Текст книги "Ядвига Фрей (СИ)"

Автор книги: Наталия Северская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Парень прикрыл лицо руками, уткнулся мне в плечо и тихо плакал. Я же сказала, он почти... исцелился.

– И не бойся, люди сюда не могут пройти.

– Но я ведь... здесь, – нахмурился он, вытирая слезы.

– По твоим венам течет волшебство. А последнее, что ты удерживал в себе, человеческое, разрушилось, когда ты... слышал капитана... там. В тебе больше нет ничего от людей.

– Но я просыпаюсь от криков. От собственных криков. Я до сих пор боюсь. Разве это не от людей?

– Дай себе еще несколько дней. Как только ты поймешь, что это, теперь, твой Дом. Увидишь и почувствуешь как, каждый здесь – рад тебе. Когда узн`аешь, что мы защитим тебя, отыщем и будем оберегать, куда бы ты ни отправился – эти кошмары окончательно уйдут. Пока ты слышишь себя – мы слышим тебя. И мы найдем тебя, даже если ты потеряешься.

2

– Что ты делаешь?

– Изменяю ход вещей, иначе скоро будет еще одна фаза Oculus Dei, только на этот раз, ведьмы и колдуны начнут истреблять обычных людей. Их клеточная память еще свежа. Две-три сотни лет, не так много. И они делают те же ошибки, что и их предшественники, которых жгли и пытали.

– Какие? – вздохнул капитан. – Какие ошибки они делают?

– Двигаются на энергии, вместо силы.

– А почему они отказываются от силы?

– Разум силы – чистейшая, сверкающая субстанция. Она разрушает искажения, наживу, насилие. Они не могут двигаться силой. Потому, допускают ту же промашку – оперируют энергией.

– И ты прорежаешь ряды.

– Я хочу напомнить им, что каждое действие имеет следствие.

– Ну вот, а сама ты – помнишь об этом?

– Конечно

– И какие следствия для тебя за такие убийства?

– Следствия у меня, а не для меня, – улыбнулась я.

Я не ответила ему, вряд ли он уместит тот факт, что мне дадут еще одну серебряную звездочку за исполнение работы.

– Нет, ну скажи, чем ты отличаешься от той, которая наговаривала на злыдней?!

– Я подмешиваю им эликсир и он проявляет то, что уже есть в существе. Сжимает века прошлых воплощений до одного мгновения, показывая, исходный выбор существа.

– Тебя послушать, мы люди как зараза какая-то.

– Тебя сожгли, помнишь как это было?!

Он выпрямился.

– Мы сейчас никого не сжигаем.

– Не на площадях. И не вешаете – в открытую. Теперь, вы цивилизовано умертвляете с помощью сыворотки?!

– Это снотворное и яд, а у тебя какое-то магическое зелье.

– Волшебное. И это эликсир, а не зелье.

– Ты не сможешь оправдать то, что ты делаешь! Мы действуем через суд, а ты самосуд вершишь.

– Мы об этом уже говорили, пересмотри видеопленку.

– Постой! – капитан занял позицию. – Если ты волшебное существо, ты не можешь убивать! Волшебное не убивает!

– Ага... это люди убивают. Это только ваше священное право... – сказала я, – всем остальным нельзя, только вам можно. Последний, кто так думал – харкал кровью на мои ботинки.

– Что значит последний?

– Последний из тех, кого я убила.

– Мы же не можем от вас защититься?

– Можете.

– Как?!

– Чистота разума и сердца – лучшая защита.

– Это сказки. Это не работает. Хороших людей постоянно убивают.

– И плохих постоянно убивают. Всяких убивают. А ты попробуй подойти к друиду с намерением убить. Увидишь, как эти сказки работают в полевых условиях.

– И где я найду друида?

– Я могу тебя провести к одному.

– Давай! Я хочу увидеть это на себе.

2.2

Я прошла через ворота, а капитан – застыл.

– Чего ты? Идем. Вон там, – рукой показала, – живет друид.

– Я не могу пройти, – нахмурился он, пытаясь сделать шаг вперед.

– Выдумываешь, – и усмехнулась,– я вот, прошла. Если боишься, так и скажи.

– Я не боюсь! – возмутился Марвин. – Я действительно не могу пройти.

