Текст книги "Прекрасная Натали"
Автор книги: Наталья Горбачева
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Московская генерал-губернаторша Аграфена Федоровна Закревская была ровесницей века, в 1856 году ей было 56… Когда-то эта светская львица, «фатальная женщина», вскружила голову Пушкину. Он называл ее «беззаконной кометой». Двадцативосьмилетняя красавица, богатая, с большими связями при дворе, присвоила себе право безнаказанно шокировать общество, делать что заблагорассудится – вплоть до скандала, губить себя и других… Эту «ослепительную Клеопатру Невы» под именем Нины Воронской Пушкин описал в числе гостей на балу в «Евгении Онегине». В черновиках остался ее подробный портрет, в котором Закревская предстает перед нами в прозрачно-соблазнительном костюме.
Не знаем, какой костюм надела Аграфена Федоровна на февральский свой бал 1856 года, но, надо думать, страсть к маскараду осталась у нее с молодости.
Но вернемся к истории, событиями которой был богат 1856 год.
Обязательство не иметь флота в Черном море значительно подрывало военную мощь России, и многие от души огорчались невыгодным миром. Но император Александр II вполне обдуманно пошел на уступки. Им руководил глубокий и верный расчет: внутренние дела России требовали всего внимания и заботы императора. Именно в 1856 году в своей речи к московскому дворянству государь ясно выразил свои намерения, сказав, что «существующий порядок владения крестьянами не может оставаться неизменным». На пути к реформе у Александра II было много противников. Однако нам важно отметить, что относительно задуманного им преобразования царь часто совещался с Сергеем Степановичем Ланским, министром внутренних дел, двоюродным братом Петра Петровича Ланского. Под влиянием этих бесед министр стал убежденным сторонником отмены крепостного права и много поработал для проведения в жизнь этого великого дела…
Давным-давно Пушкину было дано откровение свыше о трагической судьбе Александра И. Это произошло «в Царском Селе на квартире Жуковского, – вспоминает Арапова. – Вечером к нему собрались невзначай человек пять близких друзей; помню, что между ними находился кн. Вяземский, так как в его памяти тоже сохранилось мрачное предсказание. Как раз в этот день наследник Александр Николаевич прислал в подарок любимому воспитателю (Жуковскому. – Н. Г.)свой художественно исполненный мраморный бюст. Тронутый вниманием, Жуковский поставил его на самом видном месте в зале и радостно подводил к нему каждого гостя. Посудили о сходстве, потолковали об исполнении и уселись за чайным столом, перейдя уже на другие темы.
Пушкин, сосредоточенный и молчаливый, нервными шагами ходил по залу взад и вперед. Вдруг он остановился перед самим бюстом, впился в мраморные черты каким-то странным, застывшим взором, затем, обеими руками закрыв глаза, он надтреснутым голосом вымолвил:
– Какое чудное, любящее сердце! Какие благородные стремления! Вижу славное царствование, великие дела и – Боже! – какой ужасный конец! По колени в крови! – и как-то невольно он повторял эти последние слова…
Жуковский и Вяземский, поддавшись его настроению, пытались его успокоить, приписывая непонятное явление нервному возбуждению, и всячески ухищрялись развлечь его. Это им, однако, не удалось, и, под гнетом мрачных мыслей, вернулся он ранее обыкновенного домой и передал жене этот странный случай».
Так оно и случилось… Царь-Освободитель погиб от руки террориста Гриневецкого…
Семейный роман в письмах
Много повидала на своем недолгом веку Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. Пережитые ею страдания расшатали ее крепкий, от природы здоровый организм задолго до старости. Но и об этом знали только близкие.
У нее часто болит сердце, по ночам мучают судороги в ногах, которые начались еще в те дни, когда умирал Пушкин. Нервы ее не в порядке, она начала курить… Судя по некоторым симптомам, у Натальи Николаевны были истощение нервной системы и хроническая усталость, что немудрено для женщины, имеющей большое семейство и не имеющей необходимых денежных средств. В самые последние годы болезнь перекинулась на легкие.
