Текст книги "Многоэтажная планета"

Автор книги: Наталья Суханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Однако снимок в контрастном освещении показал царапины на скафандрах, загадочно параллельные. Царапины! Конечно, они могли собственными крючьями поцарапаться, но это не был след крючьев.

Многозначительно взглянув на Сергеева, Аня вернулась в медицинский бокс.

– Ничего не помню, – сокрушенно говорил Маазик. – Электромагнитная буря, по всей вероятности… Послушайте, – сказал он, – ну, Козмиди старше. Но меня-то вы вполне могли бы подвергнуть допросу под гипнозом! Не может быть, чтобы мозг не сохранил ничего. Я же вполне нормально го-зорю – значит, глубоких нарушений не произошло… Вы же видите, я совершенно здоров! И молод…

– Послушайте, дорогой, – сказал, посмеиваясь, Козмиди, – вы когда-нибудь прекратите попрекать меня старостью? Это он специально для вас, Зарянушка! Я тоже здоров и ответственно заявляю, что вспомню забытое раньше Маазика. На спор! Давайте в самом деле попробуем?

Все вопросительно посмотрели на Михеича.

– Как вы считаете? – обратился Михеич к Заряне.

– Я думаю, мы не очень рискуем. Мы же в любую минуту можем отступить, прекратить…

– Ну что ж, попробуем. Только осторожнее.

Посторонних выставили из бокса. Но включили экран. Минут пятнадцать вместо Маазика и Козмиди на экране были кривые энцефалограмм, кардиограмм, давления. Потом раздался голос Кузи:

– Вы спите, вам спокойно, вы вспоминаете… не надо напрягаться, вам это нетрудно, вы помните…

И – голос Маазика:

– Голова… какая головная боль… и этот свист… Радуга в глазах… Но ведь это… это… Их – двое! Козмиди, держись!

– Черт возьми, они нападают! – вскричал Козмиди. – Только бы фалы… Голова!

– Вы спите, – поспешно вмешалась Заряна. – Все прошло, все хорошо… Вы спите…

…Повторный допрос под гипнозом Михеич категорически запретил.

Аня полагала, сейчас же все примутся обсуждать нападение. Но ученые не были так доверчивы, как она.

– Что же вы, подсознанию не доверяете? – обиженно говорила Аня Сергею Сергеевичу. – А вам известны случаи, о которых медицина рассказывает? Думаете, внутренний голос – это такая ерунда?

– По этому поводу, – сказал миролюбиво Сергей Сергеевич, – я могу рассказать ма-ленький анекдот.

***

Следующие дни все были озабочены. «На войне как на войне», – говорил Козмиди, и Аня внимательно и многозначительно поглядывала на него: значит, он тоже склоняется к мысли, что это нападение? «Сначала дюза, потом эти… «двое» – почему же все молчат как ни в чем не бывало?» – думала она.

Три дня на девятый уровень выходили только роботы. Все было спокойно. Люди сидели у экранов, автоматы ползали у стволов.

На четвертый день в кают-компании поднялся ропот.

– Волков бояться – в лес не ходить, – звонко и запальчиво говорила Заряна.

Козмиди посмеивался:

– Заботливый начальник – хорошо. Слишком заботливый – уже плохо. Все плохо, что слишком!

Михеич молчал. И продолжал засылать на Флюидус одних роботов.

На шестой день прозвучал сигнал тревоги. Экран ничего не показывал. Роботы не отвечали.

Поисковые роботы едва разыскали своих покалеченных собратьев. Пленки были засвечены, блоки памяти автоматов не работали.

«Не понимают они, что ли, что это роботы, а не люди?» – думала Аня, но вслух не говорила, опасаясь нападок и суровости Сергея Сергеевича.

Козмиди уже не посмеивался над Михеичем, Заряна не приводила пословицу о волках. Михеич молчал и снова засылал на Флюидус роботов.

Прошло три дня – и снова тревога. И снова три робота из десяти покалечены.

Застрекотала вычислительная машина: ей задан был анализ.

– Без вычислительной машины мы уже не можем! – возмутилась вслух Заряна. – Разве и так не ясно, что нападение происходит каждый раз, как приступают к лучевому прощупыванию оплывков?!

– Человек предполагает, а машина вычисляет, – ответил вполне резонно Михеич.

