Текст книги "Глаза Клеопатры"

Автор книги: Наталья Миронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Никита поблагодарил, но последовал совету далеко не сразу. Он долго не решался на окончательный разрыв. Ему казалось, что это нечестно, неблагородно – бросать в беде явно больную женщину, представляющую, как писали в судебно-медицинской хронике, опасность для себя и для окружающих. Оленька сама толкнула его к решительному поступку, хотя преследовала совсем иную цель.

Он выделял ей энную сумму ежемесячно на ее личные нужды и больше не давал, сколько бы она ни просила. До такой аферы Оленька никогда не додумалась бы сама, у нее бы мозгов не хватило. Видимо, кто-то ее надоумил. Однажды она вернулась домой вся в синяках, с подбитым глазом и в слезах. Рассказала страшную историю о том, как проиграла в казино деньги в долг, и пришлось ей дать расписку. Теперь ее поставили «на счетчик».

– Мне так страшно! – плакала Оленька и жалась к нему, как котенок.

– Покажи расписку, – потребовал Никита.

– Вот. Вот, вот, – заторопилась Оленька, лихорадочно роясь в сумочке, и трясущимися руками протянула ему какую-то бумагу. Это была ксерокопия. – Оригинал у них, – пояснила Оленька.

В бумаге говорилось, что Ольга Разумовская-Скалон проиграла триста тысяч долларов и обязуется вернуть долг, ручаясь всем своим имуществом.

– Врешь, – хмуро бросил Никита. – В казино и ставок-то таких нет.

– Что ты! – всплеснула руками Оленька. – Многие проигрывают гораздо больше.

– Ты – не многие. Кто тебе поверит на триста тысяч?

– Мне поверили в долг, как постоянной клиентке. Ты что, хочешь меня бросить? Они же убьют меня! – заголосила она.

– Замолчи, – приказал Никита. – Я заплачу. Давай реквизиты.

– Ка-какие реквизиты? – спросила Оленька, заикаясь от неожиданности.

– Банковские, какие же еще? Ты думала, я выдам триста тысяч тебе на руки?

Ему бы в этот момент насторожиться, почуять недоброе: в ее глазах, в заплаканных голубых глазах прелестной фарфоровой пастушки промелькнуло злобное нетерпение. Но он не заметил. Ему не хотелось на нее смотреть. С подбитым глазом она напоминала не пастушку дрезденского фарфора, а блатную маруху.

Оленька принесла реквизиты на следующий день. Никита пробил их по базе и выяснил, что счет принадлежит какой-то фирме-однодневке. «Ладно, плевать», – решил он и заплатил, но потребовал, чтобы при уплате присутствовал Оленькин кредитор с оригиналом расписки. Они назначили встречу в банке. На встречу пришел какой-то подозрительный тип, представился Мусаевым и отдал Никите расписку.

Через две недели ему на работу в панике позвонила Дуся. Еще раньше звонили охранники, дежурившие у дома, но их не соединили с главой фирмы, занятым на совещании, а Дусю соединили. Она плакала, и Никита не сразу понял, что происходит.

– Приезжайте, Никита Игоревич, – твердила она, – у нас имущество отбирают!

– Какое имущество? Кто отбирает? – никак не мог взять в толк Никита.

– Они мне позвонить не дали, еле из квартиры вырвалась. От соседей звоню, – втолковывала Дуся.

Никите пришлось прервать совещание с делегацией из Казахстана об открытии представительства и расширении бизнеса на казахской территории. Это нанесло ему колоссальный репутационный ущерб, но делать было нечего, пришлось ехать домой. В доме хозяйничали судебные приставы. Оказалось, что Оленька должна втрое больше, чем триста тысяч, и что имеется еще одна непогашенная расписка, где она ручается всем своим имуществом. Оказалось, что и суд уже состоялся, а под имуществом, объяснили приставы, подразумевается все, что совместно нажито, и теперь обстановку дома пустят с молотка, как они выразились, «по остаточной цене».

– Любопытно, – протянул Никита. – Суд был, а я о нем ничего не знаю.

– На суде присутствовал адвокат вашей супруги.

– А кто истец? – поинтересовался Никита.

Приставы замялись, но Никита решительно потребовал исполнительный лист и выяснил, что истцом на суде выступал тот же самый Мусаев – частное лицо.

