Текст книги "Многоэтажная планета"

Автор книги: Наталья Суханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Аня улыбалась:

– Она-то локоть, пожалуй, как раз достанет – ей только в цирке работать с такой гибкостью.

– Как ты ее распустишь – так только в цирке и работать ей! – бурчала Тихая и прикрикивала на Аню: – Не потакай Мотьке! Пущай знает слово «нельзя»! А то опять Нычихой вырастет!

Но с чем воистину замучились они – это с кормлением Матильды. Сама подготовка к еде девочке очень нравилась. Ее занимало, когда стол накрывали салфеткой и ставили на него посуду. Она зачарованно следила, как нарезали хлеб. На вопрос, чего она хочет, она на все, предлагавшееся ей, радостно указывала рукой. Но из всего, ею же выбранного, съедала так мало, что удивительно было, как она еще жива.

Тихая, рассердившись, даже шлепала ее. Матильда горько плакала и за утешением тянулась к Тихой же. Старуха сама чуть не плакала. А когда ее ненаглядная Мотька принялась ковырять и есть пластик, Тихая совсем пришла в отчаяние:

– Будешь есть то, что люди, – и сама человеком будешь. А ежели будешь что ни попадя есть – нелюдем станешь!

На плече у Матильды было большое темное пятно неопределенного цвета

– Что это? – спрашивала у всех Аня, замечавшая, что Матильда не любит, когда к этому пятну прикасаются.

– Родимое пятно, вероятно, – отвечали ей. – Не так уж мягко, по всей видимости, было лежать в оплывке.

Услышав этот ответ, Тихая тут же перешла в наступление:

– А вы бы еще больше приборов на тот оплывок навешивали бы! Еще как Мотька вся черная не родилась после ваших опытов! Не знают, не понимают, а всё-о свои приборы лепят! Ума нет – прибор не заменит! Что – Тихая, что – Тихая? За Мотьку я вам спуску не дам, не надейтеся! И лепят, и лепят! Простой вопрос задашь – ответа дать не могут, языком же всё, знай, лопочут: «билогия», «милогия»!

Аня продолжала допытываться:

– Это пятно – не рак?

И еще:

– Она нормальная?

И опять:

– Она будет жить? Будет человеком?

– Пока, во всяком случае, все идет нормально, – успокаивали Аню.

Заметив, как она похудела за это время, Михеич установил для Ани и Тихой часы дежурства в боксе у Матильды и часы обязательного отдыха.

– Так вы меньше будете друг другу мешать, – сказал он. – Да и Матильде от здоровых, спокойных нянек больше толку, чем от таких, как вы сейчас, нервных и перепуганных.

***

Впервые за долгое время отоспавшись как следует, Аня не знала, чем занять себя в каюте. Сделав гимнастику, она принялась за уборку. В темном углу шкафа нашла забытую свою Мутичку, и ей стало жалко куклу, как заброшенного ребенка.

Только сейчас Аня вспомнила, что когда-то давным-давно подарила ей эту куклу бабушка Матильда, потому и названа то она была по имени бабушки – Мутичка, как медвежонок был Матиль, а матрешка – Мотя. Сейчас ей подумалось, что они даже похожи: рыжая, круглоглазая, длинноносенькая кукла Мутичка и юная Матильда, с которой нянчилась сейчас боксе Тихая.

Аня так уже привыкла за последнее время возиться с юной Матильдой, что принялась расчесывать слежавшиеся волосы куклы, будто это была большая Матильда.

– Нужно искупаться, – строго и ласково сказала Аня, сняла с куклы платье и словно бы даже увидела на пластмассовом розовом плечике темное, неопределенного цвета, пятно. Вгляделась, прищурившись, – конечно же, никакого пятна не было. И все же, протирая куклу, она осторожно касалась плеча, словно там было Матильдино пятно.