– И я бы не бросался такими словами, как «нападение» – сказал сердито Сергей Сергеевич, – а то мы рискуем недалеко уйти от дикарей, которые очеловечивают любое природное явление.

– Ах, ну конечно, шаровые молнии убивают людей, но никакой преднамеренности в этом нет! Сколько можно повторять одно и то же? – не выдержала Аня.

– О женщины! – только и сказал Козмиди.

Вычислительная машина подтвердила: катастрофы происходят при лучевом прощупывании оплывков. Ну а насчет того, нападение это или нет, конечно, ничего сказать пока было невозможно.

Сергеев стал рассеянным, и очень рассеянным стал Володин, с которым Сергеев что-то придумывал и мастерил. При этом Сергеев почти забыл свои анекдоты, а если брался рассказывать, то забывал, что этот анекдот он уже рассказывал на прошлой неделе – позор для эрудита-анекдотчика. А Володин все ел и ел – чудовищно много. И при этом худел.

– Уходит с излучением, – шутил он рассеянно, замечая на себе сострадательный взгляд Ани. – Не мешайте, у нас идея, и даже не одна.

– Ваши идеи дорого нам обойдутся – уморите голодом, – замечал им Козмиди.

Они возились с кинокамерой, надеясь при помощи каких-то усовершенствований уберечь пленки от засвечивания, сфотографировать происходящее каким-то особым образом. При этом сработать кинокамера должна была, не раньше чем начнется электромагнитная встряска.

Их не торопили, только подсовывали Володину еду, а Сергеева старались не раздражать необоснованными гипотезами.

И наступил наконец день, когда автоматы, засланные к оплывкам, все сделали как надо – в том месте прошла электромагнитная буря, роботы были помяты и сброшены, но пленка не пропала. Сутки Володин и Сергеев колдовали над ней, а затем начался просмотр.

Не такая уж четкая была пленка, как Аня мечтала, и все же видны были и контуры роботов, и тени каких-то существ, которые срывали их с крючьев и присосок!

Сергеев комментировал изображение, остальные перекидывались только короткими замечаниями.

– Итак, все-таки нападение, – сказал наконец Михеич, и тогда все заговорили разом.

Аня несколько раз взглядывала выразительно на Сергея Сергеевича, но он не замечал ее взглядов в пылу разговора.

– Почему они нападают каждый раз, как роботы приступают к лучевому прощупыванию оплывков? – говорил Маазик. – Что это: гнезда, жилища, склады, входы и выходы?

– На двери-то уж это никак не похоже, – сказал Сергеев, – ни шва, ни трещинки!

– Во всяком случае, – вставил молчавший до этого Володин, – обозначилась некая ключевая точка на Флюидусе.

– Значит, Тихая в самом деле видела, – не преминула напомнить Аня.

И все с уважением посмотрели на Тихую.

***

Да, уважение к Тихой очень выросло. А вот Бабоныка вдруг впала в совершенный старческий маразм. Тот взлет, то омоложение, которые предшествовали ее полету на Флюидус, которые делали ее таким прекрасным, точным работником долгие месяцы полета на Флюидус и первые месяцы пребывания здесь, прошли, словно и не было никакого омоложения. Она совершенно забыла, что участвует в важнейшей космической экспедиции. У нее появились свои, старческие заботы. Раз двадцать в день ее интересовал вопрос о времени. Аня ставила возле нее большие часы и на руку ей часы надевала, но Матильде Васильевне нужно было это не видеть, а слышать. Шла ли обработка исследований, просмотр пленок, работа с ЭВМ или проверка систем корабля, она входила, оглядывалась и спрашивала с улыбкой:

– Пардон, не скажете ли, который час?

Ей отвечали.

– Это по местному? – тут же интересовалась она. – Простите, а по московскому? А месяц? А день недели у нас какой?

Ей терпеливо и подробно, стараясь не раздражаться, отвечали. Но она, не дослушав, отворачивалась и уходила. Заглядывала в каждую каюту и спрашивала:

– Не скажете ли, где здесь выход? Не правда ли, здесь чем-то пахнет, не очень приятным? Я хочу на свежий воздух!

Она все придирчивее относилась к запахам, все сильнее душилась и без конца обмахивалась сандаловым веером.

