Текст книги "Мой любимый крестоносец. Дочь короля"

Автор книги: Наталия Образцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

В башне нас встретили радостно. Я огляделся. Н-да. Когда-то обустроенное жилище теперь представляло собой каменный остов с перекрытиями этажей. Людей здесь было полно. Тут же лошади и скот, куры. Развернуться негде. Я увидел Альрика. Парень обрадовался мне.

– Благородный Хорса, друг! Если ещё несколько таких саксонских танов примкнут к нам, уж и зададим же мы трёпку Ансельму!

– Попробуем справиться своими силами, – буркнул я в ответ. – Главное сейчас – отбиться от Ансельма из Бери-Сент. А там пламя мятежа перекинется на весь Норфолк, на всё Дэнло.

Пока я выяснял, как обстоят дела, на ступенях спиральной лестницы, поднимающейся вдоль стен башни, появилась женщина.

И первой моей мыслью было – я уже где-то её видел. Может, она мне снилась? Не знаю, но скажу – я и не подозревал, что внучка Хэрварда такая красавица.

Она подошла, и я, – ну чисто нормандский куртуазный щёголь! – опустился перед ней на одно колено, приник к прелестной ручке.

Она спросила:

– Так вы и есть Хорса из Фелинга?

Мне польстило, что она залилась румянцем при виде меня, прятала глаза, лишь порой как-то тревожно поглядывала из-под длинных ресниц.

Я приосанился. Чёрт возьми! – я всегда могу определить, когда нравлюсь женщине. А смущение леди Гиты выдавало её с головой. Кому бы не было лестно пробудить волнение в столь очаровательном создании!

Леди Гита была лишь среднего роста, но казалась гораздо выше благодаря манере держаться с неприступным достоинством. Кожа её – прямо чистый жемчуг. Губы... пухлые, яркие. Наверное, сладко целовать такие уста. Волосы светлого серебристого цвета и рассыпаются по плечам, как струи дождя. Ресницы по-детски пушистые. Глаза же... хорошие глаза, цвета стального клинка. И всё же...

– Мы не встречались ранее, леди?

– Нет!

Она ответила стремительно, даже словно испуганно. И это навело меня на мысль, что, может быть...

Она отступила и, приложив руку к груди, поклонилась всем нам:

– Молю Бога и Его Пречистую Матерь наградить вас, храбрые мужи, за то, что сразу откликнулись на призыв одинокой женщины.

Она умела разговаривать с людьми. Я видел, какими воодушевлёнными и гордыми сделались лица моих солдат. Да и сам я словно стал на голову выше.

– Повелевайте нами, благородная госпожа, и вы увидите, что ещё не все саксы смирились с властью проклятых завоевателей.

Затем, собравшись у огня, мы обсудили наше положение, и я не преминул упомянуть, что уже имел стычку с людьми Ансельма. И потери невелики: всего двое раненых.

Леди Гита уже велела отнести моих раненых наверх, приказав своим женщинам позаботиться о них. Одна из её прислужниц была немолодая толстуха, но при взгляде на другую я чуть нахмурился. Знавал я эту девку. Пухленькая такая, золотистые кудряшки обрамляют лоб. Её звали Эйвота, и некогда я сумел подловить её. Дерзкая крестьянка царапалась и кусалась так, что едва совладал с ней. Но своё-то я взял. Знаю я этих женщин: вырываются, визжат, когти выпускают, словно кошки. У меня и по сей день не зажили царапины на щеках, которые появились во время йоля, но вот хоть убей, не вспомнить, откуда они взялись.

Ну да не о том речь. Сейчас меня занимала только внучка Хэрварда. Интересно, что бы сказала моя матушка, если бы я привёз хозяйкой в Фелинг леди Гиту Вейк? Но её руку ещё надо заслужить.

И я старался.

Следующие дни я посвятил военным делам. Большинство людей Гиты предлагало сражаться старым проверенным способом: рассыпаться небольшими отрядами в фэнах и наносить быстрые и неожиданные удары. Я сразу отверг этот план, прикрикнул на Утрэда и остальных, которые настаивали. Нет, у нас есть Тауэр-Вейк, башня на острове среди озера, её не так просто взять. И нам надо сосредоточить здесь все силы. Мы вполне сможем защитить её от людей Ансельма.

