Текст книги "Журнал Наш Современник 2006 #7"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

ВЛАДИМИР НЕВЕРОВ, “СУДИЛИЩЕ” НАД ШУКШИНЫМ

К 75-летию В. М. Шукшина “Наш современник” опубликовал статью Анатолия Заболоцкого “Всё остается в душе”. Повествуя о народном признании памяти Шукшина, А. Заболоцкий поведал и о бытовых казусах в жизни друга. В статье есть упоминание о том, что Василий Шукшин, будучи студентом ВГИКа, повздорил со студентом негром из МГУ, последовало “обвинительное письмо в ректорат, и началось судилище. Шукшину грозило исключение из партии…”. Отмечается, что “пресловутая драка с негром… обсуждалась на заседаниях партбюро”.

В 1958-1961 годах я работал во ВГИКе на кафедре общественных наук, избирался председателем профкома института и никогда не слышал об участии Шукшина в какой-то драке. Но вот судилище над ним, если пользоваться столь грозным термином, действительно было.

В пору работы во ВГИКе у меня сложились неформальные, товарищеские отношения с некоторыми студентами, близкими по возрасту. Но сближения с Василием Шукшиным не последовало, хотя не приметить его среди “великовозрастных” студентов было нельзя. Введённая им со временем в литературу ёмкая характеристика человека одним словом “чудик”, в добром, ироническом понимании, относилась и к нему самому. Он один в институте как-то демонстративно донашивал армейское одеяние, расхаживал и зимой и летом в брюках-галифе, сапогах деревенской выделки из яловой кожи.

Как председатель профкома я немало занимался делами по оказанию материальной помощи студентам. Заговорили как-то в профкоме о выделении денег на приобретение ботинок Шукшину: явно чужаком для элитарного творческого вуза казался он в своих мужицких сапогах. Пригласили Василия на заседание профкома, предложили оставить формально необходимое заявление с соответствующей просьбой. Делать это он решительно отказался, выглядел раздражённым из-за ущемлённого самолюбия. Не мог, видимо, позволить себе предстать в виде смиренного просителя, что с лёгкостью делали другие студенты. Тем он и запомнился тогда: своей вызывающей ершистостью.

Работал я с первокурсниками, но пришлось раз прочитать лекцию преддипломникам, среди которых был Шукшин. В начале 1959 года состоялся внеочередной ХХI съезд КПСС, на котором Н. С. Хрущёв заявил о переходе к “созданию в стране коммунистического общества”, считая строительство социализма завершённым. В соответствии с приказом Минвуза, студенты были мобилизованы на изучение “исторических решений съезда”. Шукшин невольно оказался слушателем моего пропагандистского выступления, на которое он отреагировал оригинально.

Как только прозвенел звонок на перерыв, Василий резво подскочил ко мне и под ухмылки выходящих из аудитории сокурсников громко произнёс: “Маэстро, дай сигаретку”. Я явно был обескуражен таким обращением, ответил категорично: “Я не курю”. “Жаль, жаль”, – задумчиво процедил Шукшин и неспешно отошёл от меня.

…Во ВГИКе, особенно на режиссёрском факультете, обучалось немало граждан соцстран. Некоторые из них по окончании учебного курса уезжали к себе на родину, устраивались на работу в киностудии, готовили там дипломные работы. Случилось так, что на курсе вместе с Василием Шукшиным учился студент из Польши. У себя на родине он как режиссёр подготовил и полнометражный фильм, который пошёл в кинопрокат и имел зрительский успех. Выпускник ВГИКа получил приличную сумму “постановочных”. Защитив во ВГИКе свой фильм в качестве дипломной работы, он организовал по этому случаю банкет в ресторане гостиницы “Турист”, расположенной рядом с институтом. На банкете собралась вся студенческая группа режиссёрской мастерской профессора М. И. Ромма, в которой пребывал и Василий Шукшин. На другой день после банкета, придя во ВГИК, я зашёл в кабинет к секретарю партбюро А. А. Никифорову для обычного разговора по общественным делам. Тот с ходу огласил новость: “У нас ЧП, из милиции позвонили, Васю Шукшина задержали. В ресторане на банкете, который устроил поляк по случаю защиты диплома, Вася подпил и с кем-то поскандалил”.