Еще в 1851 году состояние здоровья жены вынудило Ланского уговорить ее поехать лечиться за границу. Зная, как трудно ей расстаться с семьей и что ради себя она никогда на это не согласится, Петр Петрович, видимо, сговорился с врачами, которые уверили Наталью Николаевну, что нуждается в лечении Маша Пушкина, и настояли на поездке «на воды».
Весной Наталья Николаевна с сестрой Александрой Николаевной, дочерьми Марией и Натальей выехали в Германию в сопровождении горничной и преданного слуги Фридриха.
Именно эта поездка оставила по себе память в сохранившихся обширных письмах-дневниках Натальи Николаевны к мужу.
7/20 июля 1851 г. Бонн
«Вутц только что вышел от меня, и первым моим движением было дать тебе отчет, мой славный Пьер, об этой консультации. Результаты весьма незначительны. Если только сколь-нибудь серьезно заболеваешь, теряешь всякое доверие к медицине. У меня было три врача, и все разного мнения… К счастью, я чувствую себя лучше, иначе можно было бы потерять голову и всякое доверие к знаниям этих господ, которые друг другу противоречат… Может быть, я повидаю еще раз Вульфа, но визиты этого знаменитого профессора меня разорили бы: каждый его визит стоит золотой. Если я буду лечиться у него долго, мне не на что будет продолжить путешествие. С общего согласия мы решили пробыть в Годсберге до субботы, я продолжу, по совету врача, молочные ванночки. Посмотрим достопримечательности и окрестности Бонна, который мне кажется очаровательным, воздух великолепный. Потом, если все будет благополучно, мы поедем в Спа, где пробудем неделю, потом в Брюссель и Остенде. Не знаю теперь, на что решиться в отношении морских ванн, подожду еще, что ты мне напишешь о мнении Керелли (петербургский врач Ланских. – Н. Г.).Но хватит говорить о моей болезни, мне надоело писать тебе об этом, так же, как я полагаю, тебе читать.
Сегодня утром я тебе писала, что личности, сидящие с нами за табльдотом, мало интересны, придется мне исправить свою ошибку. Мы, оказывается, были в обществе ни много ни мало как князей. Два князя Тур де Таксис учатся в Боннском университете, первый из них – наследный князь. С ним был еще князь Липп-Дептмольдский. Что касается последнего, то уверяю тебя, что Тетушка, рассмотрев его хорошенько в лорнетку, не решилась бы взять его даже в лакеи. У двух первых физиономии тоже совершенно незначительные, но все-таки не такие отвратительные. Остальные сидящие за столом – профессура и несколько англичан. Словом, этот город в высшей степени ученый. От нас только будет зависеть, стать или нет тоже учеными…
Потом пришел лакей, который выполнял мое поручение в отношении врача, так как Фридрих был нездоров сегодня утром. Этот лакей – оригинальный старик, который рассказал нам, что он воевал в 1812 году с Россией с армией Наполеона, и, коверкая язык, бормотал по-французски, что, когда его взяли в плен в России, его барин в Перми заставил его учить французскому языку своих дочерей. Я поздравляю этих девушек с очаровательным произношением, которое они получили.
Целый день я прождала своего врача, который пришел только в 8 часов вечера, что очень жаль, так как погода была изумительная… А сейчас уже 10 часов, и я иду спать, верная своей привычке ложиться рано… Спокойной ночи, дорогой Пьер. Бог с тобой, душа моя. Обнимаю тебя, так же как и дети. До завтра».
Воскресенье 8/21 июля 1851
«Добрый день, мой прекрасный муж. Я только что вернулась с прогулки, так как не захотела уехать из Бонна, не посмотрев его. Я им очарована, это один из красивейших городов из тех, что я видела. Улицы широкие, хорошо вымощенные, прекрасные тротуары, великолепные дома, повсюду сады, Рейн восхитителен, никакого сравнения с Эксом, который оставил довольно неприятное впечатление. Там тоже есть хорошие улицы, но это город, похожий на множество других, тогда как Бонн имеет свою прелесть… я благодарю Керелли, что он меня сюда послал… Я посвящаю эту неделю Бонну и его окрестностям…
Я тебе послала, друг мой, отчет о моих расходах. Наша бродячая жизнь стоит дорого. Дети, Азя и Саша, не простят мне, что я снова им не пишу, так как спешу отправить письмо сегодня, как я тебе обещала, поэтому оно несколько короче, чем обычно.
