Текст книги "Исповедь Зеленого Пламени"

Автор книги: Наталия Мазова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Придется ждать. Сие скучно и противно почти до рвоты, но, увы, неизбежно.

Пока Нелли заводит беседу с кем-то из прежних знакомых, я тихо пробираюсь в угол комнаты и устраиваюсь на широком подоконнике, полуприкрывшись занавеской. Вроде бы меня и нет здесь, а тусовка как на ладони. Да и концентрация дыма тут не столь убийственная – форточка приоткрыта.

Прислушаться, что ли, для разнообразия, о чем треплются недопески, все-таки не для того я сюда пришла, чтобы уйти в себя и вернуться нескоро…

– …Нет, все, у меня руны совсем подохли. На секунду отвлеклась, а Эолена давай их руками лапать, всю настройку сбила. Теперь как ни разбросай, все какую-то чушь несут.

– Слушай, не мне тебя учить, но если так трясешься над энергетикой – поработала, тут же сложила в тряпочку и убрала подальше, а не бросила мешочек на видном месте, как это у тебя водится…

– Знаешь что, дорогой, есть еще такая штука, как профессиональная этика! А тех, кто не понимает, что рабочий предмет должен знать только руки хозяина, надо давить! Ну ничего, вот пусть только придет сюда еще раз – мы ее всей командой так приложим!..

– …А что я вообще мог поделать один против пятерых? Так и выбирался почти трое суток, с одной булкой и флягой воды…

– Ну, это еще не самое страшное.

– …и без единой пылинки курева!

– Ой, тогда верю. Вот это действительно задница!..

– …И это называется песня? Прошу прощения, но у меня абсолютный слух, мне это – как тебе ножом по стеклу! Пусть петь я и не умею, не всем дарован голос, но если я лажаю, то что тогда делает Тив?

– Инта, он наемник, а не менестрель. Его слушают не ради искусной игры, а потому, что он поет правду. Правду, понимаешь? Нет, тебе не понять, ты же никогда не сражалась и не теряла друзей в бою, так что для тебя его песни – всего лишь немузыкальный крик…

– Ты зато великая воительница! Тот же Тив говорил – без тебя в Тисоне ни одна кабацкая драка не обходится. Пользуешься тем, что большая часть мужиков, прежде чем ударить женщину, сначала все-таки подумает…

– …есть способ. Только Лэри говорит, что для этого специальный нож нужен, сплав из семи основных металлов. Просто выставляешь руку вперед и проходишь.

– Вам с Лэри легко говорить – вы с ней обе полуэльфы. Думаешь, у меня тоже получится? Да и где я такой нож возьму?

– Ну, нож можно и заказать, вот Лэри появится – спросим… Только умоляю тебя, хотя бы при нем не употребляй женский род в обращении! Иначе он и разговаривать с тобой не станет!

– Прости, все время забываю, что она андрогин… э-э, а за ухо-то зачем?..

– …Так что, Стражи Хедваля силой в этот Круг запихнули?

– Да нет, похоже, что сам пошел. Струсил!

– И что теперь?

– Да вот видела его Эсс не далее как позавчера. Идет, сияет, словно пятак свежей чеканки. Эсс – к нему, мол, что ж ты не показываешься, тут у Данни третью неделю депресняк. А Хедваль сразу лицом поскучнел и говорит так высокомерно: «Если человек хочет, чтобы у него были проблемы, они у него будут. Возитесь и дальше со своей Данни, а с меня хватит!» Развернулся и ушел не прощаясь.

– Тогда понятно, почему его Круг выпустил. Я и раньше подозревал, что он не совсем наш. Помнишь, когда Птица новую песню пела, Хед ко мне перевесился и шепчет: «Слушай, почему она так орет? Кто у нее отбирает эту самую свободу?».

– Помню. Пожалуй, оно и к лучшему, что теперь его нет среди нас…

В который уже раз за свою многотрудную и многогрешную жизнь я возношу хвалу Единой за то, что, уйдя из дома по Закону Истока, я сначала попала в Рябиновый Дол, потом поучаствовала в Войне Шести Королей, познакомилась с Пэгги и лишь после этого, поднабравшись опыта и получив Истинное Имя, впервые узрела подобный, мать его, серпентарий! Окажись я на месте Маэстины… да после одной лишь недели в таком террариуме Тихая Пристань показалась бы мне лучшим из миров.

