жизнь и преподобный Серафим, и наследуют жизнь вечную в обителях рая вместе с ним.Целуя портреты царя и семьи, прозорливица говорила, что это ее родные, милые, с которыми будет скоро вместе жить. И это предсказание исполнилось. Она через месяц скончалась, перейдя в Вечность, куда перешли и царственные мученики в 1918 году» [7]7
  Фрейлина императрицы Александры Федоровны А. А, Вырубова, как известно, не была расстреляна с царской семьей, однако всю жизнь свою была невольной мученицей за царя и царицу, обливаемая потоками грязи и лжи. Чего стоит один подложный «Дневник», фальсифицированный писателями Алексеем Толстым и Щеголевым.


[Закрыть].

Возвращаясь к военным действиям Первой мировой войны, приведем несколько фактов прозорливости блаженной Паши. Перед взятием Львова она встала ночью на молитву, а потом сказала: «Государь, садись за стол, станови самовар, пей чай и садись обедать».Эти слова означали победу. Когда была назначена эвакуация Флорищевой пустыни под Киевом, оттуда пришло письмо от монахини с вопросом к блаженной, нужно ли уезжать. Ответ был такой: «Сядь да кушай!»– то есть Паша Саровская предсказала, что никакой опасности нет.

Прозорливость блаженной Паши Саровской охватывала и будущее целого государства, и будущее каждого человека.

Однажды крестьянин соседней с Дивеевом деревни ехал Саровским лесом за монастырской известкой и встретил юродивую Пашу, шедшую, несмотря на мороз, босой и в одной рубашке. Покупая известку, крестьянин взял несколько лишних пудов без денег. Паша встретилась ему, когда он возвращался довольный, с «прибытком». Блаженная поравнялась с ним и говорит: «Аль богаче от этого будешь, что беса-то слушаешь! А ты лучше живи правдой, которой раньше-то жил!»

В селе Аламасове пришла Паша к священнику, у которого в то время по делам был псаломщик церкви. Подошла блаженная к псаломщику и стала ему говорить: « Господин, прошу тебя, возьми или приищи хорошую кормилицу или няньку такую, потому тебе надо, никак нельзя, уж я тебя прошу, возьми кормилицу-то».Священник, услышав эти слова, огорчился, вообразив, что его беременная жена умрет во время родов. Прожил он в страхе до тех пор, пока супруга разрешилась ребенком совершенно благополучно. Но спустя какое-то время, несмотря на силы, молодость и здоровье, жена его умерла.

Крестьянская девица Ксения из села Рузина пришла к блаженной Паше просить благословение на поступление в монастырь со словами: «Братья и келью мне поставят». На это блаженная ответила: «Что ты говоришь, девка! Надо прежде в Петербург сходить, да всем господам сперва послужить, тогда даст мне царь денег, я тебе какую поставлю!»

В этот раз Ксения послушала блаженную, зная, что она просто так ничего не скажет. Но вот прошло время, братья девушки стали делиться, Ксения снова начала беспокоиться о своем будущем и пошла к Паше и говорит: «Вот братья делиться хотят, а ты не благословляешь! Как хотите, а уж не послушаю я вас и поставлю келью!» Прасковья Ивановна встала с кровати, тревожно посмотрела на нее и строго сказала: «Экая ты, дочка, глупая! Ну можно ли? Ведь ты не знаешь, сколько младенец-то превыше нас».Сказав это, Паша легла и вытянулась замерев. Ксения ушла, так и не поняв ничего. Но скоро пришла осень, а за ней и смерть – умерла сноха Ксении, у которой осталась маленькая девочка, круглая сирота. Тогда только поняла Ксения все слова и поступки блаженной: взяла девочку на свое попечение и осталась в миру.

Все кончается. Наступили и последние дни юродивой Прасковьи Ивановны. Чудом был уже один только ее возраст – 120 лет жизни, исполненной тяжелейших испытаний и скорбей. С начала сентября 1915 года старица начала слабеть, почти ничего не ела. В середине сентября всем стало ясно, что она готовится к смерти, несколько раз причастилась, лежала тихо, без малейшего стона, хотя было ясно, что она очень страдала. Все время блаженная глядела на образ преподобного Серафима, иногда взглядывала на икону Богоматери и что-то с Ней говорила, могли только разобрать слова: «Папенька, возьми меня домой или ты, Маменька!» Временами лицо ее озарялось необычайно красивой улыбкой, глаза становились светлыми, сияющими. До самой кончины она была в полной памяти. Все сестры обители приходили к ней прощаться. Блаженная милостиво позволяла целовать руку, сама же некоторых гладила по голове, некоторых трепала за волосы, но без слов. Когда сестры во главе с матушкой-игуменьей заплакали и спросили ее:

– Маменька, на кого ты нас оставляешь в такое трудное время?

