Текст книги "Прекрасная Натали"

Автор книги: Наталья Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава 4. Второе замужество
«Выходи за порядочного человека…»

Итак, прошло более семи лет со дня смерти Пушкина, прежде чем тридцатидвухлетняя вдова смогла безбоязненно доверить свою судьбу и жизни четверых детей от первого брака «порядочному человеку», новому супругу. Ни на йоту не преступила она границ предсмертного завета своего великого мужа: «Поезжай в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж за порядочного человека». Возможно, только в последние два дня своей жизни поэт явственно осознал, что оставляет свою любимую «женку» в отчаянном положении: по-прежнему необыкновенная красавица, но со следующим за ней шлейфом светских пересудов, сплетен и обвинений; в расцвете блистающей своей молодости, но вдова; мать четверых малолетних детей, но без твердого материального обеспечения, наконец, просто женщина определенного, близкого ко двору круга, но без прочного положения в обществе.

За время траура пересуды как будто бы улеглись. Наталья Николаевна, вернувшись в Петербург ровно через два года – в январе 1839 года, жила вдали от света, встречаясь только с друзьями покойного мужа. Она вела себя безукоризненно, отвергла несколько блестящих предложений.

В канун Рождества 1841 года Наталья Николаевна, выбирая подарки своим детям, неожиданно встретилась с царем, который изволил с ней милостиво разговаривать, а впоследствии выразил тетке ее, фрейлине Екатерине Николаевне Загряжской, пожелание, чтобы Наталья Николаевна, как и прежде, украшала своим присутствием царские балы. Она действительно стала появляться на них, и это обстоятельство сделалось причиной нового витка сплетен о том, что Натали якобы быстро забыла мужа, и о том, что «у Николая I завязались с Натальей Николаевной очень нежные отношения, результаты которых пришлось покрыть браком с покладистым Ланским», который к тому же сделал карьеру благодаря этому браку… Чего только не говорили! Прав, тысячу раз был прав Пушкин, у которого перед смертью ныло все его существо: «она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском».

Что касается брака с Ланским, мы уже отмечали, что ко времени женитьбы на вдове Пушкина его карьера была вполне успешной, а нравственные качества генерала аттестовались всеми родными невесты однозначно и единодушно: «…у него благородное сердце и самые прекрасные достоинства», он «со всеми его моральными качествами может принести только счастье».

И все-таки, прежде чем мы приступим к описанию этого тихого счастья, приведем забавный эпизод – один из тех, на которых основывались легенды вокруг имени Натальи Николаевны. Как правило, это были не свидетельства очевидцев, а «сенсационные открытия» позднейших самодеятельных «пушкинистов», нацеленных на свои собственные выгоды.

Легенда о связи Натальи Николаевны с царем, в частности, опиралась на следующее событие, записанное в начале века XX В. Е. Якушкиным. В Московский исторический музей однажды пришел неизвестный человек и предложил купить у него золотые часы с вензелем Николая I. За эти часы он запросил огромную по тем временам сумму – 2000 рублей. Сотрудники музея не скрывали своего удивления, тогда неизвестный открыл вторую, секретную крышку часов, в которую был вмонтирован миниатюрный портрет Натальи Николаевны. По словам владельца, часы принадлежали его деду, а дед служил камердинером у Николая I, и, когда царь умер, он взял себе эти часы, «чтобы не было неловкости в семье». Неизвестному было объявлено, что о его предложении следует подумать. Его попросили прийти в другой раз за ответом… Он ушел, с тех пор ни о нем, ни о часах ничего неизвестно. Уважаемый известный пушкинист Д. Д. Благой дал этому эпизоду следующее объяснение: «Скорее всего, часы были ловкой подделкой в расчете, что на такое сенсационное предложение клюнут и сразу же – сгоряча – согласятся за любую цену их приобрести». А на сколько таких дутых сенсаций пушкинисты все-таки клюнули и возвели их в разряд непреложного факта…

В течение долгих десятилетий о втором замужестве Натальи Николаевны старались не писать – тема была неблагодарная: вдове Пушкина не прощали того, что она якобы забыла Пушкина и с легкостью сменила знаменитую фамилию. Потомки отказали ей в благодарной памяти, еще не зная и той малой правды, которая содержалась в существовавшем, но неоткрытом эпистолярном наследии Натальи Николаевны. Только в 60-е годы нашего столетия И. М. Ободовская и М. А. Дементьев, разбирая богатый архив семьи Гончаровых (который насчитывал свыше 10 тысяч единиц хранения за период от конца XVII до начала XX века), обнаружили неизвестные письма сестер Гончаровых – Натальи, Екатерины и Александры к брату Дмитрию, письма родителей Натальи Николаевны и ее братьев Ивана и Сергея. Исходя из них, образ «тщеславной кокетки» сильно побледнел, если не сказать – совсем рассыпался.