Ты рассчитываешь, что мы потратим 18 дней на возвращение из Остенде в Петербург, но я начну морские ванны 15 августа, и мы будем вынуждены пробыть в Остенде до 24-го. Значит, впереди у меня 22 дня, вычтя 18, я могу пожертвовать фризенгофу четыре. И это будет справедливо, мой повелитель.
Никогда я ему ничего не говорила о двух неделях, не знаю, откуда он это выдумал. Сама Александрина не могла ему этого сказать [10]10
Во время этого путешествия вдовый барон Густав Фризенгоф уже считался женихом Александры Николаевны Гончаровой. Они должны были встретиться в Дрездене и дальше путешествовать вместе.
[Закрыть], об этом и речи не было, и количество дней не назначали. Будь спокоен, твое сокровище будет у тебя к 15-му, я – женщина, которая держит слово. Жду с нетерпением решения Керелли по поводу Мари, мне необходимо знать, могу ли я вернуться с ней в Россию, не вызвав еще каких-нибудь новых болезней.
Ты по-прежнему не имеешь привычки отвечать на все мои вопросы, хотя они достаточно важны, этот, во всяком случае: не забудь. А многие другие остались без ответа вообще; я вижу, что ты, кажется, меня считаешь чуть ли не ребенком. В письмах Фризенгофа встречаются строки, по которым, мне кажется, можно подумать, что вы говорите обо мне, и, довольно часто, очень легкомысленно. „Мы говорили о том-то и о том-то (я не знаю, о чем двое мужчин, столь непогрешимых, могут рассуждать), но конец (результат) был всегда один и тот же: он не одобряет свою жену и находит, что она просто ребенок“. Ну, господин мой муж, я не люблю, когда Вы так судите о своей жене и не защищаете ее. Если ты не одобряешь что-нибудь из того, что я сказала или сделала, скажи мне об этом сам прямо, а не другим.
Вот и ссора на немецкий лад, но, что поделаешь, я еще немного сердита на тебя, и время от времени это прорывается [11]11
Письма Η. Н. Ланской написаны по-французски. Встречающиеся в них фразы по-русски выделены шрифтом (заключены значками «=»).
[Закрыть]. = Я вообще на обоих вас была зла вчера. Фризенгоф воображает, что он так глубокомыслен и умен, что все другие дураки, а ты ему поддакиваешь. Вот я вас обоих проучу – в Вену не поеду, а наместо, чем к тебе приехать, уеду на зиму в Италию. А вы, умницы,соединитесь да смейтесь над нами. = Смеется хорошо тот, кто смеется последним. Не беспокойся о деньгах, я найду всегда, кто мне их даст. Но, в конце концов, если ты захочешь признать свою вину, я, быть может, соглашусь не исполнить своей угрозы. = Шутки в сторону, но правда, что вчера я была взбешена. = Надо, однако, мне заканчивать свое письмо, уже звонят к обеду… Прими же мой нежный поцелуй, дорогой Пьер, так как, несмотря на все твои недостатки, я все еще очень, очень люблю тебя. = Прощай, ангел мой, Бог с тобою, укладываюсь и наконец в путь пускаюсь. Азю, Соню, Лизу, Сашу, Гришу, всех вас очень, очень целую =».
Годсберг, 9/22 июля 1851 г.