Флюидусовский мелькающий, скользящий, беспокойный, быстрый свет падал из иллюминатора. Из глубины каюты его подсвечивал и подогревал свет кварцевой лампы, которую включила Аня. Кукла лежала в этом свете ничком и опять очень напоминала свою большую живую тезку. Поискав, во что бы завернуть куклу, Аня взяла свой любимый цветной платок. Наверное, она вспомнила при этом Землю, задумалась и была неловка, потому что Мутичка, когда она начала ее заворачивать, выскользнула из рук и упала под стол. Taм было темно, и Аня поспешила вытащить куклу из-под стола. Тельце куклы, когда она ее нашарила, показалось ей испуганным и холодным. Аня положила куклу на свет, поглаживая по спинке. Задумчиво накрыла цветным платком. Потом платок сдернула. Накрыла. Сдернула. И вдруг помчалась в бокс к живой, юной Матильде.

Дежурные не хотели ее пускать – Аня упросила.

Матильда лежала ничком в беспокойном свете фрлюидусовского дня. Розовый отсвет подогревающей лампы падал на нее сбоку. Заметив Аню, Матильда радостно протянула к ней руки. Обнимая Матильду, Аня задержала руку на темном пятне. Матильда поежилась, сдвигая ее руку, потянула из Аниной руки яркий узорчатый платок. Тогда Аня повязала платок Матильде на голову. Матильда радостно смеялась. Аня повязала Матильде платок, как передник. Та с удовольствием разглядывала его. Аня набросила платок Матильде на плечи, подвела к зеркалу. Минуту Матильда разглядывала себя в зеркале, потом вдруг нахмурилась, сдернула платок и бросила его.

Аня ворвалась в темноватую ванную, где возилась Тихая, не очень-то приветливо взглянувшая на нее. Когда жё Аня схватила и потащила в комнату резиновую ванну, Тихая и вовсе рассердилась:

– Эт-то еще что? Куда потащила? Кто тебя сюда звал?

Не обращая на нее внимания, Аня принялась купать на свету Матильду – та не возражала, с удовольствием вертелась и плескалась.

Вытирая Матильду, Аня закутала ее полотенцем и, когда та начала ежиться, пытаясь сдвинуть, сбросить полотенце, не давала ей этого сделать. Матильда закричала, начала вырываться. Наконец, так рванулась, что Аня отлетела к стене. Тихая, хлестнув по пути мокрой мочалкой Аню, бросилась к своей дорогой Мотьке. Посреди этого гама и неразберихи появился Михеич.

– В чем дело? – сердито спросил он. – Ты почему, Аня, здесь? Кто тебя впустил? Что случилось? Почему здесь ванна? Почему Матильда опять бушует?

– Я же говорила: ей нельзя без света, – сказала, не отвечая на его вопросы, Аня. – У нее что-то такое в пятне, что ей нельзя долго быть без света.

– Почему ты так думаешь?

– Мне Мутичка рассказала, – ответила совершенно серьезно Аня.

***

Оказалось, это совсем не родимое пятно, как думали вначале. Да и как было не ошибиться?! Ведь ничего похожего нет ни у одного живого существа на Земле! Пятно на плече Матильды содержало особые вещества вроде земного хлорофилла. Это пятно черпало энергию из самого света, подзаряжало весь организм, как подзаряжается электрофонарик, включенный в электросеть. На Земле это умеют делать только, высшие растения, водоросли и бактерии. На, Флюидусе же думали теперь ученые, это умеют делать и животные – дефилиппусы, например.

Подумать только – утолять голод, не пожирая других, не уничтожая ничего живого, даже растений!

– Для того чтобы жить, – наперебой объясняли ошеломленной Ане, – им, видимо, достаточно света своей звезды и красной планеты да еще неорганических веществ атмосферы Флюидуса!

«Автотрофы», «фототрофы», «хемоавтотрофы», – звучало повсюду на корабле, и означали эти слова организмы, источником питания которых служат неорганические вещества.

Празднично было на корабле. С Матильдой возились так, что Тихая уже ворчала:

– Оставьте вы в покое девку-то! Чего пялитесь? Подумаешь, диво! У нас в роду все хвеномены! Вы мне девку-то не сглазьте! Михеич, они тут все сумасшедшие, исделались! Запрети им шастать, а не то я сама чего потяжелее в руки возьму или робота на них напущу!

Матильду звали и Люсией, и Светочкой, и Ангелинкой, и солнышком, и звездочкой.