– Но я же прошла! – еще шире улыбаясь.

Я стояла и ждала, когда он сообразит, в чем именно дело.

Я даже прошла туда и обратно, перед капитаном, несколько раз.

Он стал пунцовым от возмущения.

– Я не могу пройти! – отчеканил он.

– А я могу. Так что, хватит прикидываться и идем. Если ты не хочешь идти, так и скажи. А то: готов, готов... а сам у порога мнешься

– Ты намеренно меня злишь?

– Я тебя прямо спрашиваю: ты хочешь, к друиду, идти?

– Хочу!

– Так идем! – и протянула ему руку.

– Не могу!!! – заорал он на меня.

И тут его отбросило, на несколько метров, как ударом тока.

Поднимаясь, он аккуратно спросил:

– Что это было?

– Сказки, в которые ты сказал – не веришь, пока на себе не увидишь. Увидел?

– Это какое-то электрическое поле. Технология будущего?

Я закатила глаза.

– Пойду переговорю с друидом, а ты, как созреешь, подтягивайся.

Я повернулась и ушла. Через минуту, прозвучал еще один всплеск электро-разряда.

– Очень смешно! – крикнул мне вдогонку капитан.

2.3

– Вот тебе эликсир, который не вызовет у людских врачей подозрений. Эффект будет напоминать инсульт, инфаркт или разрыв печени, почек, зависит от содеянного. Но все эффекты будут в рамках врачебной практики. Тела, наполненные черным гноем – это вызовет волну паники, что пришла новая чума. И усугубит процесс. И еще, – он выглянул в окно. – Ты привела к моему порогу раздраженного человека?

Я кивнула.

– И что он там делает? – настойчиво переспросил он. – Ядви-ига?!

– Он хотел своими глазами увидеть, как работают сказки.

Друид захохотал.

– Уведи его, пока он себя до смерти не успел довести. И, – окликнул, когда я подошла к двери, – заходи на чай.

– Помню я твой чай.

– Хороший, ведь, – усмехнулся он.

– О да. Такой не забудешь.

Я вышла из дома, направилась к воротам.

– Ну что? Ты еще не угробился?

– А я могу? – изумился он, застывая.

– Ну, если с разбега биться головой об стенку, сколько ударов тебе потребуется для смертельного исхода?

– Может и одного хватить. Смотря с какой силой я бегу.

– И здесь также.

– Поясни, пожалуйста, – он сделал инстинктивный шаг назад, от ворот.

– Чем сильнее упорствуешь в сопротивлении тому, что видишь, – я рассмеялась, – или на что натыкаешься. Чем сильнее не веришь, и упорнее списываешь это на то, что ты бы мог понять, объясняя необъяснимое тем, что тебе понятно, а это и близко к действительности не лежит – тем сильнее ты бежишь головой на стену.

– Ты хочешь сказать, что это волшебное поле и потому я не могу пройти? – иронично заметил он.

– Отойди подальше, – я коснулась его плеча. – С твоим отношением – всё это может закончиться прямо здесь и сейчас. Постигнешь момент настоящего и уйдешь в мир иной.

– Аборигены, считают наши телевизоры черной магией, что мы как-то запихиваем человеков в эту маленькую коробочку, связываем их дух и не выпускаем. Что мы зло во плоти, раз делаем такое.

– Да, что-то мне это напоминает.

Он отмахнулся.

– Ты хочешь убедить меня, что это поле волшебное. Ты проходишь, а я нет. Это какая-то технология.. – его ударило снова и он отлетел еще на метра два в сторону.

– Ну, не буду тебе мешать,– сказала я и испарилась.

2.4

– Что ты от него хочешь? – спросил меня друид.

Мы оба, из окна дома, наблюдали за потугами Марвина пройти через ворота.

– Он проснулся сегодня утром и не забыл вчерашний день со мной. Но в нем поднялось такое дикое возмущение, что мне любопытно, чем это окончится.

– Для него или для тебя?

– Куда он дойдет, шагая по этой тропинке.

– Он по ней шагает, потому что ты бегаешь вокруг него. Без тебя, он бы этой тропинки вовек не обнаружил. Взгляни, как упорно он себя убеждает, что раз его бьет током, значит где-то под почвой есть провода.

