Текст книги "Многоэтажная планета"

Автор книги: Наталья Суханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

На опытах куда ее только не помещали! И в камеру под воду, и в центрифугу! Чего только ей не показывали!..

– Рыб видишь?

– Вижу. Только свет у них голубее.

А в центрифуге:

– Вижу следы, которые накручивает центрифуга. Как нитки на катушку.

Сверкали сильным электрическим разрядом. Открытые глаза видели только короткую вспышку. Перед закрытыми вспышка висела долго, очень долго, медленно угасая.

– А ну-ка подойди к окну. Сосредоточься, посмотри в небо. Закрой глаза и смотри на солнце.

Тогда впервые Аня увидела вселенную такой, какой она ее никогда не видела. Там, где только что сверкало солнце, теперь было ровное сияние, перемешанное с сиянием других звезд. Да и звезд тоже не было – вселенная источалась всевозможным светом, перепутанным, где собранным, где размытым…

Видение длилось мгновение, а потом Аня переставала видеть.

***

И на корабле, в космическом полете, они много тренировались. Заряна и Володин, а иногда и Михеич или Сергеев предлагали ей смотреть в космос с закрытыми глазами и по возможности точнее излагать то, что она видит. Сами эти эксперименты были недолгими, хотя иногда уже достигали и пяти, и даже десяти минут. Но очень долго потом занимались расшифровкой данных. Саму Аню к расшифровке не допускали, чтобы она потом не вообразила то, что узнает.

А вот Матильду Васильевну допускали к самой утомительной, к самой кропотливой работе по обработке и Аниных «наблюдений», и показаний приборов. Она совсем перестала быть той бестолковой старушкой, которой была раньше. Вот живость и кокетливость в ней остались. Даже усилились, пожалуй. Прежде чем взяться за работу, с которой она справлялась прекрасно, Бабоныка некоторое время кокетничала:

– Ах, ну на что вам такая бестолковая старуха, как я? Старость – не радость, мои дорогие. Когда я была молода – лет в сорок, – моей сообразительности и быстроте действительно могли позавидовать многие. Но сейчас… Ну хорошо, попробую.

– Как вы думаете, – шептала Михеичу Аня, – бабушка действительно была в молодости такой способной?

– Думаю, нет, – говорил Михеич. – Думаю, сейчас она способнее, чем когда бы то ни было раньше.

Это называлось «феномен Бабоныки».

Феномен был тем более удивителен, что ничто в предыдущей Бабоныкиной жизни его не предвещало. Скажем, нюх бабушки Тихой и прежде был феноменален. Скажем, Аня и раньше умела видеть с закрытыми глазами. Их способности сейчас увеличились в десятки раз, но все-таки они всегда у них были, эти способности. А когда неловкая прежде бабушка Матильда с быстротой кошки карабкалась на дерево или Я силой штангиста ворочала мебель – это уж и в самом деле поражало.

Обе старушки и Аня великолепно показали себя на испытательных стендах. Однако Аня и до этого занималась в кружке космонавтики. Тихая и до этого была ловкой, быстрой, работящей старухой. Но когда бабушка Матильда не только чувствовала себя прекрасно в невесомости, а потом ёще и рассказывала внимательно слушающим ее медикам: «Это восхитительно. Я летаю, словно во сне. Чуть оттолкнусь – и полетела», Аня даже речь теряла от удивления.

Об экспериментах с перегрузками Бабоныка отзывалась так:

– Вы знаете, в этих перегрузках есть что-то омолаживающее! Да-да, я давно не испытывала такого юного волнения!

Удивляло, правда, что Матильда Васильевна устает тогда, когда другие отдыхают.

«Неужели до такой степени кокетничает?» – думала Аня. И ошибалась. Бабоныка не кокетничала. Она действительно все хуже себя чувствовала в обычных земных условиях.

Когда ученые сделали свое заключение, Аня уже и сама понимала, что с ними произошло. Те невероятные приключения, которые они пережили несколько лет назад, не только дали ученым ключ ко многим загадкам удивительного мир насекомых. Это путешествие, этот мир повлиял и на их организм, постепенно усилив необычные способности у нее и у Тихой. У бабушки Матильды таких способностей не было. Но у нее развились черты, не свойственные раньше: она оказалась больше приспособленной к космическим перегрузкам, чем к нормальной земной жизни.