Я велел приготовить все к обороне, поставить новые ворота из крепких брёвен, оковать их железом, распорядился запастись провизией, сделать побольше дротиков, стрел. Даже если нам суждено погибнуть, мы ещё пустим кровь приспешникам проклятого аббата!

Утрэд был недоволен моим планом держаться за башню. Так мы только притянем сюда основные силы аббата, твердил он. А ведь люди Ансельма – отборные воины. Зачем же нам искушать судьбу, подставляя себя под удар? Я злился, слушая его. Чего добивается этот простолюдин? Неужели он думает, что я, благородный Хорса, пожелаю ускользать в камышах болот, точно угорь, вместо того чтобы принять бой? Утрэд странно смотрел на меня, говорил, что советует прибегнуть к тактике Хэрварда, а уж его никто не сравнивал с угрём.

Леди Гита порой присутствовала при наших спорах. Выглядела она спокойной и непоколебимо смелой, как человек, который принял решение и которому уже нечего терять. Я восхищался её выдержкой. Вот это женщина! Каких бы сыновей она мне нарожала! Конечно, она хрупкая, тоненькая, но у неё такая сила духа, что если возлечь с нею – от такой родились бы одни сыновья.

А возлечь с ней я хотел. Несмотря на её хрупкость, было в ней нечто такое, что притягивало меня, как одинокое дерево притягивает молнию. Некая теплота, беззащитность... красота. И где я только мог видеть её ранее? Уж никак не в обители Святой Хильды, куда я никогда не наведывался. А зря. Внучка Хэрварда! Мне бы давно следовало заинтересоваться ею. Тогда я давно увёз бы её, сделал своей женой. И такая супруга вмиг прославила бы меня.

Как-то вечером я, стараясь двигаться беззвучно, поднялся вслед за ней на смотровую площадку наверху башни. Леди Гита не ожидала меня, оглянулась так, словно опасалась. Я же улыбался. Какая же она всё же красавица! Опоясанное одеяние подчёркивало хрупкость фигуры, капюшон был откинут, и её волосы казались почти белыми на фоне чёрной ткани. Не теряя ни секунды, я властно привлёк её к себе – и она не стала меня отталкивать. Я был бы готов почувствовать себя победителем, если бы она не застыла в мертвенном оцепенении, не сводя с меня своих огромных глаз цвета светлой стали.

– Сейчас я завишу от вас, сэр Хорса, – сказала она. – Но надеюсь, что ваше благородство и честь не позволят вам поступить со мной дурно.

Что-то было в её голосе, некая печальная обречённость, отчего мой пыл словно угас. Тогда я решил сказать, что и в мыслях не имею обесчестить её.

– Когда все закончится, миледи, я заберу вас в свой бург Фелинг и сделаю там хозяйкой.

Она вроде улыбнулась, но в этой улыбке было больше печали, чем веселья.

– Но ведь у вас уже есть три хозяйки, как мне известно.

– Ко всем чертям! Я выгоню их, едва вы вступите на мой порог.

В моих руках она была такой тоненькой, такой беззащитной, что я ощутил желание. Провёл рукой по её бедру, изгибу талии, коснулся груди. Ого, а у этой шелковиночки грудь что надо.

Но она вдруг отступила, вырвалась.

– Вы думаете, что теперь любой может делать со мной что угодно!

Я ничего не понял. О чём она? Я ведь предложил ей стать хозяйкой Фелинга!

Вокруг башни сгущался туман. Последнее время заметно потеплело, и Тауэр-Вейк словно увязал в этой белёсой мгле. И мы с Гитой были точно одни на заколдованном острове. Я и эта серебристая туманная фея, что и боялась меня, и зависела от меня. Клянусь святым Дунстаном, до чего же это возбуждало!

Но в этот миг на лестнице сзади раздались шаги и появилась эта сучка Эйвота. Так и кинулась меж нами:

– Имейте благородство, Хорса из Фелинга! Перед вами леди, а не девка из фэнов.

Черт возьми! Да эта крестьянка меня совсем не боялась. И это после того, как я валял её как хотел!