Опубликованные письма Натальи Николаевны к своему второму мужу П. П. Ланскому довершают ее столь долго писавшийся портрет чистыми и яркими красками: жена Пушкина была умна, добра, жертвенна, любима обоими мужьями и щедра сердцем. Письма вдовы Пушкина периода ее второго замужества бросают свет на годы жизни с поэтом. Она, щадя чувства Петра Петровича Ланского, редко упоминала имя Пушкина, но не могла скрыть, как дороги ей дети его, родственники и друзья. Осмелимся сделать предположение, что детей Пушкина Наталья Николаевна любила более, чем детей Ланского. И сам П. П. Ланской имел всегдашний повод для ревности Натальи Николаевны к памяти Пушкина… но никогда не решался воспрепятствовать тому обету, который, видимо, дала его законная жена: еженедельно вспоминать умершего строгим постом: «…один из дней недели, именно пятницу (день кончины поэта – пятница 29 января 1837 года) она предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела. Однажды ей пришлось непременно быть у Пащенко в одну из пятниц. Все заметили необыкновенную ее молчаливость, а когда был подан ужин, то вместо того, чтобы сесть, как все остальное общество, за стол, она ушла одна в залу и там ходила взад и вперед до конца ужина. Видя общее недоумение, муж ее (П. П. Ланской) потихоньку объяснил причину ее поступка, сначала очень удивившего присутствующих…»

Сделав эти вынужденные отступления от темы, попытаемся изобразить то, что, в сущности, невозможно передать… Как замечает по этому поводу А. П. Арапова: «Для лиц, интересующихся дальнейшей судьбой матери, я могу добавить весьма немногое, почерпнутое из собственных воспоминаний. Недаром сложился французский афоризм: у счастливых народов нет истории. Жизнь ее, вступив в обыденную колею, не заключала выдающихся событий…»

Но у нас есть письма Натальи Николаевны, полные описаний своего счастья, которое она так просто и ясно определила в одном из посланий Петру Петровичу Ланскому: «Союз двух сердец – величайшее счастье на земле». Союз этот основывался на единомыслии и любви – к детям, друг к другу, к памяти Пушкина, к жизни и ко всем ее проявлениям. Впрочем, пусть более всего об этом говорит сама Наталья Николаевна…

«Чувство, которое соответствует нашим летам…»

Единомыслие супругов проявилось с самого первого серьезного решения. Дозволение на женитьбу по сложившимся правилам Петр Петрович должен был испросить у своего высшего начальника – шефа лейб-гвардии конного полка и государя, приближенным подданным которого являлся генерал. Но Наталья Николаевна не желала присутствия на венчании царя, и ее будущий супруг согласился с ее доводами, навлекая на себя тем самым возможную немилость…

Вот что пишет в воспоминаниях А. П. Арапова:

«Когда отец явился к государю с просьбой о дозволении ему жениться, Николай Павлович ответил ему:

– Искренне поздравляю тебя и от души радуюсь твоему выбору! Лучшего ты не мог бы сделать. Что она красавица, это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Вы оба достойны счастья, и Бог пошлет его вам. Передай своей невесте, что я непременно хочу быть у нее посаженым отцом и сам благословить ее на новую жизнь.

16 июля 1844 года, после полудня скромный кортеж направлялся пешком в приходскую церковь Стрельны – летней стоянки конного полка. Не смотря на так ясно выраженное желание царя, мать уклонилась от этой чести. Она не скрывала от себя, что ее второе замужество породит много толков и осуждений и ей не простят, что она сложила с себя столь прославленное имя, и хотя присутствие Государя, осеняя ее решение могучим покровительством, связало бы не один ядовитый язычок, она предпочла безоружно выйти на суд общественного мнения и настояла, чтобы свадьба состоялась самым незаметным, тихим образом.

