Текст книги "Мой любимый крестоносец. Дочь короля"

Автор книги: Наталия Образцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

И тогда я почти приказала:

– Поцелуйте меня!

Рыцарь вздрогнул. Но вот его руки обвились вокруг моей талии, и я подчинилась им, приникла к нему, обняла.

Нет, он не впился в меня, как Гуго Бигод, не рвал мой рот, как Вильям Ипрский, не мял мои губы губами, как Генри Винчестер. Он коснулся их слегка, как дуновение ветра. Но я так и не поняла, как вышло, что мои уста оказались в плену у его, словно бы стали одним целым. Я недоумевала, что же мне теперь делать, пока не почувствовала требовательный нажим его языка, размыкающий мои губы. Я подчинилась, так и не зная, что теперь делать. Вырываться? Обнимать его? Мой язык, столкнувшись с его, стал мешать, но я не знала, куда его деть. Я не дышала, мне не хватало воздуха.

Я отстранила лицо. Но он обнимал меня, и я почувствовала, как он тяжело и напряжённо дышит. А его рука вдруг огладила моё бедро, скользнула по ягодицам и сильнее прижала меня к себе. И я почувствовала его возбуждённую плоть внизу своего живота. Мне стало стыдно. И это была не борьба, как я ожидала, он брал меня словно с ленцой. Он целовал мою шею, горло у ключицы, а я, покорная, замершая, стояла в кольце его рук, не зная, что делать.

Он словно бы понял это. Отпустил меня, всё ещё тяжело дыша.

– Простите, миледи. Но у меня так давно не было женщины. Я напугал вас?

Я боялась лишь одного, что он сейчас уйдёт. И сама порывисто обняла его:

– Нет, нет, не отпускайте меня. Я хочу это знать, хочу запомнить вас.

Он снова целовал меня, но на этот раз более страстно. А я вцепилась в него и, наверное, мешала ему. Он даже чуть отстранился, и его рука коснулась моей груди. Почему мужчин так волнует женская грудь? И что я должна делать в этот момент? Его пальцы запутались в моих цепочках, и мне стало даже смешно. Но мой приглушённый смешок, похоже, ему понравился. Я заметила улыбку у него на лице. Он одной рукой обхватил мой затылок и, приблизив к себе моё лицо, вновь стал целовать. И я опять де знала, куда девать свой язык. Но тут я услышала шаги за дверью, пение литаний и, испугавшись, что это оттолкнёт его от меня, ещё сильнее прижалась к нему. И неожиданно наши языки сплелись и стали двигаться в одном ритме. Эдгар даже чуть застонал...

Дверь открылась, и на пороге появился король Генрих со свечой в руках.

Мы даже не разжали объятий, только глядели на него. На него и тех, кто стоял за ним. Королева Аделиза, Стефан, Мод, мой брат Глочестер, граф-горбун Лестер, канцлер Обри де Вер... Я видела, как менялись их лица. Да, они увидели нас. Я этого и ждала, но почему-то ужасно испугалась. И то, как поспешно я вырвалась из объятий Эдгара, выглядело вполне натурально.

Что теперь делать? Либо Эдгар поплатится за содеянное головой, либо будет изгнан, либо я получу его в мужья.

Я вскинула голову, глядела в глаза короля. Он переводил взгляд с меня на Эдгара и вновь на меня. Его худое лицо было непроницаемым, и лишь по тому, как заметался огонёк свечи в его дрожащей руке, я поняла, в каком гневе отец.

– Сэр Обри, – обратился он наконец к канцлеру. – Отведите тамплиера Эдгара в фалезскую башню. А ты, Бэртрада...

Я давно продумала, как себя вести. Я упала на колени перед отцом, заломив руки:

– О, государь! Будьте великодушны! Мы с сэром Эдгаром любим друг друга и просим обвенчать нас.

Это было сказано, и это слышали все. Теперь скандал не удастся так просто замять. И я сама подсказала отцу, как его избежать.

Эдгар глядел на меня с изумлением. Я же повторила:

– Сделайте меня женой этого рыцаря, отец, и ваша счастливая дочь будет до конца дней благодарить вас.

– Идите к себе, Бэртрада, – сухо сказал Генрих. – А вы, сэр Обри, выполняйте приказание.

* * *

Если короля и потрясло случившееся, это ещё не было причиной, чтобы отказаться от полуночной службы в память о первенце.

А с наступлением дня старый Фалез шумел, как улей.

Меня навестила Мод.

– Поздравляю, Бэртрада. Лучшего способа положить голову Эдгара под топор вы не могли придумать.

Я ещё не совсем проснулась и поэтому довольно резко ответила, что, пока Эдгар Армстронг носит звание рыцаря Храма, его участь имеет право решать только Папа Римский. И забавно же мне было видеть, как вытянулось лицо этой дурёхи.

Позже моя верная Клара доложила, что утром король имел беседу со Стефаном Мартеном и Робертом Глочестером. Я была довольна. Пока все шло как я и рассчитывала. Ибо если у отца и было намерение разделаться с Эдгаром, он бы уже отправил его в цепях в Руан. Но он этого не сделал. Недавно он взял заем у тамплиеров, и ему сейчас невыгодно ссориться с ними. Поэтому вряд ли он пожертвует Эдгаром. Но тут меня стали обуревать другие мысли. Что, если отец разгневается на меня? Что, если заточит в монастырь? Силы небесные – все что угодно, только не это!

Но я ни за что не желала показать свой страх. Я велела нарядно одеть себя и пошла навестить свою мачеху Аделизу. Я была весела, шутила. Играла с собачками Аделизы, смеялась над её попугаем. Аделиза так таращилась на меня, что уже одно это могло развеселить меня больше, чем все её болонки и попугай.

– Разве вы не опасаетесь за жизнь своего избранника, Бэртрада? – наконец решилась спросить королева.

Куда больше меня интересовала собственная судьба. Я ведь всё подготовила к возвышению Эдгара, я подвела к этому короля, сделала всё, чтобы он решил, что я могу быть супругой Армстронга. Если же мой непредсказуемый отец решит иначе – мне не избежать пострижения в монахини.

После полудня я занервничала, а к вечеру стала паниковать. Мне уже было не до визитов. Я послала Клару к Глочестеру. Неужели Роберту трудно хоть весточку мне прислать?

Роберт пришёл сам:

– Тебя хочет видеть король, Бэрт.

Я стянула у горла шаль. Лицо у брата было каменное. Но... но... Ах, тресни моя шнуровка! – какие весёлые чёртики плясали в его глазах!

И я смогла взять себя в руки. Отбросила шаль и даже наложила немного румян на щёки. В отражении зеркала я видела за собой Роберта, видела, как он следит за мной с нескрываемым восхищением.

– Тебя ведь ничем не взять, Бэрт. Ну ты и чертовка!

Я рассмеялась:

– Но какая из этой чертовки получится графиня! Ведь не отправит же отец меня в монастырь.

Его огромный подбородок задрожал от сдерживаемого смеха.

– Да уж, монахиня из тебя вышла бы никудышная.

Итак, он меня обнадёжил. И это дало мне сил выдержать разговор с королём. Конечно, поначалу отец метал громы и молнии. Я же лишь твердила о своей неземной любви, а когда он успокоился, так и сказала, что хочу стать графиней Норфолка. Похоже, Роберт и впрямь уже говорил с ним на эту тему, и отец понял, к чему я клоню.

– Тебе ведомо, Бэртрада, что Господь не посылает счастья непокорным детям?

– Да, ваше величество. Но мои действия не задевают ваших интересов. И я люблю этого человека.

– О, молчи, молчи! – махнул рукой отец. И стал вдруг задумчивым. – Твоё-то чувство к саксу не только от сердца. Мне ли не знать тебя, дитя моё. Пусть меня завтра же лишат трона, если ты не рассчитала все изначально.

Я чуть преклонила колени, склоняясь в изящном реверансе:

– Государь, я ваша дочь, и вы всё видите в душе моей.

Горестная складка залегла у его губ.

– Да, Бэртрада. Я вижу твою душу. Мне горько, что ты подвергла мои чувства к тебе подобному испытанию. И ещё мне горько оттого, что ты, добиваясь своего, шла напролом, даже не понимая, что выбор твой – ошибка. Я не жду, что ты будешь счастлива в браке.

Вот оно! Он произнёс слово «брак»!

Я едва не задохнулась.

– Так вы решили, государь? Я получу этого человека?

– Да. Как охотничий трофей. Когда вас обручат, у тебя уже не будет пути назад. Об одном лишь молю Господа – чтобы тебе не пришлось горько раскаиваться в своём решении.

– Но вы ведь сделаете Эдгара графом Норфолка?

– Не сейчас, но все может быть.

– Тогда мне не о чем будет сожалеть.

На другой же день нас с Эдгаром обручили в той самой часовне, где я добилась от него проявления чувств. Мы стали женихом и невестой. Но отец не желал нашего поспешного венчания. Меня даже удивило, что он отстрочил нашу свадьбу на целых полтора года. Но, как мне объяснил Глочестер, королю просто необходимо удостовериться, что Эдгар справится с обязанностями, которые на него наложит ожидающий его титул. Пока же он будет в должности шерифа графства Норфолкского. И если король останется им доволен... Конечно же, останется. Эдгар не похож на человека, который не справится с властью. Но всё же я дала своему суженому ряд советов. И он как-то странно глядел на меня во время этой беседы.

А вскоре он уехал. На прощанье мы с ним поцеловались. Не так пылко, как в часовне, скорее церемонно. Но меня это устраивало. Эдгар должен понимать, кто я и чем он мне обязан. Я – его возвышение и наибольшая удача в жизни.

Я не жалела, что нам предстоит разлука. Всё это время я буду вести привычную жизнь, но уже никто не скажет за моей спиной, что я старая дева. Я становилась отныне обручённой невестой, мой жених был чертовски хорош собой, и меня ждёт титул графини Норфолкской.

Ах, тресни моя шнуровка! – но я всегда знала, что могу добиться чего захочу!

Глава 2
ЭДГАР

Февраль 1131 года

Если бы мне, двадцатишестилетнему ловцу удачи, покинувшему двенадцать лет назад Англию, сказали, что я, завидев белые Дуврские скалы, пролью слезу – голову бы поставил против дырявого пенса, что это чистейшее враньё!

Поставил и оказался бы в проигрыше. Потому что, стоя на носу корабля в виду английских берегов, я боялся обернуться к гребцам – чтобы они потом не могли хвастать, что видели плачущего тамплиера.

Но это была всего лишь минутная слабость. Спускаясь по сходням на причал дуврского порта, я был уже совершенно спокоен.

В Дувре меня встречали собратья по Ордену. Тамплиеры не так давно обосновались в Англии, и я вёз им письма от великого магистра Гуго де Пайена, а заодно немало золота, векселей с поручительствами и драгоценного товара – шелков, пряностей, благовоний и прочего, что должно было помочь ордену рыцарей Храма укрепиться на далёком от Святой земли острове. Ибо, как я уже знал, нас, рыцарей-тамплиеров, в Англии не очень-то жаловали.

Я говорю «нас», хотя уже не имею права именовать себя тамплиером. Пребывание в лоне ордена Храма весьма почётно, однако я принял твёрдое решение покинуть братство.

Это случилось, когда паломник в запылённой одежде привёз мне в Иерусалим письмо с далёкой родины, в котором незнакомая мне женщина, леди Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после смерти её супруга я остался последним в роду, что отец умоляет меня вернуться домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.

В тот день я подумал, чего стоило отцу произнести эти слова, обращаясь ко мне, нелюбимому отпрыску и к тому же беглецу. Увы, из семи сыновей провидение оставило ему только меня. И хотя у меня были совсем иные планы, иная жизнь, я не посмел не откликнуться на этот зов. Ведь разве есть у человека в этом мире долг более важный, нежели перед родной кровью, перед семьёй?

