Текст книги "Прекрасная Натали"

Автор книги: Наталья Горбачева

«История с гриффео» и другие…

«…Ваше положение печально и трудно. Вы еще в таком возрасте, когда сердце нуждается в привязанности, в волнении, в будущем. Только одного прошлого ему недостаточно. Возраст ваших детей таков, что, не нарушая долга в отношении их, вы можете вступить в новый союз. Более того, подходящий разумный союз может быть даже в их интересах. Следовательно, вы совершенно свободны располагать своим сердцем и его склонностью. Но при условии, что чувство, которому вы отдадитесь, что выбор, который вы сделаете, будет правильным и возможным. Всякое другое движение вашего сердца, всякое другое увлечение может привести только к прискорбным последствиям, для вас более прискорбным, чем для кого-то другого.

Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы, чтобы вести такую опасную игру… То трудное положение, в котором вы находитесь, отчасти проистекает от вашей красоты. Это – дар, но стоит он довольно дорого. Вы – власть, сила в обществе, а вы знаете, что все стремятся нападать на всякую власть, как только она дает к тому малейший повод. Я всегда вам говорил, что вы должны остерегаться иностранцев… Даже при наличии независимого состояния подобный союз всегда будет иметь серьезные затруднения. Рано или поздно вы будете вынуждены покинуть родину, отказаться от своих детей, которые должны оставаться в России… А без независимого состояния затруднения были бы еще более серьезными. Выйдя замуж за иностранца, вы, возможно, лишитесь пенсии, которую получаете, и ваше будущее подверглось бы еще более опасным случайностям».

Это строки из пространного письма пятидесятилетнего князя Петра Андреевича Вяземского к тридцатилетней Наталье Николаевне Пушкиной. На правах старинного друга поэта он пытается предостеречь от «опасности» молодую женщину, вдову Пушкина.

В чем же состояла «опасность»? Каких иностранцев надо было остерегаться?

На первом листке письма рукой Натальи Николаевны сделана надпись: «Aff Grif» – это сокращенное от Aff(aire) Grif(feo), по-русски – «История с Гриффео». «Истории» на самом деле никакой не было. Этот Гриффео – граф, дипломат, секретарь неаполитанского посольства – был поклонником Натальи Николаевны, встречался с ней в салоне Карамзиных, но никакого интереса у нее не вызвал. Об этом Наталья Николаевна пишет к Александре Фризенгоф и ее мужу за границу: «Фризенгоф, я очень опасаюсь, как бы удовольствие, которое вы предвкушаете получить от чтения моего дневника, не было обмануто, он совершенно неинтересен: я ограничиваюсь только изложением фактов, а что касается чувств, которые мы можем ещеиспытывать, принимая во внимание наш возраст,то я вам о них не говорю. Могу сказать вам откровенно, заглянув в самые сокровенные уголки моего сердца, что у меня их нет. Саша, которую я на днях об этом спросила, может вам сказать то же самое. Я также ничего не скажу о тех, кто может за мной ухаживать…» (16 декабря 1841 г.).

Граф Гриффео оказывал знаки внимания красавице Пушкиной, видимо, без серьезных намерений. Поняв, что с ней нельзя завязать легкий роман, он вскоре увлекся другой женщиной, о чем Вяземский сообщает Наталье Николаевне в самых язвительных выражениях: «Гриффео уезжает из Петербурга на днях; его министр уже прибыл, но я его еще не встречал. Чтобы немного угодить вашему пристрастию к скандалам, скажу, что сегодня газеты возвещают в числе отправляющихся за границу: Надежда Николаевна Ланская». Так ли это или только странное совпадение имен?

Надежда Николаевна Ланская была женой Павла Петровича Ланского, брата будущего мужа Натальи Николаевны. Между строк газетного сообщения можно было прочитать, что Надежда Николаевна оставила своего мужа и уехала с Гриффео за границу. Бракоразводный процесс длился более двадцати лет. И случилось так, что сын Надежды Николаевны, оставленный матерью, впоследствии нашел приют у Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской. В письмах 1849 года часто встречается имя Паши Ланского…

Прошло еще немного времени, и князь Петр Андреевич Вяземский снова берется за перо – для очередного предостережения…

«Вы знаете, что в этом доме спешат разгласить на всех перекрестках не только то, что происходит в гостиной, но еще и то, что происходит и не происходит в самых сокровенных тайниках души и сердца. Семейные шутки предаются нескромной гласности, а следовательно, пересуживаются сплетницами и недоброжелателями. Я не понимаю, почему вы позволяете в вашем трудном положении, которому вы сумели придать достоинство и характер святости своим поведением, спокойным и осторожным, в полном соответствии с вашим положением, – почему вы позволяете без всякой надобности примешивать ваше имя к пересудам, которые, несмотря на всю их незначимость, всегда более или менее компрометирующие… Все ваши так называемые друзья с их советами, проектами и шутками – ваши самые опасные и ярые враги. Я мог бы многое сказать вам по этому поводу, привести вам много доказательств и фактов, назвать многих лиц, чтобы убедить вас, что я не фантазер и не помеха веселью, или просто сказать – собака, которая перед сеном лежит, сама не ест и другим не дает. Но признаюсь вам, что любовь, которую я к вам питаю, сурова, подозрительна, деспотична даже, по крайней мере, пытается быть такой». Письмо в высшей степени откровенное, дерзкое, интригующее, интересное во многих отношениях: «ваши друзья – ваши ярые враги», «любовь, которую я к вам питаю», «я мог бы назвать многих лиц»… На этом письме Наталья Николаевна, не опасаясь быть скомпрометированной, поставила помету: «Aff(aire) Alex(andre)» – история с Александром. Вяземский был несомненно прав в том, что вдова Пушкина сумела «придать достоинство и характер святости своим поведением».

Попытаемся разобраться, что стоит за очередными намеками князя… Вяземский под «этим домом» подразумевал салон Карамзиных, в котором в свое время так любил бывать Пушкин, чувствуя глубокую дружескую привязанность к жене историка Екатерине Андреевне. (Она была внебрачной дочерью князя Андрея Ивановича Вяземского, стало быть – сестрой князя Петра Андреевича Вяземского.)

Но в 40-е годы изменился характер этого литературного салона. Пушкин умер; женился и уехал за границу Жуковский; неохотно стал бывать там Плетнев, который признавался Жуковскому: «…Β зиму у Карамзиных был только два раза… Всех нас связывала и животворила чистая, светлая литература. Теперь этого нет. Все интересы обращены на мастерство богатеть и мотать. Видно, старое доброе время никогда к нам не воротится». Светскую гостиную теперь главным образом наполняли товарищи по полку братьев Карамзиных и светские знакомые Софьи Николаевны, дочери Екатерины Андреевны. Первую скрипку в салоне стала играть Софи Карамзина, фрейлина императрицы, «…едва ли не главным интересом С. Н. Карамзиной была светская жизнь с ее развлечениями и интригой, сложной сетью отношений, сплетнями и пересудами. Судить о других – вернее, осуждать их зло и насмешливо – Софья Николаевна была большая мастерица, и об этом знали и говорили в „свете“, считая ее злоязычной и любопытной», – писал о ней известный пушкинист Н. В. Измайлов. Именно от этих «злых языков» предостерегает вдову своего друга Вяземский, и тут он не одинок. В свое время Екатерина Дантес обвиняла Карамзиных в несчастьях, происшедших в семье Пушкина, и тоже уговаривала Наталью Николаевну воздерживаться от посещения этого салона.

Известно, что Александр Карамзин, Alex, увлекался Натальей Николаевной еще при жизни Пушкина, каждую субботу у нее завтракал. Наталья Николаевна упоминает о его визитах в письмах Фризенгофам в 1841 году. Несомненно, Вяземский ревновал…

Но сколько бы он ни старался приводить «доказательств и фактов» зложелательства Карамзиных к Наталье Николаевне, она оставалась верной усвоенному с детства принципу: «Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла». Если даже Софи Карамзина по усвоенной привычке и «предавала семейные шутки нескромной гласности», другими словами, сплетничала о Наталье Николаевне, то Наталья Николаевна сострадала ей, как несчастной женщине. Софье Николаевне исполнилось уже сорок лет, красавицей она никогда не была. В 1819 и 1831 годах по светским гостиным ходили слухи о помолвке ее с Жуковским, но брак так и не состоялся. В 1842 году закрутился роман со Львом Сергеевичем, братом Пушкина; Наталья Николаевна по-родственному пыталась его увещевать… «Недавно Карамзина Софья ему (Льву Пушкину. – Н. Г.)призналась в своей любви, да еще со слезами. А Наталья Николаевна его бранила серьезно, что очень не морально: сводить с ума, не чувствуя сам к ней ничего» (из письма Е. Н. Вревской).

Вяземский не мог не знать, что кроме Александра Карамзина у Натальи Николаевны был другой ухажер, также Alex – князь Александр Сергеевич Голицын, штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии, сослуживец братьев Карамзиных, стало быть, и посетитель карамзинского салона. Он сватался к Наталье Николаевне. Вот как об этом рассказывает А. П. Арапова:

«…Года за два до ее второго замужества Наталье Николаевне представилась возможность сделать одну из самых блестящих партий во всей России. В нее влюбился князь [8]8
  Князь Г. и Alex, по-видимому, одно и то же лицо: князь А. С. Голицын.


[Закрыть]– обладатель колоссального состояния. Вопрос о средствах (вдовы-бесприданницы Η. Н. Пушкиной. – Н. Г.), конечно, не мог играть тут никакой роли, но он вообще не любил детей, а чужие являлись для него подавно непосильным бременем. Мальчики еще казались меньшим злом, так как приближалось время, когда они должны были поступить в учебные заведения, но с девочками пришлось бы возиться, иметь их вечно перед глазами. Единственным исходом было заручиться обещанием воспитывать их в детском отдельном апартаменте, при первой возможности поместить их в институт – тем легче, что по смерти Пушкина государь предоставил Наталье Николаевне выбор в любой из них.

Мать всегда была убежденным врагом институтского воспитания, находя, что только родной глаз может следить зорко за развитием детского ума и сердца, что только нежная опытная рука способна посеять и вывести добрые семена. И достаточно было подосланному лицу только заикнуться о придуманном плане устранения преграды, чтобы она наотрез заявила: „Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!“

Князь не сумел оценить это материнское самоотвержение, предпочел ему эгоистический покой, и прекратил свои посещения».

«Вряд ли нашлось бы много женщин, – продолжает дочь Натальи Николаевны, – способных отклонить богатых женихов в тесамые минуты, когда стесненность в средствах назойливо проявлялась каждый день. Ничего нет тяжелее вращаться в кругу очень богатых людей, когда каждая копейка на счету… Наталья Николаевна пользовалась некоторым кредитом в магазине Погребова в Гостином дворе, и в силу этого все необходимое забиралось там. Уплата иногда затягивалась долее обыкновенного, и тогда появлялся сам хозяин, прося доложить о нем. Горничная или няня, не желая ее беспокоить, в особенности если это совпадало с периодом острого безденежья, пытались отговорить его, доказывая, что если речь идет об уплате по счету, то это будет лишь напрасный труд, так как денег из деревни еще не высылали и неоткуда их взять.

– Не в деньгах дело, – с достоинством отвечал кредитор, – я в них не нуждаюсь, но хочу лично видеть Наталью Николаевну, чтобы от них самих узнать, чувствуютли оне мое одолжение?

Это требование являлось законным, мать немедленно принимала его, своим приветливым голосом благодарила за оказанное доверие и добродушное терпение. Под обаянием ее любезностей он уходил, вполне удовлетворенный словами, до той поры, когда являлась возможность удовлетворить его деньгами».

Этот анекдот с годами превратился в поговорку. Нас всех так потешала оригинальность этой мысли, что часто, оказывая друг другу просимую услугу, мы прибавляли в шутку: «Хорошо, только чувствуешь ли ты это?»

Кажется, все женихи, предлагая Наталье Николаевне свою руку, в глубине души держали этот самый вопрос. В браке ей сулили решение финансовых проблем, но с оглядкой: «чувствует ли она одолжение», помнит ли, что она вдова-бесприданница, да еще и с четырьмя малолетними детьми.

Один из самых изящных и красивых российских дипломатов Н. А. Столыпин, «приехав в отпуск в Россию, при первой встрече был до того ошеломлен красотой Η. Н., что она грезилась ему днем и ночью, и с каждым свиданием чувство его все сильнее разгоралось.

Но грозный призрак четырех детей неотступно вставал перед ним: они являлись ему помехою на избранном дипломатическом поприще, и борьба между страстью и разумом росла с каждым днем… он понял, что ему остается только одно средство противостоять безрассудному, по его мнению, браку, – это немедленное бегство. К нему-το он и прибегнул. Не дождавшись конца отпуска, он наскоро собрался, оставив в недоумении семью и друзей, и впоследствии, когда заходила речь о возможности побороть сильное увлечение, он не без гордости приводил свой собственный пример».

«Явился еще один претендент, упорно преследовавший ее предложениями, но она на него и внимания не обращала, так как единственным его преимуществом были значительные средства. Нравственные достоинства были под общим сомнением, а его невзрачная, сутуловатая фигура еще карикатурнее выглядывала рядом с ней… Долго старался он отуманить Наталью Николаевну соблазном роскошной жизни, но, уразумев в конце концов тщетность своих надежд, оставил ее в покое»…

Петр Бутафорыч

До самого второго замужества Натальи Николаевны не оставлял ее в покое князь Петр Андреевич Вяземский. Тонкий, умный поэт, которому Пушкин посвятил знаменитые четыре строки:

 
Судьба свои дары явить желала в нем,
В счастливом баловне соединив ошибкой
Богатство, знатный род с возв ыш енным умом
И простодушие с язвительной улыбкой.
 

Вяземский продолжал писать вдове поэта длинные нудные письма.

«Чтобы не иметь более безрассудного вида, чем на самом деле, прошу вашего разрешения объяснить, почему я не пришел к вам перед отъездом. Много раз я готов был сделать это, но всегда мне не хватало смелости. А знаете ли, какой смелости? – Боязнь показаться смешным перед вашими детьми и прислугой. А вы, вы меня смущаете еще меньше, потому что что бы вы ни говорили или ни делали, но в глубине вашего сердца, если оно у вас есть, в глубине вашей совести, если она у вас есть, – вы должны признать, что вы виноваты передо мною. Поймем друг друга: вы виноваты в эгоизме, доходящем до безразличия и жестокости. Я мог бы отдалиться от вас духовно и, не делая шума, продолжать у вас бывать. Я должен был бы так поступить и ради вас, и ради себя, и ради других. Это правда. Я был не прав, и никто от этого не страдает больше, чем я. Я даже могу сказать, что страдаю один. Потому что, если бы у меня были хоть какие-нибудь сомнения в характере ваших ко мне чувств, или, вернее, в отсутствии всяких чувств, вашего поведения после нашей ссоры было бы достаточно, чтобы их полностью рассеять.

Во всяком случае, вернувшись в Петербург, я воспользуюсь предлогом моего отсутствия, чтобы появиться перед вашими детьми в качестве Петра Бутафорыча,как и прежде. В.».

Путаная исповедь князя, его необоснованные претензии, навязчивые нравоучения – все говорит о том, что в душе Петра Вяземского смута. Свою влюбленность князь старается замаскировать дружеским участием – ведь он человек женатый.

Почти ежедневно являясь к обеду семейства Пушкиных, он не принимал в нем участия и сидел часа полтора «мебелью». Часто бывал и вечерами, встречался с Натальей Николаевной у знакомых. Бывало, она не выдерживала настойчивых ухаживаний Вяземского и давала понять, что это ей неприятно. Вслед за этим она получала от него очередное письмо-жалобу: «Вы так плохо обходились со мной на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду прятать свой стыд и боль в уединении Царского Села. Но так как, однако, я люблю платить добром за зло и так как к тому же я обожаю ручку, которая меня карает, предупреждаю вас, что княгиня Владимир-Пушкина (жена В. А. Мусина-Пушкина) приехала. Если я вам нужен для ваших протеже, дайте мне знать запиской. Возможно, я приеду в город в понедельник на несколько часов и, если у меня будет время, а в особенности если у меня достанет смелости, я зайду к вам вечером.

7-го числа этого месяца – день рождения Мари (дочери Вяземского. – Н. Г.).Не придете ли вы провести этот день с нею? Ваша покорнейшая и преданная жертва. Вяз.».

Время от времени князь набирается смелости и позволяет себе отписывать Наталье Николаевне письма, полные намеков и нежностей: «Целую след вашей ножки на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих», «Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан», «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия», «Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, йет, три: я вас обожаю! нет, четыре: я вас обожаю по-прежнему!», «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас».

Так оно и было… Петр Андреевич, попав в плен своих нежных чувств, никак не желал отрезвиться, несмотря На недвусмысленную отповедь Натальи Николаевны: «…Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения, я во всем, всегда, и на все хитрыевопросы с вами была откровенна, и не моя вина, если в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности».

И все-таки почему Наталья Николаевна несколько лет терпела излияния Вяземского, его назойливые посещения, поддерживала, насколько возможно, дружеские отношения с семьями Карамзиных и Вяземских? «…Законы света были созданы против нее (против женщины. – Н. Г.),и преимущество мужчины в том, что он может не бояться», – писала в одном из писем Η. Н. Пушкина. Она прекрасно понимала, что общественное мнение – огромная сила, которая однажды уже навалилась непомерной своей тяжестью на ее семейный мир и поколебала его до самого основания. Ее детям предстояло жить, вращаясь в светском обществе. Ради их будущего требовалось соблюдать светские условности и приличия, поддерживать необходимые связи, тем более что пока она была одна – вдова с четырьмя детьми без настоящего защитника ее интересов и покровителя. Салон Карамзиных в определенных кругах в большой степени формировал это самое общественное мнение.

Но остановиться лишь на таком объяснении мотивов поведения Натальи Николаевны было бы несправедливо. Вспомним слова Вяземского: «Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы»… Голого расчета никогда не было в поступках Η. Н. Пушкиной. Более всего она полагалась на движения своего сердца. А сердце подсказывало ей, что Вяземский необычный человек. Князь был представителем старинного рода, происходившего из Рюриковичей. В середине XIX века таких родов в России было по пальцам перечесть – они угасали… Из восьмерых детей Петра Андреевича семеро умерли в младенческом и молодом возрасте. Это омрачило жизнь князя с его супругой Верой Федоровной, с которой они прожили 67 лет…

Вяземский был признан как поэт. Его перу принадлежало стихотворение «Русский Бог», написанное в 1828 году и ставшее настолько известным, что его одного хватило бы, чтобы принести Вяземскому поэтическую славу.

 
Бог метелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций – тараканьих штабов,
Вот Он, вот Он русский Бог.
Бог голодных, Бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот Он, вот Он русский Бог.
 

Вяземского считали одним из духовных руководителей декабрьского восстания, недаром декабрист Рылеев писал ему: «Вам не должно забывать, что, однажды выступив на такое прекрасное поприще, какое вы себе избрали, дремать не должно; давайте нам сатиры, сатиры, сатиры». О «прекрасном поприще» сохранился отзыв и агента Третьего отделения: «Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пьесе „Негодование“, служившей катехизисом заговорщиков».

Вяземский, разделяя некоторые взгляды декабристов, от революционных обществ держался в стороне, отчего заслужил прозвище «декабрист без декабря»…

«К счастью, он мыслит, что довольно редко между нами», – заметил однажды о своем друге Пушкин. И чем глубже размышлял Вяземский, тем дальше отходил от своего первоначального романтического, туманного взгляда на свободу – абстрактную свободу.

В 1860 году поэт Вяземский писал:

 
Послушать, век наш – век свободы,
А в сущность глубже загляни:
Свободной мысли коноводы
Восточным деспотам сродни.
У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд…
 

В разгар либерально-демократического движения друг Пушкина писал:

 
Хотел бы до того дойти я, чтоб свободно
И тайно про себя, и явно всенародно
Пред каждой церковью, прохожих не стыдясь,
Сняв шляпу и крестом трикратно осенясь,
Оказывал и я приверженность святыне,
Как делали отцы, как делают и ныне
В сердечной простоте, смиренные сыны
Все боле, с каждым днем, – нам чуждой старины
Обычай, искони сочувственный народу.
 

Досталось же князю от «свободной мысли коноводов»! Когда в 50-е годы Вяземский служил товарищем министра просвещения и ведал цензурой, либерально-демократическая критика клеймила и обличала, объявляла его реакционером, предателем идеалов молодости.

На 40-е годы приходится духовный кризис князя Вяземского, усугубленный многими тяжкими потерями.

В поисках поддержки Вяземский невольно потянулся к Наталье Николаевне Пушкиной, которая, как он сам понимал, в труднейших обстоятельствах собственной жизни сумела придать своему существованию «достоинство и характер святости». Этот пример «святости» был необходим ему как воздух, ежедневно, ежечасно.

Вдова его друга понимала состояние Вяземского и жалела его, как она жалела всех, кто нуждался в ее помощи. Вот причина, по которой Наталья Николаевна терпела Вяземского, его навязчивую к ней «дружбу».

Когда Наталья Николаевна вторично вышла замуж, то у Карамзиных бывать перестала, и сам князь прекратил назойливые посещения. Наталья Николаевна изредка переписывалась с ним, нечасто встречалась у общих знакомых. Такое положение дел устраивало, как видно, обоих. «Карамзиных я очень редко вижу, – писала Η. Н. Пушкина-Ланская Вяземскому в 1853 году. – Самой некогда выезжать, княгиня (Е. Н. Мещерская – дочь Карамзиных. – Н. Г.)всегда больна… Софи все бегает, но к нам никогда не попадает. Вечера их, говорят, многочисленны, но я на них ни разу не была».