Не надо иметь большого воображения, чтобы представить, много ли надо выпить водки постоянно недоедавшему студенту, чтобы его в ресторане, как говорят, развезло. Видимо, одновременно сочувственно подумали об этом и я, и А. А. Никифоров. Возобновив разговор, он стал высказывать свои предположения: “Если ещё с милицией Шукшин поспорил, а мужик он вспыльчивый, то как бы не завели уголовного дела, райком подключится, завертится карусель”.

Отзывчивый и добросовестный майор-отставник Никифоров не раз заходил в ресторан, где произошло ЧП, разговаривал с администраторами, бывал и в отделении милиции, где в камере предварительного заключения содержался Шукшин. Из доверительных бесед с Никифоровым и товарищами Шукшина мне стало ясно, что скандал в ресторане был спровоцирован. Рассказывали, что на банкете Василий сидел в углу стола, в перекрестье проходов. Подраздобрев от яств, он расслабился, вытянул ноги. О них споткнулся проходивший мимо или официант, или администратор. Непрезентабельный вид Шукшина дал основание споткнувшемуся служителю ресторана обрушить в его адрес тираду колких укоров. Острый на язык Василий Шукшин не задержался с ответом. К месту оказался милиционер, видимо, из тех постовых, которые подкармливались в ресторанах за то, что помогали поддерживать в них общественное спокойствие путём выдворения людей подгулявших. Очевидно, раззадоренный Василий Шукшин как-то противился выдворению, чем дал основание отправить его в милицию, где было оформлено задержание как предварительный арест в соответствии со статьёй 100 УПК РСФСР 1923 года, действовавшего в то время. Обычно через сутки протрезвевших граждан из КПЗ или вытрезвителей выпускали, взимая с них небольшой административный штраф, а то и “откуп”.

Дни шли, Шукшина из-под ареста не освобождали. Органы милиции проводили дознание, допрашивали лиц, заинтересованных по каким-то причинам в строгом наказании Шукшина. Вызревало уголовное дело по статье 74 УК РСФСР 1926 года, часть первая – хулиганство без отягчающих обстоятельств “…наказывается тюремным заключением сроком на 1 год”. Среди форм хулиганства в статье перечислялись: “приставание к гражданам на улице, нецензурная ругань, дебош…”.

Создавалось впечатление, что кто-то проявляет заинтересованность в осуждении Шукшина. Для меня осталось неясным отношение в то время ректора ВГИКа А. Н. Грошева к судьбе Василия, но я знал, что на руководство института оказывалось определённое давление из МГК КПСС, Дзержинского райкома партии. Никифоров делился со мной сетованиями по поводу того, как инструктор отдела культуры горкома, курирующий по своей линии ВГИК, отчитывал его за “мягкотелость” и добивался исключения Шукшина из партии ещё до окончания следствия, что тогда практиковалось.

Раздуванию громкого дела из банального, по сути, проступка, возможно, способствовала начавшаяся в стране политическая кампания, связанная с решением ХХI съезда КПСС о развёртывании коммунистического строительства. Посему выдвигалось требование решительно покончить с “пережитками прошлого в быту и сознании людей”. Для партийных организаций то был сигнал к очищению своих рядов от “балласта”. А Василий Шукшин был членом КПСС. Шумное судилище над ним давало возможность ретивым блюстителям законности продемонстрировать свою приверженность хрущёвскому стилю искоренения правонарушений.

Однако в общественном мнении хрущёвские административно-партийные реорганизации, жёсткие методы волюнтаристского руководства не воспринимались как соответствующие курсу на коммунистическое созидание. На первый план в сознании людей выдвигались морально-нравственные факторы стимулирования добросовестного отношения к труду, принципы коллективной духовности, товарищеских взаимоотношений. В народе росло понимание того, что решение задач провозглашённого курса на коммунистическое строительство нельзя сочетать с пополнением ГУЛАГа дешёвой рабочей силой за счёт широкого использования судами суровых санкций по статье 74 УК РСФСР.

Частым явлением становились обращения руководителей, собраний трудовых коллективов к следственным органам отпустить задержанных ими лиц на поруки, не доводя дела до суда. Ясно, что, как только дело Шукшина поступило бы на рассмотрение в нарсуд, его, в соответствии с партийной практикой, сразу бы исключили из рядов КПСС и отчислили из ВГИКа – “идеологического”, как говорили тогда, вуза. Поэтому партийное бюро, профком института от имени коллектива пытались взять Василия Шукшина “на поруки” и не доводить дело до суда. На его защиту встал руководитель режиссёрской мастерской М. И. Ромм. Он, как учитель Шукшина, народный артист СССР, обращался в “компетентные органы” с просьбой о поручительстве. Но и это не дало желаемого результата. К делу подключился самый крупный в то время кинодеятель страны, профессор режиссёрского факультета ВГИКа, человек, близкий к правительственным кругам – С. А. Герасимов. Только после его ходатайства следственная волокита по делу Шукшина была прекращена.