Почти никто не знал о назначенном дне, и кроме самых близких, братьев и сестер с обеих сторон, не было ни одного приглашенного. Невеста вошла в церковь под руку с женихом, более чем когда-либо пленяя своим кротким видом и просветленной красотой».

При венчании с Пушкиным упало на пол с налоя Евангелие и потухла свеча, что он воспринял как дурное предзнаменование. При венчании с Ланским будто бы сам собою зазвонил колокол. Только после обряда дело выяснилось:

«Молодой граф, впоследствии князь, Николай Алексеевич Орлов, состоявший в то время закорпусным камер-пажом, очень был заинтересован свадьбою своего будущего командира со вдовою Пушкина и тщетно старался проникнуть в церковь, строго охраняемую от посторонних. Но препятствия только раздражали его любопытство, и, надеясь хоть что-нибудь разглядеть сверху, он забрался на колокольню, в самую торжественную минуту он задел за большой колокол, раздался громкий удар, а Орлов с испугу и растерянности не знал, как остановить звон… Когда дело объяснилось, он, страшно сконфуженный, извинился перед новобрачными, и это оригинальное знакомство с моей матерью послужило первым звеном той дружеской близости со всей нашей семьей, которая не прекращалась до той поры, когда служебная деятельность удалила его из России»…

Когда Ланской явился объясняться с царем по поводу состоявшейся без него свадьбы, Николай I ответил:

«Довольно! Я понимаю и одобряю те соображения, которые делают честь чуткости ее души!»

Таким образом, Наталья Николаевна связала свою судьбу с военным. И, сделавшись «генеральшей», она испытала участь всех жен военных, мужья которых должны были выполнять приказы и следовать туда, куда зовет воинский долг. Именно благодаря долгим разлукам супругов мы теперь имеем возможность судить об их чувствах друг к другу. Ланской любил свою жену глубоко и преданно, это чувствовала и ценила Наталья Николаевна, потому и писала ему постоянно благодарные письма: «Благодарю тебя за заботы и любовь. Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять»…

«Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам, сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет»…

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавлю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут» (10 сентября 1849 г.).

Наталья Николаевна обо всемрассказывала своему мужу и, видимо, несколько раз в своих письмах упомянула о некоем французе поклоннике, что не осталось не замеченным Ланским. Ему приходилось по долгу службы отсутствовать дома целыми месяцами и, возможно, не раз в голову приходили ревнивые чувства – это немудрено: он знал, как действуют на мужчин красота и обаяние супруги. Но очевидно, он весьма осторожно и туманно, в отличие от Пушкина, высказывается о своих подозрениях, боясь оскорбить или смутить жену. Памятуя о том, в чем ее обвиняли в молодости, Наталья Николаевна еще и еще раз убеждает мужа:

«Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могласовершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобою».

Об этой ошибке, которую Наталья Николаевна «могла» совершить, она поведала перед смертью воспитательнице детей Ланских, женщине, «посвятившей младшим сестрам и мне всю жизнь и внушавшей матери такое доверие, что на смертном одре она поручила нас ее заботам, прося не покидать дом до замужества последней из нас», – как писала А. П. Арапова. Эта женщина, Констанция, видимо, потом рассказывала Александре Петровне Ланской-Араповой о покаянных словах Натальи Николаевны: «Видите, дорогая Констанция, сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это… свидание, за которое муж мой заплатил кровью, а я – счастьем и покоем всей своей жизни. Бог свидетель, что оно было столько же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве сострадания… Но кто допустит его искренность?»

Николай Афанасьевич Гончаров – отец Натальи Николаевны

Наталья Ивановна Гончарова – мать Натальи Николаевны

Сестра Натальи Николаевны – Александра

Брат Натальи Николаевны – Дмитрий

Брат Натальи Николаевны – Сергей

А С. Пушкин. Акварель П. Ф. Соколова. 1830–1836 гг.

П. П. Ланской

Мария, дочь Пушкина

Александр, сын Пушкина

Наталья, дочь Пушкина

Григорий, сын Пушкина

Александра, дочь Н. Пушкиной и П. Ланского

Софья, дочь Н, Пушкиной и П. Ланского

Елизавета, дочь Н. Пушкиной и П. Ланского

Η. Η. Пушкина-Ланская с детьми

Η. Н. Пушкина-Ланская с родными

Петр Вяземский

А Н. Фризенгоф – сестра Натальи Николаевны

Счастье все же «вернулось» к этой исстрадавшейся душе. Но если оно «вернулось», значит, оно уже было – в ее первой любви к Пушкину. Сколько раз, должно быть, перечитывала Наталья Николаевна его признания: «Не можешь вообразить, какая тоска без тебя», «Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет – и жить с тобой в разлуке так же глупо, как и тяжело». Утешение может дать только любящая и любимая женщина… Тот, кто не испытал подобного, может дальше продолжать обвинять Наталью Николаевну в том, что она не любила Пушкина, и доказывать, что не была с ним счастлива. Была… Теперь другое – ровное и тихое счастье. И «несмотря на то что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость».

Второй муж как мог охранял ее от воспоминаний, потому единомыслие было и в образе жизни супругов: «Втираться в интимные придворные круги – ты знаешь мое к тому отвращение; я боюсь оказаться не на своем месте и подвергнуться какому-либо унижению. Я нахожу, что мы должны появляться при дворе, только когда получаем на то приказание, в противном случае лучше сидеть дома спокойно. Я всегда придерживалась этого принципа и никогда не бывала в неловком положении. Какой-то инстинкт меня от этого удерживает» (из письма Натальи Николаевны П. П. Ланскому, 1849 г.).

И все же в «неловкое» положение, независимо от воли, Наталья Николаевна попадала неоднократно в совершенно неожиданных местах. Об одном таком эпизоде рассказывает А. П. Арапова, аттестуя его как «пустяшный», однако «неизгладимо запечатлевшийся в моем уме, так как мое шестнадцатилетнее мышление сразу постигло вечно сочащуюся рану, нанесенную матери тем прошлым, о котором все близкие тщательно избегали ей напоминать». Семейство находилось «на водах» за границей, в Гейдельберге. Жили в большой гостинице. «Обедающих было немного. Мы занимали один конец стола, а на противоположном собиралась группа из восьми до десяти русских студентов и студенток. Курсистки в ту пору не существовали. Мы изредка глядели на них, они с своей стороны наблюдали за нами, но знакомства не завязывали… Когда я проходила однажды по опустелой и уже приведенной в порядок комнате, мне бросилась в глаза оставленная книга. Схватить ее и влететь в гостиную, где находились родители и сестры, было делом одной минуты.

– Посмотрите! – радостно воскликнула я. – Русская книга и разогнута как раз на статье о Пушкине. „В этот приезд в Москву, – стала я громко читать, – произошла роковая встреча с Натальей Николаевной Гончаровой, той бессердечной женщиной, которая погубила всю его жизнь…“

– Довольно, – строго перебил отец, – отнеси сейчас на место. Что за глупое любопытство совать нос в чужие книги!

Я тут только сообразила свою оплошность и виновато взглянула на мать. Я до сих пор не забыла ее смертельную бледность, то выражение гнетущей скорби… она закрыла лицо руками и, пока я поспешно выходила, до моего слуха болезненным стоном долетело:

– Никогда меня не пощадят, и вдобавок перед детьми!

Напрасно страдала она мыслью уничижения перед нами, зная, что часто нет судей строже собственных детей. Ни одна мрачная тень не подкралась к ее светлому облику, и частые обидные нападки вызывали в нас лишь острую негодующую боль…»

Наталья Николаевна, по ее собственным словам, «давно, давно, пока еще жизнь не сломила», была «беззаботная, доверчивая, веселая». Ее дочь утверждает: «несмотря на то что ее вторая семейная жизнь согласием и счастьем сложилась почти недосягаемым идеалом, веселой я ее никогда не видела. Мягкий ее голос никогда порывом смеха не прозвучал в моих ушах, тихая, затаенная грусть всегда витала над нею. В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее; она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе».

Эту постоянную «затаенную грусть» должен был чувствовать и Петр Петрович. И не только чувствовать, но и ясно понимать причину этой грусти… Понимать и мириться с тем, что сердце его жены часто обращено в прошлое, а дети Пушкина ей так дороги, что она и на короткий срок не соглашалась оставить их одних, чтобы поехать к мужу. Это положение вещей она и называла тем «тяжелым бременем, что я принесла тебе в приданое», в котором Ланской хочет «найти еще и счастье».

«Ты мне говоришь о рассудительности твоего довода. Неужели ты думаешь, что я не восхищаюсь тем, что у тебя так мало эгоизма. Я знаю, что была бы тебе большой помощью, но ты приносишь жертву моей семье. Одна часть моего долга удерживает меня здесь, другая призывает к тебе; нужно как-то отозваться на эти оба зова сердца, Бог даст мне возможность это сделать, я надеюсь».

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты знаешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если могу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобою и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, что, если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

Приведенные выдержки из писем Натальи Николаевны мужу во время их длительной разлуки 1849 года, когда полк Ланского стоял в Лифляндии, свидетельствуют о том, что семейные обязанности удерживали ее в Петербурге. Она все пыталась «отозваться на два зова сердца», и первый – по отношению к детям Пушкина пересиливал желание приехать к мужу. Все лето между супругами велась бурная переписка. Наталья Николаевна сообщила мужу, что не может приехать, потому что не на кого оставить детей. Она ждет гувернантку и рассчитывает приехать к Ланскому в конце сентября, чтобы к ноябрю вернуться в Петербург, когда нужно будет вывозить Машу в свет. К тому же в июле – августе у мальчиков каникулы, и ей хотелось побыть с ними, а в сентябре Гриша должен был поступать в Пажеский корпус: мать не могла отсутствовать в такой важный момент. И только когда он привыкнет к новой для него жизни, она считала себя вправе ненадолго уехать…

Петр Петрович сочувствовал всем хлопотам жены и терпеливо ждал. В одном он не мог себе отказать… Ланской гордился и восхищался красотой Натальи Николаевны и, по ее признанию, «окружал себя ее портретами». Однако во многих письмах Натальи Николаевны высказывается удивление по поводу восторженных отзывов о ее красоте. «Красота от Бога», и ее собственной заслуги в этом нет… Однажды только, отправив Ланскому в подарок ко дню именин свой портрет, Наталья Николаевна в сопроводительном письме сообщила, что послала очень хорошенькую женщину, имея по этому поводу «чуточку тщеславия», в чем «смиренно и признается». Общий же тон очень сдержанный и даже грустный: «Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Что бы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свидетель – моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захочешь увидеть чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешься. Какая женщина равнодушна к успеху, который она может иметь, но клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но довольно об этом, ты не захочешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить» (7 августа 1849 г.).

Но если Наталья Николаевна была бы только красивой женщиной – без внутреннего горения, без того исключительного обаяния, которое привлекало к ней стольких людей, – она не смогла бы внушить тонкому знатоку женского сердца Пушкину страстную и безграничную любовь… Наталья Николаевна своей доброжелательностью и приветливостью готова была окружить любого нуждающегося в сочувствии. И эти качества во второй половине ее жизни развились с особою силой. Ее заботы о ближних неустанны. Известно, что Наталья Николаевна навещала бывшую гувернантку детей, когда та болела, и привозила ей врача; беспокоилась о старике лакее, прослужившем у нее много лет, и на старости сняла ему комнату поблизости, чтобы не отрывать от семьи. Желая сделать приятное своей гувернантке-англичанке, которую очень любила в детстве, Наталья Николаевна писала ей письма за границу: «…Вернувшись в 9 часов, я села за английское письмо, которое должно быть послано Каролиной сегодня. Ко всеобщему и моему удивлению, я прекрасно с ним справилась, не знаю, право, как я вспомнила построение английских фраз, ведь уже прошло 17 лет, как я упражнялась в языке. В общем, все получилось неплохо, и моя гувернантка будет иметь право гордиться мною». Об этих поступках Натальи Николаевны мы знаем из писем, и они – как верхушка айсберга, основная часть которого скрыта от взгляда…

Были ли у нее недостатки? Конечно, как и у всякого человека. Но недостатки Натальи Николаевны – продолжение ее достоинств. Безмерная ее доброта оборачивалась иногда слабохарактерностью. Любовь к детям порой не знала границ и переходила в баловство. Особенно это касалось Ази – той самой Александры Петровны Араповой, которая написала так часто цитируемые здесь воспоминания. Она была первым ребенком Ланского и росла очень живой и своенравной, причиняя много беспокойства всем родным.

В отсутствие Ланского Наталья Николаевна, бывало, не могла справиться со слугами, которые пьянствовали в доме и устраивали драки. Жалуясь на это в письмах к мужу, она сама же и умоляла не показывать и вида, что он об этом знает, потому что «я была бы в отчаянии, если бы кто-нибудь мог считать себя несчастным из-за меня».

Очевидно, не могла Наталья Николаевна повлиять на сестру, которая осталась жить с ней и вносила постоянный разлад в семейную жизнь. «Привыкшая никогда не разлучаться с матерью, она (Александра Николаевна Гончарова. – Н. Г.)мучила ее своею ревностью, за которой, может быть, таилось чувство зависти: ее сестра нашла себе двух мужей, в то время как она сама как будто была обречена на несносную для нее судьбу старой девы. Живя в доме зятя, она чуждалась его общества, обращалась с ним сухо и свысока и днями сидела у себя в комнате, требуя, чтобы мать не оставляла ее в одиночестве. Доходило до того, что мать никогда не решалась ни прогуляться, ни прокатиться вдвоем с мужем, чтобы не навлечь на себя сестрин гнев… Тетушка со своей стороны искренно любила мать, но как-то по-своему: эгоизм преобладал в ней. Она считала лишним бороться со своим враждебным чувством, закрывая глаза на тот духовный разлад, который она насаждала в обиходе… Она принимала постоянные уступки как нечто должное и вполне естественное…» Такая семейная неурядица продолжалась около семи лет, но Наталья Николаевна, в силу своей привязанности к сестре, не могла даже подумать о том, чтобы попросить Александру Николаевну оставить ее семейный очаг. А что же Ланской? «…Ему был дорог только покой его обожаемой Наташи, и не было жертв, которые бы он не принес в угоду ей…» Лет через десять после замужества Александры Николаевны у нее в замке Бродзяны гостила племянница – младшая дочь Пушкина Наталья Александровна. Однажды, вспоминая прошлое, тетка добродушно заявила ей: «Ты знаешь, я уже давно все простила Ланскому!»…

Удивительно все-таки: две сестры, до сорока лет почти не разлучавшиеся, вместе выросшие и искренне любившие друг друга, но такие разные по характеру! Наталья Николаевна в отличие от Александры Николаевны постоянно себя корит, критикует, осуждает свои необдуманные действия. И очень редко осуждает других, наоборот, старается, как правило, найти хоть какие-нибудь оправдывающие обстоятельства в неблаговидном поведении тех или иных лиц… «Я, как всегда, пишу под первым впечатлением, с тем чтобы позднее раскаяться», «Гнев – это страсть, а всякая страсть исключает рассудок и логику», «Твердость – не есть основа моего характера» – подобных фраз в письмах Натальи Николаевны немало. Не будем судить, насколько справедливы ее упреки в свой адрес, лишь отметим, что они свидетельствуют о постоянной внутренней работе ее живой души.

«В августе 1855 года, в бытность нашу в Петергофе, отец заболел холерою, сильно свирепствовавшей в Петербурге и окрестностях, – вспоминает А. П. Арапова. – С беззаветным самоотвержением мать ходила за ним, не отходя от постели больного, и ей удалось вырвать его из цепких рук витавшей над ним смерти. Не успел он еще вполне оправиться и набраться сил, как получил приказание, по должности генерал-адъютанта, отправиться в Вятку, для сформирования местного ополчения. Россия стягивала в Кремль последний оплот в борьбе с наседающим врагом (во время Крымской войны 1853–1856 гг. – Н. Г.).Относительно службы отец не признавал отговорок, он немедленно собрался в далекий тяжелый путь. Железной дороги, кроме Николаевской, не было; осень уже наступила.

Мать не могла решиться отпустить его одного, и, несмотря на пережитое волнение и усталость, на общее недомогание, изредка уже проявлявшееся во всем организме, она храбро предприняла это путешествие. В этом случае, как и всегда, она не изменила своему правилу: никогда не думать о себе, когда дело коснется блага близких… Вятка являлась прототипом провинциального захолустья, по своей отдаленности служившего надежным местом ссылки. Приезд генерал-адъютанта казался таким великим событием, что их чуть не с колокольным звоном встречали. Местный кружок, состоящий из служебного персонала и богатых купцов, приготовился увидеть в лице матери важную, напыщенную светскую даму и долго не мог прийти в себя от простоты ее, от доброты и отзывчивости, сквозившей в каждом слове, в каждом жесте. Она, в свою очередь, возвращаясь в Петербург, увезла самую теплую память о своих „вятских друзьях“, которые без всякого стеснения прибегали к ней, когда требовалась какая-нибудь услуга в далекой столице. И с каким усердием принималась она хлопотать то о помещении девочки в институт, то об определении на службу, то о выслуженной пенсии, то о смягчении наказания… Между прочим, ей удалось оказать большую услугу Салтыкову-Щедрину. Он был сослан в Вятку за свое сочинение „Запутанное дело“…»