Маазик декламировал:

 
Царь над собою одним
И друг всем живым без изъятья —
Сильный, свободный и мудрый,
Воистину ты человек.
 

И хотя в подлиннике, замечал дотошный Сергей Сергеевич, значится не «друг всем живым», а «людям всем друг без изъятья», он соглашался, что теперь, возможно, уже недалеко то время, когда человек действительно будет не только всем людям друг, но и друг всему живому, потому что для того, чтобы жить, ему не нужно будет никого и ничего убивать: ни; теленка, ни рыбу, ни даже растение.

– Хотя не знаю, – тут же прибавлял Сергей Сергеевич, не изменится ли он тогда настолько, что уже и человеком-то трудно будет его назвать.

– Весь космос, любые планеты, – заносилась мечтами в далекое будущее Заряна, – станут доступны таким существам – ведь всюду есть свет и неорганические вещества!

Аня, которая проголодалась, чувствовала себя даже неловко – она-то ведь не могла утолять голод лишь светом и неорганическими веществами при помощи света, не могла сказать о себе: «я никого не ем».

Она как раз пробиралась в столовую, когда ее окликнул Маазик.

– Знаете, – трагическим шепотом сказал он, – я очень хочу есть – что-нибудь органическое.

– И я! Хотя стыдно как-то.

Но, когда в столовой один за другим собрались почти все и, проповедуя автотрофизм, принялись закусывать по старинке, их разобрал неудержимый смех.

***

Заговорила Матильда внезапно, без всяких переходов от односложных слов к фразам.

Как раз была принята передача с Земли – ответная на их сообщение с Флюидуса о новом, посмертном рождении Бабоныки. В своей передаче земляне не столько торжествовали и поздравляли, сколько засыпали вопросами и заданиями. При этом все время мелькало имя «Матильда Васильевна Бабоныка».

– Кто это – Матильда Васильевна? Кто – Бабоныка? Почему ее зовут, как меня? – совершенно чисто произнесла вдруг Матильда.

– Бабоныка – это бабушка Ани, – сказал рассеянно Михеич.

– Да вы послушайте – она же говорит! – вскричала Заряна.

– А чего ж ей – век молчать? – вся сияя, сказала Тихая.

Матильда говорила так четко и чисто, словно умела это делать всегда!

И посыпались, посыпались вопросы Матильды. С опережением всех земных сроков она входила в тот возраст, когда разумное существо осознает себя и окружающее. Разница была, однако, в том, что, как ни много задает вопросов на Земле ребенок и как ни трудно ответить всерьез на эти вопросы, все же взрослые, кто как, умеют это делать. Кое-что о Земле и людях, об истории и вселенной, о времени и пространстве знают ведь не только философы и ученые. Но юная Матильда жила на Флюидусе, а много ли все они вместе взятые знали о нем?

Самый простой вопрос, откуда она взялась, ставил их в тупик. Одна Тихая не затруднялась в ответах.

– Откуда ты взялася? Нашли тебя. Иде нашли? В дереве. Иде до того была? Да в дереве же и была. Еще до того? Ну, до этого ты была в старухе. Иде теперича старуха? А в тебе она, только уже молодая. Хорошая ли была старуха? Хорошая, только дура. Ты-то умное дитя, даже и вообще хвеномен – вся в меня. Кто я тебе? А я тебе главный человек. Кто такое дура? Ну это которая ничего не умеет делать: ни машины, ей хлеба, ни открытия никакого. Ты все сможешь – ты умное дитя!

По мере того как взрослела Матильда, она все больше – и внешне, и в движениях – напоминала Бабоныку. Только не зеленокудренькая, а рыжекудренькая, только не костлявая, а тоненькая, только не морщинистая, а с нежным живым лицом. И ходила с одним обнаженным плечом.

Аня во все глаза смотрела на Матильду. Иногда ей казалось, что вдруг в юной Матильде проснется память бабушки Матильды и она скажет: «Анюня, антр ну, между нами, но я ведь все помню».

Однако нет, начавшая заново жить юная бабушка ничего не помнила о прежней своей жизни, и Аня для нее была никак не внучка, а старшее, уважаемое и почитаемое существо.