Природные условия на далеком Флюидусе, по мнению ученых, больше напоминали тот невероятный мир, в котором живут насекомые. Вот почему после долгих размышлений и испытаний Аню, Тихую и Бабоныку включили в состав научной экспедиции на далекий Флюидус.

А вот Фимы – умного, незаменимого Фимы – с ними не было. Он, наоборот, все хуже переносил космические перегрузки, и комиссия забраковала его.

– Ничего, – говорил он в утешение Ане, – не так уж важно, где человек работает. Вселенная едина: вам на Флюидусе поможет Земля, нам на Земле поможет Флюидус.

Все так, конечно, но ей, именно ей, Ане, ужасно не хватало Фимы.

В долгие часы учебной космической вахты, когда она сидела за спиной Михеича или Сергея Сергеевича и постигала тонкости космической навигации, она частенько, отвлекаясь, думала о последнем возгласе Фимы: «Я буду ждать!»

«Чего он будет ждать? – думала Аня. – Вестей? Но кто же не будет ждать вестей из космоса и с Флюидуса?! В этом случае Фиме нужно было выразиться: «Мы будем ждать!» Или все же он именно от нее ждет вестей?.. Разумеется, корабль имеет связь с Землей. На сеансах телесвязи разговаривают с Центром, с академиями, с родными. Но между вопросами и ответами проходит так много времени! Да и что передашь Фиме в считанные минуты на виду у всех?»

Вахта кончалась, Аня шла к себе и, если бабушка Матильда уже спала и не донимала ее разговорами, снова возвращалась мыслями к Фиме. А что, если он ждет не вестей, а именно ее? Каждого из них ждала вся Земля, Аню в прощальных напутствиях даже называли дочкой всей Земли. Не дочерью, а именно дочкой. Но хотелось бы, чтобы Фима ждал ее особенно. Ах, если бы у Фимы было не такое серьезное, нежно-задумчивое лицо, если бы он не так был предан науке, тогда, возможно, она сама была бы больше предана науке и меньше Фиме!..

Наступал корабельный день. И снова была учеба и работа. Потоки нейтронов, инфракрасное и ультрафиолетовое излучения, галактические радиошумы, магнитные поля, белковая биомасса, земная оранжерея, работа над твердыми и жидкими телами – это еще самый маленький перечень того, чем занимались они ежедневно.

Но настал день, когда одна из звезд на небосклоне оказалась заметно крупнее других. И вскоре корабль начал сбавлять скорость. Они приближались к цели своего путешествия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Конечно, Аня знала план маневрирования и посадки на Флюидус, и все-таки сначала она все перепутала. Ей показалось, что они садятся на гигантскую красную планету, такую тяжелую на вид, совсем не похожую на Землю. Земля и со стороны была воздушной, на ней ярко и красиво были очерчены материки, меняли спокойные цвета океаны, и вся планета целиком так красиво была закруглена, такой прекрасной дымкой окутана, что от нее не хотелось отрывать глаз.

В красной планете не было земной легкости, она была, как-то угрожающе мертвенна. Не верилось даже в ее круглоту: казалось, повернись планета иным боком – и глазам предстанет какой-нибудь хребет, выпирающий прямо в космос.

Но, по мере того как автомат отсчитывал минуты и секунды посадки, красная планета все отдалялась и отдалялась, не сдвигаясь в сторону, а под ракетой росла новая, маленькая планета, похожая на молочную каплю, но отблескивающую замутненными цветами красноватой радуги.

Настороженный взгляд невольно искал в ней сходство с Землей. Ну вот, хоть цвет не такой красноватый, как казалось сверху, – есть немного и голубизны. Голубоватый отлив простирался над всем крутым горизонтов. Правда, мешала все время красная планета – она висела рядом, гигантская, отталкивающая тяжелым светом и невольно притягивающая.

Приближалась матовая поверхность Флюидуса, и Аня жадно вглядывалась в нее. Уже трудно было поверить, что это спутник, – Флюидус рос на глазах. Вот корабль завис над поверхностью – впрочем, привычной поверхности-то не было, это Аня хорошо знала – и все же казалось: сквозь клочья туч проглядывают очертания тверди.