«Среди вятского общества Ланские особенно сошлись с управлявшим Палатою государственных имуществ Пащенко, состоявшим членом Губернского комитета по созыву ополчения, и его женою и бывали у них совершенно запросто. Мадам Пащенко, женщина редкой доброты, придумала заинтересовать Наталью Николаевну в судьбе Η. Е. Салтыкова-Щедрина, который очень уважал и любил ее (мадам Пащенко) и был у нее в доме принят, как родной. Она составила план воспользоваться большими связями Натальи Николаевны, чтобы выхлопотать Салтыкову прощение и позволение возвратиться в Петербург. План этот увенчался полным успехом: Салтыков был представлен Наталье Николаевне, которая приняла в нем большое участие (как говорят, в память о покойном своем муже,некогда бывшем в положении, подобном салтыковскому), и решилась помочь талантливому молодому человеку и походатайствовала за него и письменно и лично. Успех не замедлил обнаружиться. Наталья Николаевна уехала из Вятки в январе 1856 года, а в июне того же года Салтыков был уже назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел и возвратился в Петербург» (из воспоминаний Л. Н. Спасской, дочери врача, лечившего Наталью Николаевну).

Следует отметить, что П. П. Ланской, который ходатайствовал по просьбе жены за писателя, ни словом не обмолвился о проступках Салтыкова по казенной части в самой Вятке, о его «неуживчивом характере», который поставил его во «враждебные отношения с окружающими».

«14 октября 1855 г. Вятка

Конфиденциально

Милостивый государь Сергей Степанович! [9]9
  Сергей Степанович Ланской – министр внутренних дел, двоюродный брат П. П. Ланского.


[Закрыть]

По прибытии моем в Вятку для исполнения высочайше возложенного на меня поручения я встретил там советника Вятского губернского правления Салтыкова, о котором общая молва говорит как о человеке самых честных правил, самого благородного образа мыслей и поведения безукоризненного, а начальство отзывается о нем как о чиновнике усердном, деятельном, распорядительном и преданном правительству.

Столь лестные отзывы не могли не заинтересовать моего внимания и не возбудить желания узнать причины, понудившие его служить в Вятке, в краю глухом и отдаленном.

По наведенным точно о нем справках оказывается, что Салтыков, окончив образование в императорском Александровском лицее, вскоре после выпуска, именно в начале 1848 года, послан был на службу в Вятскую губернию в личное распоряжение и наблюдение гражданского губернатора. Это назначение последовало по поводу напечатанной Салтыковым статьи „Запутанное дело“ в „Отечественных записках“. В 1850 году Салтыков получил место советника Вятского губернского правления. В течение почти восьмилетней службы своей в Вятском губернском правлении Салтыков исполнял такие поручения, которые показывают, что начальство не имеет ни малейшего сомнения на счет его образа мыслей…

А потому, следуя чувству, долженствующему проникать каждого благородного и верного слугу государства, я осмеливаюсь усерднейше просить ваше Высокопревосходительство обратить милостивое внимание ваше на несчастную судьбу надворного советника Салтыкова и не лишить ходатайства о даровании ему всемилостивейшего прощения.

…С истинным почтением и совершенной преданностью имею честь быть вашего Высокопревосходительства милостивого государя

покорный слуга Петр Ланской».

«1855 г., ноябрь 7. Сегодня генерал-адъютант Ланской смотрел Слободскую дружину (городок в 30 километрах от Вятки. – Н. Г.)и остался ею весьма доволен… Теперешняя супруга Ланского была прежде женой Пушкина. Дама довольно высокая, стройная, но пожилая, лицо бледное, но с приятною миною. По отзыву архиерея Елпидифора, дама умная, скромная и деликатная, в разговоре весьма находчивая» (из дневника слободского протоиерея И. В. Куртеева). Именно «находчивость» Натальи Николаевны не дала «завять» таланту замечательного русского писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина.