Текст книги "Глаза Клеопатры"

Автор книги: Наталья Миронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Он открыл меню и начал переводить ей литовские названия.

– Откуда ты знаешь литовский?

– Учил специально. Я решил, раз уж у меня здесь дом, надо выучить язык.

– А мне ужасно неловко, что я не знаю.

– Ничего, я буду твоим чичероне.

– Я совсем не голодна, – призналась Нина.

– Ну возьми хоть что-нибудь! Вот если бы ты ужинала дома, что бы ты съела?

– Немного творога.

– Тогда возьми «Капрезе». Это такой мягкий белый сыр с помидорами.

– Мой размер, – кивнула она.

– Бережешь фигуру?

– Я о ней даже не думаю. Нет, я просто не голодна.

– Может, угрей? Тебе же понравилось за обедом.

– Они подадут огромную порцию, а мне больше одного кусочка не съесть. Жалко будет, если пропадет.

– Все, что ты не съешь, доем я, – пообещал Никита.

– А разве это комильфо?

– Это Литва, – улыбнулся Никита. – Европейская страна. Здесь считается, что клиент всегда прав, а его комфорт важнее всего. – Он заказал ей порцию угря и «Капрезе», а себе – салат и свиную отбивную. – А пить что будешь?

– Бокал белого вина, – ответила Нина.

– Ты не против, если я закажу себе красного?

– Почему я должна быть против? К мясу полагается красное. – Тут Нина нахмурилась. – А это ничего, что ты будешь пить? Ты же за рулем.

– Я не собираюсь напиваться вдрызг. И потом, это же Литва. Здесь не такие строгие законы, как в России.

– Где суровость законов искупается их неисполнением.

Это было сказано с таким ожесточением, что Никита недоуменно покосился на нее. Ей-то что за дело до суровости российских законов? Но задать ей этот вопрос он не успел: к столу подошел мужчина, державший под руку впечатляющую блондинку.

– Бронюс! – обрадовался Никита. – Я думал, ты в Вильнюсе. Вот, познакомься, – повернулся он к Нине, – мой друг Бронюс Акстинас, я тебе о нем рассказывал. Это Нина Нестерова. – Никита решил не вдаваться в подробности своего знакомства с ней.

Бронюс на вид был гораздо меньше похож на литовца, чем сам Никита. Он был ниже ростом, с темно-каштановыми волосами. И был он какой-то мягкий, лицо доброе. В нем не чувствовалось заматерелости «морского волка». Он напоминал забавного крота из польского мультфильма. Блондинка по имени Гражина возвышалась над ним на целую голову, но его это ничуть не смущало. Напротив, казалось, он был в восторге.

Никита с Бронюсом перекинулись несколькими словами. Гражина, не говорившая по-русски, стояла рядом и терпеливо улыбалась. Потом Бронюс что-то быстро проговорил по-литовски, они попрощались и ушли.

– Он очень славный, – заметила Нина.

– Ты ему тоже понравилась.

– Это он тебе сказал? Напоследок? Что он сказал?

– Это непереводимо.

– Что-то неприличное?

– Бог с тобой, конечно, нет! Просто Бронюс влюбчив.

– Мне показалось, ему нравятся крупные женщины.

– Ему нравятся всякие женщины. Сколько я его знаю, еще не было женщины, в которой Бронюс не нашел бы что-нибудь привлекательное.

Тут им подали еду, но, когда официант отошел, Нина продолжила разговор.

– А откуда ты его знаешь? – спросила она.

– Павел нас познакомил. Он открыл свою юридическую фирму, а Бронюс стал его партнером здесь, в Литве.

– Я думала, Павел работает с тобой.

– Нет, я – наша компания – всего лишь один из его клиентов. Он ведет дела по всему миру – и в Америке, и в Европе. У него много партнеров. Вот в Литве – Бронюс. Кстати, это Бронюс утвердил нам маршрут и обеспечил поддержку, разрешение на заходы в порты, когда мы плавали на Мадейру. Ты права, он очень славный.

– А я ведь боялась сюда ехать, – призналась Нина. – Мне казалось, они никогда не простят нам оккупацию, девяносто первый год… Мне тринадцать лет было, но я помню, как по телевизору показывали эти танки, весь этот ужас…

– Литовцы – прекрасные люди, – решительно возразил Никита. – Конечно, в семье не без урода, здесь тоже проводят националистические марши. Но большинство относится к русским очень приветливо. И потом, тут действует трезвый коммерческий расчет: люди приезжают и оставляют здесь деньги. Так зачем же отпугивать источник дохода? Знаешь что? – предложил он, увидев, что она доела свой «Капрезе». – Давай потанцуем.