Его слова задели меня, но, поразмыслив, я понял, что мудрый Гуго де Пайен прав. Одно то, что я завёл себе женщину, не позволяло мне рассчитывать на возвышение в братстве. Конечно, тамплиеры, хотя и принимали обет безбрачия, имели право на так называемое «попущение Божье», то есть на редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более чем монахами. Однако во мне всегда была тяга иметь семью, и уже одно то, что я предпочитал не ночевать в спальнях Ордена, а шёл в собственный дом, где меня ждали моя Фатима и сын Адам, ставило меня несколько в стороне от остальных членов братства.

Поэтому я быстро смирился с тем, что никто не будет удерживать меня в Иерусалиме. К тому времени Фатима умерла, Адама я мог забрать с собой, и мне оставалось лишь выполнить некое поручение Гуго де Пайена, полученное при отъезде. Я говорю «некое», но на деле это было весьма ответственное и почётное задание: отвезти письма нашего магистра для сильных мира сего – королей, епископов, аббатов, а также переправить целый обоз, который глава тамплиеров направлял своим прецепториям.

К этому обозу примкнул и мой собственный, так как я возвращался из Святой земли отнюдь не бедным человеком.

Весь мой путь проходил под охраной и защитой Ордена, и в мыслях я уже видел, как встречусь с отцом и преподнесу ему удивительные дары Востока, в том числе и прекрасных арабских лошадей, от которых в Англии можно завести новую породу. А ещё я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо после того, что я повидал, вряд ли саксонский бург[10]10
  Бург – деревянный дом, усадьба.


[Закрыть] моего отца покажется мне пригодным для жилья. Таким образом я исполню мечту моей матери, саксонской принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда[11]11
  Гарольд – последний англосаксонский король, правивший с 1066 г., пал в битве при Гастингсе.


[Закрыть]. Ту мечту, которую так и не воплотил в жизнь мой отец.

Окрылённый надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горло – обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вёз с собой, я превращал в золото ещё по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретённые на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлёкся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.

Не приведи Господь, чтобы об этом узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс – упрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И ещё неизвестно, как отец примет моего Адама, незаконнорождённое, но крещёное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик так много значил для меня. В нём одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне всё, что я так высоко ценил, – тепло дома, любовь, привязанность.

На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить утехой своему господину. Но отныне я помолвлен с христианкой, дамой королевской крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать, что сулит мне этот скоропалительный союз.

После окончания моей миссии в лондонском Темпле был совершён обряд выхода из Ордена. Однако и после этого гроссмейстер Темпла окружил меня почётом, а во время беседы дал понять: что бы ни случилось, если на то будет моя воля – я останусь в рядах братства. Ордену необходим человек, связанный родственными узами с Генрихом Боклерком, самым непредсказуемым из королей. Ибо хотя со дня основания братства тамплиеры почитают главой Папу Римского, но и земных властителей нельзя не принимать в расчёт. Здесь, вдали от Святой земли, Орден не имел той силы, что на юге. Поэтому гроссмейстер обрадовался моему согласию и высказал просьбу по мере возможности следить за движением в Святую землю неофитов Ордена. За это мне была обещана всяческая поддержка, ибо, породнившись с королём, я невольно оказывался втянутым в политику, а раз так – помощь тамплиеров может оказаться необходимой.

Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день после приезда в Англию я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две мои баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.

Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно, февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода стояла хоть пасмурная, но сухая и безветренная. Чёрные ветви деревьев отчётливо вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми: оттуда слышался лай собак и мычание скотины. Увядшие камыши и речные травы были расцвечены мягкими красками – от бледно-золотистой до буровато-коричневой, а на горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей. На склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, лёгшее на землю.