Я рассмеялась.

– Ты же помнишь, отчего мы не вмешиваемся в судьбы людей?

– Да. Своим выбором насилия они ограничили то, что могут воспринять.

– Ты привела смертного, – он показал на Марвина, тот сидел на земле и сверлил ворота взглядом.

– Сам он, не найдет сюда дорогу.

– Никто из них не найдет. Но открывать наше существование, только потому, что ты вступила с ним в полемику, глупо.

– Когда я покину его, это приключение станет, чем-то вроде сна. Бытовая жизнь сотрет все следы волшебного.

– Именно, – он нежно взял меня под локоть. – Дело не в том, скольким ты покажешь наши жилища, а в том, сколько из них сами отыщут дорогу к нам.

3

– Я согласен, там было нечто, которое не пустило меня, пропуская тебя. Но это не волшебство.

– А что волшебство?

– Не знаю.. – нахмурился капитан. – Но не это. Это технология. Меня било током. Я много раз проверил – это точно электричество!

Я припомнила слова друида.

– Тебя уже не потрясает, что ты смог оказаться в прошлом и сгореть заживо? Вернуться обратно... ? Всё, о чем ты можешь думать, что, если волшебные создания убивают – то они не волшебные? Теперь, только это возмущение не дает тебе покоя?

Капитан опешил.

– Я взял несколько дней отпускных, чтобы подумать об этом.

– Ты ведешь себя так, будто я никогда не уйду из твоей судьбы. Но вскоре, я покину тебя и ты вернешься к бытовым проблемам, которыми ты и раньше заполнял свои мысли. Всё вернется на круги своя. Это возмущение перестанет занимать твоё внимание.

– Как? Я проснусь и забуду о том, что было?

Я кивнула и отметила, по его лицу, что какая-то его часть, очень хотела бы именно такой расклад.

– Неужели так легко забыть сожжение на костре?

– Проще, чем ты думаешь. А когда забываешь, уже не беспокоишься об этом.

– И я снова буду расследовать убийства священников, как будто не было ничего? Буду искать преступника, которого не найду, потому что это – ты!

– Ну вот, опять.

– А ты пойми, – наклонился он ко мне. – у меня в голове не укладывается сам факт, что волшебные создания могут убивать.

– А то, что люди могут – укладывается?

– Мы убиваем с самого начала истории, – пожал он плечом. – Чтобы кушать, чтобы защитить семью.

– А! – рассмеялась я. – Потому это нормально, да?

– Ты не понимаешь, – повторил он. – Волшебное не имеет права убивать! Волшебное это остров... сказок, чего-то безопасного, о чем можно подумать перед сном и заснуть. Заснуть, зная, что есть где-то мир, где нет насилия!

– Убийство еще не насилие, – ответила я.

И это его окончательно добило.

– Хватит! Убийство есть убийство! Это когда отнимаешь чужую жизнь.

– А если ты не хочешь жить, но и убить себя не можешь? Например, ты парализован до головы. И твое тело покрывается пролежнями. Ноги отнимают из-за гангрены. И вот, ты лежишь и понимаешь, что не хочешь так дальше. А убить себя не можешь. Только язык, что ли, себе прокусить и кровью захлебнуться. Но и тут врачи не дают – спасают. Если ты хочешь умереть, а тебе не дают – это что? Ты просишь, а они тебе отказывают, потому как решили, что любое убийство это насилие. И ты лежишь, страдаешь, мучаешься, молишь уже о смерти. А никто не хочет брать на себя такой... грех? – усмехнулась я.

– Это другое убийство, – тихо ответил капитан.

– Но ты сказал, что убийство есть убийство, – спокойно напомнила я.

– Если я сам хочу, чтобы у меня отняли жизнь, это не убийство.

Но даже он сам слышал, как неуверенно звучит его голос.

– Некоторые племена с тобой согласятся, но остальной мир, цивилизованный мир ... – я приподняла бровь. – Если бы твой ребенок, будь он у тебя, умирая в мучениях, от рака например, попросил тебя прекратить его жизнь? Попросил тебя убить его. Ты бы сделал это?

– Я бы... заставил себя сделать это.

– Ты бы заставил себя? Тут дело не в уважении свободы воли, а в том, что тебя пугает больше: мучения, которые ты видишь или тот факт, что близкий человек просит тебя о том, на что другие не согласны? А раз они не согласны, то ребенок будет мучиться и умолять тебя, закончить ...

– Я бы сделал это! – шикнул капитан.

– Что именно?

– Я бы ... – он запнулся, – я бы исполнил его просьбу.

– А в чем именно просьба-то заключается?

Он на меня жестко взглянул.

– Ты так боишься этого слова?

– Убийство. Я бы убил своего ребенка... – его голос задрожал, – потому что он мучается, потому что просит меня, потому что.... – он чуть не заплакал от внутреннего напряжения. – Я бы сделал это и не смог бы с этим жить дальше!

– Вот это и есть насилие в убийстве. Насилие не над ребенком, он тебя сам просит. А над собой. Здесь не будет чистого убийства. Ты бы вложил в это действие свой ужас и боль, какую-то часть мысли, почему твой ребенок не может выдержать это и умереть своей смертью? Почему он просит тебя о таком? И в итоге, почему вообще такое происходит? И выберешь, кого за это ненавидеть, себя, жизнь, может бога? Или, какой-то частью себя, ты будешь ненавидеть своё дитя.

Капитан замотал головой.

– Я бы ни за что не возненавидел моего ребенка!

– Ни за что не... – ухмыльнулась я. – Будь этот смысл правдой, ты бы оформил слова через утверждение.

– Да, как ты можешь быть такой бессердечной?! – зашипел капитан. – Ты режешь меня по живому!

– А что такого сложного, понять своё дитя, поцеловать его в лоб, обнять, попрощаться и вколоть снотворное, а затем, когда ребенок уснет, вколоть яд? Будь ты сам на его месте? Умоляй ты о смерти, своего отца или мать...

– У меня бы язык не повернулся просить их о таком! – воскликнул он.

Я приподняла бровь и ухмыльнулась. Он сжал кулаки.

Еще минут двидцать, мы сидели в полной тишине. Музыка в кафе отошла на второй план. Марвин был охвачен ужасом. Он стоял у той грани, когда мог осознать, что, действительно, какой-то частью (той самой, которой, он сам, ни за что не попросил бы отца и мать о таком) – он бы возненавидел своего ребенка. Именно, потому что ребенок бы – попросил. Сделал то, что капитан никогда бы не... !

Я первой нарушила молчание.

– Особенно те, кто решил, что пока ты жив – ты обязан жить, в каком бы состоянии ни пребывало твоё тело, сколько бы боли ты ни проживал... . Скажут, что ты не имеешь права уйти, как и не имеешь права просить кого бы то ни было о таком, – я мягко улыбнулась, – подарить тебе смерть. А ты повторяешь, что я не имею права убивать. Но если бы... представь, если бы тебя заточили в тело, которое снова и снова проживает агонию от последней стадии рака печени. Но – не умирает. Заклятие такого типа. Ты постоянно испытываешь одно и тоже, сутками напролет. Кровь горит огнем, кишки болят, печень, будто камень. Вдох и выдох – только боль. И вот, тебя помещают в среду людей.

Капитан повернулся ко мне, устало слушая. Усталость от разочарования в себе, не от моих слов.

– И сначала ты терпишь боль. Но ты знаешь, что она прекратиться, только, когда кто-нибудь, из людей, исполнит твою просьбу – чисто. Любой, кто введет тебе яд и будет заставлять себя сделать это, ради твоего успокоения или своего – провалит задачу. Ты будешь дальше жить и страдать. Твои крики начнут будоражить окружающий, цивилизованный, мир. Обезболивающие не будут действовать. И только тот, кто сможет убить тебя чисто – исполнит твою просьбу. Даже перерезая тебе глотку, органика регенерирует, а ты продолжишь кипеть в агонии, теряя разум от боли и возвращаясь обратно. В агонии, которая прекратиться, когда, хотя бы один из людей – постигнет: что есть суть чистого убийства.

– Это выдуманная ситуация, – сказал он.– Так не может произойти. Так... просто не бывает. Люди смертные и они умирают. Любое убийство – убивает. А эта ситуация не настоящая.

– И только поэтому ты ... – я задумалась, обвела глазами окружающих ... людей, – ты, действительно, убеждаешь себя, что кроме вот этого мира, нет никакого другого?

Он не знал, что ответить. Он пожал плечом.

– Я ... не видел другого.

Друид был прав. Выбор капитана определяет то, сколько он способен воспринять. Он бы заставил себя убить своего ребенка. Насилие над собой – тоже насилие. Он не может понять той близости, той дружбы и знаний, когда ребенок просит родителя подарить ему смерть. Когда существо в теле ребенка обострило геномные капканы и прекратило разбирать подмены и замещения, сплавленные элементы во внутренних, накопленных за века и эпохи, уровнях расы, в чьем теле выбрало родиться. И когда родитель понимает, что переступая за порог смерти, существо в теле его ребенка, увидит, что именно оно упустило и где, почему не увидело этого будучи в теле. И, во второй раз погружаясь в зачатие, сможет предотвратить обострение этого капкана, сможет пройти дальше. Если конечно, в этом его цель. Но даже если и не в этом, когда существо в теле хочет уйти – а у него отбирают эту возможность, оставаясь глухими... . Не дают даже шприц с ядом, чтобы самому ввести укол.

Это что: добро или насилие? Или может это равнодушие? Слышать просьбу, игнорируя. Считая, что даже пособничество такому – уже приравнивается к убийству. А убийство это всегда насилие?

Я покачала головой, закусывая нижнюю губу.

– Это как нежность, – сказал я.

– При чем тут нежность? – нахмурился Марвин.

– Когда ты заставляешь себя обнять того, кого, вот прямо сейчас, обнимать не хочешь. Но надо, потому как вы женаты. Ты уже один раз сказал, что любишь, и теперь обязан обнимать, иначе... иначе ты покажешь, что не любишь.

– Ты о том, когда это будет правильно, возвращаясь с работы, обнять жену, даже если устал и хочется просто побыть одному, выйти на балкон и покурить. Или вообще хочется погулять по улице до утра. Но правильно будет прийти и обнять ту женщину, которая выбрала терпеть мои привычки?

– Терпеть? – я удивленно уставилась на него. – Серьезно?

– Ну, мириться с тем, что ей во мне не очень нравится.

– Мириться?

– Принимать меня таким, какой я есть. Она же согласилась выйти за меня. Значит, теперь – придется. Ты об этом?

Я облизнула губы, пробуя отыскать слова.

– Вот, почему вы, люди, смертны, – это и произнесла. – Такое трепетное, как супружество, вы обратили в трудный и длинный путь умения мириться друг с другом. Конечно, – усмехнулась я. – Какой еще мир вы сможете увидеть? При таком-то ... выборе.

– Каком именно?

– Насилия над собой.

– Это вовсе не насилие? Мы прекрасно знаем, что делаем. Это же, – он процитировал, – "... и в горе и в радости".

– А зачем создавать горе?

– Не получится все время жить в радости! – с нажимом сказал он.

– Эко ты убедил себя, – выдохнула я. – До дрожи, как представлю, что... именно такие мысли, в своей голове, люди носят сутками, годами, веками.

– Ты будто из сказки какой-то. Жить в радости и не знать горя? Где ты такое видела?

Я громко рассмеялась.

– Вообще-то, я как раз из сказки пришла.

– Нет, – просто ответил он. – Ты убиваешь.

– Опять по старой, да?

– А ты решила, что этими... выдуманными примерами, сможешь меня переубедить? Даже в этом случае, умоляющий о смерти ребенок или я, запертый в заклятом теле – это не священники, которых ты убила. Они не молили о смерти, не сгорали в агонии от неизлечимой болезни.

Я придержала ответ. Марвин спроецировал на меня личные домыслы, решая, что я, ведя с ним диалог, пытаюсь его переубедить. Что иного смысла у меня и быть не может, раз я, снова и снова, возвращаюсь к этой теме. У него будто в голове не помещается, что когда опыт не совпадает, а разница культур слишком глобальна – то общение, все еще, может быть из любопытства узнать другое существо и его культуру мыслей. Будто он и здесь убедил себя, что в такой ситуации – это всегда: только доказательство и попытка переубедить.

Я вновь покачала головой, вспоминая слова друида.

– Ты помнишь глаза тех людей, которые с радостью подбрасывали солому в твой костер? – вернулась я к началу диалога.

– То были не люди, – ответил капитан. – Не могут это, – поджал он губы, – быть люди. Люди не могут так наслаждаться болью сородича.

– А кто тогда это был? Кто смотрел на тебя и жаждал твоих криков? Кто скандировал "сжечь дьявольское отродье!"?

– Демоны? – предположил он.

Я засмеялась.

– Хоть на кого-то сбросить ответственность, да? Демоны в обличьи людей, которые заполонили планету и убивают ради развлечения. Ты встречал хоть одного, чтобы точно сказать: "это был демон!" ?

– Не знаю, – он так пожал плечом, будто не имеет это значения, в демонов он тоже не верит, но с радостью перебросит на них ответственность за дела людей.

– Тогда о чем ты? Куда делся здравомыслящий капитан, к которому я пришла рассказать правду? Во что ты себя превращаешь?

– У меня внутри, словно зудит что-то. Я хочу, чтобы ты перестала убивать, – прошептал он, наклоняясь ко мне. – Хочу, чтобы ты была тем волшебным существом, каким я себе волшебство и представляю!

– Ты себя слышишь?

– Только так я поверю, что волшебство существует, – он насупился, как маленький, капризный ребенок, которому не подарили на день рождение подарок; а он уверен, что такого не бывает; если это день рождение – подарки будут(!). – Волшебство не убивает! Не убивает! – шептал он громко и настойчиво. – Не может! Не бывает так! НЕ БЫВАЕТ!

И тогда я поняла, он не хочет увидеть, как ему, ясно и легко – жить дальше.

Единственное надежное место – почти перестало быть таковым. Если я покажу ему, как волшебные создания убивают; как рядом с нами, если мы не укрываем себя специальным полем, сердце смертного останавливается; слыша чистое волшебство, сердце человека отказывается биться в грязи его мыслей – капитан не будет разбираться, он возненавидит волшебное.

Он не хочет узнавать, только настойчиво требовать, чтобы волшебное было таким, каким хочет он, чтобы оно было. Малое или больше, насилие, при столкновении с нами, разрастается быстро, как сверхскоростной вирус в крови. Захватывает весь организм, пророждаясь, сквозь уровни, тем, что там внутри и есть, в человеке: ненавистью, жгучей ненавистью к тому, как действительность устроена.

Что – да, вот она – разница природ, разница культур, разница способностей, свойств, мышления и ко всему этому – еще и свобода воли.

И если существо в человеческом теле – убийство связывает, как химический элемент связывает кровь, образуя тромб, и остается только сидеть на планете, ведь портал, определяя примесь насилия – не выпускает... ; то они, волшебные создания, убивают и ходят свободно туда и обратно. И люди, что главное, не могут противопоставить ни пистолет, ни нож – нашим способностям управлять материей. Вот оно, чувство несправедливости и ненависть за разрушение детского образа.

Как можно убивать и оставаться чистым и сверкающим?

Отказываясь узнать данный элемент механики, капитан...

Он может взять ружье и пойти отстреливать волшебных созданий, чтобы дать свой ответ на сам факт: мы способны на убийство. Однако, он не сможет найти к нам дорогу. И этого он не поймет. Любая мутная или грязная мысль перекрывает виденье пути к нам. Только с чистым сердцем и сверкающим разумом можно отыскать нас. И это не состыкуется для Марвина. В слепой ненависти он может начать искать опознавательные знаки.

Кто из людей – не человек? Или... в ком течет волшебная кровь? Вокруг кого постоянно кружат бабочки или скапливаются божьи-коровки? В ответ на чью радостную улыбку – солнце мгновенно выходит из-за туч, будто слышит?

Он достанет пистолет, скажет нечто, по типу "ты волшебное – а ваш род убивает нас" – и выстрелит.

– Ты должна перестать убивать! – сказал капитан.

Меня передернуло от этого "должна". Он в человеческой манере, хочет связать мою волю своей ненавистью к тому, кто я по природе и кто я как личность, в соответствии с моим выбором. Одним словом – он разворачивает геноцид, думая, что делает это во благо не только всех, но и меня, в особенности. На самом деле, пытаясь уничтожить меня, чтобы можно было снова засыпать спокойно.

Я усилила непроницаемости поле, чтобы Марвин не рухнул от инфаркта, сразу после этого "ты должна". Его догонит, но с течением времени, а не мгновенно.

– Если волшебное существо придет сюда, – спросила я, – и как ты говоришь, оно не может убивать. А на него нападет человек. Что будет?

– Волшебное ... существо... умрет.

– А если придет такое волшебное существо, которое может дать отпор?

– Человек умрет.

– Во-первых, можно переместиться, мгновенно, телепортироваться, как вы говорите – подальше от такого представителя людской расы. Во-вторых, если волшебное создание захочет проучить человека, оно придумает ему ловушку, например, вниманием усилит его соблазны или страхи. И как следствие, он падет от эффекта своих же решений и выводов. И в третьих, ты что... думаешь, мне потребуется убить смертного, чтобы избежать его действий?

– Не знаю.

– Не знаешь... – прошептала я. – А что ты знаешь о волшебных созданиях?

– Знаю, что они не убивают! – требовательно произнес он. – И ты не сможешь меня переубедить.

– Так ты, знаешь или убежден?

– Не понял... – капитан нахмурился, но так, будто я ерунду говорю, а диалог следует поддерживать.

– Ты знаешь, что волшебное не убивает или убежден, что ... волшебное не убивает?

– Ты первая, кого я вижу. И ты говоришь, что ты – волшебное создание. Но ты убиваешь.. .

– Значит, я первая, кого ты видишь, но ты уверен, что знаешь, какими волшебные создания точно не бывают, так? Ты не знаешь какими они бывают, но точно уверен, в том, какими они никогда не могут быть?

– Вот теперь, это звучит странно, – сказал капитан.

– А если я скажу, что человек, если он... действительно человек – он не может убивать?

– Это смешно, – Марвин даже улыбнулся. – Люди убивают. Это у нас в крови.

– Это смешно...? – я пронзила его взглядом.

Он замер, застыл, задеревенел. И я решила достать из него всю ту вереницу домыслов, которыми он обустроил себя внутри.

– Вот скажи: только физический удар, является ударом?

– Не совсем понимаю вопрос. Он с подвохом? – но ответил. – Физический удар, да, это удар.

– А эмоциональный?

– Это как?

– Эмоциональный удар, когда с раздражением бросаешь слова и думаешь, что ничего страшного, ведь ты не поднял руку на человека. Ты не ударил – значит всё нормально.

– Слова не считаются. Они не убивают.

– Серьезно?

– Да. Не видел, чтобы слова могли убить. Если бы могли, мы бы вместо пистолетов вооружились... словами.

Я рассмеялась и указала на пустой стакан, что стоял перед ним. Марвин уже допил сок.

– Тресни, – произнесла я мягко.

И стакан треснул.

Капитан замер. Уставился на стакан. Перевел взгляд на меня.

– Как ты это сделала?

– Я показываю тебе, что слова умеют воздействовать на материю.

– Я так не умею.

– А я умею, – ответила, откидываясь на спинку стула. – Зачем мне бить тебе лицо, ломать кости, вооружившись металлическим прутом? Зачем мне нож или пистолет? У меня есть слова. Я могу остановить твоё сердце, лишь прошептав "остановись".

Я умолчала, что мне достаточно снять поле непроницаемости и его сердце само остановится. Откажется биться в силках его мыслей в стиле: "должен" и "нужно".

– Ты... не волшебное существо, – ошарашенно произнес капитан. – Ты некто, кто страшнее человека.

Я достала из кармана мешочек.

– Что ты делаешь? – уставился он меня с подозрением.

– Это волшебная пыль. Ты забудешь все события, в которых присутствовало волшебное.

– Нет! – воскликнул он. – Ты не можешь так поступить со мной. Ты не имеешь права.

– Если ты уверен, что я не волшебное существо, то всё, что эти дни происходило не было волшебством. Чем-то пострашнее человеческого, но точно не волшебством, – сказала я, насыпая пыльцу в ладонь.

– Если ты сделаешь это, ты поступишь против моей воли, – сказал он твердо уверенный, что теперь, я уж точно сделаю шаг назад и одумаюсь. – Ты нарушишь то священное, о котором постоянно говоришь.

– Марвин, – я выставила руку, а он продолжал упорно не верить, что я сейчас сделаю это. – Ты не сказал: "я не хочу", – и дунула ему в лицо, – ... потому, я не нарушаю твою волю.

Он повертел головой, осматривая кафе, в котором мы сидели.

Взглянул на меня.

– Что я тут делаю?

– Не знаю.

– А вы кто?

– Еще один посетитель, – ответила я, встала и ушла... через дверь.

4

– Он не смог вместить, как люди могли радоваться, сжигая его на костре и то, что волшебное может убивать.

– Люди не люди, а волшебное не волшебное, – кивнул друид.

– Как ты и сказал, дело не в том, что я ему покажу, а в том, отыщет ли он дорогу к нам самостоятельно.

– Мальчика ты унесла.

– Файет не отрицал факты. Именно признание действительности сподвигло его пересмотреть приоритеты, и он решил, что больше не хочет иметь что-либо общее с людьми.

– Ну да, если ты не хочешь быть человеком, но удерживаешь себя носить эту форму, то в какой-то момент окажется, что ты доказываешь остальным, – он выкрикнул в окно, улыбаясь: "эй люди, а ведь, можно быть и хорошим человеком!"

Я засмеялась.

– Думаю, именно это и выбрал капитан. А столкнувшись с реалиями прошлого века, узнав, что я убила священников, он не смог осилить еще и доказывать, что волшебное не может убивать. Хотя и пытался. Он очень рьяно убеждал меня, чего я не имею право делать, потому как он верит, что волшебное это единственный островок безопасного и надежного.

– Потому люди и боятся нас. Нашего возвращения. Зачем нам калечить их, избивать и устраивать бойню или кровопролитие, когда от одного только силового поля, они будут оттеснены туда, куда мы еще не пришли.

– Или на два метра под землю, если попробуют напирать со своими домыслами о том, какими мы обязаны для них быть.

Мы пили чай. Тот самый, который вряд ли забудешь, однажды попробовав.

А люди, вкусив его – теряют память о нас... если у них в мыслях присутствуют импульсы насилия.

Капитан попробовал убедить меня в том, чего я не могу делать, чем не могу являться, на что не имею право – и волшебная пыльца позволила ему забыть всё то, куда он направил импульс насилия.

Всё, то, волшебное, ведь пыльца – волшебная. Она не стирала ему память, он сможет вспомнить, когда импульс предубеждений и упорной настойчивости переделать другой мир под свои желаемые образы – развеется без следа.

Когда капитан решит и сможет захотеть узнать, как есть, вместо жажды подогнать под то, как он хочет, чтобы являлось то, что таковым – вовсе не является. Отсюда и, люди – не люди и волшебное – не волшебное.

Люди не могут... волшебные создания не могут... – он это повторял как заведённый.

Будь он свободен от инфернальных смыслов, даже после пыльцы – он бы сохранил память.

Достаточно было признать факт: люди сожгли его на костре. Сделали это с радостью и воодушевлением, чтоб однозначно убедиться, мальчик мертв – не встанет и не пойдет. Они об этом позаботились, отрезав ему, после сожжения, конечности и голову. Один из крестьян даже проткнул ему сердце колом, как с вампирами делают.

Марвин отказался признать факт и стал таким же, как те, кто с блеском в глазах был убежден: тот, кто вернулся из мертвых – это точно дитя Сатаны.

Люди не возвращаются из мертвых! То, за что сожгли капитана. Люди не могут слышать природу и говорить с животными и птицами, рыбами, насекомыми. Люди такого не могут – то, за что утопили Файетта.

В современном мире, люди все еще не могут говорить с природой. А те, кто могут – это шаманы. Тоже люди, но ... особые.

Редкие из них могут говорить с Природой, большинство умеют только слушать и просить, призывая дождь или урожай, исцеление для кого-то из племени.

Серьезные "особые" люди – не дружат с Природой. Не пьют с нею чай, обсуждая бытовые дела и космические тенденции. Серьезность – не позволяет.