«…Вчера я писала тебе письма, обоими я недовольна. Я должна была писать наспех, и сама не знала, что тебе пишу. Мне кажется, я задала тебе головомойку, хотя ты ее заслужил, я была накануне вне себя, раздражена более, чем обычно, если бы не это, я бы не сердилась так сильно. Не очень сердись на меня, и помиримся, как это мы всегда делаем после наших размолвок…
Отель, в котором мы здесь остановились, лучший из двух. Он не очень элегантен, но имеет одно преимущество – дешевле. У нас две спальни, маленькая гостиная, а рядом – большая с балконом, которая также в нашем распоряжении, затем две комнаты для горничной и Фридриха. День здесь стоит от 6 до 7 талеров за все. Но самое главное преимущество – тут нет соблазнов – магазинов – здесь их нет. А красивых видов и прогулок – множество: и ослики, и верховые лошади для выездов в горы, которые находятся на другом берегу Рейна. Мы хотим доставить себе это удовольствие сегодня вечером. Дети уже катались вчера на лошадях и осликах, это очень их позабавило. Мы с Александриной оставались в саду, который находится через дорогу от дома. Там много зелени, цветов, очаровательные рощицы, беседка, где можно выпить чаю. Столы и скамейки повсюду. Наконец-то у нас было то, что нам хотелось, – деревня, природа. Это приблизительно как у нас на Островах, хотя все же менее роскошно…
Поцелуй нежно Азиньку, скажи ей, что ей здесь было бы очень весело… Поцелуй также Соню и Лизу и обоих моих сыновей.
Поверь, что не ты один страдаешь от нашей разлуки. С каждым днем она мне все тяжелее, и мне трудно выразить все, что я чувствую. = Довольно того, что нигде себе места не нахожу и только тогда мне немного легче, когда в движении нахожусь, в дороге. Некогда предаваться тоске, иначе хоть на стену лезь, а ты знаешь, что скука не в моем характере, я этого чувства дома не понимаю. Ну, покамест прощай, душа моя… Целую бессчетно тебя и детей =».
Вторник, 10/23 июля
«Вот я снова с тобой, мой друг Пьер… Прозвонил колокол к обеду, и мы все собрались, чтобы отправиться на это главное событие дня и познакомиться с вновь прибывшими, посланными нам судьбой. Человек 30 было за столом, но ни одной культурной физиономии. Напротив нас сидели добродушные толстые немцы, типичные для своей нации. Немного подальше – голландская семья, а в конце стола англичане. Последние всегда держат себя хорошо, к какому бы классу они ни принадлежали. Две немецкие семьи… познакомились с нами… начали длинный разговор о Петербурге, железных дорогах и так далее. Мы предоставили им возможность спорить между собой, а так как мне трудно поддерживать длинный разговор на их языке, мы отвечали по-немецки только на вопросы… Обед длился долго, принимая во внимание, что подают около 20 блюд…
После этого я послала за коляской, чтобы поехать посмотреть окрестности. Кучер, очевидно, имел привычку расхваливать путешественникам родные места. Он повез нас на гору Роланда, где находятся руины, с которыми связана немецкая легенда о рыцаре Роланде. Он рассказал нам очень интересную историю о нем.
Когда мы приехали к горе, то обнаружили, что все ослики были взяты компанией путешественников, которые приехали раньше нас. В ожидании их возвращения мы отправились на лодке на соседний остров, где находится женский монастырь. Нам хотелось увидеть монахинь, а не ограду и бедную, ничем не примечательную церковь, которые нам показал садовник, сказав, что в монастыре всего пять монахинь, руководящих воспитанием молодых девушек, что устав монастыря очень строг и никто из посторонних светских людей не может их видеть. Мы снова сели в лодку, чтобы отправиться обратно.
Ослы уже вернулись. Каждая из нас села на своего ослика верхом, и мы пустились в путь. Не могу сказать, чтобы этот способ передвижения мне понравился. Заставлять их идти вперед только ударами палки не особенно приятно… Возвратившись в отель, мы пошли в сад и вдруг увидели большую кавалькаду. Это были наши князья де Таксис и с ними большое общество. Они нас узнали. Хозяйка, которая была в этот момент с нами, увидев, что мы знакомы, была очень удивлена и потом засыпала нас вопросами. Она, видимо, сочла нас близкими ко двору, так как когда мы попросили чаю, нам подали его в сад и совсем иначе сервированный, чем накануне: посуда гораздо лучше и сам завтрак более дорогой, что понравилось Натали, которой надоели вечные бутерброды. Но мы еще больше удивились, когда Александрина, повернув голову, увидела хозяйку, которая ставила горшки с цветами на наши подоконники. Это был сюрприз к нашему возвращению. В общем, эти знаки внимания нам понравились, лишь бы они не увеличили посягательств на наш кошелек…
Когда мы гуляли по саду, Мари и Натали отошли от нас немного, чтобы полакомиться ягодами, которых здесь очень много. В кустарнике они были атакованы пятью нашими соседками по столу, которые засыпали их вопросами, а девушки должны были отвечать, удовлетворяя их любопытство. Соседки были изумлены, когда узнали, что Натали свободно говорит по-французски, а также знает немецкий.