– А ну-ка посторонись, голубушка. Я делаю миледи предложение, и она почти согласна.

– Предложение! – фыркнула эта рыжая бесстыдница. – Вот освободите её от Ансельма, а тогда и говорите о женитьбе.

А Гита, которая до этого была так покорна в моих руках, вдруг ухватилась за неё, попросила увести.

Я остался на башне. Стукнул кулаком по одному из зубьев парапета[54]54
  Парапет – здесь каменное ограждение площадки.


[Закрыть], так что заболел кулак. Кровь Водана! Они что, забыли, как зависят от меня? Если мы выкрутимся из этого положения, Гита просто обязана будет принять от меня брачные браслеты.

И тут я услышал звук, от которого едва не подскочил. Проклятый туман! Не будь его, я бы давно заметил, что появился враг. А так рог трубил у самой башни. И с леденящей ясностью я понял, что время испытания пришло. Чёртов аббат явился к Тауэр-Вейк!

Звук рога был для всех как гром среди ясного неба. Мой трусливый сыночек Олдрих опять заплакал. Великий Водан! – неужели это я породил столь слабое создание? Я огляделся, велел всем заткнуться. Сам занял позицию в амбразуре бойницы, выходящей на дамбу. Ах, если бы не туман! Я еле различал силуэт всадника перед поднятым мостом. То, что мост работал, было моей заслугой, и я внутренне возгордился своей предусмотрительностью.

– Кто это смеет трубить в рог на земле леди Гиты Вейк, устраивая переполох, словно лис, забравшийся в курятник?!

Воин оторвал свою дудку ото рта и громко крикнул:

– По закону эти земли находятся в пользовании преподобного аббата Бери-Сент-Эдмундса. Он распоряжается ими как лорд-опекун несовершеннолетней девицы Гиты Вейк, которая оказалась столь неразумной, что примкнула к мятежникам. Но отец Ансельм готов простить её, если она добровольно выйдет к нему и сдаст для суда и следствия всех подлых бунтовщиков, какие посмели восставать с оружием в руках против своего господина и благодетеля.

Я ощутил гнев. Оглянувшись, увидел рядом Утрэда, опиравшегося на дротик. Хотел было вырвать у него оружие и пронзить дерзкого парламентёра, но Утрэд удержал меня:

– Этот человек – герольд. Мы покроем себя бесчестьем, если нападём на него.

И кто бы меня учил?! Простолюдин, нахватавшийся рыцарских замашек у псов-норманнов? Но дротик он держал крепко. И мне пришлось вернуться к бойнице. Набрав в грудь побольше воздуха, я проревел в ответ:

– А теперь выслушайте наши условия! Вы немедленно уберётесь из этих владений, иначе немало матерей будут носить траур по безумцам, решившим напасть на саксов у башни славного Хэрварда! И это говорю я, Хорса из Фелинга, защитник старых саксонских вольностей и обездоленных девиц.

В этот миг рядом с герольдом появился ещё один всадник. Даже туман не помешал мне распознать в этой тучной фигуре, восседающей на муле, алчного аббата из Бери-Сент-Эдмундса.

– Хорса? Зачинщик смут и беспорядков в Норфолке? – донёсся до меня его полный яда голос. – О, всем известно, что ты разбойник. И если я расправлюсь с тобой, то – клянусь мощами святого Эдмунда! – ещё не один благородный рыцарь или землевладелец в этих краях поблагодарит меня, что избавил край от такой заразы. А уничтожить тебя, уничтожить всех вас, смутьяны, я имею полное право. По закону я опекун и распорядитель этих земель. И внучка Хэрварда принадлежит мне, как и всё её имущество и владения. Восстав же против меня, она восстала и против короля Англии. И стоит мне лишь приказать... Но я духовный пастырь и добрый христианин.

– Поп, ты ещё не охрип читать проповеди в тумане? – прервал я разглагольствования этого норманна в сутане. – Скоро ты начнёшь маяться горлом. А потом и зубами, если попытаешься разгрызть такой орешек, как Тауэр-Вейк.

– Это ваш ответ? – через минуту-другую спросил Ансельм.