Но вот “проштрафившийся студент” появился в институте. Зашёл он и в кабинет партбюро, где Никифоров сообщил ему, что Дзержинский райком дал указание немедленно рассмотреть персональное дело члена КПСС Шукшина В. М. Последовали категорические указания на то, что за хулиганский поступок Шукшин должен получить не ниже строгого выговора с занесением в личное дело.

Отчётливо врезалось в память собрание небольшой парторганизации ВГИКа. Помню, как, бледный, измождённый усталостью и душевными переживаниями, на трибуну актового зала медленно взошёл Василий Шукшин, при гробовом молчании присутствующих. Постоял какое-то время, обводя глазами ряды кресел, в которых восседали члены КПСС – от профессоров, народных артистов до рядовых студентов. Он судорожно сжимал челюсти так, что было заметно, как напрягаются желваки на щеках. Казалось, огромным усилием он выдавил сквозь зубы: “Было… да, было…”. При этом развёл руками, как бы давая понять: “О чём говорить, такой я, как есть”. Он не оправдывался, не извинялся. Видимо, Шукшину ни при каких обстоятельствах не свойственны были взывания к сочувствию. А ведь его гордыня могла быть воспринята как вызов, она могла дать повод для жёсткой критики, самых крайних предложений по персональному делу, каковых и желали в верхах. Но вопросов Шукшину не последовало.

Прения прошли спокойно, на уровне казённо-процессуальной необходимости. Не помню, что говорил М. И. Ромм, другие именитые профессора. В моём сознании закрепилось то, что никто не пытался на партсобрании рассуждать менторским тоном, демонстрировать показную принципиальность. Последовали два-три предложения: ограничиться выговором. Послышались реплики в адрес милицейских служак, “накрутивших дело”. Опешивший от неожиданных возгласов секретарь партбюро Никифоров вяло, растерянно пытался продавливать заданную ему сверху линию по персональному делу. Получилось же, что на голосование поставили два предложения: вынести Шукшину В. М. строгий выговор с занесением в учётную карточку и просто выговор. Запись формулировки проступка не запомнилась.

По итогам голосования на партсобрании Василию Шукшину был объявлен выговор без занесения в личное дело. Однако бюро Дзержинского РК КПСС отменило это решение и объявило В. М. Шукшину строгий выговор с занесением в учётную карточку. Секретарь партбюро Никифоров получил “предупреждение” за то, что не проявил должной настойчивости и не добился строгого взыскания. Нелестная оценка от бюро РК КПСС последовала и в адрес всей парторганизации ВГИКа – мол, коммунисты “не проявили принципиальности” при рассмотрении персонального дела В. М. Шукшина.

После партсобрания Шукшин долгое время не появлялся во ВГИКе. Но вот настал день, когда преподаватели и студенты института просмотрели не типичную, в одну-две части, дипломную работу, а полноценный художественный фильм “Два Фёдора”. Фактически сорежиссёром выпускника ВГИКа Марлена Хуциева и исполнителем главной роли был Василий Шукшин. Стоит ли говорить о достоинствах фильма, который не осел на полках кинохранилища как дипломная работа, а предстал как тиражируемый для кинопроката. Добротными художественными качествами, высоконравственной патриотической направленностью фильм соответствовал духовному настрою простых советских людей.

И вот вижу снова Василия Шукшина у трибуны актового зала ВГИКа, но теперь уже триумфатором, спокойно, с достоинством встречающим аплодисменты зрительного зала, выразившего тем самым общественную оценку его творчества.