У меня есть еще немного времени, чтобы ответить на твое последнее письмо. Я не существую с тех пор, как покинула Петербург, – просто машина, которая двигается. Все мои мысли направлены к одной цели, – считать остающиеся мне дни. Я стала бестолковой и нахожу, что мои письма глупы. Поцелуй моих маленьких детей и обоих мальчиков.
А после обеда мы поедем в Крецберг, посмотреть на монахов в склепе, которые там лежат непогребенными много веков и, как говорят, чудесно сохранились…
Благодарю тысячу раз, мой добрый друг, за все твои ласковые слова, которые ты мне говоришь, и не сердись за упреки, что часто вырываются из-под моего пера. До свидания, душа моя, целую тебя и детей, да хранит вас Бог».
11/24 июля
«Я только что получила твое доброе, прекрасное письмо, и мне стало стыдно, дорогой Пьер, за нехорошее письмо, что я послала тебе на днях. Пожалуйста, прости меня, но я в плохом настроении, а ты как раз тот человек, которому я высказываю все свои жалобы. Я знаю твое прекрасное сердце и то, что в тебе очень много снисходительности.
Ничто не может меня развлечь, ни путешествие, ни новые места. Я ношу в себе постоянное беспокойство, и это заставляет меня желать постоянной перемены мест. Я снова стану здоровой и веселой, только когда придет день моего отъезда в Россию.
Большое спасибо тебе за лекарство, о котором ты пишешь, я непременно им воспользуюсь и в который раз повторяю тебе, что все эти консультации врачей – выброшенные деньги. Ухо мое, слава Богу, совсем поправилось. Последние дни мои нервы были в плохом состоянии, но вот уже второй день я стала выглядеть нормально, а то моя бледность поражала всех, и соседи по столу считали меня больной, которую отправили за границу дышать горным воздухом. Вчера они заметили, что я лучше выгляжу, и наговорили мне всяких комплиментов. Надо сказать, что я отдаю должное великолепному здешнему воздуху по сравнению с городским. И тем не менее я жду с нетерпением возможности уехать. Лучший воздух для меня – это воздух родины. = День ото дня все тоскливее. Встану – считаю дни, благодарю Бога, что одним меньше. = Одним словом, я не думаю, что ты чувствуешь себя более несчастным, чем я. Я совершенно теряю разум, ты это можешь видеть по письмам, что я тебе пишу, никогда раньше я не писала столь глупых. Какая-то апатия владеет мной, и я просыпаюсь, только когда получаю твои письма…
= Моя Маша стала толстеть, это приводит ее в отчаяние, намедни она даже на этот счет поплакала, чем нас всех весьма насмешила. Если на нее посмотреть, никто не может сказать, что мы за границей для нее, все думают, что для меня, ибо у меня в иные дни лицо весьма некрасивое. Вот только два дня, как лицо не мертвое…
Я была очень рада узнать, что к тебе хорошо относится вся царская фамилия. Визит Великого князя Константина вызывает у меня беспокойство как матери, я уверена, что девочки были не в лучшем виде. Я не думаю о Софи, которая очень красива безо всяких особых приготовлений, но моя бедная Азинька и Лиза могли не произвести желаемого благоприятного впечатления. Азя привлекательна, когда ее знаешь, как знаем ее мы. Застенчивость не в ее характере.