– На Бога, – ответила она.

Всем стало грустно, у всех ручьем полились слезы. Сестры стали просить ее за них помолиться, она же ответила:

–  За всех, за всех помолюсь, кто меня также не забудет…

Удивительное дело, но три юродивые, о которых рассказано, перед смертью независимо друг от друга говорили одно и то же.

22 сентября в два часа тридцать минут ночи Паша Саровская три раза тихо вздохнула и тихо, спокойно, без страдания предала дух свой Богу – как бы заснула крепким сладким сном после великих своих трудов. Плач по ней был неутешный.

В эту ночь послушница Анна Харитонова, проживавшая в старом Петергофе, на подворье Серафимо-Дивеевского монастыря, видела сон: в небесном пространстве, над Петергофским подворьем парит Матерь Божия, какой Она изображается на иконе «Умиление»; по правую Ее сторону стоит преподобный Серафим в епитрахиле, с прижатой к груди рукой, а по левую сторону – старица в белой рубашке и белом платочке на голове, из-под которого виднелись седые волосы. Какой-то голос сказал, что это блаженная Параскева Ивановна (послушница ее никогда не видела). Во сне Харитонова будто от страха убежала на крыльцо и вновь взглянула на небо. Блаженная Параскева Ивановна обернулась к ней, машет рукой и говорит: «Завещаю тебе, чадо мое, никому не говори, что видела в эту ночь, им самим будет возвещено». Послушница в трепетном страхе продолжала смотреть на таинственное видение, пока оно не скрылось в расступившихся облаках. После этого она в великом страхе проснулась и не в силах была умолчать, дабы не рассказать о случившемся сестрам подворья, где еще не было известно о смерти блаженной. Телеграмму с известием получили уже после рассказа послушницы, в семь часов утра.

Первую ночь тело почившей простояло в своей келье, а на следующий день было перенесено в собор. Отпевание блаженной совершали архиереи: епископ Нижегородский и Арзамасский Иоаким и игумен Саровской пустыни вместе с многочисленным духовенством.

Приведем лишь одну выдержку из надгробных речей, чтобы показать, какую память о себе оставила стодвадцатилетняя «сумасшедшая» – юродивая Христа ради Паша Саровская.

«…Редкие из людей пользуются таким почтением, каким пользовалась усопшая старица Парасковия. За последние двенадцать лет более чем столетней жизни ее у нее, может быть, перебывало до сотни тысяч людей всякого звания, состояния, образования. А сколько народа перебывало у нее мысленно из-за невозможности лично побывать в нынешнюю тяжелую годину для России, в эту ужасную войну! Сколько верующих сердец просило ее помолиться о здравии воинов, находящихся на поле брани! Приходили к ней не только за советом и наставлением, а просто так – только взглянуть на нее, только посидеть у нее, поклониться ей, получить от нее благословение…

Чем же она снискала такое почтение? Выросшая в бедности, презираемая неверующими господами своими, перенесшая от них в молодые годы столько горя, скорби, страданий и мучений, прожившая почти половину своей жизни в скитальчестве по разным местам и дремучим, непроходимым в то время лесам вместе с дикими зверями, считавшаяся некоторыми за дурочку, она, по простому разуму человеческому, должна бы быть никем не знаема, никому не ведома.