В какой-то момент – в момент ли поворота спутника или перемещения красной планеты – Флюидус наполнился игрой оранжево-красных, багровых и лиловых пятен. Пятна-облака или пятна-потоки бежали довольно быстро под иллюминатором, то ли торопясь за бегом-вращением Флюидуса, то ли опережая его.

***

Солнце над Флюидусом было беленькое, малое, с желтым ободком, нечетким и ярким. Зато большая планета, спутником которой являлся Флюидус, представала громадной, в треть неба, красно-тяжелой, выползающей то с одного, то с другого бока, словно примеривающейся, как бы навалиться на Флюидус. И все на Флюидусе было красноватым: пятна оранжевого, фиолетового, лилового, багрового, нежно-розового цвета.

– Картина Гогена, да и только, – сказала почтительно Заряна.

– Гоген с Рембрандтом, – поправил радостно Маазик.

– Правда, сильно подпорченные, – заметил Козмиди со своим хитровато-веселым прищуром.

Подпорченные или нет, сказать было трудно. Потому что и само сравнение с земными художниками было натянуто, может быть, из желания лишний раз вспомнить Землю.

На телеэкране, приближавшем Флюидус так, что казалось, смотришь не на телеэкран, а в иллюминатор, буйствовали краски. Это была вода… нет, не вода, а воздух… И все же это было ни то, ни другое – какой-то сгущенный свет. Казалось, он булькает, как вода, обтекает глаза, не становясь тем светом, к которому они привыкли, Глядя на этот свет, почему-то трудно становилось дышать – глазам как бы не хватало воздуха. Аня закрывала глаза, но когда открывала, они опять словно бы задыхались.

Обо всем этом ужасно хотелось рассказать Фиме. Но сразу сейчас, а не на сеансе телесвязи, когда говорят в основном ученые и где нужно быть краткой и чувствовать свою ответственность за каждое слово.

Почти у всех членов экспедиции были сувениры с Земли: медальоны, камешки или даже куклы. Была такая кукла и у Ани. С детства любимая кукла Мутичка. Только для Ани и сейчас это было нечто большее, чем просто кукла, чем просто земной сувенир. Так уж с детства пошло, что она этой рыженькой кукле рассказывала все, чего не рассказала бы и самому близкому другу. И советов у куклы спрашивала, и словно бы слышала, как та ей отвечает. И если чего-нибудь не понимала, спрашивала у Мутички, и та ей объясняла. А теперь была для нее Мутичка связной – в любое время без всякой техники она связывала ее с Фимой.

Конечно, Аня была уже взрослой и знала, что это игра. Но знала, только пока не оставалась наедине с Мутичкой. Уж очень надо было Ане, во что бы то ни стадо надо было поговорить, поделиться с Фимой.

– Давай поговорим с Фимой, – предлагала она Мутичке, – расскажи ему наши новости, может, он лучше нас разберется; он ведь такой умный, Фима… Ну, передавай…

И смотрела куда-то в пространство, не замечая, что говорит вслух:

– Представь, Фимочка, что ты попал в темную комнату… Нет, хуже – что ты попал в комнату-калейдоскоп: все цветное, все вертится. Представь, что у тебя кружится голова, что тебя аж тошнит от всего этого – больше, чем на центрифуге. И что все, абсолютно все незнакомо в этой комнате-калейдоскопе! Представил? А здесь не комната, а целое тело небесное. И все крутится перед глазами. Тут уж не закричишь, как любила орать я в детстве: «Ах как интересно! А я знаю, что это такое!» Потому что не только я, никто из нас пока еще ничего здесь по-настоящему не знает и не понимает!

Аня помолчала грустно и спросила Мутичку:

– Передала?

И на беззвучном своем языке кукла ответила ей, что все уже пересказала Фиме, а он велел спросить, почему Аня так переживает вполне естественные в начале всякого исследования трудности и непонимание.