…Как постоянный подписчик “Нашего современника” сожалею о том, что друзья и поклонники творчества Шукшина, анализируя его творческий путь на страницах журнала (Ирина Ракша, “НС”, 1999, N 1; Сергей Викулов, “НС”, 1996, N 9; 1999, N 10), либо не знали, либо не сочли нужным поразмышлять о том, что сотворение киношедевра “Калина красная”, проникновенное раскрытие образа главного героя фильма выстраданы Василием Макаровичем в драматических арестантских условиях, в общении с сокамерниками, в муках ожидания возможного трагического решения его судьбы. Не знала, видимо, эпизода с “судилищем” и Т. Пономарёва. В её книге “Потаённая любовь Шукшина” поразительно правдиво сыгранная роль Егора Прокудина в “Калине красной” предопределила интригующий заголовок одной из глав: “А уж не сидел ли Шукшин?”. Не ведали, видимо, соратники Василия Макаровича, какое душевное потрясение перенёс он на пороге окончания ВГИКа и насколько оно врезалось в подсознание.

Надеюсь, что мой рассказ о злополучном, уже давних дней “судилище”, подзабытом в деталях, но имевшем место в действительности, даст повод исследователям творчества В. М. Шукшина вникнуть в архивные источники и показать действие сил, пытавшихся прервать путь к творчеству талантливой личности из российской глубинки.

Ирина Стрелкова О РУССКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ

Размышления в канун 50-летия “Нашего современника”

“Я думаю пуститься в политическую прозу”, – писал Пушкин Вяземскому 16 марта 1830 года из Москвы в Петербург, сообщив перед тем московские новости. “Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра… Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы”.

К политической прозе Пушкина принадлежит и рукопись без заглавия в форме путевых записок, над которой он работал начиная с 18ЗЗ года. Часть рукописи была уже перебелена, Пушкин готовил ее к печати. В собрании сочинений она значится как “Путешествие из Москвы в Петербург”. Отправляясь в дорогу, Пушкин взял с собой книгу Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву”. В свете передовых мыслей принято было объяснять, что Пушкин был единомышленником Радищева и спорил с ним лишь для того, чтобы усыпить бдительность цензуры.

Но если читать непредвзято, то очевидно: для Пушкина было неприемлемо тщеславное стремление Радищева видеть в России только изъяны, во всем и всюду. К 1833 году изданная в 1790 году книга Радищева принадлежала истории. И у Пушкина Радищеву противостоит великий труженик, русский гений Ломоносов. А в главе “Русская изба” написано, что судьба русского крестьянина счастливей судьбы французского земледельца, вовсе не для того, чтобы “обмануть цензуру”. Приведены доводы. Русский крестьянин смел и смышлен, опрятен, деятелен, предприимчив. Там же у Пушкина сказано о положении английских фабричных работников: “варварство и бедность, как во времена строения фараоновых пирамид, хотя речь идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона”.

Актуальны в наше время размышления Пушкина о строительстве дорог в России. Дороги должны быть государственными. Частным людям могут принадлежать способы ими пользоваться. В России любят вспоминать другие его слова – о дураках и дорогах. А ведь американский журналист Джордж Кеннан, объездивший Сибирь в 1885 году, писал в своей книге “Сибирь и ссылка”, что русская почтовая служба – лучшая в мире, добирается до самых дальних мест.

В главе “Москва” Пушкин доброжелательно отзывается о московской критике, которая “с честию отличается от петербургской”. И называет имена: Шевырев, Киреевский, Погодин. Первоначальные славянофилы, с иным отношением к России, чем у Радищева. Как известно, декабристы “разбудили Герцена”. Но они все-таки сначала разбудили славянофилов. А Достоевский считал славянофилом и самого Пушкина.

Достоевский тоже оставил пример русской политической прозы. “Дневник писателя” – не публицистика и тем более не журналистика. В объявлении о подписке Достоевский назвал свое ежемесячное издание отчетом о виденном, слышанном и прочитанном, куда могут войти рассказы и повести, преимущественно о событиях действительных. Свое отношение к журнальной и газетной полемике он выразил, пересказав старинную басню про дуэль между свиньей и львом. Перед дуэлью свинья хорошенько вывалялась в яме. Лев пришел, понюхал, поморщился и удалился. Свинья потом долго хвастала победой.