Так много мыслей волновало Аню при взгляде на Матильду, что она не выдержала и, делая вид, что играет, принялась разговаривать с Фимой.

– Думаешь, мы здесь привыкли к тому, что впервые в земной истории человек, моя бабушка Матильда, живет второй раз? Помнишь слова: «Жизнь дается человеку только один раз». А ей она дана второй раз…

– Как птица Феникс! – словно бы услышала она Фимин голос.

– А может быть, как панцирный клещ, – сказала Аня, вовсе не думая шутить. – Как посмертное живорождение. Она родила из себя себя, но умерев.

– Неверное сравнение! – тут же откликнулся Фима. – Панцирный клещ не рождает из себя себя. Он живет второй раз, как Матильда Васильевна.

– Но разве Матильда – это и в самом деле бабушка? Разве отделима бабушка от жизни, которую она прожила? Разве прожитая ею жизнь не стала ею самой? Разве люди, которых она знала и любила, книги, которые она читала, время, в которое жила, не стали ею самой? А так, как получилось, это, если хочешь, ее близнец, но не сама бабушка.

Фима молчал, и Аня продолжала:

– Разве это воскрешение? Вот если бы она помнила все о прежней жизни, тогда конечно! Пусть она была бы заново молодой, но при этом она была бы вдвое богаче, потому что ко всему, что она почувствовала и узнала за первую жизнь, прибавилась бы жизнь вторая. И это было бы настоящее воскрешение, потому что она была бы не только телом, но и душой та же. Ведь душа – это, наверное, и есть память? А так это – все равно что прошел пожар, сжег прежнюю жизнь, а теперь жизнь восстанавливается по тем же чертежам, но на пусто месте.

– Аня, что с тобой? – спросил с тревогой Фима. – Разве ты не рада, что бабушка Матильда возродилась? Разве ты не понимаешь, какие возможности открывает это перед наукой, перед человечеством? Это же возможность продления жизни, возможность бессмертия!

– А разве мы не бессмертны на Земле? Разве мы не бессмертие тех, что жили до нас? Люди бессмертны, пока есть память людей и поколений, пока живо человечество. Разве и я – не больше бабушка Матильда, чем эта девочка, развившаяся из ее клетки? Ведь я так много знаю о бабушке Матильде, а эта девочка ничего!

– Но ты не повторяешь бабушку Матильду; ты много помнишь, но ты другая.

– Но ведь я и себя не повторяю. Разве я такая же, как прежде? Разве я похожа на себя, девочку? То была Нюня. Даже характер другой был.

– Но та, прежняя девочка вошла в тебя.

– И бабушка тоже.

Она молчала и думала. И Фима молчал и думал, и, наверное, вопросительно смотрел на нее.

– Да ты не беспокойся, я очень люблю Матильду, я очень рада, что бабушка Матильда живет заново – пусть даже так, без памяти о прежней своей жизни! Я просто впервые задумалась о жизни и смерти, о бессмертии и человечестве.

– Можно подумать, – сказал с некоторой обидой Фима, Аня так ясно слышала его голос, – что тебе завтра же предлагают в пакете с ленточкой бессмертие, а ты сомневаешься, брать или нет. Да разве человек за свою короткую жизнь успевает сделать все, что он мог бы?

– Некоторые успевают за тридцать лет больше, чем другие за семьдесят. И когда будет коммунизм, люди будут гораздо больше успевать, чем сейчас.

– И все равно использовать свою неповторимую личность, свой неповторимый – только подумай, неповторимый! – жизненный и творческий опыт они и тогда не будут успевать.

– Но почему? Почему так, Фима? Разве природа не может всего, что ей действительно нужно? Нужно, чтобы муравьиная матка жила раз в двадцать больше, чем рабочие муравейника, – и это оказывается возможно. Почему же человеку отпущено жизни меньше, чем это необходимо человечеству?

– Любая особь живет примерно столько, сколько нужно для продления рода. И человек не исключение. Не потому, кстати сказать, что так нужно, как ты говоришь, природе. Просто видов, которые жили меньше, чем это нужно для продления рода, не осталось в мире. Но человек – особое дитя природы. Жизнь ему нужна, не только чтобы продолжить наличный род, но и чтобы человечество развивалось. И он сам сумеет увеличить человеческую жизнь в несколько раз.

