Текст книги "Безмолвный пациент Клинической Больницы (СИ)"

Автор книги: Наталина Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава 3

22 июня.

Сегодня 22 июня Бренд пришёл в мою мастерскую для позирования картины.

– Элисон только давай договоримся сразу: целыми днями в душном помещении я у тебя сидеть не смогу, – предупредил Бренд. Сколько сеансов понадобится, чтобы создать картину с моим портретом?

– Ну уж точно не один. Нужно закончить всё как полагается.

– Что ищешь предлог чтобы побольше проводить времени вместе? Тогда я тебе предлагаю перейти сразу к самому важному процессу дела, то есть заглянуть в нашу спальню, – подшучивал надо – мной Бренд.

– Может быть, позже. – Я хихикнула. – Я соглашусь на твоё манящее предложение, если ты будешь вести себя хорошо и перестанешь ерзать на стуле.

Я расположила мужа напротив вентилятора. Пряди волос надо – лбом Бренда слегка развивались от прохладного ветерка.

– Ну и как мне лучше встать моя госпожа? – спросил он, принимая утреннюю героическую позу.

– Можешь просто стоять, как тебе удобно. Не нужно никого сегодня изображать.

– Вероятнее, всего мне последовало бы изобразить на лице мучения?

– Я не думаю, что на лике Христа отражались мучения. Я вижу его совсем другим. Не нужно никаких гримас. Просто стой там и прошу тебя не шевелится.

– Как скажешь, моя начальница.

Бренд вытерпел пятнадцать минут. А затем мне пожаловался, что устал.

– Тогда садись, на стул – предложила я. – Но не разговаривай. Я сейчас прорабатываю твоё лицо.

Бренд послушно сел на стул и ни на одну минуту, ни раскрывал рта, пока я создавала эскиз. С каким удовольствием я рисовала лицо Бренда это зрелище должен увидеть каждый! У него очень красивые черты: сильная челюсть, высокие скулы, и аристократический нос. Сидя на стуле в моей мастерской с выставленным освещением, он напоминал мне греческую статую. Изваяние одного из легендарных героев.

И всё же как бы я не старалась работа у меня не ладилась. Я не могла понять, в чём дело, – возможно, не стоило бы мне так усердствовать. Никак не получалось верно передать ни разрез глаз, ни их оттенок. Первое, что я заметила, глядя в глаза, Бренду – это их сияющий блеск; словно в самой радужке таился крохотный мерцающий бриллиант. Но почему-то я никак не могла поймать этот сияющий блеск сейчас. Наверное, у не хватает художественного мастерства, а может, во взгляде Брэнду есть нечто особенное, что невозможно вот так вот просто «запечатать» в картину. Как я ни билась, глазами Брэнду по-прежнему ставились пустыми, бездонными и безжизненными. Я начинала злиться.

– Чёрт возьми! У меня ни черта не получается, – раздражённо пробормотала я.

– Может тогда сделаем небольшой перерыв?

– Видимо, так мы и поступим.

– Предлагаю заняться сексом!

– Я только «за»! – ответила я со смешком.

Бренд подскочил, порывисто обнял меня и прижался губами к моему рту. Мы занялись любовью прямо там, в моей мастерской на полу. И всё же я ни на секунду не могла отвлечься от его мёртвых глаз на неоконченном портрете. Эти глаза преследовали меня, испепеляли. Пришлось отвернуть мольберт в другую сторону, но я всё равно ощущала на себе его пристальный взгляд… Словно, он был моим магнитом.

Глава 4

2.

После встречи с Элисон я отправился к профессору с подготовленным отчётом. Хиос оказался у себя в кабинете: рассортировывал нотные листы с партитурами.

– Ну и как прошла беседа? – не поднимая головы, подал голос профессор.

– Честно говоря, мы ни о чём не беседовали, – признался ему я.

Хиос перестал рыться в нотах и непонимающе уставился на меня.

– Перед тем как приступить к работе с Элисон, необходимо для начала вернуть ей её способности мыслить и чувствовать, – помедлив, произнёс я.

– Да согласен. Тогда в чём же дело?

– Невозможно добиться устойчивого контакта с человеком, который находится под воздействием тяжёлой седации. Элисон словно находилась глубоко под водой.

– Я бы так не сказал, – нахмурился профессор. – Я не скажу точно, на какой она находится дозировке…

– Я уточнял у Юрцева. Восемнадцать миллиграмм «Цицерона». Это же лошадиная доза!

– Да, доза немалая… – Хиос приподнял бровь. – Это и в самом деле было немало. Думаю можно уменьшить дозировку. Костен возглавляет новую команду, которая занимается Элисон. Вам стоило бы поговорить с ним об этом.

– Пологаю, было намного лучше, если бы распоряжение дали вы.

– Вы ведь знакомы с Кастином ещё по далёким временам, верно?

– Очень давно.

Хиос задумался. Затем взял из хрустальной вазочки на письменном столе один крепкий орешек в сахаре и жестом предложил угоститься мне им. Я отрицательно мотнул головой. Пристально глядя на меня, профессор закинул орешек в рот и с хрустом его разгрыз.

– Скажите-ка, Бренд всё ли гладко между вами с Кастином? – наконец произнёс профессор.

– Хм странный вопрос. Что навело вас на эту мысль?

– Я ощущаю между вами некоторую враждебность.

– Только эта вражда идёт не с моей стороны.

– А что с его?

– Тут лучше вам спросить у Костина. У меня с ним никаких серьёзных проблем нет.

– Х ммм… Возможно, мне кажется, но я определённо улавливаю между вами напряжение. Тут нужно быть осторожнее. Ведь любые конфликты или конкуренции мешают рабочему процессу. Вам обоим следует работать вместе, а не друг против друга.

– Я знаю.

– Итак, вопрос о медикаментах для Элисон нужно также обсудить с Костином. Вы хотите, чтобы к ней вернулась способность ощущать. Я вас понимаю. Только главное помните: увеличения чувствительность, мы увеличиваем серьёзными рисками.

– Так и кто же в конце концов рискует?

– Элисон, естественно! Но имейте в виду, – Хиос направил на меня большой указательный палец, – в первое время она неоднократно пыталась покончить с собой. А седативные препараты приводят её в стабильное состояние. Благодаря им Элисон до сих ещё жива. Если мы снизим дозу, высокая вероятность того, что на бедняжку снова нахлынут чувства, с которыми она не в силах справиться. Вы готовы так рисковать?

Слова профессора произвели на меня сильное впечатление. Однако я не собирался поворачивать назад.

– Придётся пойти на риск, профессор, – решительно сказал я. – Иначе нам до Элисон невозможно будет достучаться.

– В таком случае я поговорю с Кастином, – пожал плечами Хиос.

– Большое вам спасибо.

– Посмотрим, что он нам скажет. Психиатры терпеть не могут, когда им указывают, как нужно лечить пациентов. Безусловно, я могу принудить Кастина подчиниться, мне, но я не сторонник подобных мер. Я аккуратно прозондирую почву, а потом сообщу вам его мнение.

– Если можно, пожалуйста не упоминайте в разговоре моё имя, – попросил профессора я.

– Понимаю. Что же, мы договорились, – и профессор кивнул с загадочной улыбкой.

Профессор извлёк из ящика письменного стола небольшую коробочку и аккуратно сдвинул крышку. Внутри лежали сигареты. Хиос предложил мне взять одну. Я снова мотнул головой.

– Вы что не курите? – В голосе профессора послышалось удивление. – Странно… Глядя на вас, я решил, что вы курильщик.

– Нет-нет. Я никогда не курил и не собираюсь. Так, балуюсь, но это бывает редко. Но я пытаюсь бросить.

– Вы молодец! Вот это правильно. – Хиос распахнул окно. – Вы знаете анекдот, почему психотерапевт не должен никогда курить? Потому – что иначе он окажется хреновым спецом! – Профессор ухмыльнулся и сунул сигарету в рот. – Мы тут всё немного того. Одно время в кабинетах появились таблички с забавной надписью: «Не нужно быть психом, чтобы здесь, работать, но это помогает». Помните такие?

Хиос громко рассмеялся. Я с завистью смотрел, как он поджёг кончик сигареты и затем раскурил её. Комната наполнилась пепельным дымом мне стало нехорошо, от запаха.

Глава 5

3.

После обеда я метался по длинным нескончаемым коридорам я пытался найти выход. Меня отчаянно тянуло закурить. Но не успел я выбраться на улицу, как у пожарного выхода меня заметила Дринда. И она решила, что я заблудился.

– Не волнуйтесь, Бренд, – успокаивающим голосом проговорила мне она, беря меня за руку, – я несколькими месяцами плутала, пока не разобралась в этом лабиринте. Иногда мне кажется, что здесь вообще нет выхода и никогда не было. До сих пор путаюсь, куда идти, хотя работаю в Голливуде уже двадцать лет.

Так и не дождавшись ответа, прежде чем я смог что-либо возразить, Дринде она поволокла меня за собой пить чай в «Хостл».

– Сейчас я поставлю чайник. Ну и погодка на улице! Черт-те что… Пошёл бы уже снег, в конце концов и всё тут! – болтала Дринда. – Кстати, снег очень символичен, ничего в этом не находите Бренд? Например, «начать жить с чистого листа». Вы замечали, как часто пациенты рассказывают что-то про снег? Обратите на это внимание. Очень любопытный момент.

Неожиданно Дринда выудила из сумки большой кусок торта, аккуратно обернутый в пищевую прозрачную плёнку, и затем вручила его мне:

– Держите Аренд. Клубничный торт. Вчера ранним утром испекла специально для вас, Грэн.

– Ох, больше спасибо Дринда! Я…

– Знаю, это против правил, но я всегда в начале сеанса угощаю сложных пациентов кусочками торта. И работа сразу идёт на лад!

– Конечно ещё бы! – Я расхохотался. – По-вашему, мнению я сложный пациент?

– Нет я так не считаю. – Дринда засмеялась. – Между прочим, мой хитрый приём отлично работает и на трудных сотрудниках, к которым вы, слава богу, никак не относитесь. Немножко сладкого для улучшения настроения не чуть не повредит! Раньше я пекла торты для нашей столовой, а потом пришла Стефания и устроила там большой скандал. Видите ли, санитарные правила запрещают приносить еду извне дома. Да просто чушь какая-то! Будто бы напильник сюда принесла, честное слово!.. Я всё равно потихоньку пеку сладкие запеканки. В знак протеста против её тирании. Хотя-бы попробуйте кусочек! – не терпящим возражений тоном проговорила Дринда.

Я откусил немного торта. Торт оказался и вправду настоящим лакомством: сочный, с насыщенным клубничным вкусом, приторный.

– Думаю, это просто шутка запросто может настроить пациентов на нужную волну, – невнятно проговорил я, прикрывая набитый рот ладонью.

Дринда мило заулыбалась я увидел в её глазах довольный вид. И тут я наконец понял, почему она мне сразу понравилась, – её окруженная аура материнской теплоты и душевного спокойствия. Она напомнила мне Риту, моего давнего терапевта. Я не мог представить Дринду злой или какой-то раздраженной.

Пока Дринда возилась на кухне с чаем, я решил осмотреться в помещении. На стене в гостиной я увидел большую квадратную картину, вставленную в фото рамку красного сердечка украшенное бисером, Дринда завела разговор на кухне о центральной части любого отделения в больнице: по её рассказу, оттуда и сюда постоянно сменивается персонал, ежедневное руководство больничным отделением происходит именно там где работает Дринда. На сестринском посту решаются самые важнейшие вопросы практики. Пост прозвали «Апполинарием», потому что он огражден боковыми панелями из арминированного стекла: таким способом больничным персоналам удобнее присматривать за их пациентами, находящихся в комнате для отдыха. Всё это только теоретически. На прохождении практики получалось ровным счётом всё наоборот: пациенты застывали у прозрачных стен и не моргая пялились на нас, и в итоге под пристальным наблюдением оказались мы сами. Места в «Апланариуме» было мало, стульев один-два-три, и места на этом заканчивались да и те что занимали молоденькие медсестры, печатающие отчёты. Поэтому остальным приходилось ютиться, стоя в центре тесного помещения или облокотившись на стол. Создавалось ощущение, что «Апполинарием» постоянно набивались до отказа, даже если там находилось не очень много народу.

– Держите, Грэнд, – сказала Дрианда, вручая мне кружку с заваренным чаем.

– Благодарю.

В «Аполинарием» зашёл Критс. Мы обменялись кивками головы. Из его рта сильно пахнуло жвачкой с которой он почти никогда не расстаётся и это мятная жвачка. Помню, в Барселоне он много курил, как и я, – это было единственным, что нас объединяло. Вскоре после нашего с ним знакомства Крист уволился из Бродурма, потом повстречал женщину своей мечты потерял дар речи, влюбился и наконец женился, а совсем недавно я от него узнал о рождении дочурки. Интересно, какой из него вышел отец? Крист не производил никакого единственного впечатления особенно он никогда не был ласковым человеком.

– Что тут что там то же самое. Забава, – с мрачной улыбкой произнёс он.

– Мир тесен мы страдаем, от нехватки солнечного света.

– Если ты решил поговорить о специалистах по психиатрии, то давай я тебя внимательно выслушаю.

– Что ты сейчас серьёзно это сказал? В самом деле решил что я начну разговор об этих несчастных психотерапевтов? Да нагинале!

Видимо, Крист намекал, что у него имеются и другие интересы, помимо его работы. Только мне жутко становится любопытно какие? Если честно, рассуждать я мог представить его лишь в детской «качалке» или в жёсткой схватке единоборства или могу представить себе его на поле для игры в регби.

Пару секунд Крист молча смотрел уставившись одним взглядом на меня в упор. Я совсем отвык от его манер я совсем позабыл что он умеет делать паузы, зачастую весьма продолжительные, вынуждающие собеседника ожидать, пока он соизволит ему ответить. Внутри меня опять поднималась волна раздражения, совсем как это в Бродурме.

– Ты решишься присоединиться к коллективу в неудачное время, – наконец я возвращаюсь в реальность от голоса Криста. – Над Гроуздом занесён домославский меч.

– Что неужели всё настолько плохо?

– Это всего – лишь вопрос стоющих серьёзных размышлений и на раздумья потребуется много времени, чтобы принять в конце серьёзное решение. Рано или поздно управляющая компания закроет клиническую клинику. Отсюда возникает вопрос: что здесь будешь делать ты?

Глава 6

Я Бренд Бэроонс я не знаю по каким причинам я начал писать может потому – что во мне открылся дар предвидения? Или настал тот, день когда пришло время выплеснуть всё накопившиеся в душе наружу обществу.

Впрочем, нет, пожалуй, я знаю – просто сам не хочу себе в этом признаваться. В голову не пришло не одной мысли, чтобы назвать моё творение… Дневник? Звучит слишком пафосно. Не то чтобы я собиралась рассказывать вам нечто особенное. Одно дело ежедневный дневник Ингриды Франц. Или дневник Самуэля Питерса. Куда мне уж до них!.. Назвать свою писанину «ведением записей»? В голове прозвучало слишком научно. Тогда мне придётся вести его ежедневно, чего делать мне совершенно не хочется: если это превратится в нудную обязанность, я брошу то что не успела закончить.

Может быть, назову это «нечто». Пусть будет простой обычный текст, который я время от времени стану дополнять. Так будет лучше и правильно. Стоит дать чем-то название, и вы сразу перестанете видеть картину целиком или понимать, почему это было так важно. Вы задумываетесь над каждым словом. А ведь само название – лишь крошечная часть явления, верхушка северного айсберга. Лично мне среди моих слов становится как-то неуютно. Я всегда включаю мысли в свой образ, мой стиль самовыражения – которыми я передаю картинами. Начать писать я решилась только исключительно ради Бренда.

С недавних пор я начала тосковать. Причин моей тоски несколько. Раньше я думала, что умело ловко скрываю своё состояние, но он этого заметил. Конечно, заметил! От моего мужа Бренда никогда ничего не скроешь. Сегодня утром он спросил, меня как продвигается работа над картиной. Я ответила, что никак. Тогда Бренд приблизился ко мне и вручил бокал красного вина. Я уселась за столом на маленькой кухоньке, пока он готовил завтрак для нас двоих.

Я обожаю смотреть, как Бренд занимается делами на кухне. Его ловкие движения полны таинственности и изящности: оказывается не перевелись интеллигентные люди на другую планету. Не то что бы я – у меня всё превращается в беспорядок к чему я дотрагиваюсь.

В юные шестнадцать лет Бренд был клубным танцовщиком.

– Поговори со мной, – попросил Бренд обращаясь ко мне.

– Что же тут скажешь? Иногда я просто застреваю между мыслями в собственной голове. Возникало ощущение, что я прохожу сквозь пространство.

– Элисон, а ты попробуй записывать свои мысли. Начни вести что-то вроде блокнота. В этом может быть хоть какая – нибудь польза.

– Бренд наверное, ты абсолютно прав… Мне стоило бы попробовать.

– Это всего – лишь рассуждения, милая. Меньше слов – больше дел просто попробуй и ты поймёшь как легче тебе будет.

– Пожалуй, я приму твой совет и обращаюсь к дневнику для записей.

Бренд продолжал ворчать по этому поводу, но я так и не начала вести записи в дневнике. И тогда моё настроение улучшилось на следующий день Бренд подарил мне небольшую книжечку с твёрдым кожаным переплётом с чистыми белыми листами из плотной бумаги. Я провела пальцами по первой странице (бумага оказалась приятная и гладкая на ощупь), заточила карандаш и начала писать с первой страницы.

Естественно, Бренд, как и всегда оказался прав. Мне уже было немного легче. Перенос моих мыслей на бумагу – это своего рода отдушина, освобождение; дневник – место для выражения себя. Я немного затронула психиатрию. Хоть Бренд ничего и не говорил, я догадывалась, что он беспокоиться о моём состоянии. А если поговорить на чистоту я вполне могу себе это позволить), настоящая причина, по которой я всё-таки решилась вести записи в дневнике, – у меня возникло желание убедить Бренду, доказать ему, что со мной в конце концов всё в порядке. Я не могу себе допустить, чтобы он за меня переживал. Не хочу, чтобы он за меня волновался чтобы он, страдал или мучился кромешными ночами из-за меня. Я полюбила Брэнду с первой встречи нашего знакомства, и продолжаю любить по сей день. Это несомненно, он мужчина всей моей жизни с ним я начала чувствовать себя иначе я не закрывалась от других мою голову иногда посещали мысли о тревогах, но я находила в себе силы отгонять их я знаю, что в этом мире не одна у меня есть любимый мужчина дом в который мы вместе вложили душу, трудились до тех пор, пока наша общая мечта жить в доме вдвоём не превратилась в одну большую реальность – всё то, что у нас есть это из-за нашего стремления к друг другу мы иногда ссоримся, а потом кто-то из нас пытается заговорить. Я люблю Брэнду так сильно, настолько сильно, что потом когда я сижу у окна меня начинает это пугать было время когда я боялась его потерять, страшнее всего было произносит – «А если он уйдёт от меня когда наступит такой день»? Поэтому, я даже не задавала ему таких вопросов без него я бы не смогла жить именно он подарил мне надежду, на жизнь.

Иногда мне так кажется… Нет. Про это я писать не стану. В дневнике будут только позитивные идеи и образы – лишь то, что меня вдохновляет, как и художника и то что является толчком для моего творчества. В дневнике появятся исключительно радостные, счастливые, спокойные нормальные мысли… И здесь не будет никакого безумия.

Глава 7

***

На нашем официальном свидании мы с Кэтрин отправились в Цветочный парк. Место предложила Кэтрин, узнав, у меня что я ни разу там не был.

– Ты что так шутишь? И даже ни разу в оранжереи не заходил? – Вытаращив на меня глаза, переспросила Кэтрин. – Вон в той, то что дальше выращивают разные тропические Виолы. Я была внутри там очень жарко, словно в печке. Когда я училась в университете, частенько туда прибегала, просто только, для того чтобы погреться… Бренд давай встретимся там, когда ты освободишься? – Кэтрин вдруг нерешительно замолчала. – Или тебе слишком далеко туда добираться?

– Ради тебя, любимая, хоть на самый край света! – с улыбкой заявил я.

– Дурачок, – шепнула Кэт и встав на цыпочки поцеловала меня.

Вечером, когда я добрался до входа в Цветочный парк, Кэт уже стояла там в своём огромном сером пальто и красном шарфе. Приглядев меня, замахала рукой, как маленький перевозбужденный ребёнок.

– Давай скорее! Сюда! – торопила меня Кэтрин.

Мы пошли по застывшей грязи к большому стеклянному сооружению, в котором садоводы выращивали тропические растения. Кэт решительно толкнула дверь рукой и потащила меня за собой внутрь. В оранжерее царила настоящая тропическая жара и ещё я чувствовал высокую влажность. Я поскорее сдернул шарф с шеи и избавился от пальто.

– Я же тебе говорила, что тут как в настоящей сауне! Здесь здорово, правда? – радовалась она хлопая в ладоши как ребёнок.

Сняв пальто мы бродили держа их в руках по каменным дорожкам, держась за руки, и любовались вертя головой по сторонам экзотическими тропическими цветами. Я с восхищением осознал, что счастлив просто находиться рядом с Кэт. Словно она открыла потайную дверь и привела меня в свой волшебный мир теплоты, солнечного света и ярких насыщенных красок, где сотни цветущих фиолетовых виол – и синих, орхидей ещё я увидел красных и жёлтых конфетти.

Я чувствовал как моё тело начинает плавиться от жары; тело становилось мягким, и немного ватным. Я медленно шёл как черепаха, высунувшей из панциря голову после долгой зимней спячки, моргая и пробуждаясь. Это чудо со мной сотворила Кэт – она стала моим приглашением на пути к жизни, и я ухватился за него обеими руками.

Я помню, как когда-то осознал, что безумно влюбился. Я ни на секунды не сомневался, что это любовь. Такого чувства я не испытывал ни разу в своей жизни. Предыдущие мои любовные треугольники протекли быстро и неудовлетворительно для обеих сторон. Девственности я лишился ещё в университете. Накачавшись для храбрости алкоголем, переспал со студенткой с факультета социологии – она канадка по имени Адельи. Помню ещё на зубах она носила брекеты, и во время поцелуев металлические конструкции больно впивались в мои губы. Затем последовало несколько ничем не примечательных романов. Мне казалось, я никак не мог встретить ту единственную девушку, которую страстно желал повстречать. В университетские годы я считал себя слишком дефективным, не способным на серьёзные чувства.

Зато теперь каждый раз, когда я рассказывал ей историю о потери девственности до моих ушей доносится заразительный смех Кэтрин, меня пронизывало радостное возбуждение. Я, как мокрая губка, впитывал брызжущий из неё оптимизм, раскованность и веселье. Я соглашался на любые причуды Кэт. Я совсем не узнавал себя, но мне нравился новый бесстрашный Бренд, которого она вновь вернула к жизни. Мы долгое время не вылазили из кровати. Я сгорал от постоянного, жгучего желания. Я никак не мог насытиться близостью с Кэт. И мне постоянно хотелось коснуться её – я как будто не мог оказаться достаточно близко к ней.

В том же Ян-Майен Кэт переехала в мою трехкомнатную квартиру в районе Кенштин-тайвунь. Моё скромное обиталище находилось на цокольном этаже – здесь постоянно чувствовалась какая-то сырость, полы были закрыты турецкими коврами; окна имелись, но они о каких приятных видах и о таком речи не было. Наше первая совместная жизнь мы жаждали друг друга провести оставшуюся жизнь вместе: на рыночном базаре возле станции метро мы купили зелёные яблоки, поклеили дома обои и купили новую электрическую плиту. Я помню, как словно сейчас, запах свежих яблок, деревья в парке в котором мы гуляли с Кэт и горящие свечи, в доме и Кэт, смотревшая на меня своими серо-голубыми глазами, в которых отражался блеск яркого пламени свечей в глазах промелькнул огонёк мерцание новогодней гирлянды.

– Кэт выходи за меня, – выпалил я не задумываясь. Слова сами собой, слетели с моего языка.

– Чего? – изумлённо посмотрела на меня Кэт.

– Я тебя люблю. Выходи за меня, – повторил отчетливо я.

Кэт громко засмеялась и, к моей ожидающей радости, тут же ответила:

– Я согласна!

На следующий же день мы пошли в ювелирный магазин, и Кэт выбрала кольцо. И тут я наконец-то осознал: отныне мы жених и невеста. Как ни странно, первыми, о ком я подумал, были мои родители. Я хотел представить им мою Кэт. Пусть увидят, что их сын наконец-то счастлив. Я мечтал показать, что мне наконец удалось вырваться из – под их родительского контроля и стать абсолютно свободным! Мы сели на поезд в Фурии. Теперь я понимаю, что сглупил. Это была дурацкая затея, обреченная на отчаянный провал.

Отец приветствовал меня всё с той же враждебностью.

– Ну и вид, Бренд… Кожа да одни кости! А что за стрижка? Почему так коротко подстрижено? Ты похож на самого настоящего преступника.

– Спасибо, отец. Я тоже рад тебя очень видеть, – ответил я.

Мама выглядела ещё более подавленной, чем обычно. Она словно съёжилось, стала намного тише, как будто на самом деле её там и не было. Присутствие отца было гораздо более подавление, неприветливее, бросающиеся в мои глаза, безрадостные. Он все время буравил Кэт своим тяжёлым взглядом. Я еле пережил обед в моём родительском доме. Кэт не особенно понравилась моим родителям, и они никогда не радовались за меня. Не знаю, почему меня это даже нисколько не удивило.

После обеда отец удалился в свой кабинет и больше оттуда не выходил. Во время прощания мама обнимала меня слишком долго, и это было слишком близко ко мне. Она с трудом держалась на ногах. Меня вдруг накрыло тихое отчаяние. Когда мы уехали оттуда, я знал, что часть меня так и осталась там – вечным ребёнком, словно в какой-то ловушке. Я ощущал полную беспомощность, безнадежность, и глаза жгло от подступивших слез. И тут меня в очередной раз увидела Кэтрин. Она крепко обняла меня и прошептала на ухо: «Теперь я всё поняла. И люблю тебя ещё сильнее!» – и больше она ничего не стала мне объяснять. Да этого во общем то и не требовалось.

***

В Мае мы с Кэт расписались в маленьком регистрационном бюро неподалеку от Юнсто-сквера. Мы не пригласили родителей. И ни в какого Бога не верили. Кэт не хотела устраивать венчание в церкви, поэтому я мысленно произнес краткую молитву, пока нас регистрировали с бюро. И возглавил Господа за неожиданное счастье, которого в этой жизни я не был достоин. Теперь я прозрел и чётко видел Его великую намеченную цель. Бог вовсе не покидал меня даже в детстве, одинокого и напуганного мальчишку. Нет, он, был ловким магом, хранил Кэт, словно козырь, чтобы «достать» её из рукава, когда придёт время.

Я был переполнен ощущениями смирения и благодарил небо за каждую секунду, проведенную рядом с Кэт. Я понимал, что вытянул счастливый билет. Мне выпал невероятный, и очень редкий шанс повстречать такую большую любовь! Я осознавал, как редко такое случается. Остальным повезло меньше чем, повезло в большой мере мне. Большинство моих пациентов никто не любил в жизни. И Элисон Бэроонс тоже никогда не любили.

Сложно представить двух схожих женщин, чем Кэт и Элисон. Кэт вызывала во мне мысли о ярком солнечном свете, теплоты, ярких красках и звонком детском смехе. Элисон – только о пропасти, темноте и печали. И о долгом молчании.