Всё это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного колеса водяной мельницы, умилила меня – ведь в Святой земле почти нет кошек, а те, которых удаётся увидеть, – худые, большеухие, с длинными мордами – чёрт знает что, а не кошки.

Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые чёрные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, – и это в феврале, когда в Святой земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.

В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рождённый в рабстве ещё в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него – выражение необычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.

Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся:

– Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!

Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжёлыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Подрезать бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нём теперь и не распознаешь.

Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик, француз Симон – Саймон, как тотчас переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, что я собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера-каменотёса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон – большой мастер соблазнять девиц. Да ещё у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешёл на нормандский диалект; а за считанные дни, что провёл в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.

* * *

К вечеру мы достигли устья реки Ридинг и остановились на ночлег на постоялом дворе.

Что и говорить – английские постоялые дворы заслужили право называться худшими в мире. Адам был в ужасе – блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил едкий дым, от которого щиплет глаза. И тем не менее накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох. Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан – хлеб – заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещёного сарацина удивило, отчего это в Великий Пост люди столь спокойно едят скоромное. Я стал объяснять, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности, если в монастырях и поместьях ещё соблюдают пост, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон, и я отнёс его на кучу соломы в углу.

Вскоре разошлись на ночлег и мои спутники. Я проверил посты, а сам устроился у огня, немного в стороне, чтобы не так мешал дым. Сидел усталый, но расслабленный и умиротворённый.

И вот тогда я подумал о Бэртраде.

Три тысячи щепок Святого Креста, – но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаённое неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нёс с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И всё же мне было как-то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.

Как сказал восточный мудрец, «единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». И я хотел для себя любви в браке как основы благополучия и нежной дружбы двоих. Мечты? Возможно, по возвращению в Англию я, скорее всего, женился бы на дочери какого-нибудь из соседних землевладельцев. По самым обычным соображениям – земля и приданое. Но нет, я знал себя и знал, что, помимо общего ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая возлюбленная, которую я научу всему, что сам познал на Востоке. Упоительные ночи, единение плоти, экстаз... И помимо этого – зов сердец. Но теперь, когда за меня все решено, найду ли я всё это в столь капризной и надменной женщине, как дочь короля?

Нет спору – Бэртрада и обворожительно красива, и знатна. Глазам моим всегда был приятен её вид. Но в этой красоте таился вызов, и при каждой встрече я чувствовал, как она стремится повелевать мной. Я повиновался – иначе и быть не могло, слишком большим было различие в нашем положении, но и тогда, когда мы оставались с глазу на глаз, она пыталась брать верх и во всём задавать тон. Мне же отводилось место покорного воздыхателя.

Одно бесспорно – её чувства были искренними.

Хотел ли я её как женщину? О да! Её тело, формы которого не скрывали, а подчёркивали вызывающие яркие наряды, влекло меня до тех пор, пока я не встречался с холодным, колючим взглядом её глаз. В Бэртраде чувствовалась почти мужская властность, и до поры до времени я уступал ей. Но как сложатся наши отношения, когда мы станем мужем и женой?

Неожиданно я поймал себя на том, что рассуждаю о своей невесте холодно и деловито. Как знать – когда за нами задёрнут полог брачного ложа, не загорюсь ли я, как в тот миг, когда она сама обняла меня? Но даже тогда в её речах было больше страсти, нежели в её поведении.

Хотя, когда нас обнаружили, Бэртрада не побоялась на весь свет прокричать о своей любви. Вот тогда-то в моём сердце и дрогнуло что-то. И я не солгал королю, когда сказал, что восхищаюсь его дочерью и готов служить ей до конца дней.

Грозный Генрих Боклерк тогда был на удивление мягок со мной. Мягок, но после того, как меня привели к нему из фалезской башни в цепях.

– Я сам знаю, на что способна страсть, – глухо сказал он.

