Текст книги "Безмолвный пациент Клинической Больницы (СИ)"

Автор книги: Наталина Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 67

– Мне кажется, по-моему, мнению вы уже и так всё сами прекрасно знаете.

Я понял его намёк и в конце концов сменил тему разговора касающиеся моей работы:

– Смею предположить, вы виделись с Элисон незадолго до гибели Бренда, ведь верно уточняю?

– Да всё верно. Я ездил домой к Элисон.

– А не могли бы вы чуть поподробнее рассказать о той встрече с Элисон?

– Приближался день открытия выставки, а Элисон никак не успевала закончить свою работу. И Элисон очень нервничала, что по моим размышлениям очень даже логично.

– На тот момент вы ещё не видели картины, предназначенные для выставки Элисон?

– Нет. Элисон всё никак не могла выделить для себя день, чтобы показать свои уже готовые картины. И поэтому тогда я решил что приеду сам. Сначала я решил заглянуть в живописную мастерскую она находилась в дальнем конце сада, но когда я вошёл Элисон там не оказалось…

– Хочу заметить это очень интересно.

– Я обнаружил Элисон в доме.

– Простите, за подробности, а как вы туда вошли?

Мой вопрос застал Жанну – Флайерс врасплох. Она быстро прикидывала в уме, что мне на это ответить.

– Ах да! Сейчас я вам объясню. В дальнем конце сада есть калитка, которая ведёт на улицу. Элисон её очень редко запирала. Вот поэтому из сада я вошёл через чёрный ход в дом, на кухню. Дверь чёрного входа тоже не всегда была незаперта… Знаете, вы больше похожи на детектива, чем на психиатра.

– Я психотерапевт, – мягко поправил её я.

– А что есть какая-то разница?

– Я всего-лишь пытаюсь намного лучше понять душевное состояние Элисон. А что вы можете сказать о её настроении в тот день?

– Элисон вела себя, как и обычно. – Жанна – Флайерс пожала плечами. – Ну, может, Элисон немного волновалась из-за художественной выставки.

– И что всё?

– Внешность и поведение Элисон никаким образом не указывали на то, что через несколько дней она застрелит своего мужа, если я правильно понял ваш вопрос. – Жанна – Флайерс допила своё кофе, и тут ей в голову явно пришла неожиданная мысль: – А не хотите ли вы взглянуть на её некоторые картины? Пойдёмте! – Она быстро направилась к двери, не дожидаясь меня, и взмахом руки пригласила за собой.

Я прямиком последовал за Жанной – Флайерс в основное хранилище. Жанна подошла к огромному стеллажу, извлекла оттуда одну за другой четыре завернутые в белые простыни картины и закрепила на рельсе, оборудованном специальными крюками. Затем Жанна осторожно убрала с каждого холста защитную ткань.

– Вот и всё вуаля! – И Жанна отступила в сторону, гордо представляя мне первую из многочисленных картинных художеств.

Я увидел изображение, выполненное с типичной для Элисон фотографической реалистичностью. На холсте с точностью до самых мельчайших художественных деталей была запечатлена авария, в которой погибла мама Элисон. Тело сорока пятилетней женщины безвольно лежит на окровавленном руле. Она вся в крови. Не возникает сомнений: женщина мертва. Её душа в виде большой птицы с желтым оперением, отделившись от тела, устремляется подняться ввысь, к небесам.

– Ну разве это не шедевр? – тихо произнесла Жанна – Флайерс, глядя на саму картину. – Настолько потрясающие яркие цвета: жёлтый, красный, зелёный… Я прямо утопаю в этой яркой радуге. Здесь столько радости и просветления…

Я бы не выбирал слово «радость». Возможно, это «тревога». Я был до конца уверен в своих чувствах относительно этой картины.

Затем мы перешли ко второй работе: Иисус распят на кресте, если я верно интерпретировать увиденное.

– Оказывается это Бренд. Какое – же невероятное сходство, – прокомментировала Жанна – Флайерс.

На холсте и вправду оказался нарисованный портрет Бренда, которого Элисон изобразила в виде распятого на кресте Христа: из ран текут алые струйки, на голове терновый венец. Глаза не были до конца опущены. Наоборот, они смотрели прямо на зрителя – немигающие, полные муки и безмолвного упрёка. Они прожигали меня насквозь. Я подошёл чуть ближе. Меня заинтересовал необычный предмет, привязанный к торсу Бренда, – винтовка.

– Из этого оружия Бренда убили? – спросил я.

– Именно так. – Жанна – Флайерс кивнула. – По-моему, винтовка принадлежала Бренду.

– Элисон написала картину до убийства, ведь верно?

– Примерно за два месяца до трагедии. Пытаетесь определить, что тогда творилось у Элисон в голове? – проговорила Жанна – Флайерс, показывая мне четвертую картину.

Четвёртый холст был больше чем все остальные.

– Это вообще что-то нечто невероятное. Прошу отступите немного назад, чтобы лучше видеть, – посоветовала она.

Я послушно отошёл на несколько шагов, а потом снова взглянул на картину – и невольно усмехнулся. Передо-мной висел портрет родной тётки Элисон, Лидии Роузли. Теперь мне стало вполне очевидно, что именно так возмутило Лидию: пухловатая женская фигура возлежала на крошечной кровати, прогнувшейся под огромным весом Лидии Роузли. Элисон изобразила тётку чудовищно, громадно толстой женщиной. Жирная плоть изливалась из кровати по полу, заполняя комнату, струилась и завёртывалась, словно волны бушующего прогневавшегося моря.

– Господи, – тяжело выдохнул я. – Как же это всё-таки жестокое зрелище.

– А, по-моему, мнению так это очень даже забавно. – Жанна-Флейкис взглянула на меня с неким любопытством. – Тайлер вы знакомы с Лидией?

– Да, я с ней знаком недавно я наведался к ней в гости.

– Ну теперь мне всё ясно. Скажу я вам вы очень аккуратно выполняете домашнее задание… А вот я ни разу не видела Лидию. Ах, да кстати, Элисон её очень сильно ненавидела.

– Да. – Я кивнул. – Это понятно по картине.

Жанна-Флейкис начала осторожно убирать обратно в прозрачную простыню.

– А можно мне ещё раз посмотреть «Жизнь»? – попросил я.

– Да конечно. Пойдёмте мистер Тайлер.

Я проследовал за Жанной-Флейкис мы шли по узкому коридору, и вскоре мы очутились в дальнем конце художественной галереи. Передо-мной предстала огромная белая стена, на которой висела только «Жизнь». Всё также по-прежнему прекрасная и столь загадочная, ровно такая, какой я её и запомнил: обнажённая Элисон стоит перед мольбертом в своей художественной мастерской. В её руке кисть с кроваво-красным оттенком. Я стал рассматривать её лицо на холсте. И вновь не смог уловить его выражение.

– Нет не получается расшифровать! – Я озадаченно нахмурился.

– Совершенно верно. Смысл послания автора – заключается в том, что это и есть отказ от всякой коммуникации. Эта картина – о молчании.

– Я не совсем понимаю, вас – проговорил я.

– В любом произведении художественного искусства кроется небольшая тайна. Молчание Элисон и есть её главный секрет. Её художество заключается в релегиозном смысле. Вот почему она назвала картину «Жизнь». Значит вы читали известного британского учёного?

Я удивлённо посмотрел на Жанну – Флайерс

– Нет? – наконец догадался он. – Обязательно его прочтите, тогда вы всё сами и поймёте.

Я кивнул – и вдруг совершенно случайно я увидел на холсте то, чего я раньше никогда не замечал. Я склонился поближе, чтобы рассмотреть. На столе, на заднем плане художественной картины изображена миска с фруктами – сочный сбор из яблок и спелых груш. На жёлтых яблоках Элисон нарисовала крошечные белые точки, которые оказались маленькими вертлявыми червями, копающимися внутри и поверх самих фруктов. Я указательным пальцем указал на них.

– Это… – Жанна никак не решалась договорить.

– Да, – Жанна-Флейкис кивнула. – Судя по всему это опарыши.

– Это настолько потрясающе. Мне интересно, что они символизируют, – пробормотал я.

– Это настолько потрясающая работа. Но к сожалению подлинный шедедеврвльный прогресс. – Жанна-Флейкис грустно вздохнула. – Знали бы вы Элисон немного раньше! Я никогда в жизни не встречала человека интереснее, – шепнула мне она, словно та девушка могла нас услышать. – Большинство пациентов давно уже не выглядят живыми, вы меня понимаете? Бредут, во сне, и так продолжается всю жизнь… Зато Элисон была потрясающей живой красавицей! От такой женщины просто невозможно было отвести глаз! – Жанна-Флейкис окинула долгим взглядом обнажённую фигуру Элисон на холсте. – Она действительно невероятно красивая, – едва слышно произнёс он.

Я вслед за Жанной – Флайерс снова перевёл глаза на изображение обнаженного тела Элисон. Но там, где она усматривала красоту, я видел лишь только боль. Видел ужасные раны и глубокие шрамы, которые бедняжка пыталась нанести себе сама.

– Элисон когда-нибудь рассказывала вам о своей попытке самоубийства? – Я спросил наугад, но попал метко в цель.

– Вы что уже в курсе?… Конечно, она мне рассказывала.

– После кончины своего отца, ведь верно?

– Элисон прямо развалилась на кусочки. – Жанна-Флейкис снова кивнула. – Она просто не представляла, как ей жить дальше – она не как артист, она как обычный человек. Элисон очень ранимая девушка. И когда её отца не стало, она просто этого не вынесла. Это её окончательно добило.

– Наверное, Элисон очень любила своего отца…

Жанна-Флейкис издала сдавленный смешок и изумленно на меня взглянула.

– Вы что сейчас серьёзно?

– Я сейчас не понял.

– Элисон никогда не любила своего отца. Она просто его ненавидела! Она его жутко с глубокой ненавистью презирала!

– Вам так Элисон сама сказала? – не веря своим ушам, спросил я.

– Конечно! Она его возненавидела своего папашу ещё в раннем детстве, с того самого дня, как погибла мать Элисон.

– Что-то я тогда не совсем понимаю, зачем же тогда Элисон пыталась покончить с собой после смерти не любимого отца? Если не из-за отцовского горя, то из-за чего тогда? – удивлённо спросил я.

Глава 68

– Может, из-за того что Элисон чувствовала вину? Кто знает… Жанна-Флейкис пожала плечами.

«Жанна что-то мне недоговаривает!» – эта мысль мелькнула в моей голове. Что-то тут не сходиться. Было во всём нечто неправильное.

И тут у Жанны зазвонил телефон.

– Простите, Тайлер – сказала она и отвернулась, чтобы ответить на звонок. Я различал, по голосу, что звонила женщина. Разговор оказался коротким: они с Жанна-Флейкис назначили встречу.

– Я тебе перезвоню – проговорила она в трубку и затем нажала на кнопку отбоя. – Ещё раз Тайлер прошу прощения.

– Да нет ничего страшного. Ваша знакомая?

– Просто близкая знакомая, – рассмеялась она. – У меня много знакомых и близких людей.

«Ну конечно ещё бы!» – подумал я и тут же ощутил к Жанне-Флейкис какую-то лёгкую неприязнь. Даже не мог объяснить почему.

– Ой чуть было не забыл! Элисон, случайно, не упоминала имя своего лечащего врача? – как бы невзначай поинтересовался я, пока мы шли на выход.

– Лечащего врача?

– Ну после попытки самоубийстве её же наверняка осматривал лечащей врач… Я пытаюсь его разыскать.

Жанна-Флейкис задумалась.

– Да вроде был у неё там какой-то лечащей врач, – после небольшой паузы произнесла она.

– А фамилию этого лечащего врача не припомните?

Жанна помолчала пару мгновений, в затем решительно тряхнула головой:

– Нет. Извините Тайлер. Честное слово, я не помню.

– Если вдруг всплывёт в памяти, не могли бы вы связаться со мной?

– Конечно я свяжусь с вами. Но конечно это вряд-ли. – Жанна-Флейкис нерешительно посмотрела на меня и вдруг затем тихо спросила: – А хотите услышать секрет?

– Конечно хочу.

– Чтобы помочь Элисон, дайте ей кисти и краски. И позвольте ей рисовать. Так – и только так – она заговорит с вами. Посредством художественной живописи.

– Любопытная мысль. Спасибо за искренний совет, леди Жанна.

– Для вас, всегда пожалуйста – Тайлер. Когда вы снова увидите Элисон, передайте, ей что я её люблю.

Жанна широко улыбнулась, я снова почувствовал лёгкое отторжение. Было в этом человеке что-то… Загадочное и непредсказуемое. Я и не на секунду не сомневался: Жанна находилась в очень близких тёплых дружеских отношениях с Элисон. Они были знакомы очень долгое время, и затем они начали дружить, но была ли у них настоящая дружба по-настоящему? Мне в это верилось с трудом. Я вспомнил, с каким выражением лица Жанна-Флайерс смотрела на «Жизнь». Да, в её глазах светилась настоящая дружба, однако эта дружба была к произведению живописи, Элисон, а не к самому её автору. Жанна-Флайерсб лаговедала перед искусством. Иначе она бы навестила Элисон в Гроуверде не бросила бы её там одну. Это уж я знаю точно. Близкая подруга не оставила бы свою подругу таким образом – если б она её любила её как по-настоящему.

По пути на работу я зашёл в «Устонроузер» и приобрёл «Жизнь» Британца. В предисловии указывалось, что это самая ранняя из сохранившихся трагедий автора и наименее известная из её работ. Читать начал сразу же, в метро. Прямо скажу, это не лёгкая пьеса. Для меня это довольно странное произведение. Главный герой, Адамс обречённый суматохой на скорую смерть. Однако благодаря заступничеству Австралии у него появляется шанс избежать преждевременной кончины – нужно лишь послать в тёмное царство Авалона вместо себя какого-нибудь другого человека. Прометей пытается уговорить сначала свою мать, а потом и своего отца пожертвовать собой ради него, но родители от этого категорически отказываются. Сложно понять, как расценивать поступок Прометея. Его не особо героическое поведение, как ни смотри, и древние греки, должно быть уже давно приняли за дурака. Зато Жизнь, жена Адамса, совсем не похожа на него. Она храбро заявляет, что готова принять смерть вместо своего супруга. Возможно, Жизнь не ожидала, что Адамс принесёт ей предложение, но он соглашается и ей не остаётся ничего другого, кроме как расстаться со своей жизнью и сойти в царство Авалона.

Впрочем, эта история на этом не заканчивается. Развязка сделана в классических традициях mixailla: Жизнь у Аделаиды и победно возвращается в мир живых. И вскоре она оживает. Адамс до слез тронут воссоединением со своей супругой, однако переживания той понять практически просто невозможно::Жизнь хранит своё молчание по-своему. Она больше не говорит. Дойдя до этого места в книге, я чуть было не подпрыгнул от изумления. Это просто невероятно!

Ещё раз внимательно и не спеша перечитывал финал трагедии. Жизнь возвращается из царства Аделаиды. Она снова жива, но не хочет или уже не может говорить о том, что она пережила на том света. Аделаида в полном отчаянии восклицает, обращаясь к Генриху: «Так отчего же она по-прежнему молчит? «Ответа на его горестный вопрос нет. Трагедия заканчивается на том, что Жизнь, не проронившую ни единого слова, уходя в дом Аделаиды. Почему? Почему она по-прежнему молчит?

Сегодня под солнцем ещё больше припекает. Да во Франции ещё жарче, чем в Тропических странах! По крайней мере, в Тропиках есть пляж… Сегодня из Камбарджини позвонил Польский. Я даже не ожидала услышать его голос. Последний раз мы с ним разговаривали друг с другом несколько лет тому назад. Сначала я подумала, что он собирается сообщить о кончине своей родной тётушки Лидии Роузли. Я скажу честно, на секунду я даже почувствовала какое-то облегчение. Но вскоре я поняла, что всё же ошиблась. На самом деле я так и не поняла, что от меня понадобилось Польскому. Он всё ходил вокруг да около. Я долгое время ждала, пока Польский перейдёт к главной сути, но этого так и не произошло. Он лишь без конца спрашивал, всё ли у меня в порядке и Бренда, и бормотал что-то на вроде «во общем у Лидии всё, как и всегда».

– Я к вам заеду, – пообещала я. – Уже сто лет наверное не общались. Давно пора нам повидаться.

На самом деле мысль о том, чтобы переехать в Камбарджини и увидеться с Лидией и Польским, вызывала у меня смешанные чувства. Всё закончилось тем, что я решила никуда не ехать. Меня страшно мучила совесть – но я проигрывала при любом раскладе.

– Нужно это немедленно исправить, – сказала я. – Я навещу вас когда-нибудь. Прости, но я не могу больше говорить – выбегаю из дома…

И тут Польский что-то очень тихо проговорил.

– Что-то? – переспросила я. – Я ничего толком не слышу!

– Я, говорю, что попал в беду. Элисон, мне очень нужна твоя помощь!

– Что-то серьёзное случилось?

– Элисон это не телефонный разговор. Пожалуйста, давай встретимся.

– Но… Польский я не могу примчаться в Камбарджини через сию секунду, – заколебалась я.

– Я сам приеду к тебе сегодня вечером, идёт?

Что-то в голосе Польского заставило меня согласиться не раздумывая. Я чувствовала он был в отчаянии.

– Конечно, приезжай. Хотя-бы намёки сейчас, в чём дело!

– Расскажу тебе всё при встрече. – С этими словами Польский повесил трубку.

Я всё утро думала над словами Польского. Видимо, случилось что-то нечто выходящее, из ряда вон если из всех людей на свете он решил обратиться за помощью именно ко мне. Дело в Лидии? Или что-то с его домом? Я терялась в догадках.

После обеда я уже не могла сосредоточиться на своей работе. Конечно, винила жару, однако на самом деле мои мысли были далеки от художественной живописи. Я склонялась по кухне, периодически поглядывая в окна, пока наконец не увидела на улице Польского. Он помахал мне рукой:

– Здравствуй, Элисон!

Первое, что бросилось мне в глаза, – жуткий вид Польского. Он чудовищно похудел; особенно заметно это было по его лицу – просто-таки череп, обтянутый кожей. Польский выглядел тощим, как скелет, нездоровым, всеми измученный. И напуганным. Я пригласила его кухню, где работал переносной вентилятор, я предложила ему пива. К моему удивлению, Польский попросил чего-нибудь покрепче. С каких это пор он пристрастился к крепкому алкоголю? Я налила ему немного виски. Польский, думая, что я не вижу, долил доверху. Поначалу он ничего мне не говорил, и некоторое время мы сидели в молчании. А потом снова произнёс фразу, которую я услышала по телефону: «Элисон я попал в беду». Я спросила, не связано ли это с его домом. Польский удивлённо уставился на меня и помотал головой.

– Тогда что же?

– Дело во мне, – наконец выдавил он из себя. – Я здорово увлёкся азартными играми, и в последнее время счёт складывается не в мою пользу.

Оказалось, что Польский играл, в азартные игры причём уже много лет. Поначалу игра была поводом выбраться из дома – чтобы куда-то идти, что-то делать, хоть как-то себя развлечь. Я не могла его винить: у живущих с Лидией источники радости очень ограничены. Он проигрывал всё больше и больше, и теперь дело зашло слишком далеко. Польский начал снимать деньги со счета в банке, который имелся у него на чёрный день, хотя снимать там абсолютно и нечего было.

– И сколько же тебе нужно? – на прямую спросила я.

– Тридцать кусков.

Я не могла поверить своим ушам.

– Ты что проиграл тридцать тысяч?

– Ну не сразу. Я перезанимал у других людей, и теперь они требуют вернуть им долг.

– У каких других людей?

– Если я вовремя не отдам деньги, всё будет очень плохо.

– А ты матери говорил?

Ответ на свой вопрос я знала заранее. Польский ужасный – разгильдяй, но конечно же не идиот.

– Нет, конечно, – подтвердил он мою догадку. – Мама меня за это прибила бы… Элисон, выручай! Собственно, за этим я у тебе и приехал.

– Но я не располагаю такой суммой, Польский.

– Элисон я всё верну, – заныл он. Сейчас вся сумма и не нужна. Дай хотя бы половину.

Я ничего не ответила, и Польский продолжал меня уговаривать. Как позже выяснилось, «они» собирались прийти за первой выплатой сегодня же вечером, и Польский просто не мог вернуться домой с пустыми руками. Он умолял меня одолжить любую сумму, хоть сколько-нибудь. Я растерялась. С одной стороны, я хотела помочь Польскому, но в то же время осознавала, что эту проблему нужно решать как-то по-другому. Я также понимала, что нельзя говорить тёте о его финансовых проблемах. Как бы я сама поступила на месте Польского? Неизвестно, что хуже – встретиться лицом к лицу с крепкими ребятами, вышибающими долги, или испытать на себе гнев Лидии.

– Польский сегодня я выпишу тебе чек, – решилась наконец я.

Глава 69

Польский униженным тоном благодаря, меня повторял «Благодарю! Ещё раз покорно благодарю!» Я выписала ему чек на три тысячи фунтов с выдачей наличных предъявителю. Наверняка Польский рассчитывал на нечто большее, но я никогда не попадала в подобные передряги. И мне почему-то не верилось в ту его рассказанную историю чтобы он когда-то попадал в беду. Что-то в его рассказе отдавало фальшивостью.

– Может, я смогла бы одолжить тебе намного больше, сначала нужно поговорить с Брендом. А вообще, будет лучше, если мы с тобой придумаем, план как выпутаться из этой неприятной ситуации как-нибудь по-другому. У Бренда есть брат – юрист, думаю, он…

– Нет! – Польский подскочил, словно ужаленный. – Нет! И ещё раз нет! Умоляю Элисон только не говори ничего Бренду! Пожалуйста, не вмешивай его сюда! Я тебя умоляю! Я сам справлюсь! Я сам справлюсь!

– В конце концов, а как же Лидия? Тебе следовало бы…

Польский отчаянно замотал головой и быстро выхватил у меня из рук чек. Взглянув на сумму, он явно расстроился, однако вслух ничего не сказал и вскоре Польский уехал.

После встречи с Польским у меня на душе остался нехороший осадок, будто бы я подвела Польского. Это чувство подвоха постоянно возникало по отношению к Польскому, с самого детства. Я постоянно жила с его ожиданиями, которые я никак не могла удовлетворить. Польский хотел от меня материнской заботы. Он так и не понял, что я не из тех, людей кто смог бы заменить ему мать.

Когда Бренд вернулся домой, я всё ему рассказала. И, конечно, Бренд здоровски разозлился. Мол, я не должна была давать Польскому ни единого гроша: я ему ничего не должна и я не обязана нести за него ответственность. Я понимаю, что Бренд прав, но я всё по-прежнему не могла избавиться от чувства вины. Мне удалось сбежать из дома Лидии, а Польскому – нет. Он так и остался там, словно в запертой ловушке, маленьким девятилетним мальчиком. Я очень хочу помочь ему, но как же я это сделаю?

Картины с Иисусом Христом. Набрасывала эскизы с фотографиями, которые мы с Брендом сделали в Москве, – жёлтая потрескавшаяся земля, коричневые сухие остовы колючих кустарников, – пытаясь уловить ощущение невероятной жары, и крайней обезвожоности… Неожиданно до моих ушей донесся ангельский голосок Жанны-Флайерс, она называла меня по имени. В первое мгновение я хотела не отвечать и притвориться, что меня вовсе нет дома. Затем щёлкнул замок скрипучей калитки, и тогда я поняла уже слишком – поздно. Я высунулась из окна. По цветущей алее шагала Жанны-Флайерс.

– Привет, подруга! – Она заулыбалась. – . Я тебе не помешаю? Всё также трудишься?

– Вообще-то, да тружусь.

– Отлично, отлично! Так держать! До открытия художественной выставки всего – лишь пять недель, а ты просто дико выбилась из рабочего графика. – Жанны-Флайерс расхохоталась своим ужасным противным смехом. Видимо, эмоции ужасающе отразились на моём лице, так как она тут же добавила: – Да шучу, я шучу! Я над душой стоять не буду.

Я молча вошла в мастерскую, а Жанны-Флайерс последовала следом за мной и, пододвинув к вентилятору стул, с удобством расположилась. Затем Жанна закурила сигарету, и сизый дым закружился вокруг неё в потоке дымчатого воздуха. Я повернулась к мольберту и взяла кисть в руки. Я усидчиво работала, а Жанны-Флайерс всё продолжала говорить и говорить. Жаловалась на жару – мол, архитектура Парижа, в отличие от Франции и ряда других городов, не рассчитана на такую экстремальную нелётную погоду… Вскоре я перестала выслушиваться в её слова. А она всё болтала – ныла, восхваляла себя, оправдывала себя, любовалась собой, нагоняя смертельную скуку бесконечными извилиями. Она ни о чём меня не спрашивала. Она не была заинтересована во мне. Даже после стольких долгих лет она видела во мне лишь только сходство к достижению собственной славы, аудиторию для своего шоу.

Возможно, так нельзя говорить. В конце концов, Жанны-Флайерс – моя лучшая подруга и она всегда была рядом. Просто она одинока. Как и я. Впрочем, скорее умерла бы от полного одиночества, чем согласилась бы жить дальше. Вот почему я никогда раньше не заводила дружеские отношения. Всё это время я ждала настоящего, друга в отличии кем были остальные, полные фальшивости и лжи. Жанны-Флайерс всегда страшно ревновала меня к Бренду. Она пыталась (и до сих пор пытается скрыть ревность, но я то вижу: Жанны-Флайерс ненавидит Бренда. Она постоянно говорит про моего мужа всякие гадости, она уверяет, будто бы Бренд не настолько талантлив, как я, она называет его тщеславным и самовлюбленным.

Жанны-Флайерс всё время твердит о нашей с ней столетней дружбе и вечно припирает меня этими аргументами: «старые добрые времена» и «мы против всего мира».

– Прости, но я должна работать. Так что, если ты не возражаешь…

– Выгоняешь меня? – Её лицо мгновенно приобрело осклабленное выражение. – Я просто смотрела, как ты работаешь, с тех пор, как ты впервые взяла в свои руки художественную кисть! Вряд-ли я сильно отвлекаю тебя, иначе ты уже давно намекнула бы…

– Вот я тебе и намекаю – и прямо сейчас.

Мои щеки пылали. Я начинала злиться и никак не могла совладать с этим. Я пыталась рисовать дальше, но мои руки тряслись. Взгляд Жанны-Флайерс давил на меня физически. Я прямо слышала, как у неё в голове кипела работа: с щелканьем, тиканьем часов и треском.

– Я тебя расстроила, – наконец произнесла Жанны-Флайерс. – Но чем?

– Я тебе уже объясняла. Не стоит завалиться без предупреждения. Лучше сначала напиши мне или же позвони.

– А я не знал, что для встречи с самой близкой подругой требуется получить письменное приглашение.

Повисла пауза молчания. Судя по-своему, Жанны-Флайерс здорово обиделась. Видимо, по-другому не получится. На самом деле я и не собиралась так жёстко с ней обходится. Я хотела донести до неё это более деликатно, но меня будто прорвало. И что самое смешное – я действительно хотела сделать Жанне-Флайерс больно. Хотела быть с ней грубой.

– Жанны-Флайерс, послушай меня…

– Слушаю тебя.

– Я не знаю, как сказать помягче… После художественной выставки нужно что-то менять.

– Художественную галерею. И в том, числе себя.

Брови Жанны-Флайерс поползли вверх от изумления. Она напомнила маленькую девочку, которая вот-вот сейчас разрыдается.

– Каждому из нас пора идти своей дорогой, – сказала я, ощущая лишь на себе раздражение.

– Та-а-ак та-а-к. – Жанны-Флайерс неторопливо зажгла сигарету. – Это тебя Бренд надоумил?

– Бренд здесь вообще не при чём.

– Ну да конечно. Он же меня просто терпеть не может!

– Жанна не говори такой ерунды.

– Бренд пытается нас рассорить! Я это уже давно заметила! Он годами строит козни и в итоге…

– Это неправда!

– А как мне ещё объяснить то, что происходит? Почему же ты вдруг решила всадить мне острый нож в спину?

– Жанна зачем ты так драматизируешь? Я говорю исключительно о художественной галерее. Это не касается ни тебя ни меня. Мы по-прежнему останемся друзьями и дальше сможем общаться.

– Только сначала я тебе должен написать или позвонить, да? – Жанны-Флайерс невесело рассмеялась и затем быстро заговорила, словно спешила вывалить всё, что у неё накипело, прежде чем у меня появиться возможность вставить слово: – Вот так новости! Я с самого начала свято верила, что у нас особые отношения, а теперь ты одним махом всё разрушила. Но имей в виду, никто никогда не позаботится о тебе так, как я. Никто и никогда!

– Жанны-Флайерс, да ты что такое говоришь вообще!

– Поверить не могу, что всё вот так вот взять и разрушить…

– Я тебе давно уже об этом хотела сказать.

А вот этого мне уже точно не стоило бы говорить. Она прямо на моих глазах ослабевала.

– Что значит «давно»? И мне интересно как давно?

– Ну не знаю. Некоторое время.

– Выходит, а тех пор ты вела со мной двойную игру? Ну ничего себе! Бог ты мой, Элисон, не нужно вот так вот всё заканчивать! Прошу не отталкивай меня!

– Жанна не нужно тут драматизировать. Мы всегда будем близкими друзьями.

– Элисон давай наконец сменим тему. Ты знаешь зачем я вообще сюда пришла? Я хотела пригласить тебя в четверг вечером в театр. – Жанны-Флайерс извлекла из грудного кармана джинсовки два билета в Национальный театр на трагедию Британца и показала мне их. – Ну что пойдём? Думаю, это более цивилизованный способ чтобы нам наконец расстаться. Только, пожалуйста, не отказывайся. Пусть это останется мне в памяти о прошлом.

Я заколебалась. Поход в театр с Жанной-Флайерс совершенно не входили в мои планы. Но и огорчать её мне ещё больше не хотелось. В тот момент я согласилась бы на что угодно, лишь бы Жанны-Флайерс наконец ушла из моей художественной мастерской. И в итоге я сказала «да».

23:00.

Вчера вечером я выложила Бренду всё, что произошло между мной и Жанной-Флайерс. Бренд заметил, что он никогда не понимал нашей близкой дружбы, назвал Жанну-Флайерс «стремной девчонкой» и я ему заявила, что не прихожу в восторг от того, как та ко мне относится.

– Хм… В смысле? – вовсе не поняла я.

– Она ведёт себя так словно ты его – собственность. Советую порвать с её галереей немедленно, не дожидаясь художественной выставки.

– Бренд я не могу так с ней поступить. Уже слишком поздно отказываться. Я не хочу, чтобы потом она ещё и меня ненавидела. Ты даже не представляешь, какая она мстительная.

– Элисон ты что боишься Жанну-Флайерс?

– Нет, не боюсь проще будет отдаляться от неё постепенно.

– А, по-моему, чем быстрее, тем будет лучше. Ведь она влюблена в тебя. Надеюсь, Элисон ты в курсе?

Тут Бренд очевидно ошибался, однако с ним я не стала спорить. Жанны-Флайерс больше прикипела к моим картинам, нежели ко мне. И это ещё одна причина, чтобы уйти от неё. Впрочем, чв одном Бренд был прав. Я действительно боялась Жанну-Флайерс.

Домидикс оказался у себя в кабинете. Он сидел на табурете возле арфы с золотыми струнами.

– Это настолько удивительно сказочный инструмент, – заметил это я, входя в кабинет.

– Зато на нём весьма очень непросто играть. – Профессор нежно провел пальцами по золотым струнам, и у кабинета раздался каскад сказочных звуков. – Не хотите ли попробовать?

Я с улыбкой отрицательно покачал головой.

– Я всё спрашиваю, – засмеялся Диомидикс – Вдруг вы передумаете? Вода камень точит, знаете ли.

– Увы, не могу я похвастаться склонностью к музыке. О чем мне ещё в школе однозначно заявил соответствующий преподаватель.