– И для того мы здесь, на Флюидусе, верно ведь, Фима? Раньше, когда я была еще глупой девчонкой, мне казалось, что на других планетах главное – это какие-то невероятные существа. Но очень может быть, что, путешествуя в иные миры, люди и не откроют каких-то там райских планет или диковинных существ, но зато найдут ответы на очень важные вопросы. Верно? Ведь мы узнали здесь, что и животные и даже разумные существа могут питаться светом и неорганическими веществами, – а это революция в науке! Впервые человек, моя бабушка Матильда, возродилась из собственной клетки и начала жить заново. А завтра мы узнаем, как можно омолодиться, не утратив памяти о прошлой жизни!

В каюту к Ане заглянули Заряна и Сергей Сергеевич.

– Смотрите, – рассмеялась Заряна, – она так задумалась, что, кажется, даже разговаривает сама с собой.

– Позвольте узнать, о чем так задумалась юная леди? – спросил Сергеев.

– О жизни и смерти, – сказала тихо Аня. – И о бессмертии.

– И нужны тебе эти бесплодные умствования?

– Почему же бесплодные? Почему же умствования? – вступилась за Аню Заряна.

– Да как же не бесплодные, как же не умствования?! раскипятился Сергей Сергеевич. – Сколько веков уже одно и то же, одно и то же! А между тем жизнь, как она есть, в тысячу раз прекраснее гипотетического бессмертия!

– Ну, не такого уж гипотетического! Сегодня птица Феникс ходит среди нас и говорит по-человечески.

– Кто это – птица Феникс? – спросила вбежавшая за секунду до этого Матильда.

Все дружно рассмеялись, и Матильда вместе со всеми.

***

Капсулы уходили все дальше в глубь Флюидуса. Конечно, до настоящих, загадочных глубин было еще очень далеко, но и те ярусы, на которые теперь опускались, поражали необычностью условий, ставили в тупик. Фантасмагория красок, запахов, физических полей была там еще большей, чем в верхних слоях. Да и стволы, густо пронизывающие и эти ярусы, были здесь уже другой, ребристой формы, другого цвета. Иной была и сгущенная флюидусовская атмосфера. «Другой материк, другая планета», – говорили ученые, не зная, как лучше выразить свои впечатления.

И вот тут-то, в этих новых ярусах, обнаружили метровые «плоды», собранные в грозди. «Плоды» были не совсем округлые – скорее напоминали пузатые бочонки. Эти бочонки, оказалось, тоже имеют свои регулярно-периодические радиоимпульсы. А впрочем, что же на этой планете, вернее спутнике, не имело своих импульсов? И так же, как стволы и оплывки, эти бочонки не поддавались никаким режущим инструментам.

Сначала и в самом деле думали, что это плоды, и даже ждали, не отпадут ли они, дозрев. Однако и в этом Флюидус остался верен себе: плоды и не собирались отделяться от стволов.

Над тем, что же это такое, гадали бы, наверное, еще долго если бы не посчастливилось Заряне найти «порченый», лопнувший, но так же прочно сидевший на стволе плод. В нем оказалось что-то вроде зачатка дефилиппуса, и это было уж и вовсе неожиданно. Все как-то привыкли считать колыбелью дефилиппусов оплывки. Теперь вот эти бочонки…

Задумчивая Заряна декламировала потихоньку из пушкинского «Царя Салтана»:

 
Бочка по морю плывет…
И растет ребенок там…
 

– Но обратите внимание, – говорил Маазик, – не только бочонки неотделимы от ствола, зачаток тоже растет из самого ствола. Что же: в оплывках – куколки, здесь – яички?

– Ой, боже мой! – по-детски всплеснула руками Аня. – Или здесь животные вырастают из растений?

Никто не ответил на ее вопрос.

Михеич велел готовить внеочередную передачу на Землю, а заодно включить в нее беседу с юной Матильдой.

К этому времени Матильда была уже настоящим человечком – она училась читать и много расспрашивала о Земле. У нее больше не было вспышек пугающей Аню ярости – ведь никто теперь не пытался оставить ее пятно на плече без света, как это делали по незнанию Тихая и Аня в первые недели. Это была милая, нежная, рассудительная, очень живая девочка-подросток.