Аня пожала плечами и чуть не расплакалась. Но этого-то уж во всяком случае Фима видеть не мог. Притворно веселым голосом Аня сказала:

– Да я и сама думаю: разберемся! Как говорит Заряна, поживем – увидим. А Михеич: «Конечно, на Земле ученым легче. За земным знанием миллионы лет земного опыта. Но помяни мое слово, старушка, нам и тут поможет земной опыт, потому что при всем различии миров во вселенной она все же едина…» Это он меня, Фимочка, зовет старушкой. А я и в самом деле чувствую себя иногда старушкой – так кружится голова…

Голова кружилась – это правда. Хотя корабль висел довольно высоко и от флюидусовских полей – магнитного, электрического и прочих – его защищало собственное искусственное поле. Труднее было в обзорной камере, которая находилась вне корабля. Вот уж в ней причудливейшие, как говорил с уважением Сергей Сергеевич, физические поля Флюидуса давали себя знать. Но четыре часа – это был пока предельный срок пребывания в выдвижной камере. А старушкам и Ане разрешалось находиться там и того меньше. Хотя именно бабушки переносили воздействие флюидусовских полей легче других.

Постепенно приспособилась и Аня.

– Адаптировалась, – сказала Заряна. – И верно. Чего долго тянуть?

Так что не это мучило по-настоящему Аню. И даже не то, что мир Флюидуса представал совершенно непонятным. Мучило Аню ощущение, что она бесполезна, не нужна здесь. Ее феномен зрения в темноте, ее феномен зрения с закрытыми глазами, ее цепкая память на движения и позы не приносили здесь никакой пользы. Темноты ведь и не было. И не было ещё высадки на Флюидус. Был только обзорный экран. То есть смотрела-то не она, смотрели приборы, а они не умели смотреть так, как Аня. Сидя перед экраном, она ничего не могла разобрать в мельтешении пятен. Словно это и не планета была, а поток красок, движущаяся картина какого-нибудь сумасшедшего художника. Все колебалось, дрожало, переливалось. Даже сеть толстенных «стволов» и «ветвей» и та не оставалась неподвижной. В глазах уже мельтешило, что ли? Но нет. Сделали замедленную съемку и выяснили, что и в самом деле сеть не только смещается, но еще и растягивается и сжимается. Это поражало. Ведь были эти «стволы» и «ветви» сверхжелезной прочности, так что роботы, уже побывавшие на самом Флюидусе, и кусочка не смогли взять на исследование.

Аня так и говорила: «стволы», «ветви». Сергей Сергеевич со своей страстью к точности поправлял ее:

– Аня, ведь это только издали похоже на лес, на деревья. Вблизи это скорее система огромных труб.

Но ведь и другие, забыв о научных определениях, то и дело говорили о вертикальных, потолще, трубах – «стволы», о горизонтальных, потоньше, – «ветви».

– Все же на трубах, Сергей Сергеевич, не вырастают листья, – говорила в свое оправдание Аня.

– «Листья»! – еще больше возмущался Сергей Сергеевич. – Два метра в диаметре! Не отщипнуть кусочка, алмазным буром не взять! Называйте уж тогда листьями карусели и танцевальные площадки!

– Но ведь и о железе говорят – «лист железа», и о родословной – «генеалогическое древо»!

– На Земле – другое дело. Здесь же потребна предельная четкость определений.

– Знаешь, Фима, – говорила на своем собственном «сеансе связи» Аня, – я это просто так называю. Вполне возможно, что это не листья, а какой-нибудь цветной телеграф или биоантенны. Ты не смейся, а подумай! Почему бы эти «листья» такие огромные, такие прочные, настолько легко вертелись? Может, они должны уловить и тут же отдать или передать свет? Сергей Сергеевич в общем-то прав насчет определений. И не думай, что он такой уж придира! Он просто точность любит. А зато когда все уже совсем запутаются и не знают что и предположить, он сразу: «Позвольте мне проиллюстрировать это маленьким анекдотом!» И хотя анекдот-то земной и ничего не объясняет в наших делах, но все рассмеются, кто-нибудь еще анекдот вспомнит, а потом что-нибудь и придумают. И еще, знаешь, Фима, почему мы все любим его анекдоты? Потому что после них космос и Флюидус уже немного земными кажутся… Он всегда говорит так старомодно: «позвольте», «благодарствую», а ведь он совсем молодой! Даже и не женатый еще… Он очень добрый. А если иногда сердится, то опускает глаза и что-нибудь переставляет с места на место, Пока успокоится и раздобрится. И тогда уж смотрит прямо в глаза…

Подумав, что она слишком о Сергее Сергеевиче разговорилась, Аня взглянула на Мутичку – и точно, та сказала, что Фима просит побольше о себе и о Флюидусе рассказывать.