Разговаривать с ней было все труднее – она зачастую забывала первую половину даже собственных фраз.

Ее спрашивали, видела ли она Аню у себя в каюте.

– У себя в каюте, – говорила Бабоныка, – кстати, я ужасно скучаю иной час… Вернее, час иной… В самом деле, который час сейчас… Сей-час… Как это можно посеять час, спрашиваю я вас… Нет, это я вас спрашиваю, если вы разрешите…

Теперь Аня ни на шаг не отпускала Матильду Васильевну. Спокойнее было держать ее при себе, чем оставлять без надзора. Во время высадок на Флюидус Аня устраивала бабушку рядом в удобном месте и под ее привычное бормотание спокойно делала свое дело.

Частенько Матильда Васильевна донимала Аню вопросами: на чем это они сидят и зачем на ней водолазный костюм, а может, и не костюм, а какой-то футляр и нельзя ли снять эту штуку с головы, чтобы подкрасить губы? Поэтому когда в очередной раз Аня услышала: «Деточка, я тут обломала какую-то ветку; куда мне ее деть?» – то даже не ответила, занятая работой.

Однако бабушка Матильда продолжала:

– Анюня, что делать с этой веткой? Если я ее брошу, я ведь могу ударить кого-нибудь.

– Не ударишь, бабуленька, бросай, – рассеянно молвила Аня. Она все еще считала, что это какие-то бабушкины фантазии – ведь на Флюидусе ничего нельзя отломить.

– Анюня, а что, если эту палку обстругать, инкрустировать и сделать трость? Я думаю, если я попрошу Юрия Михеича, он не откажет мне. Антр ну, детка, Юрий Михеич несколько рассеян – Он, я думаю, профессор или даже академик… Ой, Аня, если бы не перчатки, я укололась бы об эту штуку!

К великому удивлению Ани, бабушка Матильда действительно держала в руках нечто, напоминающее сухую ветку, – земную сухую ветку.

– Где ты это взяла? – спросила обескураженная Аня.

– Но ведь я же тебе говорю – обломила! Нечаянно обломила!

Осторожно Аня взяла это из рук Бабоныки и чуть не выронила: она держала ногу – ногу гигантского насекомого. Высохшую, откушенную или отломленную ногу кузнечика; или муравья ростом с человека! Невероятно!

Аня немедленно вызвала Маазика.

С величайшими предосторожностями они доставили ногу на корабль.

– Ба! – сказал Козмиди. – Чего это они тащат?

Но тут же стал очень серьезен.

– А ведь это не нога, – сказал он, рассмотрев их трофей как следует. – Это личиночная шкурка ноги. Наш призрак линяет подобно земным насекомым. Это твердая слинявшая шкурка, сохраняющая форму ноги.

Сергей Сергеевич уже фотографировал ее во всех ракурсах. Заряна готовила специальный раствор, чтобы мумифицировать ее. Козмиди набрасывал примерный портрет обладателя этой ноги. Готовили срочную передачу на Землю.

– Постойте, – сказал Михеич. – А как же мы назовем это насекомое, этого флюидусянина?

Козмиди пошутил:

– Может быть, подождать, пока они сами скажут, как называются?

– Шутки в сторону – сказал Михеич. – Название все-таки нужно. И срочно. Полагаю, честь назвать открытый на Флюидусе вид принадлежит по праву Матильде Васильевне. Матильда Васильевна, предлагайте название!

У Ани было заведено в детстве называть своих кукол по имени тех, кто дарил их. Ученые имеют свой обычай – честь назвать обнаруженный вид принадлежит открывателю. Были, правда, Некоторые сомнения – считать первооткрывателем Бабоныку или Тихую, ведь именно Тихая первая заметила странное это существо. Однако она только видела, да и то не четко, в то время как по шкурке ноги, обнаруженной Матильдой Васильевной, можно было уже достоверно судить, что собой представляет обитатель Флюидуса!

Все наперебой объясняли Бабоныке, что это значит – назвать вид и почему именно ей выпала такая честь. Матильда Васильевна слушала, закинув ногу на ногу и обмахиваясь сандаловым веером, и хотя вид при этом у нее был очень забавный – в спортивных штанах, с зеленоватыми кудряшками над стареньким лицом, – никто и не думал улыбаться. Ей начали даже предлагать на выбор названия:

– Бабоныкус!