Что меня заставляет смеяться, так это разница тех обществ, которые нас окружают, тебя и меня, не может быть большего контраста. Ты видишь императора, великих князей и высшее общество, а я становлюсь буржуазкой: наши лучшие друзья – наша хозяйка и женщины в водолечебнице. Что меня поразило в Берлине и вообще во всей Германии, это что аристократии, кажется, вообще не существует. И княгиня Бирон, которой я высказала свое мнение, нашла его правильным и подтвердила, что даже в Берлине нет высшего общества, а это все же столица. Дипломатический корпус – вот основа общества. Окружение Двора кажется таким жалким по сравнению с нашим. Вообще Германия противна. = Мне довольно любопытно переступить границу Бельгии. Хотя я не ожидаю лучшего, но что-нибудь другое по крайней мере. =
… Дорогой Пьер, и, пожалуйста, успокой Семена (старого слугу Ланских. – Н. Г.), скажи ему, чтобы он снял комнату недалеко от нас, я буду ее оплачивать. Я не хочу, чтобы в старости он считал себя уволенным…
Натали теперь занята вышиванием одной из твоих туфель. Прошу тебя верить, что она захотела это сделать сама. Она работает то над одеялом для Ази, то над туфлей.
Я была в восторге, когда узнала, что Азя (которой исполнилось 6 лет. – Н. Г.)умеет шить и подрубать платки, как это мадемуазель Констанции удалось побороть ее нетерпеливость, это, право, чудо. Сказать тебе не могу, до чего мне хочется поцеловать ее в обе толстые щечки. = Не дождусь этого счастья =».
12/25 июля. Годсберг
«Начну с того, что целую тебя, мой дорогой, добрый Пьер, а также и детей… я остановилась на позавчерашнем обеде. Он прошел как обычно. Войдя, начинаешь с того, что отвечаешь на приветствия собравшегося общества, потом начинаются вопросы о том, как провели вечер накануне, советы, какие экскурсии сделать сегодня. Голландки задают глупые вопросы об императоре и вообще считают нас дикарками. Англичанин, сидящий около Мари, спросил ее, в какое время года больше всего веселятся в Петербурге, она сказала – на балах, зимой. Он очень удивился, как это можно танцевать в такой холод! Мари повергла его в задумчивое удивление, сказав, что бывает так жарко, что открывают окна, чтобы проветрить бальный зал. Он также спросил ее, едят ли у нас мороженое и какие прохладительные напитки подают на балах. Эти дураки были бы очень удивлены, найдя в Петербурге такую роскошь, о которой представления не имеют, и общество несравненно более образованное, чем они сами…
Рядом с нами находится общая гостиная, где все собираются после обеда, что касается нас, то мы предпочитаем свою гостиную, где проводим время до прогулки. В пять часов приехал фиакр, чтобы отвезти нас в Крейцберг. Ехали через Бонн. Восхитительный город, даже лучше Берлина, который все же мне понравился.
Крейцберг – это гора в одном лье от города. Там нам показали красивую церковь, место паломничества, и интересный склеп, который называют склепом монахов, потому что там можно увидеть более 20 тел монахов, которые якобы хорошо сохранились, в действительности я увидела только высохшую, как пергамент, кожу и ногти на пальцах… В церкви нам показали великолепную мраморную лестницу, по которой ходят только в дни больших религиозных праздников, потому что она сделана наподобие той, по которой поднимался Христос, идя к Пилату, и каждая ступенька является реликвией.
На этой горе был некогда старинный монастырь, который во время Революции был разрушен французами, а монахи разбежались. Потом там построили кабаре. Профанация, которой я не понимаю в католической стране, где люди так набожны.
Вернулись в город и по дороге зашли в музей, где женщина, которая была в очень плохом настроении, так как ее вытащили из постели, показала нам поспешно залы, которые могли быть интересны только для ученых, но не для нас, – коллекцию минералов. Наконец мы дошли до зала зоологии. Раньше здесь была церковь, и стены расписаны на священные сюжеты. Это место нашли наиболее подходящим, чтобы показывать всякие земные чудовища. Что нас заинтересовало больше всего, это заспиртованные зародыши, иначе говоря, дети чудовищ, еще не родившиеся. Закончив экскурсию, мы вернулись к отдохнувшим лошадям, купили вишен и, как добрые немецкие буржуазки, принялись их есть; они здесь очень хороши и дешевы…
Здоровье мое решительно лучше, я больше не глухая, что касается больного уха, то нерв еще чувствуется…
Итак, до завтра, дорогой друг».