Они вышли на танцплощадку. К счастью, оркестр играл традиционные танцы, а не современную трясучку. Танцевали они не слишком хорошо, но у обоих было чувство ритма и музыкальный слух. Танцевали молча, но Никита видел по Нининым глазам, что ей нравится. А когда заиграли вальс, она бросилась в танец, как в воду. Нет, это неверное сравнение, подумал Никита. Не стала бы она бросаться в воду с таким упоением. А сейчас ее необыкновенные глаза сияли. У Никиты даже мелькнула мысль, не подкупить ли оркестр, чтобы до конца вечера он играл одни вальсы. Увы, этот вальс оказался прощальным: едва музыка смолкла, музыканты начали расходиться. И Нина сказала, что уже поздно. Никита расплатился за ужин, и они ушли.

По дороге опять молчали. Никита включил Элвиса: «Люби меня нежно». Это звучало как намек. Он поглядывал на нее, но Нина сидела, прислонившись плечом к дверце и устремив взгляд в боковое окно. Никита решил ни о чем не спрашивать. Спросить: «Тебе понравилось?» – все равно что набиваться на комплимент. Спросить: «Ты устала?» А вдруг она и впрямь скажет, что устала? И что тогда?

Он въехал в поселок и остановил джип у ее коттеджа, вылез и, обогнув машину, открыл ей дверцу. Было уже довольно прохладно, Нина зябко куталась в шаль, не дававшую, на его взгляд, никакого тепла. Он набросил ей на плечи свою куртку, обнял и так довел до дома.

За дверью залаял Кузя, и Нина торопливо открыла. Никита получил законное право войти вместе с ней.

– Тихо! Тихо! – приказала она. – Место! Ты всех перебудишь!

Но Кузя должен был выразить свой восторг. Пришлось взять его на руки. Нина отнесла его на коврик, уложила и велела молчать. Когда она выпрямилась, Никита стоял у нее за спиной. Она повернулась к нему. Он обнял ее, привлек к себе и поцеловал. А потом, не отпуская, потянул в спальню.

– Погоди. – Нина мягко отстранилась. – Дай хоть смыть «боевую раскраску».

– Ладно, – согласился Никита. – Я пока загоню машину в гараж.

Он успел не только поставить машину в гараж, но и принять душ в темпе блиц. Нина ждала его. Как и прошлой ночью, она не оказала сопротивления. Он медленно, одну за другой, расстегивал пуговицы льняного платьица и прокладывал дорожку поцелуев вслед за своими пальцами. Когда платье белым коконом упало на пол, Никита расстегнул застежку ненужного ей лифчика и спустил с плеч бретельки. Он дал себе слово, что на этот раз не будет торопиться и все сделает правильно. Но Нина спутала все его планы. Она опять обхватила его ногами, зацепила и повела за собой. Ему пришлось подчиниться, и он погрузился в нее. Она оседлала его, ее сильные бедра двигались, словно перемалывая его. Это было восхитительно… и страшно.

– В этом танце веду я, – прошептал Никита.

– Нет, я.

– Но почему?

– Мне нравится упрощенный секс, – ответила Нина как ни в чем не бывало.

Она довела его до оргазма, а потом, как и прошлой ночью, он почувствовал, что пора уходить. Лежа рядом с ней, тихонько проводя ладонью по нежным изгибам ее тела, Никита шепнул:

– Позволь мне остаться.

– Нет… – Нина повернулась к нему лицом. – Пожалуйста, не обижайся, но мне будет лучше одной. Иначе я не усну.

– Но почему? – повторил он.

– Это трудно объяснить… И долго… И не хочется… Я устала. Ну, поверь, все было чудесно.

– Скажи еще, что ты мне благодарна, – невесело пошутил Никита.

– Мы завтра поговорим. Приходи, я угощу тебя завтраком. Если тебе не надоела яичница.

– Завтра я буду учить тебя плавать.