– Фантомус! (что значило – Призрачный).

Аня крикнула:

– Матиль!

Царственным жестом Матильда Васильевна подняла руку:

– Довольно разговоров! Я называю его де-фи-липп!

На корабле, конечно, знали, что некогда, в молодости, был у Матильды Васильевны роман с неким очаровательным молодым человеком по имени де Филипп. Почему-то Они расстались, но ничто последующее не изгладило из ее памяти этого образа.

– О-о, – говаривала подчас Матильда Васильевна, – на Земле несколько миллиардов людей, но второго де Филиппа не было, нет и не будет.

– Ну что ж, – сказал Михеич, – дефилиппус так дефилиппус! Да здравствует любовь, которую помнят всю жизнь.

«Вот и я так же люблю Фиму», – подумала вдруг Аня, хотя до этого никогда не задумывалась, как называется ее привязанность к Фиме.

– Да здравствует любовь, которую помнят и на иной планете! Качать Матильду Васильевну! – крикнула Заряна.

– Мон дье! Вы с ума сошли! – вскричала Бабоныка, хотя глаза ее блестели не испугом, а удовольствием. За весь вечер она не перепутала ни одного слова – так хорошо ей было!

Качали ее очень осторожно – даже кудряшки не растрепались, – просто приподнимали и опускали, как в кресле. И даже не знали, что уже началась передача для Земли.

***

Но, видимо, это было последнее, хотя и самое большое торжество Бабоныки.

Тщетно Заряна применяла самые сильные препараты против склероза и старости – ум Матильды Васильевны становился все слабее. Она с Трудом отпускала от себя Аню, плакала, когда та уходила. Жаловалась, что ее отравляют запахами, и требовала духов в таком количестве, какого не было на всем корабле. Она уверяла, что за ней следят. Или же – что ее зовет де Филипп, а они не пускают к нему.

Утешить Матильду Васильевну можно было только духами, сандаловым веером да лиловым Аниным скафандром, который почему-то ей очень нравился.

– Это королевский цвет, – говорила она важно. – Это любимый цвет королей и моего дорогого де Филиппа. Антр ну, моя милая, но он ревнует меня к нашему дорогому… как его… Ах, у меня все путается в голове от этих ужасных запахов! Девочка, я забыла, как тебя зовут, но я отдала тебе всю жизнь. Пожалей меня, спаси от этих запахов! Почему за мной все время следят? Спаси меня, деточка, мне так тяжело!

Аня плакала. Никогда в жизни не была она так несчастна. Но она еще не знала, что худшее впереди.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Чуть не каждый день теперь приносил открытия.

У них, был уже не один, а несколько снимков огромного насекомого, названного дефилиппусом. Сергей Сергеевич и Володин только сокрушались, что снимки нечеткие. И опять они думали и мастерили – совершенствовали аппарат и пленки. А уж какие споры над снимками разгорались. Спорили о том, как все же передвигается дефилиппус. Потому что иногда над насекомым расправлялось что-то похожее на большой плавник или крылья, иногда же оно пролетало на чем-то вроде веревки… Спорили, покрыт ли дефилиппус ороговевшими чешуйками или же шерстью. Рассуждали о том, как он дышит, какие у него возможны органы чувств. А главное – как и почему возбуждает он вокруг себя электромагнитную тряску. Только о разумности дефилиппуса не спорили, даже вопроса не поднимали: Аню же страшно интересовало именно это.

На ее вопрос, не может ли статься, что это разумное существо, Тихая безапелляционно ответила:

– Еще чего – оно насекомое, и все тут! Почему мне известно? А по глазам! Нету в его глазах никоторой мысли!

На Флюидусе, считала Аня, наступало самое интересное, но Михеич все реже разрешал ей теперь участвовать в экспедициях – требовался постоянный присмотр за бабушкой Матильдой.

***

В тот день Аня проснулась от ранней побудки, но, вспомнив, что ей сегодня велено оставаться на корабле, снова задремала.

Проснувшись окончательно, она негромко окликнула:

– Бабенька!

Ответа не было.

Застыдившись, что, пока она спит, бабушка Матильда кому-то мешает, Аня быстренько оделась и отправилась на поиски. Она заглянула в ближайшие каюты, в столовую, на кухню, в библиотеку – бабушки Матильды там не было. Аня побежала в командный отсек, как вдруг раздался сигнал тревоги.

– Что случилось? – крикнула она чуть не наскочившему на нее Сергею Сергеевичу, а тот остановился со всего разбега и уставился на нее.

– Что случилось? – повторила Аня.

Ничего не отвечая, Сергей Сергеевич схватил ее за руку, расцеловал в обе щеки и потащил за собой, бормоча что-то невразумительное.

«Может быть, – подумала Аня, – бабушка Матильда подняла панику, что со мной что-то случилось, меня не застали на месте и вот дали тревогу!»

Однако и в командном отсеке бабушки Матильды не было, а дежуривший там Володин так уставился на Аню, что даже хмыкнуть забыл.

– Да что это с вами со всеми? – рассердилась Аня. – Почему тревога? Где моя бабушка?

Вместо ответа Сергеев с Володиным набросились с вопросами на нее:

– Когда ты вернулась на корабль? Почему не предупредила группу?

Аня не успела и слова молвить, как в динамике раздался голос Михеича:

– В чем дело? Почему Аня ушла с группой? Я не разрешал.

Оттолкнув Володина, Аня крикнула:

– Я никуда не уходила! Я ничего не пойму! Где моя бабушка?

Сигнал наконец умолк. Горели только красные глазки: «Тревога! ЧП!» Все казалось багровым в их свете. Аня еще ничего не понимала, но сердце ныло нестерпимо.

– Утром, – доложил автомат шлюзовой камеры, – три человека с роботами вошли в капсулу, после чего капсула отправилась в заданный район.

Автомат перечислил состав группы, и пораженная Аня услышала свое имя.

– Мой скафандр! – крикнула она и бросилась в каюту.

Скафандра на месте не было.

Утром, пока Аня спала, Бабоныка нарядилась в ее «королевский» лиловый скафандр и вышла в коридор. Все на корабле знали цвета скафандров каждого. И автомат шлюзовой камеры регистрировал группу по цвету скафандров.

Козмиди, нагнав лиловый скафандр в коридоре, еще поторопил: «Долго спите, девушка! Скорее, Анечка, мы опаздываем!» И даже подкрутил гермошлем, не разглядев в неверном флюидусовском свете лица за стеклом.

И Заряна не удивилась присутствию в капсуле «Ани» – решила, что Михеич передумал и разрешил ей участвовать в высадке. Они с Козмиди были заняты вчерашней новостью. Накануне прибор, установленный на одном из оплывков, зарегистрировал строго периодичные импульсы. Маазик даже назвал оплывки биомаяками. Раздраженный Сергей Сергеевич, конечно же, напоминал, что в свое время, открыв пульсары, пытались увидеть в них радиомаяки иных цивилизаций. Козмиди подшучивал над ними обоими. Об этом и вспоминали утром в капсуле Козмиди и Заряна. Обернувшись к лиловому скафандру, тихонько сидевшему в углу, Заряна спросила, что думает по этому поводу «Аня». Матильда Васильевна промолчала. Но спор вспыхнул с новой силой, и на молчаливость «девочки» не обратили внимания.

Закрепив капсулу на посадочной площадке, Заряна и Козмиди заторопились к оставленным накануне приборам. Лиловый скафандр мешкал, но на это второпях не обратили внимания и вспомнили о «девочке», лишь когда» в установленный час переклички она не отозвалась.

Потом Козмиди рассказывал, что, уже погрузившись в работу и напряженно размышляя, он увидел лиловый скафандр, пробирающийся по стволам. Что-то еще показалось ему странным. Задним числом он понял, что на лиловом скафандре не было фала, связывающего с капсулой. Но тогда это скользнуло краем сознания…

Больше лиловый скафандр ни Заряна, ни Козмиди не видели.

***

Сутки – и днем, и ночью – продолжались поиски. Даже те, Кому велено было отдыхать, ворочались в своих – кроватях, Медали сигнала обнаружения.

Аня совсем не отдыхала. К ней было не подступиться. Осунувшаяся, почерневшая, она перебиралась со ствола на ствол, протискивалась меж ветвей, оглядывая каждый закоулок.

А нашла – Тихая. Она не вглядывалась, как другие. Она внюхивалась, сдвинув гермошлем и взяв в зубы воздуховодную трубку. Молча и цепко передвигалась Тихая в чащобе. Потом остановилась и сказала:

– Здесь Мательдой пахнет!

И повела поисковую группу.

Через двадцать метров обнаружили мертвую Матильду Васильевну в лиловом скафандре с отвинченным гермошлемом. На лице ее, однако, не было признаков удушья: выражение его было спокойное и даже приветливое.

– Смерть наступила мгновенно, – сказал Заряна. – Она не мучилась.

Аня даже не плакала – она никак не могла поверить в случившееся.

В одноместном батискафе опустили останки Матильды Васильевны уровнем ниже, прикрепили к стволу.

Проходили дни. Аня крепилась, чтобы снова и снова не переспрашивать, отчего умерла бабушка Матильда.

Как вдруг батискаф с телом исчез.

Первая обнаружила это опять-таки Тихая, однако даже она не сразу сообразила куда. Сначала она бросилась в глубь, чащобы, как бы преследуя похитителей. Доверяя Тихой чуть, ли не слепо, Михеич и Сергеев поспешили за ней. Однако минут через десять Тихая остановилась и повернула назад. На вопросы она не отвечала. Теперь Тихая не спешила, а продвигалась чуть ли не ползком.

Аня подоспела со второй группой. Она уже знала, что батискаф исчез. Первой выскочив из капсулы, бросилась к людям, понуро стоявшим метрах в двадцати. Перед ней расступились, но, кроме пустого, распавшегося надвое, как пустая скорлупа, батискафа, она не увидела в первую минуту ничего! Люди, однако, смотрели мимо батискафа – на большой, метра полтора в поперечнике, оплывок. «При чем тут оплывок?» – подумала Аня с досадой. Она обежала глазами столпившихся. Все смотрели на этот оплывок. Заряна положила руку ей на плечо, прижала к себе. Только тут Аня заметила, что оплывок почти прозрачен. В его глубине что-то темнело. Вглядевшись она различила контуры тела – так спят, свернувшись калачиком, дети. Это была бабушка Матильда.

Несколько часов у оплывка возились роботы. Никакие инструменты не брали его.

Между тем оплывок совсем потемнел. Только Тихая еще продолжала видеть тело в его глубине.

***

Как тень, ходила Аня за Михеичем, выспрашивала:

– Зачем они ее замуровали? Дефилиппусы.

– Почему ты считаешь, что это дефилиппусы?

– Если не дефилиппусы, почему бабушка оказалась в оплывке?

– Еще раз говорю: мы слишком мало знаем. Возможно, стволы каким-то образом вбирают в себя все остатки.

– А личиночная нога, а батискаф?

– Не сразу, может быть, вбирают.

– Вы считаете, эти стволы могут быть…

– Чем угодно. Санитарами, похоронным бюро… Аня, возьми себя в руки.

– Хорошо, – покорно говорила Аня.

А через минуту опять спрашивала:

– Скажите мне, только правду, ее в самом деле никак нельзя достать?

– Ты же знаешь, ни один инструмент не берет эти стволы, – отвечал Михеич терпеливо, сам страшно изменившийся, осунувшийся за эти несколько суток. – Мы даже не знаем могли бы мы хотя бы взрывом их одолеть. Да и зачем, девочка? Это саркофаг, которому мог бы позавидовать любой фараон.

…Заряна предложила погрузить Аню в оздоровительный сон. Но всегда такая приветливая Аня взбунтовалась.

– Вы хотите меня усыпить, чтобы я забыла ее! Тогда вы все можете успокоиться! И во всем мире тогда не останется человека, который бы помнил и любил ее! Нет!

– Аня, – сказал Сергей Сергеевич, – твоя бабушка открыла первое внеземное существо, и помнить ее будут дольше, чем нас с тобой. Знать о ней будут во всем мире…

Но он даже сам не ведал, насколько был прав, говоря это.

***

Невесело было в эти месяцы на корабле. А как горевала Тихая! Кто бы подумал, что эта жесткая, неласковая старуха, всегда шпынявшая Бабоныку, по-своему к ней привязана?

И не то чтобы в первую же минуту было видно, что Тихая переживает. Из всех, окруживших умершую, она выглядела самой равнодушной. Сказала: «Мательда здесь» – и первая ушла к капсуле.

А потом Тихая сникла. Даже широкий и острый нос ее как бы обмяк, а глаза потеряли остроту буравчиков.

Недели через две пришла она к Ане и вдруг погладила ее по голове.

– Вот так-то, – сказала она, – нету нашей Мательды. Прошла жизнь, а чего, кроме всякой тяжести, вспомнить? Детство было – не приведи бог. А и выросла – много ли добра видела? Работала до черноты в глазах. Взамужем была – и этого добра испытала – на всю жизнь наелась. Девчонку вот только жаль – была у меня Мотька. Куда вам всем до нее – шустрая и красивая, вся в меня…

Как ни грустно было Ане, она не выдержала, улыбнулась от этих слов бабушки Тихой. А та даже не заметила, продолжала:

– Хвеномен – вся в меня (она уже не говорила «хвени-мени», а почти правильно, если не считать буквы «ф», которая для Тихой и всегда-то была «хв»)… Хвеномен, одно слово. Только и она померла, царство ей небесное… А тепереча вот загнусь, как Мательда, на этом Хлюидусе и не свижусь с ней.

– Не свидитесь? – удивилась Аня. – С кем? С дочкой? Это вы, что ли, про «тот свет»?

– А то про какой же ж?

– Так почему же, раз вы уж верите в «тот свет», не свидитесь-то?

– Тот свет на той Земле остался, – сказала Тихая.

И опять Аня улыбнулась. И опять Тихая не заметила. А сказала вдруг с болью:

– Я о Мательде всё! Ну до чего ж бесполезное существо была покойница – никакого даже хвеномена в ней не было! А вот жалко ж, прямо я не знаю!

Аня как сидела, так и онемела на минуту – вытаращилась на Тихую и молчала. Только было она растрогалась, как Тихая снова все испортила. Когда же к Ане вернулся дар речи, она не стала кричать и возмущаться, как раскричалась бы раньше. Она только твердо сказала:

– Неправда, бабушка Тихая. У моей бабушки тоже был феномен. Она, как ребенок, ласковая была и ждала всегда самого лучшего.

Аня еще говорила это, а сама подумала: такая ли уж всегда была бабушка Матильда ласковая и была ли она, например, ласковая с бабушкой Тихой, даже если это и трудно было?

– А внезапное омоложение организма? – сказала еще Аня. – А как она перегрузки на испытательных стендах выдерживала? А главное – она добрая была.

Но Тихая не слушала. Она плакала крохотными мутными слезами.

***

Не было дня, чтобы Тихая не отпросилась хотя бы на полчаса на «могилку» Бабоныки.

Больше она уже никогда не плакала. Тряпочкой протрет оплывок, хотя от этого ствол нимало не изменяется, постоит, не то вглядываясь, не то внюхиваясь, и при этом что-то бормочет себе под нос.

Аня никогда не подходила близко к бабушкину оплывку – боялась, не хотела видеть то, что могла увидеть, как и Тихая.

Потом Аню вообще перестали посылать на этот маршрут, и она была благодарна Михеичу.

Аня взяла себя в руки, работала, как и все, разве что прежнего пылкого интереса не испытывала.

Сергей Сергеевич то и дело оказывался возле нее, и сначала она даже думала, что это Михеич поручил ему опекать ее. Но нет, никому ничего Михеич не поручал, все это делали по велению сердца. И хотя каждый был к Ане внимателен без назойливости, но постепенно все как бы отодвинулись в сторону, потому что у Сергея Сергеевича это получалось лучше: он понимал, когда Аню можно оставить одну, а когда одной ей трудно. Он безошибочно знал, когда помолчать, а когда и пошутить, и даже анекдот, может быть, рассказать Он один умел вызвать на лице Ани улыбку. Улыбку, а не смех, после которого слезы, если они совсем близко, брызжут еще безудержнее. Никогда бы до этого Аня и подумать не могла, что требовательный, суровый Сергей Сергеевич, хотя она и раньше знала, что он добрый, может быть еще и таким заботливым и чутким.

Как-то она спросила:

– Сергей Сергеевич, почему вы столько возитесь со мной?

– Потому что люблю.

Аня сдвинула брови.

– Меня все любят, – сказала она, не оттого, что хотела похвастаться, а оттого, что ей почудился в его словах другой смысл.

– Это правда – все, – сказал Сергей Сергеевич так основательно, как он вообще говорил всё, невзирая на свою молодость. – Но я больше всех.

– Как это? – спросила Аня.

– А так, что я согласился бы умереть, только чтобы ты стала снова такой веселой и счастливой, как раньше… как солнышко…

Аня даже растерялась, а Сергей Сергеевич продолжал:

– Ну, посмотри на себя, какая ты милая, какая красивая и какая… уже взрослая.

Тоненькая зеленоглазая девушка в шапочке пушистых волос строго смотрела на Аню из зеркала. Она казалась гораздо взрослее сверстниц, оставшихся на Земле.

– Здесь же меньшая сила тяжести, – подумала Аня вслух, как бы оправдываясь. – Мы живем, наверное, быстрее…

– И не заметим, как станем старичками…

– Или снова детьми…

Она вспомнила себя на Земле – длинноногой девчонкой, которая считала себя несчастной. Вспомнила Фиму, с таким серьезным и нежным лицом, что все время хотелось смотреть на него. Вспомнила, что в детстве был он маленького роста и говорил нежным девчоночьим голосом, в то время как у самой Ани голос был сильный и резкий – кого хочешь могла перекричать.

Аня не заметила, что улыбается и плачет одновременно, а увидев испуганный взгляд Сергея Сергеевича, тряхнула головой.

– Ах, если бы вы не были таким взрослым и умным! – сказала она сквозь слезы и улыбку. – Если бы вы были на голову ниже меня и говорили тоненьким голосом невероятные вещи…

– Тогда что? – спросил Сергей Сергеевич как-то рассеянно.

– Тогда… тогда бы я вам, наверное, надоела, потому что все время вертелась бы возле!

– Ничего, – улыбнулся Сергей Сергеевич. – Я ведь тоже долго живу среди насекомых. Я быстро состарюсь и стану смешным, маленьким стариком и буду говорить такие невероятные вещи, что все, кроме тебя, будут разбегаться от меня.

– И может быть, – сказала Аня, кусая дрожащие губы, – к тому времени я снова буду живая, а не такая, как сейчас, – словно живу внутри незнакомого мне человека.

– Разрешите, мадемуазель, – сказал Сергей Сергеевич, – рассказать по этому поводу один старый забавный анекдот…

И так Аня и не поняла, действительно ли в нее по-взрослому влюбился Сергей Сергеевич, так же, как, замечала она, был влюблен в Заряну молчаливый Володин, а может быть, Маазик, или Сергей Сергеевич просто шутил, чтобы отвлечь ее от невеселых мыслей.

Что ж, если он хотел развлечь ее немного, это ему удалось, Оставшись одна, она качала удивленно головой, улыбалась растерянно и разглядывала, прищурив недоверчиво глаза, себя в зеркале.

***

В эти дни приняли они земную передачу, теперь неуместную: взволнованные земляне поздравляли Бабоныку и весь экипаж с замечательным открытием дефилиппуса. Поздравлял и Фима, несколько неуверенно, правда. «Неужели чувствует, что у нас уже все по-другому? – с бьющимся сердцем думала Аня. – Или ему просто кажется невероятным, что именно бабушка Матильда сделала это открытие?»

– Фима, – сказала Аня, когда наступила очередь ответной передачи, – бабушки Матильды нет… никогда уже не будет.

И все. Больше она ничего не сказала. Да и что еще могла она сказать при всех? А так много надо было бы сказать еще! О том хотя бы, что очень часто теперь при ее приближении смолкают оживленные разговоры и споры.

Аня и боялась, и уже хотела знать, о чем эти споры.

«Знаешь, Фима, – сказала бы она, оставшись одна в своей! каюте, – они то и дело повторяют: «биоактивность», «биоволны», «импульсы», они ссылаются на Тихую, но это и все, что я урывками слышала. «Бабушкин оплывок» – говорят они, потому что иначе никто ведь теперь и не зовет этот оплывок. Понятно, что они не хотят вести при мне эти разговоры, но, как ты думаешь, о чем именно говорят они?»