13/26 июля
«Я только что получила твое доброе длинное письмо, дорогой Пьер, тысячу раз благодарю тебя за все ласковые слова, которые оно содержит. = Прочтешь твое письмо, так на сердце легче станет. =…
Утро прошло как обычно – принимала ванну, занималась своим туалетом, а там пришло время спускаться к обеду…
Вчера я договорилась с одним мальчиком, из тех, что мы встретили в горах, чтобы он нас проводил в деревню по соседству, о которой нам рассказали, что там очаровательный вид на Рейн. Бедный мальчуган был так счастлив, что именно на него пал выбор, что вместо 5 часов после обеда, как заметил Фридрих, он с 6 часов утра бродил возле отеля около наших окон, боясь нас пропустить.
В назначенный час мы вдруг увидели, что небо покрылось черными тучами, угрожавшими грозой. Едва мы собрались на экскурсию, как начался дождь. Выражение лица нашего маленького гида было таким жалким, со слезами на глазах, что я уже хотела дать ему на чай и отпустить, как Фридрих, непременный участник всех наших прогулок, убедил меня, что дождь скоро кончится и что мы сможем пойти на прогулку. На этот раз предсказание его исполнилось, тучи рассеялись, и вечер стал чудесным… Дойдя до кабачка, расположенного на берегу Рейна, мы спросили простокваши, и нам подали превосходную, какой мы никогда не ели у нас дома. Подкрепившись и полюбовавшись видами, мы отправились в путь с большим удовольствием по очаровательным аллеям…
Вечером хотела написать тебе, но в 9 часов сон так одолевает меня, что я ложусь, как младенец. Утром Фридрих, не сказав мне ничего, сделал прогулку в город, а это далеко, справиться на почте, нет ли писем. Он принес мне твое письмо, которое я ожидала получить только завтра. Так что я прочла его рано утром и тотчас же села писать тебе, что я делала днем, так как завтра утром я снова буду в дороге…
Я составила план путешествия, который тебе при этом посылаю, и ты можешь им руководствоваться. Во всяком случае, если это письмо запоздает и ты уже послал несколько писем в Брюссель, я пошлю туда Фридриха, это всего в нескольких часах езды. В Остенде я предполагаю остаться на 20 дней, по числу предписанных мне ванн… Из Остенде до Бонна я поеду по железной дороге. В Бонне я сяду на пароход и, нигде не останавливаясь, доеду до Мейнца. Я не интересуюсь никакими экскурсиями, ограничимся тем, что будем любоваться берегами, этого достаточно, чтобы удовлетворить наше любопытство. Из Мейнца до Франкфурта – поездом. В Дрездене остановлюсь, только чтобы посмотреть Швейцарию и Саксонию, как советовали Мещерские…
15-го, повторяю, я буду у тебя во что бы то ни стало.