– Посмотрим…

Он поцеловал ее, поднялся и ушел. Вчерашней ярости и обиды не было. Но его одолевали вопросы. Почему она так хладнокровна? Большинство женщин, которых он знал, обязательно привносили в интимные отношения какие-то чувства. Привязанность, ревность, любопытство, тщеславие, иногда даже любовь или то, что они принимали за любовь. Все они требовали каких-то обязательств. А Нина занималась сексом чисто по-мужски: без сантиментов, без любви, лишь бы получить удовольствие.

Вот только… она не получала удовольствия, хоть и уверяла, что ей хорошо и что больше ей ничего не нужно. Но днем она не производила впечатления хладнокровно-циничной особы. Никита вспомнил, как она бросилась в воду за псом, как увлеченно танцевала, как слушала его рассказы о море, как спорила с ним… Загадочная женщина. Сфинкс.

Он поклялся, что разгадает ее тайну. Чего бы ему это ни стоило.

ГЛАВА 4

Утро выдалось пасмурное, стал накрапывать дождь.

– По-моему, пляж накрылся, – заметил Никита, когда Нина покормила его завтраком. – Зато сегодня как раз удачный день, чтобы посмотреть кино. А потом съездим на рынок.

Нина сказала, что у нее еще есть рыба, но Никита заявил, что хочет мяса с кровью.

– Ладно, – согласилась она, – сделаю тебе бифштекс по-суворовски. Только погоди, мне еще надо вычесать Кузю.

Никита остался понаблюдать. Кузя стоял смирно и переносил операцию стоически.

– А ему не больно? – не выдержал Никита.

– Нет, не больно. Померанских шпицев полагается вычесывать каждый день, – ответила Нина.

Он заметил, что она складывает очесы в полиэтиленовый пакет, и, когда экзекуция была завершена, предложил пойти выбросить его в мусоросборник.

– Выбрасывать Кузину шерсть?! – возмутилась Нина. – Да ты с ума сошел! Я из нее вяжу. У меня все друзья и знакомые, можно сказать, одеты в Кузю. Собачья шерсть очень теплая. И от ревматизма помогает.

Никита опешил.

– Но ведь… чтобы вязать, нужна нитка…

– Точно подмечено, – усмехнулась Нина. – У меня дома есть прялка.

В этот день она была в легинсах и свитере, поверх которого накинула кардиган. Все это было выдержано в одной цветовой гамме: от шоколадного до золотисто-коричневого и цвета топленого молока.

На крыльце Никита отдал ей свою ветровку.

– А как же ты?

– Обойдусь. Дождик совсем слабенький.

Она прицепила к ошейнику поводок, и Кузе, норовившему вновь преодолеть живую изгородь, пришлось идти через калитку.

Войдя в дом, Нина отцепила поводок и попросила:

– Дай ему побегать, он должен привыкнуть к новому месту.

– А я что, против? Пусть бегает. Я с ним уже сроднился.

Он провел ее в комнату, где у него был домашний кинотеатр с огромным плоским экраном на стене и множеством колонок. Другую стену занимали стеллажи с дисками, третью – мягкий диван со спинкой.

– Что будем смотреть? – спросил Никита.

– «Касабланку».

– Ты же недавно видела.

– Ничего себе «недавно» – два года назад! И потом, это был цветной вариант. Значит, не в счет.

– Ладно.

Никита нашел нужный диск, вставил его в прорезь, и они посмотрели «Касабланку».

Когда Хамфри Богарт произнес историческую фразу: «Это может стать началом прекрасной дружбы», и герои растворились в мареве пустыни, Никита взглянул на Нину. Она сидела со слезами на глазах! Он придвинулся и обнял ее за плечи.

– Хочешь, посмотрим еще что-нибудь?

– А у тебя есть еще что-нибудь с Боги?

– Конечно.

Нина встала и вместе с ним подошла к стеллажу. Никита снял несколько коробок с дисками и разложил на столике.

– Хотел бы я понять, что женщины в нем находят, – задумчиво проговорил он, разглядывая на крышке одной из коробок кадр из фильма с Хамфри Богартом.

Нина отнеслась к вопросу серьезно. Она тоже взглянула на фотографию, где Боги со стиснутыми кулаками готовился врезать по скуле плохому парню, а потом приставила ладонь ребром к своей длинной тонкой шейке.