Но потом говорил со мной только о делах. И я понял, что он ждёт от меня, понял, что у него все продумано. Львом Справедливости называли его, этого тирана, сжавшего свои владения в железном кулаке. Однако я, знавший многих повелителей, всё же восхитился, как тонко и разумно он вёл дела. Ему требовался свой человек в Норфолке, однако этот человек должен был происходить из старой саксонской знати, чтобы он мог его возвысить в противовес надменной англо-нормандской аристократии. И одновременно этому человеку не помешали бы связи среди церковников. Я подходил на эту роль по своему происхождению и по известности в церковных и светских кругах Европы. И это был шанс возвеличить его незаконнорождённую дочь. Все сходилось. Вот тогда-то я и почувствовал, что меня поставили на место, которое долго пустовало и на которое я подходил.

Генриху Боклерку нередко случалось одним словом поднимать людей на много ступеней вверх по лестнице власти, но при этом король желал быть уверенным в том, что они достойны его доверия. И хотя я был обручён с его дочерью, он не спешил осыпать меня милостями и наделить титулом. Я был назначен шерифом – то есть полномочным представителем верховной власти в графстве Норфолкшир. И в запасе у меня имелось полтора года, чтобы доказать своё право занимать высокую должность. Как и многие норманны, король считал, что от саксов не приходится ждать ничего хорошего в политике из-за их косности и нежелания считаться ни с чем, что исходило из-за моря. Но я и сам уже был чужаком среди саксов – я многое повидал, и моё честолюбие за эти годы только возросло. Похоже, я достиг того возраста, когда власть и могущество становятся желанными.

Самое время испытать, чего я стою, и моё обручение с Бэртрадой было первым шагом на пути к этому. Сомнения короля рассеются, когда я сделаю то, что задумал: возведу в Дэнло цитадель, наподобие тех, какие так восхитили меня в Святой земле. Я так и сказал королю, и он согласился со мной. Как-никак его дочери, графине Норфолкской, подобает жить в достойном замке. Но существовало ещё одно условие: я не обязан скрывать обручение с его дочерью, но король полагается на мою сдержанность и надеется, что я не стану трубить об этом везде и всюду. Что ж, его можно было понять. Если я не проявлю себя и помолвка будет расторгнута, он предпочтёт скрыть, что собирался отдать принцессу Нормандского дома выскочке-саксу.

Эта его осторожность меня не задела. Надо было подняться от бездомного беглеца до посланца тамплиеров, познать причуды разных дворов и сложность отношений в землях Иерусалимского королевства, чтобы понять: осторожность – ценное качество.

Итак, я возвращался домой богатым, прославленным и чуть ли не зятем короля. Моя невеста была красавицей. Неплохой итог двенадцатилетних скитаний.

Но всё же из головы у меня не шло, как надменна и заносчива стала моя невеста, когда обручение уже состоялось. Да и последнее напутствие Стефана Блуаского не утешало:

– Храни тебя Бог, Эдгар. Ты даже не представляешь, с кем связал свою судьбу.

Тогда я даже разгневался на него. Как он смеет? И это мой давнишний покровитель, почти друг.

С другой стороны – кому не ведомо, что граф Мортэн сначала говорит, а уж потом думает.

* * *

Весь следующий день мы двигались без остановки. За это время я смог оценить, какой порядок навёл в Англии король-тиран Генрих I. Этого младшего из сыновей Вильгельма Завоевателя так много осуждали и так сильно боялись, но он сумел превратить островное королевство в спокойный и благодатный край. Конечно, люди продолжали здесь роптать и жаловаться – на тягость налогов, на неугодные им законы, на роскошь, которой окружала себя знать, на плохую погоду наконец. Люди всегда и во всём склонны обвинять власть. Однако я, видевший иные края – беспокойное Иерусалимское королевство, всегда находящееся на грани войны, истерзанную набегами мавров Кастилию, Францию, с её опасными для путников дорогами, – я мог оценить стабильность и порядок, увиденные дома. Многое меня приятно удивляло: упорядоченность взимания пошлин на дорогах, постоянное их патрулирование и почти полное отсутствие разбойников. Простой люд безбоязненно ездил по своим делам, даже женщины могли передвигаться без охраны. Да, король нормандец Генрих Боклерк, силой захвативший корону после гибели на охоте своего брата Вильгельма Рыжего и в отсутствие старшего брата Роберта[12]12
  Роберт – старший из сыновей короля Вильгельма Завоевателя. В удел получил герцогство Нормандское. Но пока был в крестовом походе, его земли подчинил пришедший к власти младший брат Генрих Боклерк. Вильгельм II Рыжий – король из Нормандской династии, правивший в 1087—1100 гг. Сын Вильгельма Завоевателя, старший брат Генриха Боклерка.