– А Флюидус… ну что Флюидус? Фимочка! – вдруг воскликнула Аня. – Как я скучаю по Земле! Если бы кто знал, какая светлая, открытая наша Земля по сравнению с Флюидусом! И деревья на Земле – как пышная светлая трава! И листья – как раскрытые маленькие ладони!..

***

Иной раз, когда Аня вглядывалась в обзорный экран, ей удилось, что некоторые пятна перемещаются быстрее, чем другие. Ах, как бы ей хотелось, чтобы это оказались живые существа! Но уж очень плохая была видимость. Да и не понять было, движутся пятна или меняют цвет. Из-за этих «причудливейших» физических полей телесвязь работала кое-как. Однажды Аня даже усомнилась, действительно ли они видят кусок Флюидуса или все это одни помехи.

– Ну как же, старушка, а «стволы»? – мягко урезонил ее Михеич. – Стволы-то остаются при любых условиях! Ничего, вот высадимся, тогда лучше разберемся.

Видно, даже он с нетерпением ждал высадки, но никакими уговорами невозможно было добиться, чтобы он сократил установленный еще на Земле срок предварительного осмотра Флюидуса с борта корабля.

Звукоулавливатели тоже работали плохо, хотя Сергеев бился над ними день и ночь. Это уже не звукоулавливатели были, а какие-то сплетники, «испорченный телефон».

Однажды даже такое случилось. Сидели в обзорной камере, вглядывались в экран, вслушивались в свист и вой, мяуканье и уханье, которыми неизменно приветствовал их загадочный, ни на что не похожий Флюидус. И вдруг в динамике зазвучала… человеческая речь. Настоящая речь! Кто вскочил, кто, наоборот, сел. На лицах было такое, словно сам господь бог явился. Еще бы! Значит, на Флюидусе есть разумные, человекоподобные! Только как-то уж очень буднично говорил голос, а когда вслушались, то и понятно: о датчиках, о перископе и еще о том, что есть хочется.

– Что такое? – сказал Михеич, и лицо у него было настолько забавное, что Аня не удержалась от смеха.

Никто, конечно, не обратил внимания на этот ее нервный смех – не до того было.

– Послушайте, да это же наш Козмиди! – сказал удивленно Маазик.

– Козмиди спит, – возразил Михеич, но не очень уверенно, потому что голос-то был в самом деле Козмиди.

– Это и есть Козмиди! – стукнула себя по лбу Заряна. – Только не сейчас, а утром. Я сама с ним была в шлюзовой камере.

И точно. Минуту спустя из динамика раздался голос Заряны, хотя она находилась сейчас рядом, в обзорной камере. Слов они не разобрали, но по голосу ясно было, что Заряна и Козмиди шутят. Так оно и было, потому что Козмиди тут же затянул свою любимую песенку:

 
Сердце красавицы
Склонно к измене
И к перемене…
 

– И к перемене, – послышалось из динамика слабым эхом еще раз.

И все. Словно пленка с записью кончилась. А ведь не было никакой записи, и слушали они не корабль, а Флюидус. И снова свист, и вой, и грохот, и дрожание, и переливание звуков…

Что это было?

А этот странный, необычный флюидусовский свет! Пока он оставался слабым, рассеянным, хоть что-то удавалось разглядеть. Но едва пробовали его концентрировать, он рассыпался совсем уж невообразимой, радужной мозаикой. Высветить что-нибудь на Флюидусе оказывалось невозможно. Этот свет так перевирал все, что многие предпочитали ходить флюидусовским днем наощупь. Земное зрение воспринимало предметы, точно это были не вещи, а их отражения, светящиеся следы. Предметы, казалось, движутся, оставляя по себе светящиеся, неверные, подрагивающие образы.