– Вот смотри: ниже адамова яблока это не Терминатор. Выше адамова яблока это не Гэри Купер, не Кэри Грант, не Кларк Гейбл. Но ему не надо хлопотать лицом и суетиться. Сразу видно, что он настоящий мужик. Бунтарь-одиночка. Вот эти морщинки вокруг глаз, скептический взгляд, дубленая шкура… Словом, стоит ему появиться на экране, как он приносит с собой биографию. Целую жизнь.

– Ладно, убедила.

– А что, тебя надо было убеждать? Тебе не нравится Боги?

– Я перед ним преклоняюсь, – заверил ее Никита. – Мне просто хотелось понять, что в нем видят женщины. – «Хотя ты не рядовая женщина», – добавил он мысленно. – Посмотрим «Мальтийский сокол»?

– Нет, – решительно отказалась Нина, – я не хочу смотреть, как женщину сажают в тюрьму на двадцать лет.

– Но ее же не просто так сажают! Она же убийца!

– Все равно не хочу.

– Ну, тогда сама выбирай.

– «Сабрины» у тебя, конечно, нет…

– «Сабрины»? – удивился Никита. – Да ее по телику показывают раз в две недели! Тебе еще не надоело?

– То, что показывают по телику раз в две недели, – это ремейк. А оригинал снял в 1954 году Уильям Уайлер. Заглавную роль играла Одри Хепберн, а ее партнером был Боги.

– Я не знал, – признался Никита. – Виноват, исправлюсь. Ну а пока выбери что-нибудь еще.

– Вот. «Иметь и не иметь». Все-таки Хемингуэй. Да, и еще… Ладно, потом расскажу.

Они посмотрели еще одну трагически-безысходную историю. Никита потихоньку наблюдал за Ниной. Это было неизмеримо интереснее, чем страдания героев на экране. А она ничего не замечала, поглощенная страстью Хамфри Богарта к юной Лорин Бэколл.

Когда фильм кончился, Никита объявил, что пора ехать на рынок. Нина тотчас же подозвала Кузю. Песик как будто уже знал, что его опять с собой не берут: он шел понурившись, его обычно закрученный кверху хвост свисал между задними лапами.

– Идем, милый. Я отведу тебя домой. Сторожи.

– Он может остаться здесь, – предложил Никита.

– Нет, ему лучше там, где его привычный коврик.

– А он не будет… протестовать? Ну, грызть мебель или…

Опять Никите пришлось испытать на себе ее алмазный взгляд.

– Кузя прекрасно воспитан… в отличие от некоторых, – снисходительно заметила Нина. – А главное, он благороден. Нет, он не будет грызть мебель.

Она повела песика в соседний коттедж. В прихожей Никита опять надел на нее ветровку.

– Я думала взять зонтик…

– Ну вот еще! На рынке с зонтиком чикаться? Бери ветровку.

– А ты?

– У меня другая есть.

В его ветровке она походила на девочку, напялившую папину одежку. В эту ветровку она могла бы завернуться трижды. Но Нина мигом подвернула рукава, до предела затянула пояс, расправила капюшон, и ветровка стала ей почти впору.

– Что ты хотела рассказать? – спросил Никита, когда они сели в машину и тронулись.

– О чем? Не помню.

– Когда кино смотрели. Ты обещала что-то рассказать.

– А! Про Лорин Бэколл. Я о ней передачу видела. «Иметь и не иметь» – ее первый фильм. Она была совсем молоденькой, волновалась страшно, и у нее начинал непроизвольно дрожать подбородок. Она научилась сдерживать дрожь, глядя вот так, исподлобья, словно набычившись. – Нина показала, как это делала Лорин Бэколл. – А критики решили, что это у нее такой особенный пронизывающий взгляд. Фирменный взгляд Лорин Бэколл. И пришлось ей сохранить этот взгляд на всю жизнь, хотя подбородок больше не дрожал.

– Здорово! – рассмеялся Никита. – Вот уж и вправду не знаешь, из какого сора…

– Таких «историй» в истории искусства полно, извини за тавтологию. Вот, например, Шопен сочинил этюд для разработки левой руки, а мы считаем это великим явлением духа…

– Бах сочинял двухголосные инвенции как упражнения для своих учеников, – подхватил Никита, – а теперь их исполняют в концертах. Да, я тебя понимаю. Кстати, ты любишь Баха?

– Больше всех.

– Значит, мы могли бы сходить на концерт в Вильнюсе. Месса си минор.