Меня трудно назвать терпеливым человеком – но сейчас я сижу за своей шторкой, сосу конфету, которую кто-то не глядя пихнул мне в ладонь, и молчу. Молчу, хотя могла бы сказать им, что в плане биоэнергетики нет большой разницы – коснулись руны или просто близко поднесли к ней палец, указывая. Что в штампах типа «но этот мир еще запомнит доспехов лязг и звон мечей» нет ни грана правды, особенно если проорать это на бешеном надрыве. Что помянутый Хедваль, похоже, не только не трус, но и весьма неглуп. И что никакой полукровка (в особенности если его смертная кровь от отца) никогда не будет называть себя «полуэльфом» – это ругательство, страшнее которого настоящие Нездешние не знают ничего. За такое даже на дуэль не вызывают, а просто дают в морду на месте…

Да и что это вообще такое – спасать миры? Детство… Тот, кто мудр, знает, что борьба всю жизнь шла за души, и только за них…

Но зачем говорить вслух все эти банальности, да еще людям, которые в принципе не способны тебя услышать? Ввязываться в бессмысленный спор – значит опуститься до их уровня.

Терпи. Ты пришла сюда за своей сестрой. Затем, чтобы она не превратилась окончательно в одно из этих созданий с труднопостижимой логикой. Вот ей и будешь прочищать мозги, если припала такая охота к ассенизаторской деятельности…

– …Так, люди и нелюди, кто-нибудь знает, водится ли в этой дыре кофе или вымер как класс? А то я прямо сейчас помру, – женский голос, низкий, звучный, но грубоватый, словно пропитый и прокуренный насквозь. «Арлетт Айотти!» – проносится шелест по комнате. Я аккуратно выглядываю из-за занавески, желая взглянуть на местную достопримечательность, чей сон не положено тревожить бренчанием на арфе.

Она довольно эффектна – даже сейчас, помятая со сна и явно похмельная. На вид вроде бы старше меня лет на пять или шесть. И странное лицо… глаза слишком светлые для того, чтобы цвет этих смоляных волос был настоящим. А одета значительно лучше большинства присутствующих, белый костюм – узкие брюки и блуза из тонкого шелка – выгодно облегает фигуру, крепкую, но стройную. Если бы не этот ее кошмарный голос…

– Сейчас я сварю, лоини Арлетт, – Влединесс, худенькая неприметная девушка в сиреневом халатике, срывается со своего дивана и пулей вылетает за дверь. – Я специально оставила немного…

«Лоини»? Даже так? Мне делается совсем интересно, и я высовываюсь из-за занавески более чем наполовину.

– Тогда кто-нибудь, дайте сигарету больной женщине, пока оно там варится, – Арлетт проходит к дивану и уютно устраивается на том самом месте, с которого согнала хозяйку. Вокруг нее тут же образуется кольцо готовых почтительно внимать, и из него тянется несколько рук с сигаретами и огнем.

Похоже, сейчас начнется вещание. Вот уж это несомненно имеет смысл послушать – эта Арлетт из тех, кто привлекает к себе внимание с первого взгляда, и здесь, судя по всему, является прямо-таки культовой фигурой…

Но именно тут ко мне протискивается Нелли. За ней следует некое существо неопределенного пола – худенький подросток не старше четырнадцати лет, с огромными глазами и длинными пушистыми волосами солнечного цвета. Явно Нездешняя кровь, хотя процент оной на глаз не определяется.

– Вот, Имлаанд, это Эленд, – представляет меня Нелли. – Эленд, а это Имлаанд Эрхе из Хани, из семьи целителей. Представляешь, родители отправили это создание в первый самостоятельный путь – дойти до Города и войти в Круг Света…

– Знаю, – отвечаю я. – Многие целительские или жреческие кланы практикуют такое. Так в чем же дело?