– Пошли вон, – приказал Никита. – А господин Мусаев пусть обращается прямо ко мне. Он прекрасно знает, что моя жена неплатежеспособна. Я объявил об этом в Интернете и разослал объявление во все казино города.

Он понял, что все это – ловко разыгранный спектакль, хотя сами приставы, безусловно, были настоящие. Просто их кто-то подкупил, вероятно, из тех денег, что он уже заплатил. Никита позвонил Павлу Понизовскому, тот приехал и мигом выпроводил приставов с их филькиной грамотой. Даже в суд обращаться не пришлось, чтобы уладить дело. Вскоре вторая расписка была уничтожена прямо на глазах у Никиты.

Но этот случай потряс его больше, чем он готов был признать. Дом, разворошенный «описью имущества», дорогие, с любовью подобранные вещи, к которым прикасались подлые чужие руки… А главное, злорадно-торжествующий взгляд, брошенный на него Оленькой.

– Дрянь, – сказал он, когда они остались наедине.

– Давал бы мне деньги, и ничего бы не было, – невозмутимо парировала она.

– Ты здесь больше не живешь. Забирай свои тряпки и выметайся, – отчеканил Никита. – И запомни: никакого другого «совместно нажитого имущества» здесь нет.

– Я твоя жена! – заверещала Оленька.

– Уже нет, – холодно ответил Никита.

Она долго не верила, плакала, скандалила, но он просто вызвал перевозчиков, они упаковали ее вещи и все увезли к ней домой. Дома, в большой академической квартире, заставленной книгами, не уместилось бы и четверти того, что Оленька успела накупить за четыре года совместной жизни с ним. Тогда Никита арендовал складское помещение, свез все вещи туда, а Оленьке вручил ключ и квитанцию.

– Уплачено за полгода. Дальше или вывози, или плати сама, или все будет продано за долги.

Это были его последние слова, сказанные бывшей жене. Свидетельство о разводе она получила по почте.

ГЛАВА 9

– Надо было не разводиться, а аннулировать брак, – сказала Нина, когда он замолк. – Признать его недействительным. Она же не собиралась создавать семью. Брак был фиктивный.

– Я об этом думал, – признался Никита. – Но это такая морока! Мне хотелось покончить с этим поскорее.

– А что с ней стало? – спросила Нина. – Что с ней дальше было?

– Не беспокойся, – криво ухмыльнулся он. – Такие, как она, всегда приземляются на все четыре. Она снова вышла замуж, не прошло и полугода. И вещи со склада вывезла. У нее одних туфель было пар пятьсот.

– Это называется «имельдизм», – задумчиво проговорила Нина.

– Это что, болезнь такая? – заинтересовался Никита.

– Типа того. Помнишь, была такая Имельда Маркос, жена филиппинского диктатора? Когда его свергли и их дворец заняли, оказалось, что у нее там одних только туфель – пятнадцать тысяч пар. Их выставляли напоказ. Это болезненная одержимость, фетишизм, компенсация чего-то недостающего.

– Да, я что-то подобное уже слышал, – сухо кивнул Никита. – Не одна только госпожа Маркос этим страдала.

– Но явление назвали имельдизмом в ее честь. А знаешь, что самое смешное? – Нина с улыбкой повернулась к нему. – Имельда Маркос заявила, что ее оклеветали. Туфель было вовсе не пятнадцать тысяч пар, возмущалась она, а всего лишь четырнадцать тысяч шестьсот!

– Смешно. – Никита заставил себя улыбнуться. – Ты только не подумай, на самом деле мне вовсе не жалко денег. Это она думала, что все дело в деньгах. Она мне все толковала про какую-то Лору, подружку свою. Лора заарканила банкира. Ей казалось, что банкир – это такой человек, который вынимает деньги из тумбочки по мере надобности.

– Это Оленька так думала или пресловутая Лора?

– Обе, – усмехнулся Никита. – Но у Лоры с ее банкиром вышел большой облом. Не знаю, что они там не поделили, то ли деньги в тумбочке кончились, то ли еще что, но эта Лора прожила у нас несколько дней. Потом за ней приехала мать и увезла ее домой. В Сочи, кажется. Я не вникал.