– В Вильнюсе? Но это же далеко!

– Но сюда же ты добралась?

– Целый день тащилась на электричке, а потом еще на такси. Ну, допустим, туда мы доберемся. А обратно? После концерта возвращаться ночью? Наверное, уже и поезда не ходят.

– Есть другой путь. Самолет типа «кукурузник», – лукаво подмигнул Никита. – Летит невысоко.

– Да ну тебя! – шутливо отмахнулась Нина.

– Нет, серьезно. – Он въехал в город и притормозил у маленького ресторанчика. – Давай сначала сами заправимся, а потом на рынок.

Они вышли, нашли себе столик. Договорились, что обед будет легким. Главной трапезой этого дня должен был стать ужин с таинственным бифштексом по-суворовски.

– Нет, серьезно, – повторил Никита, когда они сделали заказ. – Все можно сделать иначе. Мы выедем на машине рано утром и будем в Вильнюсе к середине дня. Снимем номер в гостинице. Погуляем, пообедаем, отдохнем, вечером пойдем на концерт как цивилизованные люди. Переночуем, а на следующее утро отправимся обратно.

– А Кузя? – задумчиво спросила Нина.

– Предусмотрел. Мы его оставим у Алдоны. Это женщина, которая у меня убирает, – пояснил Никита.

– Ну, не знаю, – засомневалась Нина. – А это удобно?

– Никто его там не обидит, – засмеялся Никита. – Я их много лет знаю, и ее, и Йонаса, ее мужа.

– А когда концерт?

– Через две недели, даже с лишним. Двадцать четвертого. Вот афиша висит.

– А билеты? Мы сумеем достать билеты?

Настал его черед взглянуть на нее с чувством глубокого превосходства.

– Запросто. По Интернету закажу. И гостиницу забронирую.

– Ну ладно, – как-то неуверенно согласилась Нина. – Я никогда не слышала мессы си минор в живом исполнении.

– Значит, тебя ждет незабываемое впечатление. Ладно, пошли на рынок!

На рынке выяснилось, что Никита совершенно не умеет выбирать продукты. Он готов был покупать все подряд. Нина решительно отстранила его и взяла это дело на себя.

– Я буду выбирать, а ты будешь за мной носить штатив.

– Почему штатив?

– Это у нас так на фотосессиях говорят. Главное лицо – фотограф, а все остальные носят за ним штатив. Ну там, свет меняют, задники передвигают и все такое.

– Понял. Возьму на вооружение.

Нина пыталась сама расплачиваться за покупки, но тут уж Никита взбунтовался:

– Интересное кино! Ты готовишь, ты посуду моешь, ты же и на рынке платишь? В каком уставе это записано?

Она не стала спорить.

– Давай у меня поужинаем, хорошо? – предложил Никита на обратном пути. – У меня на дворе есть гриль.

– Для бифштекса по-суворовски нужна сковорода, – озабоченно нахмурилась Нина. – У тебя есть сковорода?

– Нет, но мы спросим у Алдоны. У нее наверняка есть.

– Давай все-таки лучше у меня, – покачала головой Нина. – А то у тебя небось и соли нет.

– Обижаешь. Соль у меня есть. А чего нет, Алдона привезет. И бога ради, оставь ей посуду. Она на этом деньги зарабатывает.

Сторож распахнул перед ними ворота, и они въехали в поселок. Договорились, что Никита выгрузит продукты и уберет пока к себе в холодильник, а Нина примет душ, переоденется и придет.

Он тоже принял душ, натянул легкие спортивные брюки и лакостовскую рубашку поло с аллигатором на груди. Потом вдруг вспомнил, как в «Челюстях» Питера Бенчли говорилось о «двухсотдолларовой рубашке с шестидолларовой ящерицей», решил, что это пижонство, и надел другую. Он прошелся по дому, проверяя, нет ли где беспорядка. Беспорядок царил только в его кабинете, но Никита сказал себе, что это нормально. Удивительно было другое: с позавчерашнего дня он так и не вспомнил о работе. Проверив электронную почту, убедившись, что ничего экстренного нет, он закрыл дверь кабинета и стал ждать Нину.

Она пришла, как обычно, с большой сумкой. И с Кузей на поводке.

– Как это получилось, что твой друг Павел такой хозяйственный, а ты нет? – спросила Нина, вынимая из холодильника овощи.