Можно ли было предугадать необходимость в политической прозе сегодня? Информационный век, электронные СМИ, политтехнологии… Перечень можно не продолжать. Просто начну с Кожинова. В научном мире принят “индекс цитирования”. Чем чаще появляются ссылки на труды ученого, тем выше его авторитет. Сегодня в сфере общественной мысли один из самых высоких “индексов цитирования” у Вадима Валерьяновича Кожинова. Но что же начал публиковать Кожинов в 80-х годах минувшего века? Не исторические очерки, не современную публицистику. Книгу, главу за главой. Политическую прозу. Замысел родился еще в 70-х. Кожинов, по его определению, ощутил “объективную (а не только мою) потребность” заняться историей России – цитирую из его вступления к началу публикации “Загадочных страниц русской истории” (“Наш современник”, 1993, N 10). В 2000 году политическая проза Кожинова была издана в трех томах, и в “Нашем современнике” (2000, N 5) началось печатание следующей книги – “Россия как цивилизация и культура”, где одновременно шли размышления о том, что было в 1018 году и что произошло в 1991-м: “Хотя это сочинение, так или иначе, имеет в виду весь исторический путь Руси-России, суть его все же в осознании ее современного состояния и, в какой-то мере, ее будущего” (выделено Кожиновым. – И. С.).

Напомню, что заново переписывать русскую историю начали у нас в отечестве не после распада СССР и роспуска КПСС. Старт очередному “переосмыслению” дала горбачевская “революция сверху”. Атмосфера тех лет описана в воспоминаниях Н. И. Рыжкова, печатающихся в нашем журнале.

В 1989 году была создана группа для написания новой истории СССР, ее курировал А. Н. Яковлев. В “Президент-отеле” собрался международный симпозиум, посвящённый Ленину и ленинизму, на котором – как победитель – выступил американский историк Р. Пайпс. В 1990 году было опубликовано “Открытое письмо” писателей, деятелей науки и культуры России. Еще жив был СССР, обращались к его верхушке – президенту, Верховному Совету, ХХVIII съезду Коммунистической партии Советского Союза. С протестом против разгула русофобии, обвинения русских в “антисемитизме”, “русском фашизме” (уже тогда!).

Потом русскую историю продавал по кускам Ельцин. За что-то заплатил признанием сфабрикованного, непомерно преувеличенного числа жертв Катыни, за что-то – обещанием поступиться Курилами… Консолидация антирусских, антинациональных, прозападных сил шла в России при поддержке власти.

По определению академика А. М. Панченко, общество в России разделилось на два лагеря: в одном оказались те, кто выбрал своей идеей “права человека”, в другом – приверженцы “соборности”. Панченко еще и добавил, что среди приверженцев “соборности” оказалось куда больше крупных образованных личностей. С этим, конечно, не согласятся в лагере “прав человека”. Но Александр Зиновьев, философ и писатель, в недавнем прошлом “диссидент”, именно тогда заявил о необходимости объединения всех сил, которые заинтересованы в выживании России как суверенного государства.

“Загадочные страницы русской истории” Кожинов начал публиковать в 1993 году со статьи “Черносотенцы” и Революция”. Что значило для русского слуха само это слово – “черносотенец”? Бранная кличка. Политический ярлык. Кожинов приводит в качестве примера, как Зинаида Гиппиус причислила к “черносотенцам” Блока. Впрочем, в России и “славянофилом” могли назвать в укор и с презрением.

Надо было обладать выверенным замыслом, масштабы которого теперь обнаружились, чтобы начать книгу с восстановления правды про оболганную “черную сотню”, выбравшую свое имя из русской истории (“черные сотни” создавались из “черных”, то есть “земских” людей, “чернецами” звались монахи). Кожинов взял высоту, которая казалась неприступной, столько было наворочено про “охотнорядцев” в трудах историков. На самом деле в организации “черной сотни” входили все социальные слои России, входил цвет науки, от Менделеева до будущего советского академика Комарова. И русскими себя ощущали не только великороссы, малороссы и белорусы. Кожинов привел внушительный список “черносотенных” деятелей разных национальностей.

Он отдавал “Загадочные страницы русской истории” в журнал главу за главой – с немалыми перерывами. Так что читатели имели возможность наблюдать за ходом его работы. По сути, складывалась новая литературная форма. И чтение увлекательное. Кожинов был занят работой, сравнимой с работой реставратора. Он последовательно снимал наслоения фальсификаций, давних и новейших. И это был, безусловно, образец блестящего использования материала, поставляемого специалистами по искажению русской истории. К сожалению, здесь приходится лишь кратко пересказывать Кожинова. Он показал и доказал, что именно “черносотенцы”, “реакционеры” яснее всех видели в начале XX века, куда приведет Россию революция, предсказали крах тех политических сил, которые придут к власти в феврале 1917 года, весь дальнейший ход событий…

Реставрационные работы в области русской истории Кожинов продолжил в книге “Сталин, Хрущев и Госбезопасность”, главы которой публиковались с 1995 по 1999 год. При нынешних темпах политических перемен – долгий срок. Иные успели за это время переменить в корне свои взгляды. И даже не один раз. Кожинов последовательно разбирался в проблеме “культа личности”. Сталин ходом истории не управлял, история вообще не управляется никем. Он должен был выбирать решения, которые бы получали поддержку в стране. Иначе не сохранить власть в руках партии, в своих руках.