[Закрыть], ушедшего в крестовый поход, – этот узурпатор стал воистину благословенным королём для Англии. Смутные времена правления Вильгельма I Завоевателя и его сына Вильгельма II Рыжего канули в прошлое. Я знал, что Генрих I поощрял учёных и строил монастыри, следил за состоянием торговли, его казна была полна. Он издал законы, в которых объединил нормандские статусы со старыми англосаксонскими постановлениями. И хотя он мало считался с постановлениями Совета, но действовал всегда мудро. Генрих старел, а своей наследницей он сделал женщину, Матильду, хотя многих такое положение не устраивало. И это будило опасения. Я думал, что Генрих – отчаянный оптимист, если надеется все передать дочери и её мужу Анжу.

К вечеру длинного спокойного дня мой обоз достиг границ Бери-Сент-Эдмундса. Это было самое известное аббатство в Восточной Англии, уже переросшее в город. Мы издали увидели громаду собора – длинного каменного здания с высокими квадратными башнями, в толще стен которых темнели крохотные романские оконца. А вокруг растекались строения под тростниковыми кровлями, улочки, частоколы. И всё это – дома, таверны, лавки – богатело за счёт аббатства и его великой святыни – мощей святого короля Эдмунда. Это место привлекало множество паломников, что служило источником обогащения для аббатства, наряду с обширными землями и непомерной алчностью его настоятелей.

В аббатстве меня приняли с почётом, но встреча с главой Бери-Сент, аббатом Ансельмом, радости мне не доставила. Хотя мне и было любопытно наблюдать за его полным красным лицом, когда он узнал меня и вынужден был благословлять, поздравляя с возвращением.

Последний раз мы с ним виделись, когда мне было четырнадцать лет. И слово «виделись» подходит к обстоятельствам нашей встречи не больше, чем верблюжье седло скакуну. И теперь у меня снова встала перед глазами туша святого отца, прикрученная ремнями к дубовой кровати. Рот его забит кляпом, и оттуда доносится только глухое мычание, пока я, строптивый послушник, полосую розгами жирные монашеские ляжки. Мой верный Пенда караулит за дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью.

Когда все закончилось, я, прихватив своего раба, бежал из аббатства, и мы растворились в огромном неизвестном мире.

Надо полагать, меня влекла рука провидения: я хорошо прожил следующие двенадцать лет. Шесть из них я колесил по Европе и ещё шесть сражался в Святой земле. В этих скитаниях я повзрослел и изменился, и теперь, право, мне было стыдно за ту свою выходку. Однако, каковы бы ни были те наши отношения, спустя годы мы встретились весьма любезно. Сообщить ему о своём будущем браке с Бэртрадой Нормандской мне всё же пришлось, но я предупредил его, что не следует распространяться на эту тему.

По пухлым губам аббата скользнула усмешка.

– Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу, – заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.

Эту манеру я знал. Многие норманны, когда им приходилось общаться с саксами, своей речью старались подчеркнуть, что они из породы господ, а саксы – всего лишь покорённое полудикое племя.

В крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегда – он мой недруг. А спустя миг я получил ещё одно подтверждение этому – когда аббат с явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.

У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына...

Я выехал из Бери-Сент-Эдмундса на рассвете следующего дня, оставив аббатству щедрые пожертвования, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца и поразмыслить обо всём, что нас с ним связывало и разделяло.