– Не знаю. Разные люди на свете бывают.

Тут Кузя залаял, вспомнив о своих обязанностях сторожа.

– Это Алдона, – догадался Никита и пошел открывать.

Алдона приехала на велосипеде с багажником, нагруженным, как вьючный верблюд. По-русски она говорила с запинкой, Нину называла «пани» (с ее литовским говором у нее выходило «пони»).

Среди поклажи обнаружилась большая чугунная сковородка с деревянной ручкой и множество другой кухонной утвари.

– Може, пони, я вам картофу почистию? – спросила она.

Нина согласилась. Ей сразу понравилась эта степенная крестьянка средних лет, деловитая и немногословная. В ней не было суетности. Она не бросала взглядов исподтишка, не пыталась определить, как далеко зашли их отношения, не любопытствовала и не судила.

Вдвоем они быстро приготовили ужин.

– Може, пони еще чего надо?

Нина сказала, что ничего не надо, и пригласила ее поужинать вместе с ними. Алдона растерялась и вопросительно взглянула на Никиту. Он, улыбаясь одними глазами, подтвердил приглашение по-литовски.

– Ни, пони, я домой поеду, – смущенно отказалась Алдона.

Исчерпав запас русских слов, она принялась что-то длинно объяснять на родном языке, потом сказала «ламингай» – Нина уже знала, что это значит «до свидания», – и вышла. Нина и Никита проводили ее взглядами с крыльца, когда она оседлала свой велосипед и принялась бодро крутить педали.

– Я ее не обидела? Что она сказала?

– Сказала, что привезла нам клубники.

– Мы же на рынке купили! – всплеснула руками Нина.

– Попробуй объясни это Алдоне. Она признает только свое. И еще она сказала, что в поселок приносят на продажу молоко, творог, сметану, яйца, зелень, но здесь лучше не брать: у них на хуторе свежее и дешевле. Нет, ты ее не обидела, просто она считает, что ей это ни к чему – ужинать вместе с нами. Кстати, пойдем, как бы там все не остыло.

– Не бойся, я еще не начинала жарить бифштекс. А хутор далеко?

– На велосипеде близко.

Никита прошел следом за ней в кухню. Ему хотелось посмотреть, как делается бифштекс по-суворовски.

– Я не умею ездить на велосипеде, – призналась Нина.

– Как же так? – удивился Никита. – Я думал, все умеют.

Опять это отрешенное выражение, опять она оказалась где-то далеко от него. Опять вспомнила о неприятном.

– У меня не было случая. Мне было не до того.

Нина вымыла мясо, отрезала толстенный ломоть, сделала в нем глубокие насечки ножом, натерла солью и бросила без масла на раскаленную сковородку. Мясо мгновенно зашипело.

– Перца сам добавишь, по вкусу. Или горчицы. Лично я предпочитаю без специй. Иди садись, я сейчас принесу.

В комнате уже был накрыт стол. Исходил соком овощной салат со сметаной, рядом лежали нарезанные отдельно свежие огурчики, томилась под крышкой посыпанная укропом молодая картошка, набиралась воздуха открытая бутылка красного вина. Свечей у Никиты не было, но он решил, что все и так красиво.

– Эх! – воскликнул он, когда Нина внесла блюдо с мясом. – Такую закуску без водки принимать грех.

Нина нахмурилась:

– Ты пей, если хочешь, а я не буду.

Он хотел сказать: «Я только рюмочку», но что-то в ее лице заставило его отказаться от этой мысли.

Бифштекс по-суворовски оказался восхитительным.

– Не сырой? – спросила Нина.

– Нет-нет, в самый раз. А откуда ты знаешь этот рецепт?

– В книжке прочла. У нас с Суворовым сходные вкусы. Он вел жизнь походную, бивачную, ему было не до разносолов. Вот и я… Нет, на самом деле к Суворову этот рецепт отношения не имеет. Просто такой бифштекс подавали в ресторане на Суворовском бульваре. А вообще, тут все дело в мясе. Нам попался хороший кусок.

– Давай я научу тебя ездить на велосипеде.

– Я же приехала сюда, чтобы быть овощем, – уклонилась Нина.

– Велосипед – это не яхта и не самолет, – принялся убеждать ее Никита. – В смысле не безвыходная ситуация. Это легко, ты сразу сядешь и поедешь. Так и до пляжа ближе, и на хутор за продуктами ездить надо.

– Думаешь, Алдона обидится, если я не приеду?

– Ты приедешь. Она не обидится, она просто не поймет. Кстати, я заметил, ты как-то странно на нее посмотрела, когда она приехала.

– Странно? Нет. Это у меня привычка такая: как вижу женщину, сразу определяю, мой клиент или не мой клиент. Я и на Гражину так вчера смотрела. Глупо, конечно. Думаешь, она заметила?

– Нет, она не заметила. Ну и как, Алдона твой клиент?

– Нет, – решительно покачала головой Нина. – Алдона – настоящая крестьянка. Никогда и ни за что она не станет тратить деньги на тряпки. Вот, скажем, то платье, что было на ней. Это она сама сшила. И наверняка у нее дома стоит целый сундук с отрезами. Еще дочери останется, если у нее есть дочь. Или невестке.

– А ты откуда знаешь, что это она сама шила?

– А ты откуда знаешь, какую яхту мы видели?

Они оба засмеялись.

– Пойдем в ту комнату, – предложил Никита. – Да оставь ты эту посуду! Говорю же, Алдона завтра вымоет.

– Интересно, как ты в Москве обходишься.

– В Москве у меня есть другая Алдона. Дусей зовут. Я в ней души не чаю.

Эту женщину он вывез из-под Тарусы. Познакомился случайно, когда предполагаемые партнеры по бизнесу пригласили его на какую-то эксклюзивную охотничью базу с не менее эксклюзивной баней. С охотой ничего не вышло. Впрочем, Никита сразу понял: охота – всего лишь предлог. А эксклюзивная баня, как он и ожидал, обернулась пьянкой с девицами. Никита от этого удовольствия отказался наотрез, словно почуял недоброе, а вот его московский приятель, тот самый, что втянул его в эту королевскую охоту, вляпался по-крупному. Девиц, как, впрочем, и баню, и мифическую охоту, организовали тарусские бизнесмены, с которыми он свел Никиту. И вот ему-то, этому незадачливому посреднику из Москвы, попалась девица с вирусным гепатитом. Он заразился, полгода лечился и потом еще долго допытывался у Никиты, как тому удалось «соскочить».

Единственным светлым пятном во всей этой кошмарной поездке стала Дуся – женщина, которая убирала в коттеджах и готовила еду. Никита сразу ее оценил и пригласил к себе в Москву. Она чуть не упала, когда он назвал ей сумму ежемесячного жалованья. В Тарусе у нее остались муж-алкоголик и дети-оболтусы. Конечно, она согласилась. На Никиту смотрела как на божество, а он всерьез уверял, что она стоит своего веса в золоте.

Кстати, это выражение он подцепил у своего настоящего партнера, итальянца из фирмы «Оливетти», которого однажды принимал в Москве у себя дома. Когда пришла пора прощаться, воспитанный итальянец поблагодарил Дусю за вкусный ужин и сказал, что в Италии ей платили бы именно столько, сколько она весит, в золоте. Никита перевел.

– Да что вы! – всплеснула руками Дуся. – Я ж по-вашему ни слова… Ни – куда пойти, ни – чего купить…

– У нас нанимают женщин из Северной Африки, – объяснил итальянец. – Они тоже ни слова не знают по-итальянски. Но за ними еще глаз да глаз нужен, и готовить они не умеют. Не то что как вы, вообще не умеют. Их еще учить приходится. И такой чистоты от них не добьешься. Так что вы подумайте над моим предложением.

Дуся смутилась, покраснела и сказала, что лучше уж она останется в Москве с Никитой Игоревичем.

Она была отличной поварихой и идеальной хозяйкой. Честная до неприличия, она после каждого похода за покупками норовила вернуть Никите сдачу до копейки, хотя он понятия не имел, что ему делать с этой мелочью.

– Оставьте себе, Дуся, – говорил он.

– Красть?! – ужасалась Дуся. – Господь с вами, Никита Игоревич, что вы такое говорите!

Она относилась к нему по-матерински. Жалела, что он так много работает, вскакивала среди ночи, если он возвращался домой поздно, готовила на скорую руку «что-нибудь вкусненькое». Никаких полуфабрикатов и «разогрева вчерашнего» Дуся не признавала, каждый вечер его ждал дома полноценный свежеприготовленный ужин.

– Повезло тебе, – сказала Нина, выслушав рассказ о домработнице Дусе, и снова принялась составлять посуду на поднос. Никита попытался ей помешать. – Дай хоть на кухню унести.

– Потом. Я сам унесу. – Он увел ее в гостиную и усадил на диван. – Расскажи, как ты стала модельером. Как вообще становятся модельерами?

– Как «вообще», не знаю. У меня это от мамы. Она была прекрасной портнихой и меня научила шить.

– Ах да, швейный техникум… Но ведь уметь шить – это не то же самое, что быть модельером?

– Швейный техникум тут ни при чем, – нахмурилась Нина. – Но ты прав, быть портнихой – это одно, а модельером – совсем другое. Я научилась шить, а потом мне в голову стали приходить фасоны. Это невозможно объяснить… Я думала, мужчины не любят говорить о тряпках, – смешалась она.

– Мы говорим не о тряпках, – возразил Никита. – Мы говорим о тебе. Мне все интересно. Ну пожалуйста, расскажи, как вы с ней жили. Что с ней случилось?

– Он споил ее. Болярин, – пояснила Нина. – Я тогда была маленькой, ничего не понимала, но я видела, как он наливал ей водку. Рюмку за рюмкой. Ему нужен был секс, вот он ее и спаивал. Это я потом догадалась. А она уже не могла остановиться. Московская жизнь не пошла ей на пользу. Писательские жены не приняли ее в свою компанию. Они быстро прознали, что она хорошо шьет, и стали у нее одеваться. Но при этом смотрели на нее как на прислугу. Конечно, ей было одиноко.

Тут подбежал Кузя и вспрыгнул к Нине на колени, словно чувствуя, что ей грустно.

– У вас с ним прямо телепатия, – улыбнулся Никита.

– А ты не шути. Может, и телепатия.

– Ладно, расскажи, на что вы жили? – тихо спросил Никита. – Ты же говоришь, он отселил вас в коммуналку. И алиментов не платил.

– Все верно. Мама не потеряла своих заказчиц, когда мы переехали в коммуналку. Мы жили бы совсем неплохо, если бы она не пила.

– Но она пила.

– Все больше и больше, – вздохнула Нина. – Мне пришлось ей помогать. Годам к двенадцати-тринадцати я уже вовсю кроила и шила за нее.

– Ни фига себе! – присвистнул Никита. – Тебе же надо было в школу ходить!

– Я ходила в школу, а после школы спешила домой. Маму надо было подготовить к приходу заказчиц. Мы специально назначали примерки на те часы, когда я была дома. Они же не знали, что это я шью. Кто из них стал бы иметь дело со мной?

У Никиты голова шла кругом.

– А когда же ты уроки делала?

– Я старалась все, что можно, успеть в школе. На переменах или прямо на уроке. Ну а что не успевала, доделывала дома.

– После шитья?

– После шитья. Мне надо было хорошо учиться, чтоб маму в школу не вызвали.

– Но все равно бывали же родительские собрания, – напомнил он. – Она не ходила?

– Нет, не ходила. Я говорила, что мама болеет, а папы у меня нет. И то и другое было правдой. Я видела, как она уходит, буквально тает на глазах.

– Нет, постой… – Никите нужно было задать столько вопросов, что он не знал, с чего начать. – А как вы пережили антиалкогольную кампанию?

– Так это когда было! – воскликнула Нина. – Мама тогда еще сама ходила, а я была маленькая, мне все равно не продали бы. Хуже стало потом, когда она совсем перестала выходить из дому.

– Ты покупала ей водку. – Это был не вопрос, а утверждение.

– Да, покупала. А что мне было делать? Покупала, припрятывала на утро – опохмелиться. Что ты на меня так смотришь? Ты хоть представляешь, какая это боль?

– Представляю, – буркнул Никита. Он пытался представить себе другое: как жила, как выживала эта девочка, оставшись один на один с матерью-алкоголичкой. – Кто покупал тебе одежду? Школьную форму?

– Да это не самое главное, – отмахнулась Нина. – Ну, сперва мама покупала, потом я сама… кое-что себе перешивала.

– Шубу? Обувь?

– Я донашивала мамино. Говорю же, она совсем перестала выходить из дому. Болела все больше. Клиентуру растеряла. У нее постепенно все отказало: глаза, почки, печень…