Он содрогнулся, вспоминая этот случай. Вид у пресловутой Лоры был довольно потасканный. «Хабэ бэу», как выражался военрук на кафедре у него в институте. К тому же она расплылась, как квашня, но пыталась строить ему глазки, пока жила у него в доме, томно поводила плечами и норовила остаться с ним наедине.

Никите хотелось поскорее покончить с этими мрачными воспоминаниями.

– По-моему, ты уже не рад, что спросил, – заметила Нина, отнимая у него эскиз. – Давай больше не будем об этом.

– Давай.

Никита обнял ее. Мысли беспорядочно роились у него в голове. Разрозненные… Бессвязные. Он думал о женщине, которая любила свою мать-алкоголичку и нянчилась с ней до самой ее смерти. О женщине, которая взяла дорогую клубную собаку, хотя ей самой не хватало на жизнь. О женщине, которая отдала все свои сбережения, чтобы расплатиться с портнихами из ателье за обманувшую их клиентку. О женщине, которая снова отдала все свои сбережения за платье, сшитое ее собственными руками, а потом подарила его подруге на свадьбу.

У него было много женщин. До Оленьки, во время Оленьки, после Оленьки… И никогда ни с одной из них ему не было так захватывающе интересно, как с Ниной Нестеровой. Все они, как на подбор, были высокими блондинками и, как выразилась та же Нина, «типичными стяжательницами». И почему ему самому не пришло в голову это замечательное выражение? Никите ужасно нравилось, что она на них совершенно не похожа. Но вот только с Ниной у него ничего не получалось. Словно какой-то неумолимый механизм преграждал ей путь к наслаждению. Мысленно Никита поклялся, что разрушит этот таинственный механизм, прорвется за стену, которую она возвела вокруг себя. Было что-то еще, смутно беспокоившее его. Было что-то, о чем она умалчивала, но он не знал, как спросить, и боялся, что она не ответит.

Они опять провели ночь вместе… с тем же успехом, что и раньше, хотя он отчаянно старался прорваться к ней. И опять она попросила его уйти, дать ей поспать.

Никита решил проявить упрямство.

– Вот ты говоришь, что не любишь терять контроль, – начал он. – А как же во сне?

Нина нахмурилась.

– Я очень чутко сплю. Как Кузя. Но вообще ты прав: сон – это проблема. Только давай не будем обсуждать ее сейчас.

– А когда? – Никита схватил ее за оба запястья. – Ну чего ты боишься? Не проснуться?

– Это не смешно! – рассердилась Нина и высвободила руки.

– Ты же видишь, я не смеюсь. – Никита сел рядом с ней на постели. – Я просто хочу понять. – Он снова схватил ее за руки и рывком поднял с постели. В полупрозрачном сумраке июньской ночи зеркало на дверце гардероба отразило их золотистые стройные тела. – Посмотри, – прошептал он, – как мы подходим друг другу…

Они и правда красиво смотрелись вместе: оба стройные, загорелые, гибкие. Никита со вздохом поднял ее на руки, уложил в постель, укрыл одеялом и поцеловал.

– Спи.

А потом ушел.

На следующее утро они опять поехали на велосипедах на пляж. Никита объявил, что надо «закрепить успех», и потащил ее в воду. Кузя тут же бросился за ними следом.

Нина остановилась.

– Да не бойся ты! – принялся успокаивать ее Никита. – Пусть поплавает, ему полезно. Ничего с ним не случится. У животных невероятная живучесть. В отличие от нас, дураков, их ведет мудрый инстинкт. Да и мы будем рядом.

Нина опять пустилась вплавь, и у нее получилось. Плавала она, как Кузя, по-собачьи, и по-прежнему инстинктивно старалась держать голову над водой, но Никита решил, что и это большое достижение. Она быстро устала и вместе с Кузей вышла на берег. Никита видел, что она все еще боится воды. И все-таки они сделали гигантский шаг вперед.

Когда они вышли из воды, он проводил ее к покрывалу. Она легла загорать, подставив солнцу спину, а он сел рядом с ней.

Нина вдруг подняла голову и пристально вгляделась в него.

– Слушай, я понимаю, тебе со мной скучно. Не понимаю только, зачем ты со мной возишься.

Никите это показалось забавным. Он напустил на себя таинственности.