Матильда просмотрела сотни фильмов о Земле, выслушала сотни земных сказок и историй.

– Я – землянка? – спрашивала она.

– Да. Но родившаяся на Флюидусе. Ты же видишь, ты такая же, как мы.

– Даже лучше, – убежденно говорила Матильда. – Потому что у меня есть чудесное пятно.

Пришел день, когда Матильда предстала перед камерой.

Аня думала, Матильда станет расспрашивать, как происходит передача изображения и звука на далекую Землю, но она приняла это как должное, интересовалась только, какой ее увидят земляне и можно ли ее назвать красивой девочкой.

– Это смотрят с Земли?

– Нет, это просто луч; он обежит тебя и уйдет к Земле и все, что ты сейчас будешь делать и говорить, покажет землянам. Покажет не скоро, но ты говори так, словно земляне уже сейчас перед тобой.

А аппарат уже гудел, уже работал.

– Здравствуйте, – сказала Матильда и склонила голову набок, напомнив этим уже в который раз бабушку Матильду. – Вы извините, что я еще не совсем взрослая. К тому времени, как вы увидите меня вот такую, я здесь уже буду взрослая и очень красивая. И тогда вы меня еще раз увидите… много раз!

– Дорогие телезрители Земли, – присоединилась к ней Заряна, улыбаясь словам Матильды, а заодно и землянам, – разрешите задать нашему необычному, очень всем нам дорогому ребенку несколько вопросов. Матильда, расскажи нашим далеким землянам, чем ты питаешься?

– Ах, я же забыла вам сказать, – всплеснула руками Матильда. – Совершенно забыла, как-то выпало из головы, что хоть меня и зовут Матильдой, но правильнее было бы меня называть листиком или цветиком, лепестком, Светочкой или Ангелинкой – потому что ведь я никого не ем!

Все засмеялись, и она засмеялась, довольная собой и своими словами.

– А можно, я по-научному? – обернулась Матильда к Ане. Та кивнула, и Матильда важно продолжала: – Я, точнее сказать, автотроф. Вы меня понимаете, я не слишком умно говорю? Я питаюсь неорганическими веществами и Непосредственно светом.

Вид у Матильды при этом был очень забавный – важно-снисходительный. А она разошлась не на шутку и, наверное, долго бы еще пыжилась, если бы не запнулась:

– Я – хемо…

– Хвеномен! – озабоченно подсказала Тихая.

– Да-да, хвеномен, – поспешно подтвердила Матильда. Она явно хотела оказать «хемоавтотроф», но засомневалась и обрадовалась подсказке Тихой. – Да, именно, я хвеномен.

Слыша по десять раз на день это слово от своей суровой и нежной няньки, она, оказывается, и не подозревала, что правильно это слово произносится по-другому.

Все вокруг рассмеялись, и Матильда обеспокоилась:

– Я сказала что-нибудь неправильно? Я думаю, это не очень вежливо с вашей стороны так уж сильно смеяться над моими ошибками на первой моей передаче!

Заряна попросила извинить их всех и предложила Матильде продемонстрировать землянам свое чудесное пятно на плече. Матильда приготовилась, но вдруг остановилась:

– А это прилично?

Удивительно, до чего она напоминала бабушку Матильду.

В заключение передачи Заряна спросила Матильду:

– Что бы ты еще хотела сказать телезрителям Земли?

Матильда подумала и сказала серьезно:

– Дважды два – четыре!

***

Матильда гордилась именно этим – знаниями по арифметике и грамматике. Их же всех удивляло другое, для нее совершенно естественное, – то, как быстро и ловко научилась она ориентироваться в дебрях Флюидуса.

Все вокруг было переплетено так густо, электромагнитное поле так кружилось и мешало радиосвязи, что никто не решался далеко отходить от капсулы и друг от друга. Матильду же все это не смущало нимало, и как ни строго наказывали ей не отцеплять фал, но при ее стремительном, свободном передвижении в зарослях он только мешал. Она вертелась меж листьев, и стволов, как обезьяна, или, по выражению Тихой, как «насекомая».

Отцепив фал, Матильда исчезала в чаще. Малая сила тяжести не угнетала ее, как других. Она пересекала пустое, а вернее, туманное, радужное пространство, точно птица, – легко лавируя и паря. В густом же переплетении стволов: она как бы приклеивалась к опоре, потом, будто под невидимым ударом магнитного поля, отскакивала и вновь прилипала к новой опоре. Угнаться за ней не было возможности.

Вначале очень волновались. Но она неизменно и без всякого труда возвращалась к капсуле – как бы далеко ни уходила. Оставалось загадкой, как она ориентируется в этом хитросплетении стволов, в этом столь часто меняющемся электромагнитном поле. Впрочем, не меньшей загадкой были сила, колоссальная энергия Матильды, которые потребны были, чтобы так быстро и точно двигаться на Флюидусе. Неужели так много энергии поступало через «окошко» на плече Матильды из атмосферы Флюидуса?

Тихая этому не удивлялась.

– А как же ж! – спокойно, но не без гордости говорила она. – Мотька – вся в нашенскую породу.

Она уже забыла, что имеет к Матильде лишь косвенное отношение.

И если у кого-нибудь что-нибудь не ладилось, тоже говорила небрежно:

– Спросите мою Мотьку – она хвеномен!

Но спрашивать было бесполезно. Того, что умела, объяснить Матильда не могла, так же, кстати сказать, как и сама Тихая. Да ведь и на Земле то же: спросите человека, который хорошо ориентируется в лесу в незнакомом месте, как; он это делает, и он не сможет толком объяснить.

***

Однажды Матильда к сроку не вернулась. Капсула стояла на приколе двое суток, но Матильды не было. Облазили все вокруг – не только девочки, даже свежего оплывка во; всей округе не оказалось. Тихая упорно отказывалась отходить далеко от капсулы – она уверяла, что видела, как исчезла Матильда «вот туточки». Но в том месте, на которое» указывала Тихая, стволы ничем не отличались от других, и Тихой не верили.

Объявилась Матильда так же внезапно, как и исчезла, – когда уже потеряли надежду ее найти. Появилась не у той капсулы, от которой ушла три дня назад, а у другой, несколькими ярусами выше. Появилась, как ни в чем не бывало болтая и смеясь.

На расспросы, где она была и что делала, отвечала охотно:

– Я попросила дерево впустить меня, и оно впустило.

У всех вертелись на языке вопросы: как это она попросила? почему попросила? в первый ли раз она это предприняла? Но Михеич сделал знак не перебивать Матильду, и все слушали молча, только шелестел лентой магнитофон.

– Сначала я падала вверх, потом вниз, потом снова вверх, – рассказывала Матильда. – Я падала медленно, но немного быстрее вверх, чем вниз.

Недавно Матильде читали книжку про Алису в стране Чудес, и Аня подозревала, что Матильда просто где-то спала и ей снился сон, навеянный этой книжкой; а то и просто, думалось Ане, девочка фантазирует, наслушавшись необычных для нее историй.

– Вокруг все клубилось, – продолжала Матильда, – а я становилась все больше и больше. Мы играли – и я рассылалась на мелкие кусочки, разлеталась мелкими брызгами, но меньше от этого не делалась. Только все могла схватить, все попробовать – даже себя видела со стороны, со всех сторон. Много меня! Это так весело! А потом я встретила себя, я – саму себя, представляете? Я стояла перед собой и улыбалась мне! В руках у той, другой меня, были лепестки запахов, и потому мы могли разговаривать. Ой, мы так заигрались, что нас долго-долго собирали вместе. И тогда появилось огненное зеркало. Я смотрела в огонь и расчесывала волосы, а главное, поворачивалась к огненному зеркалу своим пятном. И зеркало-то меня и собрало вместе. Я обрадовалась. Потому что, когда меня много, это очень! весело, но, когда устаешь, то хочется прийти в себя… – ну, как это? – войти, вернуться в себя одну, понимаете? А как узнать, в себе ли я, если все рассыпается и сливается, сливается и рассыпается? Вот потому и принесли огонь, а может быть, он сам исделался – я видела в нем себя, и мне было комфортно!