Должна тебе сказать, что я очень мало расположена купаться в море, если это будет во вред моему уху, обретя слух, я боюсь его снова потерять. С тех пор как я много бываю на воздухе, я чувствую себя прекрасно. Морского воздуха будет достаточно, чтобы поддержать это самочувствие. Вода может способствовать возвращению боли, от которой, слава Богу, я совсем избавилась, вот уже неделя, как голова у меня не болит, если не считать шума в больном ухе. Может, я смогу и от него избавиться. Если нет – примирюсь с этим. Что бы ты ни говорил – все врачи глупцы. Я не хочу ни с кем консультироваться, кроме моего друга Конена, ради которого я хочу остановиться ненадолго в Аахене. Что касается пребывания в Остенде, где, ты предсказывал, будет очень скучно, то мне это безразлично при моем отношении ко всяким развлечениям. О поездке в Бонн для консультации с врачами я и думать не хочу. Я до сих пор жалею тот золотой, что заплатила врачу. Лучше всего путешествовать, быть в дороге, если нигде не чувствуешь себя хорошо, движение прогоняет скуку и тоску, любуешься прекрасными видами и дышишь свежим воздухом. Хотела ночевать в Бонне, но прачка задержала белье…
Описание праздника кавалергардов, что ты мне делаешь, очень интересно, это, должно быть, было очень красиво, я огорчена, что не могла присутствовать. Благодарю тебя за все подробности, которые были мне очень интересны. Это мне напомнило мою жизнь в Стрельне, которую я никогда так не ценила, как теперь…
Что касается Фризенгофа, то, при всем его уме, он часто многое слишком преувеличивает, тому свидетельство его страх перед несоблюдением приличий и общественным мнением до такой степени, что в конце концов даже говорит об отсутствии характера. Я не люблю этого в мужчине. Женщина должна подчиняться, законы в мире были созданы против нее. Преимущество мужчины в том, что он может их презирать, = а он, несчастный, всего боится =. Тому свидетельство его любовь. Он дрожит, как бы его брат или венские друзья не догадались об этом. Это удерживает его от заключения брака ранее положенного срока, чего он хотел бы сам. Я прекрасно понимаю, что он хочет выдержать годичный срок вдовства, и от этого зависит его боязнь Тетушки и брата, а вовсе не от состояния его дел. Но, пожалуйста, все это только между нами. Никому ничего не говори и будь осторожен с моими письмами, прячь их, как только прочтешь.
Кстати, по поводу любовных страстей и тому подобных вещей. Я имею сведения о Вяземском через Фризенгофа, который пишет Александрине, что князь очень нездоров, что опасались за его рассудок и что сам он думал, что сойдет с ума и заявил жене, что если подобное несчастье с ним случится, он застрелится. Его быстренько отправили в Ревель для перемены обстановки и воздуха. Я хотела было ему написать, но времени нет совершенно.
Влюбленность Саши заставила всех нас долго смеяться. Это крещение всех пажей, которые считают своей обязанностью ухаживать за мадемуазель Претвиц. Саша не был бы Сашей, если бы не прошел через это.
Но Азя действительно ужасна со своими сплетнями. Ладно еще касательно брата, что не будет иметь серьезных последствий, но я в отчаянии, когда это касается ее болтовни об Орлове. Я надеюсь, что ты ее как следует отругал. = Она, право, бедовая. = Все-таки поцелуй ее и поблагодари за желание поскорее меня увидеть, я очень тронута.
Но пора мне уже тебя покинуть, все ложатся спать, и мне надо последовать их примеру. Может, я добавлю завтра несколько слов до отъезда. Спокойной ночи, дорогой Пьер, поцелуй нежно моих сыновей. Поздравь Сашу с его так называемой любовью, он так долго сопротивлялся всяким чувствам. Скажи Грише, что я исполню непременно его желание. Поцелуй также тысячу раз Софи и Лизу».
Суббота 14/27
«Александрина только что получила свое письмо, и мы сейчас уезжаем в Аахен. Я могу только наскоро тебя поцеловать. Надо еще уплатить по счетам хозяйке отеля.
Нежно целую вас всех, мои дорогие муж и дети. Александрина, Мари и Таша шлют тысячу поцелуев».
Эта семейная хроника, написанная Натальей Николаевной во время недельного путешествия, к счастью, дошла до нас. Она прожила с П. П. Ланским 19 лет. Итак, начало и середину этого «семейного романа» мы знаем. Теперь следует приняться за его окончание…
«Отец пережил ее на целых четырнадцать лет, но она ясно предвидела глубокую, неизлечимую скорбь, ставшую неразлучной спутницей до последнего дня его жизни. Сколько тихих слез воспоминания оросили за эти долгие годы ее дорогую могилу в Александро-Невской лавре, посещение которой стало его насущной потребностью. Как часто, прощаясь со мной, отходя ко сну, он говаривал с облегченным вздохом: „Одним днем ближе к моей драгоценной Наташе“. Да, такую любовь способна внушить не красота плоти, чары которой гибнут во мраке и ужасах могилы, а та возвышенная чистота и благородство души, которая, как отблеск вечного, манит за собой в лучший, горний мир», – свидетельствует о своих родителях дочь Александра Петровна Арапова.