После Октября тоже решался вопрос: кто за свой, за русский путь развития? Нет, никаких славянофильских речей не произносили. Не русский, а советский путь, но все равно свой, национальный. Большевики не смогли бы удержаться у власти, если бы не предложили России-СССР вместо идеи мировой революции, на которую не жалко потратить миллионы жизней, мирные планы построения социализма в одной стране. Решили “догнать и перегнать” капиталистические страны, но своим путем. Идущий по пятам догнать не может – старая истина. И Германия после войны шла не по стопам США; и Япония – своим национальным путем.

Ну а сегодня в России заявлена президентская программа подъема сельского хозяйства с помощью банковских кредитов крестьянам. В связи с этим полезно перечитать страницы, где Кожинов восстанавливает действительные обстоятельства, предшествовавшие коллективизации. В 1928 году В. С. Немчинов, представитель русской экономической школы, будущий академик, проанализировал причины снижения после революции производства товарного хлеба. До 1917 года 70 процентов товарного хлеба давали крупные хозяйства, использовавшие труд наемных работников. После революции землю у эксплуататоров отобрали и поделили. Мелкие крестьянские хозяйства могут выращивать неплохие урожаи, но на производство товарного хлеба не ориентированы.

Кожинов Сталина не “обелял”; потрясает составленное им “Демографическое приложение: о человеческих потерях 1917-1953 гг.”. Уникальный труд! Вычислены масштабы людских потерь в разные периоды: первое десятилетие после революции, второе, годы коллективизации, 1934-1937 годы… Высокая смертность приходится на коллективизацию! К середине 30-х революция уже “исчерпала” свою мощь…

История литературы развивается по своим законам. В прошлом у русской литературы тоже были неопределенные времена. Повторяли, начиная с Белинского, что литературы у нас нет. О том же говорят и сегодня. Хотя кто знает, как оно обстоит на самом деле. Уменьшились тиражи, зато увеличилось количество авторов. Появились “социологи литературы”, “младофилологи” и многое другое в том же вкусе. Наладился поток повестей и романов, изначально не рассчитанных на долгую жизнь в литературе. Форма рыхлая, текст неряшливый. Именно текст. Прозой не назовешь. Зато как легко переводится на другие языки. Мировой книжный рынок благосклонно принимает именно такую продукцию. Происходит глобализация культуры. Это в середине XX века американский писатель Томас Стернз Элиот мог утверждать, что для мировой славы требуется национальный колорит и всеобщий смысл произведения, чтобы в другой стране читатель сначала проявлял интерес к незнакомой жизни, а потом начинал понимать, что это и его чувства, его мысли. В условиях глобализации национальные писатели не нужны, спросом пользуются международные. А оригинальность – дело техники. Поэтому английское издательство объявляет конкурс на лучшее произведение на тему мифа о Минотавре, причем с заданным количеством слов. И, как сообщали СМИ, в конкурсе принял участие и чуть ли не победил один из российских “раскрученных” писателей – имя называть незачем. Российские издатели, в свою очередь, создали “ПИПы”, о которых писал в “ЛГ” Юрий Поляков. “Персонифицированный издательский проект” – торговая марка, принадлежащая издателю, авторов подбирает он. Такого рода примеров можно привести множество.

Именно в этих условиях и по этим причинам в России политическая проза поднялась как национальная литература и от корня литературы художественной, обращающейся не только к современному читателю, но и к будущему.

Обратите внимание: по мере того как хирела общественная мысль в либеральных литературных журналах (“Новый мир” теперь выходит без раздела “Публицистика”), она все больше укреплялась в журналах патриотических. Открытием журнала “Москва” стал писатель и философ Александр Панарин, впоследствии отдававший свои острые статьи в “Наш современник”. Газета “Завтра” – прежде всего издание литературное. Передовые Проханова – образец политической прозы. И он, конечно, мастер политического романа. Такие издательства, как “Алгоритм”, “Вече”, “Яуза”, выпускают политическую прозу, книги Владимира Бушина, Сергея Кара-Мурзы, Олега Платонова… Переиздаются книги Кожинова.

В год своего 50-летия “Наш современник”, считающий себя наследником “Современника” Пушкина и Некрасова, занимает по числу подписчиков первое место среди литературных толстых журналов. Надеюсь, читатели согласятся, что этим мы во многом обязаны политической прозе журнала. Выше уже были названы имена авторов “Нашего современника”. В год юбилея есть смысл подробнее поговорить об этом разделе журнала.

Валентин Распутин опубликовал в 1997 году (N 5) “Мой манифест”, в котором обозначил свою позицию: “Наступает пора для русского писателя вновь стать эхом народным…”. В том же номере следом за “Манифестом” напечатан один из лучших рассказов Распутина “Нежданно-негаданно”, словно в подтверждение того, что одно и другое в его творчестве неразрывно. В последующие годы были опубликованы и рассказы, и повесть “Дочь Ивана, мать Ивана”, и новые главы книги “Сибирь, Сибирь…”.

Двадцать лет назад в повести “Пожар” Распутин предсказал, на каком катастрофическом пути окажется Россия. В 2006 году пришло время напомнить всем нам, “слабопамятливым”, что русский народ умеет работать. Нет народа более способного на рывки, на скорости, на самопреодоление, чем народ русский. Какую дорогу построили через весь огромный сибирский материк! Подтянули Сибирь к европейской России накрепко, связали в одно целое. Распутин напоминает всем нам, что Россия – это пространство, а не “вертикаль”. И ещё: “как только Россия принималась вынашивать великое дело, зачатое ее насущными потребностями, тут же, точно по волшебству, в необходимом количестве являлись яркие и сильные проводники и подвижники этого дела”.

С 1999 года публикует в журнале “книгу воспоминаний и размышлений” Станислав Куняев. В одном из читательских писем эта книга – “Поэзия. Судьба. Россия” – названа исследованием. Молодой читатель (17 лет) пишет, что книга Куняева помогла ему осознать единство своей судьбы, судьбы русского человека и судьбы всей России.

К труднейшей форме “Дневника писателя” обратился Александр Казинцев. И тоже складываются книги: “Симулякр, или Стекольное царство”, “Менеджер Дикого поля”. Казинцев первым определил новую для России беду: власть имеется, государства все еще нет.

“Наш современник” – единственный из литературных журналов! – печатает из номера в номер “Слово читателя”. Пишут названным выше авторам, пишут Василию Белову, Сергею Викулову, Михаилу Лобанову, Валерию Ганичеву, Ксении Мяло, Наталии Нарочницкой, Геннадию Гусеву, Сергею Семанову, Юлию Квицинскому, Леониду Ивашову… В читательской почте приходят статьи, очерки, воспоминания. Традицией стали рубрики “Мозаика войны”, “Память”, “Патриотика”. Регулярно печатаются беседы с учеными, политиками, главами областей и республик России. И конечно, невозможен для журнала писателей России “национал-изоляционизм”, изобретенный политтехнологами. “Наш современник” открыт для писателей других национальностей, публикует авторов из Белоруссии, беседы с президентом А. Г. Лукашенко, поддерживает контакты с писателями Казахстана.

Во всем этом – атмосфера общего дела, общего дома. Как и должно быть в литературно-художественном и общественно-политическом журнале.

В исследовании современности и в осознании будущего русская политическая проза, представленная в журнале, определилась как патриотическая и как государственническая, что становилось из года в год видней – при небрежении государственными интересами со стороны власти. Признают ли в сегодняшней России, что литература может выражать мысль народную?

В юбилейный год принято подводить итоги. Мы знаем, что многие из вас, дорогие читатели, выписывают журнал по 20-25 лет, а есть и такие семьи, где читают его с первого номера 1956 года. Сколько впечатлений, сколько мыслей накопилось за эти годы – и по поводу публикаций, и по поводу происходящего в стране! Напишите, чем для вас стал “Наш современник”. Какие публикации привлекли ваше внимание за последнее время. Какие темы журналу следовало бы затронуть. Наиболее интересные и содержательные письма будут опубликованы в традиционной рубрике “Слово читателя”, которую редакция поместит в юбилейном октябрьском номере.