– А дело в том, что Хани отстоит отсюда то ли на восемь, то ли на девять шагов сквозь мироздание. И вот по дороге создание наткнулось на эту самую Арлетт. А она вбила ему в голову, что в Круг Света входить смертельно опасно. И теперь создание не знает, что делать: и в Круг идти боится, и домой вернуться не может, не исполнив заданного. Так и сидит у Влединесс уже полтора месяца. И сидеть здесь ему хреново-хреново…

– Так что можно я у тебя немножко поживу, Эленд? – тихим голосом довершает Имлаанд, краснея от неловкости. – Нелли говорит, что ты добрая…

– Погоди, – я кладу руку на хрупкое плечико. – Давай сначала разберемся, почему ты боишься войти в Круг. Тебя же послали твои родители, а родители не могут желать тебе ничего плохого.

– Наверное, не могут, – Имлаанд хлопает длиннющими ресницами. – Но лоини Арлетт тоже не желает мне ничего плохого, а она говорит – Круг отнимет мою свободу…

Так, эту песенку мы уже слышали и раньше. Ушельцы просто патологически помешаны на свободе. Причем свобода эта понимается ими прежде всего как независимость от любого долга и любой ответственности. И уж никоим образом не как «возможность самому определять пространство принятия решений», как учила меня Лайгалдэ.

– А почему ты считаешь, что Арлетт желает тебе добра? Она же для тебя абсолютно чужой человек.

– Меня хотели убить в одном из миров. Кричали – «нелюдь, нелюдь»… А она вступилась, отняла меня у толпы и помогла дойти сюда. Только говорит – мои родители не знают всей правды, потому и послали меня вот так. А правда в том, что Круг не только дает, но и отбирает взамен.

А вот это уже зацепка! Я быстро оглядываюсь на Арлетт, но та оживленно грузит своих адептов и не обращает ни малейшего внимания на нас двоих – Нелли уже снова убежала с кем-то общаться…

– А поподробнее не можешь объяснить, Имлаанд? Твои родители наверняка сами входили в Круг, когда были моложе, но ведь они не считают, что потеряли от этого нечто, иначе не послали бы тебя.

– Я попробую… Лоини Арлетт говорит – у каждого человека есть тень. И так должно быть, потому что не может быть света без тьмы и дня без ночи. Тень нужна, чтобы человек был в равновесии…

Блинн… Мать моя женщина, а ведь начало срастаться! Эти девчушки на лестнице, помнится, тоже размахивали каким-то Великим Равновесием.

– …Но раз это Круг Света, то он и хочет, чтобы люди служили только свету, и делает их как бы своими частичками. Лоини Арлетт сказала – винтиками в машине, но у нас нет машин, я плохо понимаю, что это такое… Вот, а для этого он отбирает у людей тень, и они уже ничего не делают неправильно, потому что знают, как надо. И им уже никогда не больно по-настоящему, а лоини Арлетт говорит – кому не больно, тот не человек.

– Имлаанд, – перебиваю я, – но почему бы не допустить, что Круг просто делает людей сильнее и умнее? Разве тебе не хочется этого?

– Да, но лоини Арлетт говорит – слабость есть тень силы. Отними слабость – опять нарушится равновесие. А только Человек в равновесии по-настоящему свободен.

– Так ты боишься потерять свободу? – спрашиваю я как можно ласковее, хотя внутри меня все уже кипит от ярости. Так бы и натравила Стражей на эту Арлетт, но это называется «настучать» и является поступком в высшей степени неспортивным…

– Нет, я даже не этого боюсь. Просто лоини Арлетт еще сказала, что люди на самом деле делятся на простых и вольных. На тех, у кого можно отобрать свободу, и на тех, у кого нельзя. Первых намного больше, и они, выходя из Круга, даже не замечают, что утратили что-то. А вольные в Круге просто сходят с ума, – Имлаанд опускает глаза и договаривает еле слышно: – И я – из вольных. Лоини Арлетт говорит, что только поэтому и спасла меня, что я – как все они, а не как простые люди…

Мне приходится укусить себя за руку, чтобы сдержаться. Нет, методика вербовки адептов поражает своим изяществом – страх либо сойти с ума, либо оказаться не в числе избранных… Так, я спокойна, я очень спокойна, я не хочу набить морду Арлетт, морду Арлетт набью не я, это сделают и без меня! А я пока буду решать логическую задачку: как объяснить, что такое принцип копирования, детенышу из мира без машин?