– Скажем так: у меня есть свои причины. Слушай, а ведь теперь, когда жилищный вопрос улажен, мы могли бы задержаться в Вильнюсе на несколько дней. Съездим в Тракай. Это недалеко от Вильнюса. А то выходит, что я соврал Зое Евгеньевне.

– Да ну тебя, что ты такое говоришь? А как же Бронюс? Что же мы – выселим его из квартиры?

Никита ответил ей чисто мужской усмешкой. Мол, вы, женщины, нас никогда не поймете.

– Ты что ж думаешь, Бронюс не найдет, где перекантоваться? Обижаешь. Да он закроет контору на пару дней и уедет сюда, в свой коттедж.

– А если ему работать надо?

– В мое время говорили: «Работа не Алитет, в горы не уйдет». Но ты вряд ли знаешь, о чем речь.

– Что ж я, по-твоему, телевизор не смотрю? – обиделась Нина. – «Алитет уходит в горы». Советская агитка про то, как американцы до революции эксплуатировали бедных чукчей, но потом пришли русские и навели порядок. Ее по «Культуре» недавно показывали. Но, мне кажется, здесь эта шутка неуместна. Все помнят, как русские наводили тут порядок.

– Нас никто не слышит. В общем, ты меня поняла. Интернет повсюду раскинул свои паучьи сети. Бронюс прекрасно может поработать и здесь.

– А если у него посетители? Нет, мне это не нравится. Один день еще куда ни шло, но выселять его из дому бог знает на сколько времени… По-моему, это хамство.

– Предлагаю компромисс. Мы позвоним ему и спросим.

– И он, конечно, не сможет тебе отказать.

– Ошибаешься. Бронюс – человек вполне самостоятельный, и от меня он никак не зависит.

Никита вынул из кармана брюк плоский, как галета, сотовый телефон, и вопрос был улажен мгновенно.

– Ты прямо как Коровьев из «Мастера и Маргариты», – покачала головой Нина. – «Звоните и немедленно увязывайте».

– Любишь Булгакова?

– А ты нет?

– Я больше люблю «Белую гвардию».

– А я все люблю, – решительно заявила Нина. – Мне даже в голову не приходило сравнивать, что лучше, что хуже. Знаешь, когда я еще в школу ходила, мне Тамара дала почитать первое издание трех романов, такой томик в бордовом переплете.

– Знаю, – кивнул Никита, – у нас дома тоже такой был. Отец достал где-то по своим каналам. В то время это была не книга, а статус-символ.

– А я не могла держать книжку дома, – продолжала Нина. – С моей мамой… в общем, я боялась ее оставлять. И в школу с собой носить боялась. Это же была библиографическая редкость. Поэтому я забегала к Тамаре после школы, брала книгу и читала ночью. Переделаю все дела, ложусь и читаю. А утром перед школой опять бегу к Тамаре и отношу обратно. И так пока все не прочитала.

– А спала когда? – угрюмо спросил Никита.

– Ради этой книги стоило пожертвовать парой часов сна. Это было такое чудо… Я ходила как по облакам. И, представляешь, когда читала «Театральный роман», я его поначалу ни с чем не ассоциировала. Читала, как сказку. Я не знала, что это про МХАТ. Мне и в голову не пришло… И спросить было не у кого.

– А у твоей соседки? «Полковнику никто не пишет»?

– Не сообразила. А потом, когда в школе проходили Грибоедова, мне попалась в какой-то хрестоматии статья Немировича-Данченко про «Горе от ума». Я стала читать, и вдруг мне показалось, что я слышу нечто до ужаса знакомое. Будто только он один знает, как ставить комедию Грибоедова. Будто его версия – единственно правильная. И я догадалась, что передо мной булгаковский Аристарх Платонович. Помнишь? «Передайте Елагину, что он более всего должен бояться сыграть результат, к чему его всегда очень тянет. А впрочем, я приеду, и пьеса станет всем ясна». Это была гениальная пародия на то, что я своими глазами читала про «Горе от ума». Я опять попросила у Тамары книжку и перечитала заново.

А потом у меня был еще один случай, тоже с «Театральным романом». Я, конечно, как и все, гадала: кто такая Людмила Сильвестровна Пряхина? Уже много позже, когда я в Строгановке училась, мы проходили историю театрального костюма, и я пошла на лекцию в музей МХАТа. И там на стене увидела фотографию, сцену из мольеровского спектакля «Мнимый больной». Там много фотографий, но на этой была она, Людмила Сильвестровна. Кружевной платочек, оттопыренный мизинчик, кокетливо отставленный локоток… Она! Я спросила экскурсовода, и она мне подтвердила, что, да, это та самая актриса. Ее фамилия Коренева. Лидия Михайловна Коренева. Однофамилица нашей Елены Кореневой. Она дожила чуть ли не до ста лет и до конца своих дней не могла простить Булгакову той злой пародии…

– Да я не сравниваю, – виновато улыбнулся Никита. – Просто я помню, как мы вместе с бабушкой читали «Белую гвардию». Для нее это был не просто хороший роман. Или даже гениальный. Она в юности видела еще тот мхатовский спектакль «Дни Турбиных» – легендарный, с Хмелевым. И сама книга… Для нее это было нечто очень личное. Она ведь у меня урожденная княжна Нелидова. Она была за белых.

– Они тоже наломали немало дров, – тихо вздохнула Нина.

– В гражданской войне вообще не бывает правых и виноватых. Прости, не знаю, зачем мы вообще об этом заговорили.

– Ты вспомнил бабушку.

– Она учила меня читать, понимать, любить литературу. Если бы не она, – с воодушевлением воскликнул Никита, – я, наверное, вырос бы таким же балбесом, как многие другие! Не любил бы Пушкина только потому, что его в школе проходили.

Нина перевернулась на спину:

– И что же ты любишь у Пушкина?

– Бабушка учила меня находить то, что было бы интересно и близко лично мне. Когда я был молодым болваном, мне, конечно, ближе всего был мой тезка царь Никита и тому подобное.

– «Гавриилиада», – подсказала Нина.

– Ясное дело, – улыбнулся Никита. – Но с тех пор я малость поумнел, стал интересоваться и другими стихами. Но вот, например, почему его приводили в восторг маленькие ножки, понял только сейчас. – Он обхватил пальцами ее тонкую щиколотку. – Меня в последнее время окружают двухметровые девушки, и ножищи у них – о-го-го!

Нина тут же вступилась за двухметровых девушек.

– На такой цыплячьей лапке двухметровой девушке не удержаться. И вообще нельзя судить о женщине только по внешним параметрам.

– У многих нет ничего за душой, кроме внешних параметров.

– Ну, не все же такие, как твоя жена! Или эта, как ее… пресловутая Лора.

– Ты еще Таточку вспомни, она тоже из этой категории.

Но Нина не желала уступать:

– Мне не нравится, когда о женщине говорят, как о призовой скотине.

– Больше не буду. – Никите не хотелось ссориться. Он выпустил ее лодыжку и ловко подбросил свое сильное, тренированное тело. – Схожу-ка я купнусь.

– Давай, – поддержала его Нина. – Мы с Кузей, как всегда, обеспечим тебе восторженный прием.

Она тоже вскочила и направилась вместе с ним к кромке воды. Кузя помчался вперед.

Никита плавал, как сам морской бог Посейдон. Нина следила с берега, как он, загребая воду скупыми мощными движениями, почти не поднимая брызг, рассекает морскую гладь. Когда он, наплававшись, вышел на берег, она зааплодировала, а Кузя поднял радостный лай.

– Давай сегодня пообедаем дома, – предложила Нина. – Я могу сварить грибной суп.

– Ладно, давай. А вечером сходим куда-нибудь.

– Там видно будет.

Все оставшееся время до поездки в Вильнюс они провели в походах на море и редких встречах с соседями. Нина загорела слабо, загар никак не хотел приставать к ее белой коже, но все-таки покрылась легким золотистым налетом, и даже лицо уже не казалось таким бледным. И ногти отросли. Она их подпилила, придала им миндалевидную форму, даже лаком покрыла. Но она по-прежнему временами впадала в мрачность, замолкала, замыкалась в себе. Никита ее ни о чем больше не спрашивал, но старался отвлечь, занять чем-нибудь.

С каждым разом Нина чувствовала себя все увереннее в воде. Никита даже начал обучать ее плаванию стилем.

– Может, теперь на яхте поплаваем? – предложил он как-то раз.

– Ни за что! – ужаснулась Нина. – Ты что, смерти моей хочешь?

– С чего ты взяла?

– Ни за что на свете не поплыву на твоей яхте или вообще на чем бы то ни было.

– Но почему? Ты уже умеешь держаться на воде. Яхта тоже. В чем проблема?

– Мне нравится плавать, когда в любой момент можно достать ногами до дна. А когда под ногами черт знает сколько метров… Нетушки. И потом, вдруг меня укачает? Хочешь, чтобы я опозорилась?

– Если тебя укачает, мы тут же повернем к берегу.

– А если будет уже поздно? Нет, на яхту ты меня не заманишь.

Тогда он предложил научить ее водить машину, и она мигом освоила его маленький джип. А по ночам между ними все еще шли позиционные бои, и каждый раз она просила его уйти, дать ей поспать одной.

Ранним утром в субботу, когда Никита подъехал к ее коттеджу, Нина вышла, держа в одной руке чемодан, а в другой – светло-серую пластмассовую коробку с частыми прорезями.

– А где Кузя? – спросил Никита.

– Здесь, – Нина бросила взгляд на коробку. – Это его походный дом.

– Ты и сюда его так привезла? В багажном вагоне? – Почему-то Никиту передернуло от этой мысли.

– Ну вот еще! Скажешь тоже, в багажном вагоне! Нет уж, я решила, что однова живем, и поехала первым классом.

Никита отнял у нее чемодан и загрузил в багажник.

– А почему так много вещей? Ты что, взяла все свои вещи?

– Ну, ты же сказал, что мы едем на несколько дней… Я и взяла все, что у меня было. Разве много? Не так уж у меня много вещей. И потом, у меня принцип: «Все мое ношу с собой». Мне легче взять в дорогу какую-нибудь лишнюю шмотку и провозить ее с собой, так и не надев, чем жалеть, что я ее не взяла, если она мне вдруг понадобится.

– Все нормально, – заверил ее Никита. – У тебя совсем маленький чемоданчик. А пляжную сумку взяла?

– А вот пляжную сумку не взяла. Зачем? Мы же едем в город.

– Мы решили съездить в Тракай, забыла? Это озерный край, там можно купаться.

– Я за ней сбегаю. Я быстро.

Она скрылась в доме, а Никита аккуратно установил за спинкой сиденья коробку с собакой.

– Сиди смирно, – сказал он Кузе.

– Тяф! – донеслось из коробки.

Нина вышла из дома с пляжной сумкой.

– Все, я готова. – Она села в машину. – Теперь ничего моего в коттедже не осталось.

– Ну, расскажи, как ты сюда ехала, – попросил Никита, усаживаясь за руль.

– Выкупила оба места в СВ и ехала одна, как королева. Вернее, не одна, а с Кузей. Как только вошла в купе, сразу его выпустила. На остановках водила гулять. Мы и ехали-то всего одну ночь. Главное было – пройти проверку на таможне. Нет, не так: главное мне еще предстоит на обратном пути.

– Не понимаю, – нахмурился Никита.

– А ты подумай. Кузя – пес породистый, дорогой. Вдруг я вывезу за границу элитную собаку, а назад ввезу какую-нибудь дворнягу беспородную? Да у него документов больше, чем у меня! Даже фотография в паспорте есть. Справки о прививках. Сорок бочек арестантов.

– «Однако во время пути собака могла подрасти», – пробормотал Никита себе под нос. – Мне даже в голову не приходило, что все так сложно.

– Мне пришло в голову кое-что другое, – нахмурилась Нина. – Ты говоришь: Тракай, озерный край… купаться можно… А где мы там жить-то будем? Это же все-таки не пригород Вильнюса!

– Нет, не пригород. Заночуем в каком-нибудь мотеле.

– А Кузя?

– В мотели пускают с собаками.

– Ну тогда ладно.

До Вильнюса домчали с ветерком. Бронюс жил в Старом городе на улице Лиейклос. Он встретил их, показал, где поставить машину, и провел в квартиру. Квартира была небольшая, явно холостяцкая, Нина сразу поняла, что она убрана наспех перед приездом гостей.

– Ваши билеты я выкупил. – Бронюс протянул им маленькие квадратики картона, похожие на железнодорожную плацкарту. – Нет-нет, я угощаю, – торопливо добавил он, когда Никита потянулся за бумажником.

– Неудобно как-то, – смутилась Нина, но Бронюс ничего не желал слышать.

– Это подарок. Хотите, я покажу вам город?

– Как? – опешила Нина. – А разве вы не уезжаете? Ну, туда, в поселок?

– Меня Нийоле приютила. Помните Нийоле? Если хотите, она поводит вас по магазинам.

– Не сегодня, – вмешался Никита. – Сегодня у нас концерт. Нехорошо, когда так много впечатлений сразу.

– Ну, звоните, если что, – кивнул на прощанье Бронюс. – Телефон ты знаешь.

– Ужасно неудобно, – повторила Нина, когда он ушел. – А мы можем что-нибудь сделать? Ну хоть пригласить их на ужин, что ли?

– Запросто, – согласился Никита, – только в ресторан. Бифштекс по-суворовски отложим на другой раз, хорошо? А сейчас предлагаю принять душ и слегка придавить с дороги. Или ты есть хочешь?

– Я думала, ты есть хочешь.

– Хочу, но готов довольствоваться тем, что есть в холодильнике.

– Ну, ты поешь, а мне надо прежде всего выгулять Кузю.

Кузя, выпущенный из клетки, и впрямь проявлял беспокойство.

– Идем вместе, – предложил Никита. – Я знаю, где тут парк.

Когда пес был выгулян и напоен водой, что, по мнению Никиты, вело лишь к запуску всего процесса по новой, они перекусили найденной в холодильнике копченой рыбкой, ветчиной и сыром, вымылись по очереди и уснули на широкой постели в спальне. А когда проснулись, был уже ранний вечер, и Нина испугалась, что они не успеют на концерт. Никита ее успокоил:

– Сто раз успеем. Мы в самом центре, до собора два шага. Давай одеваться.

Нина осталась в спальне, а Никита утащил свои вещи в кабинет Бронюса, чтобы ее не стеснять. У него никакого вечернего костюма не было, пришлось надеть белые джинсы с белой рубашкой и белой льняной курткой, заменявшей ему пиджак. Галстука тоже не было: он терпеть не мог галстуки и старался их не носить. Интересно, что наденет Нина?

Нина вышла из спальни в черном платьице, облегавшем ее, как вторая кожа, и в черных туфельках на высоком каблуке. Никита догадался, что это и есть легендарное маленькое черное платье, о котором слышал даже он, хотя ничего не смыслил в женских нарядах.

– По-моему, сюда полагается жемчужное ожерелье или что-то в этом роде, – робко предположил он.

– А без ожерелья ты со мной не пойдешь? – насмешливо осведомилась Нина.

– Есть другой вариант. Можем купить ожерелье.

– А вот этого не надо. Я что, не соответствую твоему статусу?

– Глупости говоришь. Это я со своими джинсами тебе не соответствую. А тебе холодно не будет? Может, свитер взять?

– Свитер? – ужаснулась Нина. – К платью в стиле Шанель? Да ты дикарь! Не беспокойся, у меня есть жакет.

Никита только теперь заметил, что у нее через руку переброшен жакет. Нина надела его. Оказалось, что жакет украшен кружевным воротничком из костяных бусин.

– Как красиво! – восхитился он.

– Сойдет за жемчуг? – усмехнулась Нина.

– Да ладно, не обижайся. Я ничего такого не имел в виду. Идем, мы еще успеем немного прогуляться.

– Сначала Кузя.

Они снова вывели Кузю в парк, потом Нина насыпала ему корма и велела сторожить. Он жалобно заскулил, но она погладила его и обещала скоро вернуться. Он вроде бы понял.

– Интересно, как собаки воспринимают время? – задумчиво спросил Никита.

– Совсем не так, как мы. Их жизнь гораздо короче нашей, и для Кузи, например, несколько часов – это то же самое, что для нас с тобой несколько недель.

– Чувствую себя кровопийцей, – признался Никита.

– Ничего, он привык. В Москве мне приходится оставлять его каждый день. Кузя, сторожи!

Никита давно уже догадался, что Нина впервые за границей, и решил устроить ей небольшой сюрприз. Ни о чем заранее не предупредив, он вывел ее переулочками к церкви Святой Анны. Нина ахнула от восторга.

– Это же… Это же настоящая готика! Господи, я первый раз в жизни…

Она повернулась к нему. На глазах у нее блестели слезы.

Никита бережно обнял ее.

– Ну что ты, глупенькая! Разве можно плакать! Перестань, а то сейчас ресницы потекут, и мы на концерт опоздаем. Идем, нам нужно к кафедральному собору, концерт будет там. Между прочим, кафедральный собор далеко не так красив, как эта маленькая церковка. Кстати, она очень понравилась Наполеону, когда он был в Вильнюсе. Он сказал, что хотел бы поставить ее на ладонь и унести с собой.

– Красиво, но, к счастью, неосуществимо. – Нина немного успокоилась, даже улыбнулась. – Наполеон нещадно грабил завоеванные земли.

– Как и все завоеватели, – пожал плечами Никита.

– Хорошо, что не все можно унести с собой. Ладно, идем. Мы ведь можем вернуться сюда завтра?

– Мы свободные люди в свободной стране. Как пожелаем, так и сделаем.

Кафедральный собор конца восемнадцатого века, выстроенный в стиле ложного барокко, выглядел помпезно, но совсем не так впечатляюще, как маленькая готическая церковь Святой Анны. Но здесь было просторное помещение с хорошей акустикой, и большие концерты устраивали именно здесь. Впрочем, исполнение мессы Баха вряд ли можно было назвать концертом. Скорее это было некое религиозное действо.

Выйдя на улицу после мессы, Нина и Никита долго молчали.

– Я однажды слышал ее вместе с бабушкой, – начал он наконец. – В Москве, в консерватории. Еще при советской власти. Это была удивительная редкость: религиозное сочинение считалось идеологически сомнительным. Но и тогда играл тот же оркестр Саулюса Сондецкиса и пел тот же литовский хор, что мы слышали сегодня.

– Что, в Москве не смогли подобрать исполнителей для мессы Баха?

– Представь себе. Это же сколько нужно репетировать, сколько трудов положить, чтобы исполнить где-то раз в десять лет? Люди не хотят морочить себе голову, играют расхожий репертуар.

– Дай бог здоровья Сондецкису! – воскликнула Нина. – Ему ведь сколько уже? Восемьдесят?

– Нет, но где-то около того. Я спрошу у Бронюса.

– Я не думала… – Нина запнулась. – Я на всякий случай взяла это платье, но не думала, что придется надеть. Что я смогу пойти на концерт. Мне все это казалось таким сложным… Спасибо тебе, – повернулась она к нему. – И спасибо Бронюсу.

– Бронюса завтра поблагодаришь, – улыбнулся Никита. – Это же была твоя идея – пригласить его в ресторан.

– Нет, насчет ресторана – это была твоя идея. А что, ты не хочешь? – вдруг насторожилась Нина.

– Посидеть в ресторане? С Бронюсом? Конечно, хочу! – рассмеялся Никита. – Это как в старой шутке про водку, знаешь? Водку с утра? Теплую? Из мыльницы? Да с удовольствием! Ой, прости, – спохватился он, вспомнив, что Нина не любит водки.

– Все нормально, – улыбнулась она.

– Кстати, о ресторанах, – озабоченно заговорил Никита, когда они вернулись на улицу Лиейклос. – Давай зайдем сюда, – и он указал на роскошное, купающееся в подсветке здание отеля. – Нам ведь тоже надо поужинать.

Они поели в гостиничном ресторане. Нина явно торопилась.

– Мы и завтра пойдем сюда? – спросила она, когда они вышли на улицу.

– Нет, завтра мы пойдем в другое место. А что? Тебе здесь не понравилось?

– Понравилось, но мне хочется скорее вернуться к Кузе. И, честно говоря, слушать этот посредственный джаз после Баха… Мы можем завтра пойти куда-нибудь, где не играет музыка? Чтобы можно было пообщаться?

– Мы завтра пойдем в такое место, где музыка играет на грани подсознания. И это будет совсем другая музыка.

Они вернулись в квартиру, и Нина объявила, что ей нужно в последний раз вывести Кузю на ночь.

– Я пойду с тобой, – сказал Никита. – А ты разве не любишь джаз? – спросил он уже на улице.

– Люблю, но не такой доморощенный. Мне кажется, кто любит Баха, не может не любить джаз. Бах был мастером импровизации, а импровизация – душа джаза.