Так болтала она, пересыпая речь то словечками, свойственными Тихой, то научными терминами.

– Мне хотелось, – продолжала она, – принести сюда огненное зеркало, но оно увяло! Ужасно жалко. Подождите, знаете, что я узнала? Внимание, внимание! Треугольник никогда не может стать твердым, а четырехугольник раскрывается сам собой! Ни один запах не задержится в нем, он пуст и слеп даже для трех глаз!

– Все понятно, – с комической сокрушенностью молвил Сергей Сергеевич. – «Маляр, подержись за кисточку, пока я переставляю стремянку!»

Матильда нахмурилась, вникая в его слова, но отвлеклась собственными новостями

– Да, и к тому же, когда вы входите в круг… вот так и вот так, то все сразу становится ясным и ничего не видно!

Аня огляделась – у всех лица были напряженные, настороженные. Но глаза Матильды смотрели ясно, бесхитростно

***

Едва Матильда ступила на корабль, анализаторы подняли тревогу. За Матильдой тянулся шлейф нейтринного облака.

Это было невероятно. Нейтрино всепроникающе, всепреодолевающе и вдруг – отражается от Матильды!

– Может, она действительно была в стволе, и теперь это ее самоизлучение? – сказала Заряна.

Проследили, пронаблюдали. Луч приходил из глубин Флюидуса. «Очистить» Матильду не удалось. Решили оставить ее на корабле вместе с ее удивительным шлейфом. Узнав, что у нее шлейф, как у королевы, только такой, что ни одной королеве и не снился, Матильда очень обрадовалась и гордилась им необычайно. Опасались, конечно, не повредит ли этот «королевский» шлейф самой Матильде. Но оказалось – и это тоже было поразительно – направленный луч нейтрино касается ее очень осторожно.

После тщательных многодневных наблюдений обнаружили и вовсе уж невероятное: луч описывает каждое движение Матильды, непрерывно ее контурирует; больше того, все люди вместе с кораблем находятся в пульсирующем поле – поле «описывает», «снимает» их непрерывно!

– Ну вот – это же разум! – твердила восторженно Аня. – Помните, бабушка говорила: «корневые» жители, а мы поправляли ее: «коренные»! А «корневые» – это, наверное, правильней!

Как всегда, когда она вспоминала о бабушке, все задумчиво и рассеянно оглядывались на Матильду, как бы оценивая ее сходство с Бабоныкой. Но на этот раз, пожалуй, движение, было чисто машинальным. Все были поглощены мыслями, предположениями, гипотезами.

– Что ж, не исключено, – говорил Михеич, – что в глубине Флюидуса есть разум, есть разумные, и они из глубины видят нас и знают о нас больше, чем мы могли предполагать.

– Живущие в глубине, в темноте, – говорил раздумчиво Маазик, – конечно же, должны видеть в других спектрах, нежели мы.

– Вот они и «смотрят»! – вскакивала Аня.

– А запахи? – вопрошал осторожно Козмиди.

– Одно другого не исключает, – замечала Заряна. – Ведь и для человека много значит не только зрение, но и слух, и осязание…

Срочно готовили передачу на Землю. Но Аня вышла на свою «связь» с Фимой раньше. На этот раз она даже не задумывалась, игра это или нет.

– Фимочка, ты был прав, – говорила она, предварительно запершись в своей каюте. – Все загадки здесь связаны между собой.

– Ну, естественно, – улыбался, судя по голосу, Фима. – Ведь Флюидус-то один и един.

Но когда Аня рассказала ему о последних новостях, уже и он не улыбался.

– Помнишь, как мы поражались тому, что дефилиппусам тут явно нечем питаться. А когда оказалось, что Матильда ничего не ест, мы и не думали, никак не связывали это с тем, что знали о дефилиппусах. И вот обнаружилось, что она питается, как некоторые бактерии на Земле, как растение…

– Ну же, ну, Аня, ты на верном пути, еще шаг…

– Не зря их выращивает растение, да?

– Ты же сама видела: зачаток дефилиппуса в бочонке вырастает из самого ствола!

– Маазик считает, что это – как лишайник, в котором неразличимо срослись гриб и водоросль.