– Вот наш ответ! – крикнул я. И всё же выхватил у замешкавшегося Утрэда дротик, метнул в аббата.

Видимо, из-за тумана я промахнулся, и остриё, вместо проклятого попа, пронзило его мула. И я хохотал, глядя, как этот жирный святоша выбирается из-под него и бежит по дамбе прочь, путаясь в складках сутаны. А воин-герольд даже обогнал его, должно быть, опасаясь, что следующий бросок будет направлен в него.

– Не следовало бы так поступать, – сухо сказал Утрэд. – Это только обозлит аббата.

– Разве у нас был выбор? – огрызнулся я. И посмотрел туда, где стояла леди Гита.

Она была бледна. Спросила:

– Как долго мы сможем выдержать осаду?

– Да сколько угодно. У нас есть вода, пшено, овёс, молоко, есть наш скот. А ваш дед, миледи, строил своё кремнёвое убежище на совесть.

Почему-то показалось, что мои слова не сильно её обнадёжили. Ушла. Позже я увидел её коленопреклонённой, погрузившейся в молитву настолько глубоко, что она не заметила, как я подошёл. И я вынужден был ждать, пока она закончит молиться. Но моё терпение не безгранично. Я взял девушку за плечо:

– Вот что, миледи...

Она вздохнула и поднялась, осеняя себя крестным знамением. Не дожидаясь моих слов, заговорила сама:

– Нам изначально не следовало полагаться на Тауэр-Вейк. Это было ошибкой. И да помогут нам Бог и святые угодники, ибо выхода у нас теперь нет.

Так, значит, она сожалеет, что доверилась мне. С некоторых пор в глубине души я и сам сознавал свою неправоту. Но признать это мне не позволяла гордость. Поэтому я принялся уверять леди Гиту, что наше положение не так уж и безнадёжно – башня отменно укреплена, подобраться к ней можно только по насыпи, но и насыпь не поможет нашим врагам, ибо её пересекает ров, а мост поднят. Вокруг – глубокие воды озера, и даже если эти нормандские умники попробуют атаковать нас на плотах и лодках, то в Тауэр-Вейк достаточно камней, стрел и дротиков, чтобы отправить их на корм рыбам. Главное для нас – продержаться хотя бы несколько дней, а там поднимутся саксы по всему графству и помогут нам...

– Сомневаюсь, – перебила меня девушка, да так резко, что я опешил. Она же, словно почувствовав себя виноватой, взяла мою ладонь своими маленькими ручками. – Разве вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают, если они побеждают, а не когда в беде.

– Плохо же вы думаете о своём племени, Гита Вейк, – возразил я. – Они годами изнывали под тиранией норманнов и теперь...

– Я бы не назвала её тиранией, – отмахнулась Гита. И только я набрал в грудь воздуха для отповеди, как она быстро заговорила: – Вы что же, не замечали, сколько лет саксы мирно уживались с норманнами, вступали в браки с ними, рожали общих детей, вели общие дела?

– О чём ты говоришь, девушка?!

Я презрительно усмехнулся.

– Сейчас я словно слушал этого продавшегося норманнам предателя, Эдгара Армстронга. Вы говорите как он, и это весьма прискорбно, если учесть, что наш герефа покинул графство, предпочёл попросту исчезнуть, только бы не вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.

Она вздрогнула, задышала так, что подумал – вот-вот расплачется. Может, следовало утешить её, но я всё ещё был сердит.

Нас отвлекло появление Альрика. Молодой тан пришёл сообщить, что под покровом ночи норманны прокрались к мосту и пытаются перепилить брусья там, где крепятся цепи, удерживающие мост на весу.

Мне стало не до леди Гиты. Я вновь ощутил жар в крови, почувствовал себя соколом, рвущимся в полёт. А потом... Клянусь старыми богами саксов – это была бешеная ночь!

Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов неприятеля. Тогда я распорядился бросать с башни подожжённые вязанки хвороста, и в свете их пламени наши стрелы и дротики стали куда точнее поражать цель. Но вместо павших из тумана возникали всё новые воины.

Тем временем башню окружили норманны на плотах, на которых были установлены мантелеты[55]55
  Мантелет – защитное ограждение для лучников при штурме укреплений.


[Закрыть], и при свете огней довольно метко поражали из луков наших защитников. Проклятые псы! В конце концов я решил открыть ворота и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял свою ошибку. Едва ворота Тауэр-Вейк отворились, как норманны устремились на мост, словно осы на мёд. Закипела жаркая сеча. Лязг оружия, проклятия, крики – все смешалось в адском грохоте. Мы отбивались, рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился, повис на одной цепи. И стал столь скользким от крови, что мы съезжали по нему, как по глиняному откосу. Я сам едва не свалился, но меня удержали. И кто? Мой сын Олдрих. Он выволок меня, уже цепляющегося за край, помог встать, а в следующий миг сам стал сам оседать. Я едва успел подхватить его и внести в башню, ибо в него впились сразу две стрелы. Олдрих вопил не своим голосом, точно в горячке. А тут ещё часть норманнов просочились за ворота, бились в самой башне, среди рвущихся на привязи коней, блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли ворота, невзирая на то что снаружи ещё остались наши люди. Главное – успеть укрыться в башне.

Олдрих уже не вопил – он потерял сознание. Я передал его кому-то на руки, развернулся, рубанул секирой ближайшего норманна и кинулся помогать кузнецу Аббе и Цедрику закрыть ворота. Последнее, что я заметил, так это своего хромого воина Гирта, пытающегося протиснуться в проём. Я оттолкнул его, и створки захлопнулись. Мы бросили брусья в пазы и наконец смогли перевести дух. Снаружи сильно стучали, ломились. Я даже различил голос Гирта, славшего проклятья на мою голову, а ещё через миг раздался его отчаянный вопль.

– Это же был ваш воин, – тяжело дыша, заметил Цедрик.

Я только махнул рукой. Нестрашно потерять одного или двоих, когда спасены остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жён.

Снаружи на ворота посыпались глухие мощные удары. Видимо, норманны пытались прорубить их секирами. Потом с глухим ударом упал мост – этим псам всё же удалось опустить его. И тотчас удары в ворота участились. Конечно, их створки были сделаны на совесть, и нападавшим требовался по крайней мере таран. А пока пусть наши стрелки снимают их, пока у нападавших не пройдёт охота подставлять себя под жало стрел и дротиков.

Но оказалось, Утрэд приготовил для них кое-что получше. Он велел лить с башни на нападавших кипящую смолу. И как же орали, вопили, стонали эти норманны! Сладостная картина! Враги горели, метались, катались по дамбе, сваливаясь в воду, тонули. Ибо когда смола проникает под доспехи, её адского жжения не охладит даже ледяная вода.

В конце концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали, хохотали. А тут ещё с таким трудом отвоёванный ими мост воспламенился, и Тауэр-Вейк оказалась отрезанной от дамбы. Правда, ворота тоже загорелись, и нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы погасить их. И всё это под обстрелом норманнских лучников.

Когда все окончилось, я почувствовал, как устал. Но самое дивное – у меня не оказалось ни единой царапины. Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но я не ликовал. Поднялся на этаж, где лежали раненые. Женщины оказывали им помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын был без сознания. Сегодня он проявил себя как мужчина, спас меня. И если ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нём.

Гита увидела, как я смотрю на сына.

– Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной стрелы с трудом удалось достать, а древко второй раздробилось, жизненно важные органы всё же не повреждены.

Разрезав куртку и тунику на плече Ольдриха, она промыла рану каким-то остро пахнущим снадобьем. Что ж, она провела большую часть жизни в монастыре, а там неплохо обучают врачеванию.

– Так я могу быть спокоен за Олдриха?

Гита как-то странно поглядела на меня:

– Этого я не говорила. Ранение серьёзное. Хорошо, что он в беспамятстве и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю всё, что могу. Но боюсь...

Она виновато развела руками:

– Кость серьёзно смещена. Наконечник глубоко ушёл, нам пришлось сильно разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка...

Я отвернулся, не мог глядеть, как она что-то извлекает из кровавого месива, в которое превратилось плечо Олдриха. Крови я не боялся только во время схватки. А так... Я не мог этого видеть, начинало подташнивать.

Гита негромко сказала:

– Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.

– Рука-то левая, – заметил я, всё ещё не в силах оглянуться. – Это главное. Настоящему воину нужна правая, чтоб держать оружие.

И опять этот её странный взгляд. Я ушёл. Мне надо было хоть немного отдохнуть.

* * *

Я проснулся от шума в башне и за её стенами.

– Кровь Водана! Что происходит?

Но особой тревоги на лицах людей я не заметил. Скорее даже воодушевление.

– Белый дракон! Белый дракон! – кричали вокруг старинный английский клич.

Я подскочил. Вот оно! Началось! Я был уверен, что это подоспели саксонские таны со своим ополчением и ударили на норманнов.

Но дело обстояло иначе. Наши люди предприняли вылазку из болот, напали на лагерь Ансельма, подожгли несколько палаток, угнали лошадей и отошли. Когда рассвело, всё уже было кончено, а в лагере неприятеля царила суматоха. Недурно, хотя серьёзного урона врагам нападавшие не нанесли. Вскоре они оправятся и опять двинутся штурмовать башню Хэрварда.

Когда я обошёл посты и проверил, сколько у нас осталось припасов, мне стало как-то не по себе. Но виду я не показывал. Рыжая Эйвота позвала меня завтракать, я вышел как ни в чём не бывало, даже подмигнул красотке. Но она по-прежнему глядела на меня исподлобья. Я наблюдал, как она нежно ухаживает за своим мужем. Говорят, он недавно был ранен, но уже шёл на поправку, а во время вчерашнего штурма даже помогал лить смолу с башни. Я понял, что этот парень уже вполне в норме, когда они с Эйвотой накрылись одеялом, а вскоре по их движениям и стонам рыжей стало ясно, чем они занимаются. Обычное дело. Люди, живущие в тесноте, часто вынуждены спариваться при посторонних. Но сейчас это почему-то меня разозлило. Что сказал бы муженёк этой девки, если бы я поведал ему, как силком взял его красотку и она, хоть и сопротивлялась поначалу, потом всё же обмякла и подчинилась.

Но Эйвота мне была сейчас ни к чему – я хотел Гиту. Порасспросив, я узнал, что она о чём-то толкует с Утрэдом наверху, где возле лестницы на смотровую площадку был отгорожен закуток.

Семя дьявола! Я почувствовал настоящий укол ревности. И почему это Утрэда, а не меня она пригласила для совета?

Но едва я подошёл к ним, как Гита учтиво указала мне на скамью у стены, где уже сидел её солдат. Ишь, простой воин, а ведёт себя как гордый тан – лишь чуть подвинулся, уступая место. Гита сидела на лежанке, а по сути, на накрытом шкурой ворохе соломы. Эх, когда я введу её в Фелинг, у неё будет настоящее деревянное ложе с перинами из пуха и сухих ароматных трав, с возвышением у изголовья и меховым пологом, за которым мы сможем уединяться. Ибо только высокородные имеют право сплетаться в объятьях в стороне от посторонних глаз.

Только я представил, как разведу ножки этой серебристой красавицы, и плоть моя так и подскочила. Я даже заёрзал на лавке. Не будь тут Утрэда, я бы и на лежанку её уложил. Что-то виделось мне за её спокойствием и холодностью, некое потаённое пламя, какого мне так хотелось коснуться...

– Вы уже были у Олдриха, сэр Хорса?

Её вопрос заставил меня очнуться от мечтаний. Она спросила, не глядя на меня. Сидела сжавшись, куталась в накидку. В башне и в самом деле было холодно, дрова и хворост приходилось экономить. Ах, позволила бы она мне себя согреть...

– Что? – переспросил я, ибо думал о своём и не сразу уловил суть вопроса.

Гита пояснила:

– Мальчик всё время бредит. Но едва очнётся, сразу зовёт вас.

Она, должно быть, ожидала, что я тотчас пойду к сыну. Вместо этого я поинтересовался, о чём они беседуют с Утрэдом.

Теперь в разговор вступил солдат. Сегодня уже ясно, сказал он, что сколько бы мы ни храбрились, долго продержаться в Тауэр-Вейк не удастся. В ответ на моё возражение, что болотные люди и впредь станут помогать нам, он только махнул рукой. Фэнлендцы – неважные воины, а люди Ансельма теперь будут настороже. Вдобавок с башни заметили, что люди аббата валят деревья и, похоже, намерены изготовить таран. Он, Утрэд, считает, что необходимо что-то предпринять, пока не поздно.

– И что ты предлагаешь? – с издёвкой спросил я. Уж не думает ли этот простолюдин, что найдёт выход там, где теряюсь даже я.

Утрэд задумчиво поскрёб щетину на щеке.

– То, что аббат Ансельм решился на такое самоуправство, я объясняю лишь отсутствием нашего герефы Эдгара. А пока...

– Пока мы должны защищать леди Гиту. Ибо даже будь Эдгар Армстронг в Дэнло, вряд ли бы он захотел ссориться с влиятельным Ансельмом из Бери-Сент-Эдмундса. Он лижет сапоги норманнам, пока мы... О великий Водан! Да о чём я толкую? Разве вы, миледи, уже не обращались к нему за помощью? И получили отказ.

Гита вся сжалась. Вид такой, словно вот-вот расплачется. Но сдержалась, заговорила спокойно:

– Эрл Эдгар отказался поддержать восставших, ссылаясь на свою присягу королю. Однако и он отмечал, что преподобный Ансельм много себе позволяет. И он бы не допустил подобного, если бы остался в графстве.

Далее говорил Утрэд.

– Когда дела вынуждают шерифа уезжать, за всё отвечает его помощник в Норидже. Я немного знаю этого парня. Его зовут Роб де Чени, и хоть он нормандец, но родился и вырос в Дэнло, и у него никогда не было столкновений с саксами. Поэтому имеет смысл послать к нему гонца с сообщением, что тут происходит, и уж лучше довериться его суду, чем позволить Ансельму разделаться с нами.

Я стал уверять, что ни один нормандец не станет защищать саксов. Но эти двое не больно-то слушали меня, и тогда я сказал, что если уж посылать гонца, то лучше к саксонским танам, каких уже должен был предупредить отец Мартин. И вообще зря мы отпустили священника.

– Да, зря, – неожиданно сказала Гита. Устало и обречённо вздохнула. – Если бы отец Мартин был здесь, всё можно было решить куда проще. Вы ведь предлагали мне стать вашей женой, Хорса. И если бы священник обвенчал нас... Но уже ничего не поделаешь.

Как спокойно и равнодушно она это сказала. А у меня даже пересохло во рту. Конечно, если бы леди Гита стала моей венчанной женой, Ансельм утратил бы право опеки над ней. В лучшем случае он мог бы только судиться, что она вышла замуж без его одобрения. Но тогда его попытка выступить против нас с оружием выглядела бы противозаконной. А я так сразу бы получил жену, которая подняла бы мой престиж в глазах саксов. Но какого дьявола!

И я сказал, что мы и так можем объявить нормандскому попу, что уже стали мужем и женой по старому датскому праву. Но Гита лишь печально улыбнулась. Нет, по нормандским законам этот брак не будет признан и право распоряжаться её судьбой по-прежнему останется у Ансельма.

Они опять говорили об отправке гонца. Как, если Тауэр-Вейк в кольце осады? Но оказалось, Утрэд готов взяться за это, и у него даже все продумано. Он говорил, что спустится по верёвке в воду, доберётся вплавь до берега, а далее постарается проскользнуть сквозь лагерь осаждающих и оттуда проберётся к ближайшей саксонской усадьбе. Там он позаимствует лошадь и поскачет к помощнику шерифа в Норидж. И хотя это трудно и небезопасно, но Утрэд рассчитывает проделать все, когда настанет ночь. Если же его схватят... Что ж, Ансельму ведь известно, что Утрэд служит леди Риган из Незерби, и на это он будет упирать. Якобы Утрэд сам приехал в Тауэр-Вейк, чтобы убедить леди Гиту прекратить сопротивление, но оказался заперт в башне, когда её оцепил аббат с людьми короля.

– Будет лучше, если ты скажешь, что это я захватил леди Гиту и от её имени разжигаю мятеж, – неожиданно для себя самого предложил я. – Так ты сможешь выдать себя за поверенного Гиты, которого якобы она послала с подобным донесением, а заодно отведёшь гнев Ансельма от самой девушки. Пусть уж лучше думает, что она тут ни при чём, а всем заправляет Хорса из Фелинга.

Утрэд взглянул на меня, и его глаза неожиданно потеплели. Но этот простолюдин мало интересовал меня. Другое дело – Гита. Ни одна из моих жён не дарила мне столь восхищенных взглядов. И я испытал некоторое смущение, чувство, которое мне, в общем-то, не было присуще. Потому, не зная, что ещё сказать, вконец растерялся и ушёл.

Никогда не думал, что взгляд прекрасных глаз способен так всколыхнуть душу. Конечно, я желал её плотски, но именно в тот момент, когда я проявил неожиданное великодушие, эта девушка с волосами цвета льна и серебристыми глазами стала вдруг дорога мне необыкновенно. И я понял, что отныне мне нужно её восхищение, преданность, её нежность. Теперь я просто не мыслил жизни без неё.

Эти мысли не оставляли меня до самого вечера, когда мы стали готовить гонца к отправке. Пришлось подождать, пока окончательно стемнеет. Но вот лагерь норманнов наконец-то затих, а туман стал гуще овсяного киселя. Даже с верха башни я не мог разглядеть, как Утрэд опустился в воду – раздался только лёгкий всплеск.

Я невольно поёжился, представив, каково ему сейчас в ледяной воде. Возможно, ему и впрямь удастся прокрасться мимо лагеря норманнов, но в глубине души я был не прочь, чтобы его схватили. Тогда Утрэду придётся солгать, что Гита Вейк моя пленница, и с этого мгновения наши имена будут связаны нераздельно.

Она и сейчас была здесь, рядом, на башне, а вокруг плыл туман. Я отчаянно хотел коснуться её, но сдерживался.

– Гита, – хрипло прошептал я.

Она приблизилась, в темноте я чувствовал её взгляд.

– Я никогда не забуду, как вы хотели спасти моё доброе имя. И всегда буду молиться за вас, Хорса из Фелинга.

Я протянул к ней руки:

– Хочу тебя...

Она отступила.

– О, не назначайте цену своему великодушию.

– Хорошо, – процедил я сквозь зубы. – Но и вы не забывайте о нём. И помните, чем мне обязаны!

Понял, что сказал не то, когда Гита отпрянула.

– Мы в слишком опасном положении, сэр, – уже суше произнесла она, – чтобы иметь право на «помните». И если все обойдётся... Что ж, пути Господни неисповедимы. А пока, Хорса, вам всё же следует пойти навестить сына.

* * *

На следующий день туман рассеялся и неожиданно засияло солнце. Когда зимой начинается такое сияние, это всегда поднимает настроение. Однако нам радоваться было нечему. С Тауэр-Вейк мы смотрели на ведущую к башне дамбу и понимали, что люди Ансельма готовы к решающему штурму. Они тащили таран – огромное обструганное дерево, с железным «лбом» на конце. Сооружение покоилось на колёсах, над ним было установлено деревянное прикрытие, чтобы наши стрелы не вредили тем, кто будет его толкать. И когда норманны подкатили его и железный «лоб» ударил в ворота, показалось, что содрогнулась вся башня.

В Тауэр-Вейк стоял шум. Ржали кони, блеяли козы, кричали люди. Сквозь этот гул я еле смог докричаться и приказать, чтобы ворота завалили изнутри тяжёлыми предметами. Лишь когда люди занялись этим, я поднялся наверх. Удары тарана сотрясали башню. Наши воины стреляли сверху, но безрезультатно – прикрытие над тараном защищало осаждающих от стрел, и я велел не тратить их без толку. Приказал готовить смолу, чертыхнулся, узнав, что она ещё недостаточно разогрета. Проклятье, о чём, спрашивается, ранее думали эти остолопы? Значит, пусть льют воду. И опять я ругался, видя, как навес защищает людей Ансельма от кипятка.

Доски ворот уже трещали. Таран откатывался и вновь ударял.