Тихая на свой лад осваивала освещение Флюидуса. Она ходила, подавшись головой вперед, слегка повернув ее набок, и как-то искоса приглядывалась, если можно так выразиться, носом к окружающему. Только сначала это ей плохо удавалось. Она жаловалась, что трудно дышать в таком спертом воздухе, что нужно проветривать помещение, вытирать пыль.

– Пыль, не приведи господи, какая пыль! Полон терем народу, а чистоты не было сроду!

Она подслеповато тыкала тряпкой в какое-нибудь светлое пятно на стене или столе и пыталась стереть его. Как ни объясняла Аня, что это такой свет, Тихая не верила и даже сердилась:

– «Свет»! Ленивая ты, а уже большая девка. Что ж из тебя дальше исделается, ежели пыль тебе светом кажется?

Но люди честно старались приспособиться к свету флюидусовскому и искусственный свет включали по возможности реже.

***

Все рвались на Флюидус, чтобы «на месте» во всем разобраться. Но высадку вновь отложили. Дело в том, что в корабль стали проникать запахи.

Это было невероятно: в герметически закрытый корабль сквозь защитное поле проникали запахи! И что было еще удивительнее – системы тревоги молчали!

В авральном порядке Михеич одел всех в скафандры. Но запахи проникали и в них!

Аня помалкивала, ученые разговаривали о своем, но бабушки, каждая по-своему, вели себя очень капризно.

Тихая ворчала – мол, чего это ради нарядили их в водолазные «дутики»? Ежели от запахов, то вот они, запахи: как были, так и есть.

Сейчас вот резедой пахнет, резедой с тухлыми яйцами!

А сейчас – жженой резиной и железом!

Пороховым дымом и ромашкой!

Можжевельником и подсолнухом!

Ирисками и зеленым овсом!

Петушками и анисом!

Куриным пометом и розами!..

Вдруг Тихая замолчала. С опаской Аня вгляделась в лицо за стеклом гермошлема, но глаза Тихой были открыты, а рот поджат. Аня решила, что старушка наконец образумилась, но та опять принялась за свое: известкой пахнет, купоросом, жареными семечками, пустырником, карамелью «Дюшес», мхами и лишайниками!

Аня хотела урезонить Тихую, но ей сделали знак, чтобы не мешала. Оказалось, к старушке давно прислушиваются, и даже магнитофон потихоньку включили.

Но в это время зазвенел сигнал тревоги – стало плохо Бабоныке. Аня и Заряна бросились к ней. Матильда Васильевна уже приходила в себя. С самого начала она стонала, что не в состоянии переносить эти запахи, а потом взяла и зажала трубку воздухоподачи, как в другое время зажала бы, наверное, нос. Сколько уж она зажимала и разжимала трубку, пока ей стало плохо, неизвестно. Приведя Бабоныку в чувство, Заряна погрузила ее в сон.

***

Между тем роботы под наблюдением Сергея Сергеевича провозились часа два, но повреждений в обшивке корабля не нашли. Да уже и так было ясно, что дело не в обшивке. В конце концов, будь хоть малюсенькая трещина, туда давно бы просочилась атмосфера Флюидуса. Но ничто, ничто не проникало в корабль, кроме запахов!

Михеич приказал усилить защитное поле корабля, и запахи стали слабее. Скафандры разрешили снять.

На следующий день только и разговоров было, что об этих запахах.

Аня размышляла: может, с ними идут на контакт? Может это что-то вроде послания, где не слова, а запахи? Пусть запахи неприятны. Ну и что? Когда говорят между собой глухо немые, их мимика, их жесты тоже непривычны.

На робкий ее вопрос за столом, не может ли оказаться, что досаждающие им запахи – просто-напросто послание «флюидусян», Володин ответил своим носовым не то смешком, не то хрюканьем, а Маазик сказал рассеянно:

– Все может быть.

– Позвольте, позвольте! – вдруг включилась в разговор Матильда Васильевна. – Пусть они желают познакомиться с нами и посылают вместо букетов запахи, но-о… откуда же они знают, как пахнет, скажем, резеда? И зачем они посылают запах тухлых яиц? И откуда они знают, как пахнет, скажем, куриный навоз?

– Они это «вылавливают» в вашей голове, – хмыкнул Володин.

– В моей голове?! – ужаснулась Бабоныка. – Но, пардоне муа, я не думаю и думать не желаю о курином навозе!

– Не навоз, а помет, – презрительно поправила ее Тихая.

Но Бабоныка поправки не приняла:

– Необразованное вы существо! Помет – это котятки или щенушки! Скажите ей, Юрий Михеич!

Она упорно считала, что Михеич – это не фамилия, а отчество.

Но Михеич, хотя был он неизменно предупредителен с Матильдой Васильевной, на этот раз, кажется, даже не слышал ее. Всё над чем-то размышлял.

– Попытка это контакта или что другое, – сказал Володин, – по совести говоря, не самое интересное. А вот каким все же образом проникает запах в корабль… – Он развел руками и даже хрюкнуть забыл.

И поднялись споры о том, как это возможно, чтобы запах проникал в герметически закупоренный корабль. Обмахиваясь веером, Бабоныка благосклонно выслушивала каждого, словно старались именно для нее. А потом встала и сказала мягко, но решительно:

– Короче говоря, я убедительно вас прошу, сообщите э-э… корневым жителям… Как ты говоришь, Анюня? Коренным? Но ведь они у корней живут, девочка! У корней, а не у одного корня! Так вот, передайте корневым жителям, чтобы они впредь этими неблаговонными посланиями нас не обременяли.

И величественно удалилась.

Вечером Аня разговаривала с Фимой – с помощью Мутички, разумеется. Фима то и дело перебивал ее и просил рассказать подробнее. Потом он замолчал, и Аня даже подумала, не отвлекло ли его что-нибудь от разговора, но он просто думал. Когда он снова заговорил, Аня услышала его голос еще прежде, чем Мутичка начала ей пересказывать:

– Конечно, от частиц вещества защитное поле отгораживает практически полностью. Но от гравитационного и некоторых других полей оградить почти невозможно, ты же знаешь!

– Фимочка, но ведь запах – это и есть частицы вещества, разве не так?

– Аня, вспомни Фабра,[1]1
  Фабр Жан Анри (1823–1915) – французский ученый-энтомолог и писатель.


[Закрыть] у тебя ведь хорошая память! Вспомни Фабра, это очень важно!..

***

Бабушка Матильда прервала ее разговор с Фимой. И Аня теперь ходила и думала, что же именно у Фабра должна она вспомнить, и даже искала, нет ли в их корабельной библиотеке пленки с книгами Фабра. Не было.

Между тем начались горячие деньки. Готовили к выходу на Флюидус роботов со сложной программой. И надо же было Михеичу, распорядившись о подготовительных работах, прибавить, причем вполне серьезно:

– А вы, Тихая, поприсутствуйте, пожалуйста, при отладке систем, присмотрите вашим острым глазом!

– У меня, между прочим, не один глаз! – только и проворчала Тихая.

А Козмиди и Сергеев молча переглянулись.

И вот теперь Тихая совалась буквально во все: и кто придумал роботов, и дорого ли они стоят, и кто за них отвечает, и есть ли запасные части. Работа, наверное, вдвое быстрее бы шла, если бы не Тихая.

Ну и фигура, кстати сказать, была: в спортивном костюме, как все, а сверху юбка напялена. Сапожки с утяжелителями в платформах – точь-в-точь как земные ее кирзовые сапоги. И неизменная конфета за щекой. Постукивая костяшками пальцев по корпусу робота, она настойчиво вопрошала:

– На лектричестве, что ль? Выжирают, чай, помногу? А электричество из чего берут? Неужто на проводах болтаться будут? Сколь же это проводов надобно?

– Едят не больше нас, – отвечал терпеливо Сергей Сергеевич, – зато работают за десятерых. А проводов им, бабуся не надо. У них, как у верблюдов, горбы с припасами, только не снаружи, а внутри.

– Умно, – соглашалась, подумав, Тихая и снова приставала с вопросами.

Козмиди отделывался шуточками, а Сергей Сергеевич иной раз и сердился:

– Если у вас есть вопросы по существу, задавайте. А так – нам некогда.