Но Бог судил иначе. Она стала известна почти всей верующей России. Думаю, конечно, тем, что старица Прасковья Ивановна была человеком большого ума, глубоко смотрела внутрь сердца человеческого, была прозорлива и вела высокоподвижническую жизнь…

…Она пренебрегла всем земным – утешений и радостей земных она не знала. Впрочем, радостно трепетало ее боголюбивое сердце, появлялась блаженная улыбка на устах от явлений природы, которые возвещали величие и славу Творца, мудрость и благость Божию. Любила она восходящее солнце, радовалась сиянию звезд, утешалась при виде молодых птичек, любовалась яркими цветами, зеленью. Особенно она любила маленьких невинных детей… Забывая себя и свое, она зорко всматривалась во все, внимательно вслушивалась всегда для того только, чтобы другим оказать помощь, поскорее утешить, получше успокоить. Забвение самой себя ради других – вот чем она при своей прозорливости всех к себе располагала, всех верить в себя заставляла…»

Похороны блаженной Паши Саровской были просты. Все скорбели до глубины души. Прижизненные дела ее свидетельствовали о богатырской душе, вместившей невместимое. Известные и неизвестные подвиги христианского деятельного благочестия и любви принадлежали женщине несомненно великой, память о которой в Серафимо-Дивеевском монастыре чтится и поныне и никогда не умрет.

Голосеевская монахиня

Образ жизни современных юродивых мало чем отличается от существования их духовных прародителей. Возможно, у многих на слуху теперь имя слепой юродивой Матронушки, которая до недавнего времени почивала на Дани-ловом кладбище в Москве. Сейчас готовятся материалы к ее канонизации. Она, Бог даст, будет первой прославленной блаженной XX века. Мат-ронушка завещала своим духовным чадам: «Если с тобой что случится, приходи на могилку, наклонись, спроси, что нужно, я дам совет. И всегда ходи на кладбище, когда какая нужда или что… Проси с душой, я помогу. Как принимала людей, так и буду принимать. Так же буду помогать и молиться за вас. Разговаривайте со мной, я буду вас видеть и слышать, что душе вашей скажу, то делайте». И люди стали ходить на могилку Матронушки и пить, и разговаривать с ней, и горько плакать, получая облегчение. На ее могиле были случаи исцелений. Собрана целая книга «откровенных рассказов» о случившихся, по молитвам блаженной Матронушки, чудесах…

Но мы расскажем о другой юродивой XX века, которая незримыми узами связана с великим русским святым прозорливцем Серафимом Саровским и вольно или невольно существенно дополнила одно из его важнейших пророчеств о конце света.

Монахиня Алипия (в миру Агафья Тихоновна Авдеева) умерла в 1988 году, прожив на свете сто лет. И год смерти ее был знаменательным – праздновали Тысячелетие Крещения Руси, а блаженную Ксению Петербургскую причислили к лику святых.

«Житие свое в безвестности сохранив», Агафья Тихоновна рассказывала о себе скудно и немного. Уже с пяти лет помогала по хозяйству – сидела с хворостинкой на завалинке, смотрела, чтобы цыплята не разбежались. А сама непостижимым образом знала, кто из соседей на базар идет, кто в церковь…

В семь лет осталась она круглой сиротой. После смерти родителей нанималась на поденную работу, воду таскала, дрова рубила, на кирпичном заводе трудилась. Но очень рано бросила все и отправилась странствовать по России – пешком исходила тысячи верст. Не заботилась она ни о пище, ни об одежде, искала царствия Божия и правды его и верила, что все нужное приложится, по слову Спасителя. Ей везде сопутствовала удача. По-видимому, уже в молодости Агафья получила благословение на подвиг юродства. Скиталась бездомно, бесприютно и сподобилась особых благодатных дарований.

Однажды пришла в Чернигов. Отстояла в церкви вечерню, а ночевать ее никто не берет. Увидела, что к старосте домочадцы спешат: дочь на печи угорела. Все побежали, странница – за ними. В избе ребенок без признаков жизни лежит. Агафья помолилась святителю Феодосию Черниговскому, растерла ребенка святой водой, перекрестила – вздохнуло дитя. Странницу приютили. Недолго задержалась в гостеприимном доме – дальше пошла. Заходила во все монастыри, великим старцам кланялась, у всех святынь грехи России замаливала.

После Октябрьского переворота на юге, под Одессой, пришлось пострадать и Агафье. Странницу схватили и бросили в камеру к уголовникам. Она сказала им: «Не подходите!» – и они не посмели приблизиться. Охранник в глазок смотрел и видел: стоит арестантка, крестится, а над головой ее светлый ореол, как на иконах пишут. Дрогнуло у парня сердце: отодвинул засов, вбежал в камеру и голову к платочку ее подставляет, чтобы и на него сияние снизошло.