Текст книги "Голос"

Автор книги: Наталия Рязанцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

В группе в это время Анна Викторовна говорила по телефону. Утомленная, сникшая, отдавала сыну домашние распоряжения:

– …Если будешь есть рыбу, учти – в ней кости. Ты купил кеды?

В смежной комнате директор собирался домой, складывал 'бумаги в портфель. Какую-то бумагу перечитал, укладывая, и сказал:

– Имей в виду, Анюта, я с этим режиссером больше не работаю. Так и знай.

– И не работай! И не работай! Кто тебя просит? – крикнула Анюта, прикрывая трубку рукой. Потом – сыну: – Но почему я, старая женщина, всегда все помню? А он забыл! Почему-то я никогда не забываю купить кеды и заправить сифон! А ты, видишь ли, забыл!

– Значит, мы расстаемся. – Директор собрал портфель, вышел к ней в комнату и стал ждать, когда она дослушает сына.

Скоро ему ждать надоело. – И никаких выездов на натуру я вам устраивать не буду. Меня нет. Считай, что я уже ушел. Сам себя открепил от картины. – Он горько усмехнулся.

– Ну, ушел, так иди… Что ты стоишь? Это я тут, – объяснила она сыну, – беседую с дядей Леней. Привет тебе от Шурки.

– Ему тоже. – Директор закурил и сказал: – Учти, моему терпению тоже приходит конец. И учти, этот разговор…

– Ну и хватит, хватит! – перебила его Анюта. – Всему приходит конец! – Она кинула на рычаг трубку и вскочила. Тут же зазвонил телефон. Она взяла трубку. – Что? Кто? Пропуск? Зачем?

В комнате было душно. Прижав трубку плечом к уху, Анюта боролась с окном. Щелкала – шпингалетами. Рванула на себя раму.

– Мы с вами, в общем-то, очно не знакомы, – вежливо говорил Аркадий из вестибюля, – только, так сказать, телефонное знакомство…

– Слушайте, уже поздно, не морочьте мне голову! – крикнула Анюта и положила трубку. – Ненормальный какой-то! Я не понимаю, Леня, чего ты добиваешься! Чтобы я шла с тобой на другую картину, куда ты, туда и я? Чтоб я больше не работала с Сергеем Анатольевичем, потому что вы с ним, видите ли, не сошлись темпераментами?

– Ну конечно, он гений.

– Да! – Анюта села на стул посреди комнаты и вылупила глаза. – Да!..

– Так вот, учти, твой гений палец о палец для тебя не ударит, случись с тобой что-нибудь, не дай бог, или когда на пенсию начнут намекать…

– На пенсию?! – Анюта подпрыгнула. – На пенсию! Да я здорова, как корова, и бессмертна! А ты не знал? Да, да, да, я сама – гений! А гениев на пенсию не берут!

Телефон опять зазвонил. Анюта схватила трубку:

– Да? Что? Ну, так сразу бы и сказали… Я сейчас… спущусь… – Она положила трубку. – Муж Мартыновой.

Директор не заметил ни этого разговора, ни того, как Анюта опять сникла. Пока она кричала, он придумывал ответ. И выдавил:

– Ты уже нашла однажды… гения. Вот и сидишь теперь, сгораешь на производстве.

– Пошел вон! – закричала Анюта не своим голосом и швырнула телефонную книжку в стенку.

– Ох, язык заплетается… – Юля передохнула, села.

– Слушаем!

– Нет, я не успевала…

– Слушаем, тихо!

– Давайте сразу, еще раз, я постараюсь… «…Да ему проще всего было молчать и получать премии или даже свою долю, но он не мог молчать. Если бы вы знали, что это за человек, если бы вы хоть раз с ним встретились. Вы вот памятники старины охраняете, а людей… Ну конечно, никому не хотелось ввязываться, передовое предприятие, план перевыполняет, а какой-то бухгалтер вдруг с цифрами в руках доказывает, и идет напролом; и никого не боится. Ну конечно, его, в конце концов, ушли на пенсию, и его же еще обвинили в клевете, и вы же еще заняли благородную позицию – мол, в связи с героическим прошлым…»

– Стон! Вот здесь несинхронно. Еще дубль. Давай, Юля, хорошо строчила.

– Неразборчиво, – сказал звукооператор, – грязь в двух местах. Чище, Юля, постарайся. Нет, нам сегодня не сделать.

– Успеем. – Юля подскочила к микрофону. – Попросим продлить. Где Анна Викторовна? Пусть она попросит. Или я сама.

– Пишем! Приготовились! Кто там шуршит?

Это автор шуршал бумажками с новой сценой. И снова пошла изнурительная скороговорка. Автор слушал свой текст, склонив голову, и морщился.

– Вы пока можете посидеть здесь, – Анюта привела Аркадия в группу, – а я ей скажу, что вы пришли.

– Нет, пожалуй, нет, не нужно. А там долго еще?

– Смена до двенадцати, но, может, кончат раньше. Хотите посидеть на записи? Вы были когда-нибудь?

– Нет. Но, видимо, не следует…

– А мы тихонько, из аппаратной. Пошли?

Было настолько ясно, что Анюте самой безумно хочется туда, на озвучание, что Аркадий вежливо встал, едва сев.

– Пойдемте…

А в тонателье уже начиналась лихорадка. Работа вдруг пошла легко и быстро, и даже звукооператор перестал ворчать. Но смена подходила к концу. Осваивали новую сцену, и всем вдруг почему-то стало смешно. Заразительно хохотала Юля, и всем смешинка в рот попала.

– «Сонька, да ты что, ты с ума сошла? Это ты развесила?»

И все почему-то хохотали. Необъяснимо. А на экране – просто коридор, стенд – «Наши лучшие материалы». Юлина героиня развесила свои статьи.

– «Пусть, пусть, пусть висит, не снимай! Пусть он придет и увидит!»

Две девушки – на экране уборка в отделе писем, а в темном ателье хохот до слез.

– «Пусть он придет и увидит!» Ой, не могу… сейчас… – Юля стала вытирать глаза. – «Пусть он придет и увидит!» – Юля поднимала палец к потолку. Хохотал даже автор. – Нет, серьезно! «Считайте, что меня нет! Я ухожу от вас. И я вам все прощаю!»

Лавина смеха. Неостановимо. Беспричинно. Вторая артистка плюхнулась в кресло и задрыгала ногами.

– Пишем! Смена кончается.

Аркадий и Анюта ждали у тяжелой двери. «Тихо! Идет запись!»

Буквы погасли.

– Нет, – сказал Аркадий. – Я посижу тут. Я не пойду.

– Анна Викторовна, миленькая, попросите их, попросите аппаратную. – Юля сама подбежала к пульту, нашла кнопку: – Аппаратная, пожалуйста, ну, пожалуйста, задержитесь на полчасика…

– На час, – поправил Сережа.

– Машина есть, всех развезем, – сообщила Анна Викторовна.

– Пишите, пишите, – раздался голос аппаратной.

– Спасибо, спасибо!

Полная тишина. Серьезность. Шквал смеха прокатился и бесследно сгинул…

– «…Девушка, мне еще пять минут! Еще раз тот же номер!» – записывали конец сцены с телефонисткой.

– «Вы ж на тридцать минут наговорили, женщина! Оплачивайте!» – На экране Юля перетряхивала сумку. Сыпались какие-то предметы, катилась мелочь по полу.

– «Ой, я кошелек забыла в гостинице!» – Она всех задерживала, и все видели, что она врет про кошелек, вот он, кошелек, но в нем только мелочь, и рубля не наберется, и люди из очереди прониклись сочувствием, стали поднимать ее монетки и предлагать ей деньги. Она заплакала. – «Девушка, вот, я вам магнитофон оставлю! Соедините, мне нужно, а то там все разбегутся!»

– Тихо, слушаем, – сказал Сережа. – Приготовьте следующее кольцо.

В коридоре маялся Аркадий. Красная надпись «Тихо! Идет запись!» погасла, и он рванулся было войти, но надпись опять зажглась.

В темноте все вышли в пустой, гулкий студийный двор.

Не хотелось расставаться, вместе ждали машины, долго прощались. И говорили негромкими, счастливыми голосами.

– …С синхронностью, конечно, завал.

– Молитесь на Веронику. Она – ас, ее на все спорные случаи приглашают.

– Всроиика, я очень много не попадала?

– По-моему, все можно сохранить.

– А там музыки не будет? Сережа, познакомьтесь, это мой муж… – Юля повисла у Аркадия на руке. Смотрела виновато. – Аркаш, ну не молчи, не сердись…

– Я не молчу.

– Зато мы почти все успели, представляешь? – Юля никак пе могла расстаться со своими.

Потом они с Аркадием ехали в такси, Юля положила голову ему на плечо.

– Нет, ты злишься.

– Я на тебя никогда не злюсь.

– Осталось одно ерундовое колечко. Мы сегодня спешили, как на пожар. Нет, мне нравится, как он работает. Он сразу забыл, что я из больницы. Орал, как на всех.

– Скоро домой тебя заберу. И запру на замок.

– Правда? Меня отпустят?

– Сегодня сказали.

– А ты что, не рад? Ну что ты молчишь все время? Нет, но понимаешь – это было бы ужасно с чужим голосом!

Они пролезли в больничный сад и расцеловались за кустами.

– Ну иди! – прошептала Юля. – Ну скажи хоть что-нибудь.

– Скучно без тебя, старушка. Я и говорить разучился. Скорей бы тебя домой забрать.

Юля выбралась на аллею. Вдруг повернулась под фонарем.

Аркадий не уходил. Смотрел на нее.

Она улыбнулась.

– А помнишь, как уходила Симона

Синьоре? В каком-то старом, старом фильме? Помнишь?

Она пошла к своему корпусу, ие оборачиваясь и покачивая ладонью над плечом.

Аркадии тоже помахал, но она не видела.

Послышался автомобильный сигнал, где-то заскрипели ворота, по двору проехала «Скорая помощь».

Юля скрылась в темноте, а Аркадий все стоял и смотрел.

В дальнем окне загорелся свет.

У Юли появилась соседка. Та женщина, что пропустила ее когда-то к автомату. Она лежала неподвижно, с открытыми глазами.

– Добрый вечер. А меня к вам перевели.

– Очень приятно.

– То есть, я сама попросила, мне пошли навстречу. Надоело с этими бабами лежать, меня мутит от их трепа! Я подумала, что мы с вами найдем общий язык.

– Конечно, найдем, – улыбнулась Юля. – Меня как раз выписывают. На днях. А вы с чем легли?

– Я… – Женщина выдохнула и махнула рукой. – А… Давайте не будем о болезнях. О болезнях, врачах и прочем…

– Не будем, не будем.

– И о тряпках не будем.

– Не будем, – согласилась Юля.

– А то я имею к этому отношение, и меня злит, злит, как они даже говорят об этом! Я бы их всех одела, но они же не хотят, не хотят в это – одеваться! Не будем о тряпках!

– Не будем, – повторила Юля. – Я тем более совсем обносилась… – Женщина зорко оглядела ее фигуру. – Но кино не будем… Мы будем говорить о любви! – Юля запахнула халат, в который она успела переодеться, и вытянулась на кровати.

– Ой, нет! – воскликнула соседка. – Только не об этом! Нет, пи в коем случае… – Она вздохнула и тоже вытянулась.

– А что… какое-нибудь разочарование? – осторожно спросила Юля.

– Эх… Смешное слово – разочарование. – Соседка лежала с остановившимися глазами. – Не то слово! Полный и окончательный провал, развал… Черная дыра! И хватит, и все, и конец, и не надо об этом…

– Но ведь это пройдет. – Юля встала на коленки.

– Пройдет, – согласилась со странной улыбкой соседка.

– Конечно, пройдет… Всегда проходит. – Юля встала, приняла оставленные ей на тумбочке лекарства, запила водой, прошлась по комнате.

– Все проходит, – сказала соседка.

– И это пройдет, – торжественно сказала Юля.

– И это пройдет, – тихо и неуверенно повторила соседка.

– Я вам точно говорю – пройдет! – Юля присела перед ней на корточки и уставилась детскими круглыми глазами. – Хотите, я вас загипнотизирую? Я умею, правда. – Она стала делать загадочные круги ладонями. – Только вы не сопротивляйтесь. Смотрите на потолок.

Соседка фыркнула, и живот у нее затрясся от смеха.

– Пройдет… – шепнула Юля. – Пройдет… Смотрите сюда. Нет, на мой мизинец, и повторяйте за мной.

– Пройдет… – вторила ей соседка. – Пройдет… – Они чуть не стукнулись лбами и разом расхохотались. Так, что Юля даже села на пол от смеха. И смеялись долго и дружно. И разом перестали.

– Надо занавеску поправить, – сказала соседка. – Луна мешает. Вы не можете ее тоже… заговорить?

– Да запросто! Все, я за вас возьмусь. Вам надо расслабляться. Это очень просто.

Юля сделала гримасу, соседка засмеялась, и они уже не могли остановиться. Юля упала на кровать и хохотала, лежа на спине, и передразнивала сама себя в той сцене, что вызвала беспричинный смех. Вспоминала и смеялась.

В вестибюле студии появился портрет в траурной рамке. Это был старый портрет совсем юной артистки.

Люди спешили на работу и вдруг ошарашенно останавливались. Стояли – кто секунду, а кто подолгу. Охранник забывал проверять пропуска, качал головой, разводил руками и молча беседовал с каждым проходящим – «вот как оно бывает…»

На лестнице шелестел шепот, и выше, там, где он сливался с утренним гулом студии, еще можно было различить обрывки разговоров о Юле – что ей тридцать лет, что умерла она в больнице, что болезнь неизлечима и происходит от врожденного порока.

Вбежал в вестибюль и композитор Ромашкин. Был он в прежнем свитерке, но под мышкой держал здоровенную пачку партитур. И уже пробежал было мимо – портрет был в тени, а Ромашкин мало чего видел по сторонам, – но что-то его толкнуло, он вдруг повернулся, остановился, замер, охнул, крепче прижал партитуры.

Юлино лицо на портрете было веселым, чистым и нежным, похожим на многие другие лица и непохожим на Юлю. Настолько, что сначала казалось – это ошибка…

За стеклом огромного тонателье рассаживались музыканты. Настраивали инструменты. Менялись местами, переговаривались, кто-то жевал. Звукооператор давал громкие указания по части установки микрофонов.

Режиссер и автор сценария смотрели через стекло на этот хаос. Режиссер молчал, прижался лбом к стеклу.

Проникали звуки настройки, голоса, приказы звукооператора, сидевшего с ассистентами за огромным пультом.

Открылась дверь, вбежал Ромашкин, взмахнул как-то по-птичьи руками, как будто прямо здесь начинал дирижировать. Лицо у него было заплаканное. Ворвался в зал и сразу потерялся в хаосе. Исчез.

Режиссер отыскивал его глазами. Ромашкин что-то говорил скрипкам, но его, похоже, никто не слышал. Он тогда снова исчез и вдруг возник неожиданно, как в фокусе, за дирижерским пультом, выпрямился, насупился, постучал палочкой. И что-то мгновенно изменилось в огромном скопище людей и инструментов. Стал затихать шум, умолкали настраивающиеся инструменты, головы поворачивались туда, к пульту, где требовательно и уверенно стучал палочкой маленький, как мальчик, композитор. Наступила тишина. Композитор взмахнул руками и тут же раскинул их, как крылья. Резко вступили, распластались скрипки. А руки-крылья пришли в движение, подчиняясь их взмахам, вступили духовые, возникла музыка.

Это была та музыка, которая существовала в своих контурах еще тогда, когда композитор играл ее Юле на рояле. Композитор вдруг рассердился, застучал палочкой, музыка распалась, развалилась, порядок нарушился, только скрипка еще допевала что-то.

– Сначала, сначала… Трубы не вовремя, на такт сзади, иначе, взлететь, взбираться, одним махом, безоглядно, еще безогляднее, светлее….

Он опять взмахнул палочкой.

Режиссер и автор стояли за стеклом, слушали музыку.

– Идея! – сказал автор. – Кажется, идея… Финал есть…

Режиссер столько раз уже за последние дни слышал эти слова, что и не прореагировал даже, только пожал плечами.

– Только сразу ничего не говори, подумай… – сказал автор.

Звучала музыка.

Финал снимали у аэропорта. Готовились к дождю. Стояли пожарные машины, проверяли работу дождевальной установки, брызги летели во все стороны, оператор сидел на кране, Анна Викторовна наставляла небольшую массовку, снабженную зонтами и плащами. Спиной к камере стояла каскадерша Света, как две капли воды похожая на Юлю.

– Мы готовы! – крикнула Анна Викторовна. – Значит, команды по дождю запомнили? Репетируем!

Все накинули плащи, массовочники открыли зонты.

– Так, – в микрофон говорила Анна Викторовна, – приготовились… Можно, Сергей Анатольевич?

Сережа нахлобучил капюшон на голову, кивнул.

– Давайте!

– Приготовились! Дождь!

В воздух взлетели струи дождя. За дождем тускло сияли огни и буквы аэропорта.

– Пошли!

Двинулись массовочники, создавая иллюзию реальной жизни.

Машины подъезжали и уезжали.

– Света, пошла! – крикнула Анна Викторовна.

Света вышла из здания аэропорта, прикрыв голову зонтом, развернулась, побежала от камеры, так что в кадре была ее спина и зонт.

– Стоп! – крикнула Анна Викторовна. – Женя, ты машину не вовремя пустил. Мотор не командуем, так?

– Так, – ответил оператор с вышки.

– Снимаем, Сергей Анатольевич?

– Снимаем!

– Так, приготовились! Тамара, номер!

– Имей в виду, – к Анне Викторовне подошел один из замов, – воды на два дубля, а пока машины будут заправлять, кончится режим.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулась от него Анна Викторовна. – Снимаем! Приготовились! Начали!

От аэропорта бежала, укрывая голову зонтом, Света. Съемка началась.

Зоя Ахтырская сидела в тонателье у лампы и слушала объяснения Сережи. Она пришла озвучить снятый финал и кое-что из того, что не успела озвучить Юля.

– Начнем с финала, – говорил Сережа. – Тут несколько реплик, правда, важных. А потом – то, что Юлька не успела… Вписывать трудно, я понимаю, но если не получится, придется всю роль переозвучить…

– Как – всю роль?

– Вот так! – Сережа развел руками. – Но вы постарайтесь, Зоя Константиновна… Хотелось бы голос сохранить… Так, давайте финальные кольца.

Зоя не спеша пошла к микрофону. Близоруко осмотрела лежавшие на высоком пюпитре бумажки.

– Там текст… Вся сцена их встречи на ее спине и его крупном плане… Попробуйте сразу текст разложить…

На экране возникло продолжение той снимавшейся под дождем сцены у аэропорта. Спиной уходила от камеры так похожая на Юлю Света. Остановилась, прислушалась, камера приблизилась к ней.

– Здесь будет сквозь дождь постукивание его палки…

На экране Света побежала. Крупно были сняты ее ноги, разбрызгивавшие воду.

– Хорошо, – сказала Зоя, – попробуем. – Глаза у нее были полны слез.

– Пробуем, – сказал Сережа.

На экране пошло то же кольцо.

– Господи, как на Юльку похожа. – Ахтырская всхлипнула. – Кто это?

– Каскадерша, она Юльку на дельтаплане дублировала… Ну, давайте…

– Нет, не похожа…

– Пробуем. Начали!

– «Я не хочу лететь дальше, мне нужно сделать остановку в Москве. У нас вынужденная посадка, но это – сама судьба, понимаете, сама судьба!» Нет, не могу… – Зоя опять всхлипнула. Голос ее не слушался. – Не могу… Не могу… – Она ушла в темноту.

На экране повторялось то же кольцо.

– Зоя Константиновна! – Сережа кинулся за ней. – Попробуйте!

– Не могу… – мотала головой Зоя, – не могу…

– Гарик, – вспомнил Сережа, – мы плач не записали. Пусть дают восемнадцатое или… двадцатое, что ли… Зоя Константиновна, только вы можете нас выручить, клянусь вам! Идите сюда! – Он властно взял Ахтырскую за руку, потащил к свету. То, прежнее кольцо кончилось. Заряжали новое. – Смотрите, какое мне Юля письмо написала, из больницы, после озвучания… Ну, соберитесь, давайте работать.

Он развернул листок, изрисованный с одной стороны какими-то фигурками. Это Юля изобразила всех членов группы в смешных позах.

На экране пошло кольцо, где Юля что-то рассказывала тетке, больная, завернутая в халат, и начинала плакать.

– Уберите звук! – крикнул Сережа.

Ахтырская читала Юлино письмо: «Сережа! Сергей Анатольевич! Дорогой Сережа! Я больше не вырвусь, это ясно. Благодарю тебя за все, за то, что я для тебя всегда была актрисой, даже больная, за то, что ты всегда меня понимал, за нашу картину, то есть твою, но и мою. Привет всем… Пусть Зоя озвучит то, что не получилось, она сумеет…»

– Тихо, пишем сразу… Сейчас она будет плакать…

Кольцо повторялось. Сережа взял у Зои листок с письмом и тихо перенес к своей лампе. Сел.

На экране Юля отворачивалась и плакала.

Ахтырская плакала в микрофон, сначала горько и неподвластно, а потом, подчиняя свой плач ритму того, экранного плача – точно, по-актерски, всхлипывая в те мгновения, где у Юли дергались плечи.

Сережа прислушивался к плачу актрисы, а краем глаза видел все время размашистые строчки лежавшего перед ним Юлиного письма: «Благодарю тебя за все, за то, что я для тебя всегда была актрисой, даже больная, за то, что ты всегда меня понимал, за нашу картину, то есть твою, но и мою…»

Ахтырская плакала с сухими глазами, профессионально и точно.

На экране было Юлино лицо, плач Ахтырской точно ложился на изображение – все крохотные подробности дыхания и даже, кажется, движений. Камера наезжала в конце плача, и Юля на экране, как будто следуя своей обычной манере резких, мгновенных переходов от одного состояния к другому, вдруг свободно и естественно, будто выплакав все свое горе, улыбалась сквозь слезы легкой и долгой улыбкой.