Но Тихую это не смущало. Это еще цветочки были – бесконечные вопросы. По-настоящему допекла она Сергеева и Козмиди, когда узнала, что нет у роботов «нюхала».

– Это как же так? – в буквальном смысле слова вцепилась она в Сергеева. – Это что же они смогут, ежели чуять не умеют?

– Да что же это в конце концов?! – даже покраснел от возмущения Сергей Сергеевич. – Я в таких условиях работать не в состоянии!

Козмиди попробовал успокоить Тихую:

– И охота вам время на эти роботы тратить?! Сидели бы у себя и конфеты сосали. Честное слово! А за роботов не волнуйтесь, милая Тихая: все, что требуется, они увидят и на корабль передадут. – И запел – наверное, чтобы заглушит Тихую:

 
Сердце красавицы
Склонно к измене…
 

Тихая как из пулемета строчила:

– Ой, врешь, куманек! Как же без нюхала? Ой, смотри, запоешь тогда, да поздно будет. Пропадут роботы! Такие средства угробите – под суд вас отдать, деловые какие нашлись. Все Михеичу выскажу! Он вам покажет! Он вас на Хлюидус без нутряных мешков отправит!

И на этот раз обстановку разрядил Сергей Сергеевич:

– Разрешите проиллюстрировать это ма-лень-ким анекдотом из далекой древности…

– «Из древности», – обиделась Тихая. – Ты сам-от и есть из древности…

***

На следующий день начался спуск роботов в заданный район. Все, конечно, сидели у телеэкрана. Но не то связь не ладилась, не то роботы чего-то не умели. Половина датчиков не работала. Изображение было мутное. Показатели электромагнитного поля все время менялись.

– Поля пляшут, – сказал как-то обиженно Сергей Сергеевич.

А Володин неопределенно хмыкнул.

С Аниной же точки зрения, плясали не поля, а роботы – так странно они продвигались. Но она помалкивала – может так и должно быть в дебрях Флюидуса. Когда-то давно она ведь и робота представляла иначе – чем-то вроде водолаза костюме или громоздкого человека, у которого все четырехугольное: ноги, руки, туловище, голова. Роботы для Флюидуса, однако, с самого начала были задуманы по-другому. Хотя они умели видеть, записывать, давать показания, самонастраиваться и принимать решения в соответствии с заданием и обстановкой, в них не было ничего похожего на водолазов или громоздких людей – довольно объемные шары с выдвижными усиками, плавниками и чем-то вроде упругих цеплялок. Флюидус был не такой, как Земля, и роботы были здесь другие. И то сказать – где уж в такой жиже-воздухе ходить ногам:

И все-таки странно они передвигались! Аня молчала, помалкивали и другие. А вот Матильда Васильевна молчать не собиралась.

– Прелесть! – громко заявила она. – Это похоже на праздник! Будто цветные шарики пляшут!

И сама сделала какое-то невероятное па.

– Анечка, но ведь это же танец! Как он называется?

– Это называется «прошляпили – не сработали», – взорвался молчавший до этого Сергеев.

– Заблудятся? Пропадут? – растерянно спросила Аня.

– Не должны бы – у них хорошая память, – неуверенно возразил Козмиди, поглаживая свои седоватые волосы.

Однако роботы поплясали, поплясали – и вовсе отключились. Напрасно к ним взывали корабельные автоматы. Сергей Сергеевич сидел мрачнее тучи. Михеич сморщился всеми своими морщинами.

– В таком поле пропасть несложно, – сказал примирительно Маазик.

Он, конечно, имел в виду физическое поле. Но Тихая поняла по-своему.

– Поле как поле, – сказала она непримиримо. – Вернее не поле, а лес… А может, море… Обыкновенное, хлюидусовское. А вот техники – безмозглые, – постучала она по голове и выразительно посмотрела на Сергеева. – Вот, любуйтесь теперь – тычутся ваши роботы, как котята безнюхие (она так и сказала: не «слепые», а «безнюхие»)… Так котята хоть маткяуют, а ваши кругляшата и корабль не унюхают! Говорила там: мастерите нос кругляшатам – так вам все хихоньки! Я ухожу. Смотреть тут больше нечего – в мозги себе лучше загляните!