– Знаешь, Имлаанд, Арлетт, кажется, тоже знает не все. Давай я тебе попробую объяснить. Ты ведь доверяешь мне?

– Ага, – улыбается Имлаанд. – У тебя глаза, как у моей старшей сестры.

– Так вот, если ты прочитаешь книгу, ты ведь возьмешь из нее нечто. Возьмешь знание, и оно будет уже в двух местах – в книге и у тебя в голове. Но ведь от этого знания в книге меньше не станет, и ее сможет так же взять и прочитать любой другой человек. А теперь представь, что в ту же книгу забралась мышка. Она не будет читать книгу, а просто съест страницу из нее. При этом она тоже получает нечто – пищу себе в брюшко, – но книги становится меньше. Понимаешь?

– Конечно, понимаю, – кивает Имлаанд. – Это очень просто.

– А теперь пойми: Круг Света читает входящих в него, а вовсе не ест. Он получил то, что могли дать ему твои родители, и взамен дал им новые возможности. Но ни его, ни их от этого меньше не стало. Так как же он может что-то отобрать у тебя, будь ты хоть трижды из вольных?

Имлаанд морщит лобик в задумчивости.

– Ты говоришь так, что хочется верить. Когда народ разойдется, я обязательно спрошу у лоини Арлетт, что она думает по этому поводу.

– Спроси, – улыбаюсь я. – Но что ты будешь думать, если она скажет тебе, что я говорю неправду?

– Тогда… Тогда решить смогу только я. Ведь проверить, кто из вас лжет, я не в состоянии.

– Вот и правильно, – я не отказываю себе в удовольствии прикоснуться к пушистым волосам. – Так всегда и поступай – учитывай чужое мнение, но решай самостоятельно. И на всякий случай запомни мой адрес: сектор Девы, улица Седьмая Сосновая, дом шестьдесят шесть, на девятом этаже спросить мадам Гру, а потом Элендис…

Имлаанд уходит, и теперь я могу не сдерживать более своих эмоций. Трать-тарарать-тарарать и еще раз трать! Если и Маэстине этим закомпостировали мозги – неудивительно, что в Круг Света ее на аркане не затащишь. Сколько я помню, моей милой сестрице всегда нравилось думать, что она не такая, как все, а лучше, талантливее, в общем, избраннее.

Арлетт тем временем берется за кесмину и начинает что-то вопить – разумеется, тоже о Свободе и Равновесии. Что-то типа: «Дайте белому лебедю черную песню, дайте черному ворону белое небо» – слова абсолютно не запоминаются, напор же такой, что удивительно, как с потолка штукатурка не сыплется. О боги мои, ну где же эта паршивка Маэстина, за какие грехи вы заставляете меня терпеть еще и это!

«Странник, ты чего такой грустный?» – «Я букву „т“ потерял…» Почему им всем так нравится быть проклятыми?!

– …Что с тобой? – я и не заметила, как ко мне подкралась девчонка в черной шляпе. Похоже, одна из самых верных адепток Арлетт – насколько я помню, та приняла сигарету именно из ее рук. – Тебе плохо?

– Нет, – бросаю я сквозь зубы. – Просто я не в силах слушать эту песню! «Дайте, дайте…» серому страусу красные ноги, блинн!

Глаза девчонки неожиданно загораются странным блеском:

– Я знаю, тебе больно, – произносит она с какой-то неестественной интонацией. – Но ты все равно слушай, слушай – и тебе станет лучше!

Внезапно она умолкает, окидывая меня странным взглядом. Конечно, от местного стандарта «унисекс» мой внешний вид отличается весьма сильно – широкие черные брюки, корсаж на шнуровке, россыпь браслетов и ожерелий и искрящаяся лента на голове…

– Ты слишком красива, – никогда прежде я не видела у человека такого взгляда – одновременно зрячего и слепого. – Ты не человек, да? Ты не такая, как все люди?

– А если и так, что с того? – О Господи, неужели она учуяла во мне одну из Братства?

– Я знаю, – словно в трансе, повторяет она. – Не бойся меня, леди, – я выпью твою боль. Я помогу тебе!

Я стискиваю зубы. О нет, только не это – четыре года небеса хранили!!! Но уже поздно – она скользнула рукой по моему обнаженному плечу и крепко стиснула мою ладонь…

* * *

Вынужденное отступление: хотите знать, после чего я на всю жизнь перестала верить в жалость?!

…Тогда мне едва-едва исполнилось восемнадцать. Был благословенный конец лета, пора урожая, тягучие золотые дни сразу после Дня Благодарения. Время меда, вина и яблок. Яблок в тот год уродилось на удивление много, крупных, ароматных, с нежной полупрозрачной кожицей – не белой, не желтой, не зеленой, а понемножку всего… И мы с Ауре почти непрерывно ели эти яблоки, и любили друг друга на яблоках, насыпанных для переборки на пол большого деревянного сарая…

Я не знала, как называлась эта Суть где-то на полпути между Тихой Пристанью и поворотом на Озу. Я не знаю этого и сейчас и зову ее просто – Мир Яблок. Милый мир, к которому очень шло слово «старомодный», что-то сентиментальное с налетом прошлого века.

Меня затащила туда моя тогдашняя подруга Брендас. Мне тогда позарез нужны были деньги, а Брендас была родом из этого мира и уверяла, что хозяйка поместья Лиловые Луга очень неплохо платит сборщицам фруктов. Я согласилась и не пожалела – это была не работа, а праздник! Упоительное тепло догорающего лета, напоенного всеми ароматами сада, звонкие голоса девушек, веселый смех, торопливая закуска прямо под деревьями – о, как она была вкусна, самая простая еда! Все девушки были местные, из окрестных сел, и я вполне закономерно оказалась самой легкой среди них. Поэтому именно мне все время приходилось взбираться выше других, чтобы достать самые далекие – и конечно же самые лучшие – яблоки. Лишь мне одной было позволено лазать по веткам – мой вес они выдерживали без труда. Я просто упивалась своей силой и ловкостью, вися на ветках и швыряя яблоки в подставленные подолы, я прямо-таки плясала на этих ветках, и голос мой звенел над садом громче всех прочих.

Вот там, в этом воистину райском саду, и настигла меня моя первая любовь, настигла весело-недоуменным вопросом: «А кто она такая и почему ее так заметно?» Я свесилась с ветки вниз головой и доходчиво – разумеется, в пределах своей легенды в этом мире – объяснила молодому человеку с темной бородкой, кто я такая. И очень удивилась, когда он пригласил меня вечером прогуляться с ним по берегу реки. Помню устремленные на меня с завистью глаза всех без исключения девушек: «Ну и свезло тебе, Линдас! Это же сам молодой лорд Ауре, единственный сын хозяйки Лугов!»

Конечно же я пришла. Еще раз повторяю – мне было только восемнадцать, я всего четыре месяца как знала свое Истинное Имя, и все мироздание представлялось мне увлекательной игрой. И ласковый ко мне мир не обманул меня и на этот раз – Ауре действительно заинтересовался мною как личностью. Любая из девушек в саду, не исключая, пожалуй, и Брендас, с радостью раздвинула бы ноги перед наследником Лугов – но он выбрал меня.

Сказочные, невероятные два месяца… Каждый вечер мы с Ауре бродили по берегу реки с чудесным именем Онето, по тем самым лугам, которые дали имя поместью и рощицам, где деревья уже примеряли алые с золотом наряды.

Я влюбилась в Ауре почти мгновенно – мне для этого и сейчас-то немного надо, а уж тогда… Я читала ему свои стихи, а он рассказывал мне о столице, где он учился в совсем недавно организованном Политехническом институте, и о первой в стране железной дороге, в прокладке которой он собирался принимать участие… От Онето поднимался туман, а мы сидели на высоком берегу реки, вдвоем закутавшись в его накидку, и мечтали взахлеб. Я рассказывала ему о достижениях моего мира с таким видом, словно это только что пришло мне в голову. Ауре, увлекаясь, иногда начинал набрасывать прямо на песке какие-то расчеты, а после поднимал на меня сияющий взор и говорил, что такой ум – огромная редкость для женщины даже его круга, но еще большая редкость – сочетание такого ума с такой красотой… И все чаще моя рука задерживалась в его руке, и все решительнее мои пальцы пробирались под манжет рубашки Ауре и скользили вверх, к локтю…

А потом я тайком прокрадывалась в дом, где спали сборщицы, влезала под одно одеяло со ждущей меня Брендас и задыхающимся шепотом излагала ей новые подробности своих похождений. По всем признакам это была та самая воспетая поэтами первая любовь, а такой любви, по строгим канонам Тихой Пристани, была положена верная хранительница тайн, подруга, наперсница и поверенная… Брендас казалась мне идеально подходящей на эту роль – ее дыхание замирало в темноте, и она переспрашивала: «Ну? А что он?» – и вздыхала, не скрывая зависти: «Ох и счастливая ты, Линдас…»

И когда то, что не могло не случиться между нами, наконец случилось, я не утаила от Брендас и этого – да и разве можно было не похвастаться таким счастьем! Мой светлый лорд, мой самый первый, тот, кто сделал меня женщиной, – и я до сих пор благодарна ему за то, как это произошло. Он был всего на три года старше меня, и так боялся своей неловкостью причинить мне боль, и был очень обрадован, когда обнаружил, что замка на моих воротах давно уже нет… в первый раз за все время после ухода с Тихой Пристани я возблагодарила своего гинеколога.

Это случилось в конце третьей недели наших прогулок. Вскоре начало холодать, и из прибрежной рощицы мы перебрались в сарай-сушильню для яблок. Мы любили друг друга, а потом настежь открывали дверь сарая, и Ауре показывал мне созвездия, называя их именами своей Сути. Так мы и засыпали там, среди густого яблочного аромата, укрывшись его накидкой – в эти ночи я вообще не возвращалась в дом сборщиц.

И наконец настал день, когда Ауре надо было возвращаться в город. До начала его занятий оставались три дня.

О том, что он уже помолвлен с какой-то там Джеммис из соседней усадьбы, я слышала от него и раньше – слышала, но старалась об этом не задумываться. И вот теперь Ауре собрался плюнуть на эту помолвку, предложив мне тайком уехать с ним и там, в столице, обвенчаться…

В третий раз повторяю – мне было всего восемнадцать лет. А кроме того, я, при всем своем ведьминском свободомыслии, все же выросла на Тихой Пристани!

На следующий день я, как и было уговорено, в полдень была на холме, под старым буком. Но Ауре не появился и в шесть вечера… Не буду описывать свои тогдашние эмоции – пошло все это и банально, особенно с высоты теперешних моих лет. В общем, где-то около восьми, уже в темноте, я вернулась в дом сборщиц с лицом, покрытым соленой коркой от высохших слез. Одно желание оставалось у меня – ткнуться головой в грудь Брендас и обрести слабое подобие утешения, которое лучшая подруга в такой ситуации просто не может не дать.

Брендас поджидала меня на крыльце.

– Явилась! – начала она первая. – Вижу, не удался романтический побег?

– Ох, Брендас… – я замешкалась, не зная, как лучше начать свои излияния, но их и не пришлось начинать.

– А между прочим, по твоей милости всех семерых, кто живет в нашей комнате, выгоняют без расчета! Хозяйка сквозь пальцы поглядывала на ваши прогулки с Ауре, но когда узнала, что он хочет обвенчаться с какой-то наемной работницей, приказала ему ехать по реке, а нас…

В первую минуту я ничего не поняла. Ничего я не поняла и во вторую, ибо была просто оглушена. И только в третью минуту мой ум, так ценимый Ауре, пробудился от романтической спячки.

– А откуда хозяйка вообще знает об этом, а? Ауре должен был уехать как всегда, никаких особенных хитростей мы применять не собирались. А кроме нас, о побеге было известно только…

– Да мало ли от кого! Кто-то из девчонок по дурости сказал чересчур громко – вот и нашлись уши, которые услышали… Кто ж знал, что она не станет разбираться, а выгонит всех!

– Кто-то из девчонок? – все мои слезы моментально высохли, в лицо ударила волна жара. – А кто разболтал девчонкам? Не ты ли, подруженька?! Я же тебе одной говорила, подальше от чужих ушей…

– Да господи, что ты такого рассказала, чего никто не слыхал? Девчонки и сами к нему под бок не прочь были, они за тебя, между прочим, переживали искренне, расспрашивали меня…

– И ты отвечала?!

– А что тут такого? Или делать ловко, а чтоб другие знали – неловко?

Тогда я еще не знала, насколько деструктивен бывает мой гнев – не помня себя от ярости, я рванула Брендас за волосы… Вспыхнули они мгновенно – я и понять ничего не успела, еще раза два ударила наотмашь по чему попало… И только когда занялся ее шейный платок, и на дикий вопль начали выскакивать из дома другие девушки, я сама завизжала как ненормальная и бросилась бежать – все равно куда, только подальше, ибо в тот момент я сама до полусмерти перепугалась того, что натворила…

После этого я месяц отсиживалась у Пэгги, не решаясь сунуться ни в Авиллон, ни в Мир Яблок. Сейчас я поступила бы иначе, но тогда стыд сковал всю мою логику, как лед ноябрьские лужи. Этого месяца хозяйке Лиловых Лугов хватило на то, чтобы ускорить брак сына и его нареченной Джеммис. Когда я снова объявилась в Мире Яблок, было слишком поздно, и то, что Ауре обещал никогда не забывать меня, было воспринято мною не как утешение, а как утонченное издевательство. Меня, женщину конца двадцатого века, эта покорность материнской воле оскорбила в лучших чувствах.

Если вдуматься, все это было для меня только благом – хороша бы я была, так рано связав себя семьей, да еще на такой Сути! Но тогда это просто не приходило мне в голову. Я действительно безумно любила Ауре и потому не помнила себя от горя.

В таком состоянии я вернулась в Город-для-Всех и обнаружила, что никто из моей прежней компании не подает мне руки. Это было не просто осуждение – нет, отлучение от всего совместно пережитого, лишение права на уважение, клеймо навеки! Я пыталась хоть в ком-то найти сочувствие, но все как один тащили из перманентной депрессии невинно пострадавшую от моей руки красавицу Брендас. То есть бывшую красавицу – мои прикосновения оставили борозды страшных ожогов на ее лице и шее. До сих пор гадаю – известно ли было им, за что я ударила Брендас, или нет? Или им просто было все равно?

(Между прочим, сейчас я знаю не меньше десяти целителей, которым под силу уничтожить такие рубцы без следа. И никогда не поверю, что никто из них тогда не знал – хотя бы одного…)

Боль от потери Ауре слилась для меня с болью от потери друзей в одну чашу – и не думаю, что та, которую Спаситель просил пронести мимо него, была сильно горше… Вот после этого-то я раз и навсегда утратила веру в три вещи: в романтическую любовь до гроба, в так называемых лучших подруг и в людскую жалость.

Ибо все эти девочки и мальчики с горящими глазами утешают того, кого считают достойным утешения, но никак не того, кто и вправду в нем нуждается. Того, кого боль толкает веной на бритву, но не того, кому она вкладывает в руки меч. Того, кто умеет эффектно страдать, но не того, кто больше любой непристойности стыдится собственной слабости! А я… я же тогда совсем не была сильной, но все равно сумела выкарабкаться без посторонней помощи, сама – слава богам, учеба у Лайгалдэ и в Ордене отвлекли меня от моей маленькой трагедии. И с тех пор я и воспринимаю как оскорбление любую жалость по отношению к кому бы то ни было.

Правых – не жалеют! Сильных – не спасают!

* * *

…В последнюю секунду, судорожным усилием, которое даже нельзя назвать волевым, мне удается смягчить силу выброса – и девчонка в черной шляпе с коротким сдавленным криком отдергивает руки. Ладони ее теперь ярко-розового цвета, она дует на них, даже лижет, и лицо ее искажено судорогой настоящей, а не придуманной боли. Ничего страшного, это всего лишь ожог первой степени, немного масла, немного покоя – и все само пройдет. Вот и на обшлагах ее старенькой куртки армейского покроя нет и следа огня, хотя вообще-то синтетика занимается мгновенно. Разве что обуглился край вылезшей нитки…

– Зачем ты так? – доносится до меня ее голос сквозь клубящийся ало-золотой туман, который я никак не могу изгнать из своего сознания. – Ведь я желала тебе только добра!..

– И вот так будет со всяким, рэссла вирз, спасателем, который попытается сунуться не в свое дело, – машинально/произношу я, с трудом сползая на пол, – колени трясутся, ноги держат кое-как. И все плывет, плывет, словно я резко выпрямилась в душной ванной… я хорошо знаю это состояние, когда замедляется субъективное время, знаю по урокам Лайгалдэ. Краткий энергетический коллапс, он проходит достаточно быстро.

Когда мир вокруг меня снова обретает внятность, я уже окружена тесным кольцом недопесков. На разные лады повторяется одна и та же фраза: «Она ударила Данни огнем!» (значит, это и есть Данни? Вот и познакомились, трать-тарарать…) Многие неумело изгибают руки в защитных жестах. А прямо передо мной – глаза в глаза – стоит Арлетт Айотти.

– Кто ты и что тебе здесь надо, саламандра? – я осознаю смысл последнего слова и тут же понимаю, что на самом деле она сказала «анъоо-ллах», что-то вроде «дух или живое существо пламени». Слово языка ломиэллайи – родного языка печально знаменитой леди Наллики.

Все, вот теперь окончательно срослось – и черные волосы при светло-серых глазах, и имя Айотти. Я правда, знаю едва ли два десятка корней этого языка, который не в силах освоить никто, кроме его носителей, ибо организован он вопреки всем лингвистическим законам и правил там, по-моему, нет вообще – одни исключения. Но если память мне не изменяет, «айо-оти» на сем странном наречии означает что-то вроде «милосердия».

Есть такая раса Нездешних – лаийи теней, чаще именуемая кланом Черной Звезды. Особенность ее в том, что она способна оптимальным образом улавливать и использовать энергию отрицательных эмоций – смертных, в меньшей степени других Нездешних. Поэтому о них говорят, что они «питаются болью», и откровенно их недолюбливают. Но на самом деле человеку, пообщавшемуся с лаийи теней, обычно быстро делается лучше – ведь они забирают себе его отрицательный потенциал.

Как и все истинные лаийи, клан Черной Звезды весьма неохотно покидает места обитания, поэтому среднему мотальцу известно о них не так много. Однако в остальном они – те же лаийи, и если смертную женщину угораздит лечь с одним из них…

Вот тогда спасайся кто может! Ибо для получившегося гибрида отрицательное эмоциональное поле – единственно возможная среда существования. И если только он не помрет от энергетического дисбаланса годам этак к двадцати, то научится искусно провоцировать и поддерживать вокруг себя это самое поле. А если учесть, что, как и любая первая производная лаийи и человека, данный гибрид не любит жить подолгу на одном месте…

В общем, от Наллики, успевшей стать в Ордене притчей во языцех, стоящая передо мной дама отличается, похоже, лишь большей агрессивностью и (я очень на это надеюсь!) меньшим талантом к сложению и Говорению Слов.

Все это проносится у меня в голове за какую-то пару секунд, после чего я мгновенно осознаю, как надо действовать.

Медленно, очень медленно, чтобы все прониклись, я обвожу расфокусированным взглядом это сборище энергетов-дилетантов, которое пытается меня «удержать»…

– А ну все на метр от меня, – выговариваю я негромко, но предельно внятно. – А то еще кого-нибудь обожгу по чистой случайности, – и резко выбрасываю вперед ладонь. Сработало – недопески мгновенно отшатываются назад, одна Арлетт стоит неколебимо. Из задних рядов доносится чей-то почти плачущий возглас: