Текст книги "Покорно направляясь в грядущие времена"

Автор книги: Нарт Ачба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

огромную   волну   высотой   в   несколько   сот   метров,   за   которой   небеса

померкли. Вдруг все остановилось. Волна застыла в небесах, отбрасывая на

землю многокилометровую тень. Ветер утих. Тьма окутала нас.

– Это конец, – сказала она, – Судный день, все живое погибнет, а затем

появится новый мир, но уже без нас.

– Нет, не сейчас, я не хочу умирать. Мы должны быть вместе.

Волна устремилась на город.

– Я не хочу, я боюсь. Нужно бежать, – шептала она, обращая на меня

взгляд, полный ужаса.

Спустя несколько секунд волна с оглушительным ревом обрушилась на

город.

Девушка   выскользнула   из   моих   объятий.   Я   оказался   под   водой.   С

трудом выплыл. Вокруг темнота и бескрайнее море. Вдруг ярчайший свет на

мгновение   ослепил   меня.   Это   был   возвышавшийся   над   морской   пучиной

огромных   размеров   маяк,   стоявший   на   скалистом   пригорке.   Откуда   он

взялся?   Преодолевая   бурные   волны,   я   кинулся   навстречу   спасительному

свету. Раз за разом меня относило от него, но я плыл, отчаянно размахивая

руками, заглатывая воду, но борясь, шажками приближаясь к цели. Наконец я

доплыл, обессиленный, с горящими мышцами, едва смог встать на зыбкую

песочную поверхность. Пульсирующим светом прожектор бил мне в лицо, то

затухая,  то вновь вспыхивая самым ярким светом, который только можно

вообразить. Над скалами возвышался гористый лес, а на самом верху стоял

вылитый   неизвестным   зодчим   из   темного   мрамора   высоченный   маяк.

43

Преодолев скалы, я ступил в лес. Ветер гнул стволы деревьев, опрокидывая

меня   назад,   создавая   между   мной   и   приближавшимся   маяком   невидимую

стену.   Сдирая   руки   в   кровь,   я   цеплялся   за   землю,   полз   на   четвереньках, пробирался   сквозь   кусты   непроходимого   бурьяна.   Свист   ветра,   казалось, разорвет мою голову на мельчайшие частицы. Маяк. Мне казалось, он дышит

спокойствием, там нет всего того ужаса, который встречается здесь. Путь к

нему тернист и непрост, но преодолевшего трудности ждет награда. Ему все

воздастся.   Опьяненный   мыслью   о   застывшем   посреди   беспросветной

темноты   и   вселенского   ужаса   маяке,   который   символизирует   теплоту

домашнего   очага,   любовь   матери,   которая   с   одухотворенным   лицом

обнимает крохотного младенца, великую силу познания, я преодолел лес и

вышел   на   равнину.   Тишина   и   безмятежность   царили   здесь.   Луна   светила

ярко. В ее свете расположившийся посреди равнины маяк отливал холодной

беспристрастной свинцовостью. В безоблачном небе одна за другой, как по

мановению волшебного слова, появлялись звезды. Я пригляделся  к маяку, тени   возле   него,   казавшиеся   тенями   далеких   деревьев,   зашевелись, заговорили на человеческом языке.

Одна   из   теней   выдвинулась   вперед   навстречу   мне;   легкое,   будто

воздушное,   бархатное   платье   развевалось   на   ветру.   В   лунном   свете

выступила   белоснежная   кожа   и   тот   самый   нежный   румянец   на   щеках.

Сомнений нет, это она. С криком радости я кинулся ей навстречу.

– Мы будем вместе, – слегка приглушенный ветром, доносился до меня

ее голос. – Ты и я. Два одиноких сердца, две заблудшие души. Соединимся

навек.

– Да, так и есть! – кричал я, обезумев от счастья. – Нам Судный день не

помеха.

Я   бежал,   не   чувствуя   боли,   жадно   ловя   ноздрями   воздух,   каких-то

метров двести до нее, а может, и того меньше.

– Я не одна! – кричала она. – Нас много, все отчаявшиеся, потерянные, одинокие, страждущие познания, они все здесь. Мир погиб, но не мы, что

нам мир, у нас целая вечность познания.

Маяк   ослеплял   все   больше,   к   нему   добавился   стук   –   такой,   какой

можно услышать, если стучать кулаком по металлической двери. Этот стук

становился   все   громче,   все   отчетливее,   все   назойливее.   Мир   вокруг

рассеивался, рассыпался, исчезал в темноте…

Я открыл глаза. Солнце залило ослепительным светом мою спальню.

Ошеломленно я смотрел в потолок. Во входную дверь продолжали стучать.

«Это был всего лишь сон», – с неописуемой горечью подумал я и, преодолев

приступ   нахлынувшей   лени,   с   трудом   встал   и   нехотя   пошел   открывать

входную дверь.

Мальчик   лет   десяти,   улыбаясь   широкой   добродушной   улыбкой, протянул мне конверт.

– Это вам.

– Что это? – спросил я, протирая сонные глаза.

44

– Письмо

– От кого?

Мальчик еще раз улыбнулся и произнес:

– Он назвался философом.

– Как?! Что ты сказал?! – воскликнул я, схватив его за руку.

– Философом; он сказал, что вы поймете.

– Черт возьми, где ты его видел, где?

– Вы делаете мне больно, – дрожащим голосом ответил мальчик.

Только сейчас я заметил, что сжимаю его руку в тисках и дергаю из

стороны в сторону.

–  Да,   извини,   я   не   хотел   сделать   тебе   больно.   Он   что-нибудь   еще

говорил?

– Нет, – ответил мальчик, – сказал, что нужно передать.

– Спасибо, – сказал я, взяв у него конверт и собираясь закрыть дверь.

– Он сказал, что вы мне дадите денег.

– Сколько?

– Десять или двадцать брунов, – ответил мальчик, переминаясь с ноги

на ногу, – сказал, что вы щедро отплатите мою услугу.

– Немаленькие у тебя расценки.

– Я ни при чем, это он, этот ваш философ, сказал, что вы дадите мне за

письмо двадцать брунов.

– Подожди, ты ведь только что сказал, что десять или двадцать брунов, а теперь утверждаешь, что он сказал – двадцать брунов.

– Знаете что, дайте мне мои деньги, и я ушел, – надувшись и скрестив

руки на животе, пробурчал мальчик.

–  Ладно, держи двадцать брунов, но потрать их с умом, – сказал я и, отдав деньги, остался наедине с письмом.

Довольный мальчик побежал вниз по лестнице, с грохотом прыгая по

ступенькам.   Минут   двадцать   назад   Философ   дал   ему   двадцать   брунов   и

приказал молча отдать письмо и уйти, но он поступил иначе, и теперь вместо

двадцати у него уже сорок брунов. И в ближайшее время он самый богатый

мальчик в округе. С ним будут еще крепче дружить, его будут еще больше

любить.   «А   когда   деньги   закончатся,   –   подумал   мальчик,   выбегая   на

солнечный двор, – когда они закончатся, я придумаю что-нибудь еще».

«Дорогой мой друг! Мне пора. Я отправляюсь туда, откуда больше не

вернусь. Мне жаль, что ты не поверил в существование параллельного мира.

А ведь он так же реален, как небо, солнце, любой предмет, находящейся в

той   комнате,   где   ты   стоишь,   и   само   это   письмо,   которое,   я   надеюсь,   ты

сейчас держишь в руках. Я буду там, буду свободен от этого мира. Ведь весь

трагизм   нашей   жизни  заключается   в   том,   что   мы  не   созданы   для   нашего

мира,   мы   здесь   лишние,   нежеланные   дети,   пасынки.   Мы   не   можем   здесь

жить. Чахнем, спиваемся, превращаемся в роботов или в диких животных.

Мы отчаялись. Но выход есть. Он очень близок. Просто верь мне, не ставь

под сомнение мое здравомыслие. Неужели мой складный слог можно назвать

45

бредом   сумасшедшего,   неужели   ты   думаешь,   что   вконец   помешавшийся

человек мог написать тебе такие слова? Я верю, что ты одумаешься, верю, что ты переменишь свое решение и обретешь свое счастье, а оно ближе, чем

ты думаешь. Нужно просто верить. Не нужно думать, не нужно знать, нужно

просто верить. Ты готов? Готов изменить свою жизнь? Готов стать тем, кем

ты хочешь? Если да, то следуй по этому адресу: ул. Вейзнера, строение 6.

Это серый бетонный прямоугольник. Ты найдешь, ты почувствуешь.

Премного уважающий тебя – верный друг и брат Философ».

Дочитав письмо, я положил его на стол и с полной убежденностью в

сумасшествии Философа рухнул в кресло и погрузился в тяжелые раздумья.

8

Я   никогда   не   принадлежал   к   числу   тех,   кто   отдавал   предпочтение

уединенному   времяпрепровождению.   Для   меня   это   было   смерти   подобно.

Оставаться одному, наедине со своими мыслями – тяжелейшая и ни с чем не

сравнимая   кара.   Я   любил   шумные,   оживленные   места.   Будь   то   рынок, уличный проспект или же прибрежная набережная. Людская толпа – вот что

всегда   оказывало   на   меня   незабываемое   впечатление.   Бурный   поток

незнакомых друг с другом людей, устремленных вперед, каждый по своим

делам, со своей собственной, отличной от других судьбой. Их лица, фигуры, одежда. Я любил находиться среди них, но как бы слегка поодаль. То есть, находясь   в   самой   гуще,   иметь   возможность   видеть   с   наибольшей

тщательностью всех и каждого. Следить за каждым их движением, небрежно

брошенной   фразой,   за   всем,   что   могло   бы   выдать   их   с   головой.   Где   они

работают, сколько зарабатывают, женаты они или замужем, счастливы или, напротив, несчастны. Столько людей, и каждый из них индивидуален, совсем

не   такой,   как   тот,   который,   расталкивая   локтями,   устремляется   мимо   по

известным   только   Господу   Богу   и   ему   самому   делам.   Эта   толпа   порой

похожа на жужжащий пчелиный рой. Но с ним, если приглядеться, она не

имеет   ничего   общего.   Если   в   улье   каждая   пчела   работает   на   благо   всего

пчелиного   общества,   то   здесь   мы   видим   абсолютно   противоположную

картину: каждый человек индивидуален, и у него свои проблемы, абсолютно

иные, чем у каждого из этих беззаботно устремившихся вперед людей. Есть

только   одна   заложенная   с   детства,   утвердившаяся   в   молодости   и

укоренившаяся в средние годы задача: стать счастливым. Не создать счастье

из чудовищного всеобщего хаоса.

Нет, никто из них не задумывается о ближнем. Этот ближний намного

дальше,   чем   можно   предположить.   Они   могут   полюбить   своих   детей   и

прочих близких родственников. Но и эта, казалось бы, аксиома, не всегда

имеет   место.   А   полюбят   ли   неродственника,   пусть   даже   ближнего?   Нет, навряд ли. Всеобщее счастье! Эта красивая древняя мечта для них столь же

далека   и   непостижима,   как   картины   эпохи   Возрождения   для   рядовых

работников среднестатистических заводов.

46

«На что им эта нелепая мазня?!» – скажете вы возмущенно. Позвольте, ведь   это   да   Винчи,   Рафаэль,   Микеланджело.   Но   для   них   это   всего   лишь

нелепая мазня. Им нужно счастье, которое для работников завода состоит в

наличии   элементарной   крыши   над   головой,   одежды   и   неизысканной,   но

стабильной и сытной еды. Это для них и есть счастье. Смысл всей их жизни.

Возможно, кто-то возразит, скажет: «Да какое право он имеет утверждать, что   для   кого   счастье,   кто   способен,   а   кто   не   способен   на   любовь   к

ближнему!» Поверьте, я имею на то право. Я каждый день наблюдаю толпу.

Каждый день, подобно врачу, наблюдающему за циклом развития болезни, я

наблюдаю за обществом, и не только за его определенным слоем. Мимо меня

проходят   люди   разных   полов,   возрастов,   расовой   и   религиозной

принадлежности, а самое главное – разных сословий (это устаревшее слово с

наибольшей   точностью   подходит   для   разделения   общества   на   богатых   и

бедных). Я могу встретить кого угодно. Спортсменов, актеров, бизнесменов, работников   как   физического,   так   и   умственного   труда,   принадлежащих   к

любому сектору человеческой деятельности. Я уже не один год наблюдаю за

обществом   в   поперечном   разрезе   и   всегда   находил   это   занятие   весьма

любопытным.   Но   никогда   не   понимал   людей,   видящих   в   жизни   лишь

сплошной позитив. Утверждающих, что люди этакие божьи одуванчики. Все

в   них   прекрасно   и   гармонично.   А   плохие   поступки,   которые   они   порой

совершают…   Ну,   это,   пожалуй,   мимолетное,   быстро   проходящее

недоразумение. Происки дьявола, злобно нашептывающего человеку о том, как   бы   он   напакостил   своему   ближнему.   Чушь!   Человек   порой   страшнее

любого дьявола, ибо человек реален, он здесь, среди нас. Его существование

нет   смысла   доказывать,   а   учиненные   им   зверства   неоспоримы.   Подумать

только,   даже   в   наше   время   такие   позитивисты   существуют.   Думают,   что

человек – самое справедливое и гуманное существо во всей Вселенной, но

могу предположить, что в глубине души они знают, что это вовсе не так. Они

просто  хотят верить. Они нуждаются  в этой вере, надевая  на себя  маску, которую – кто-то изредка, а иной часто – надевает каждый из нас. Самими

собой мы бываем лишь в уединении, сидя в закрытой комнате, где нас ничто

не отвлекает. Только в таких условиях мы становимся настоящими. Такими, какие мы есть на самом деле. Теперь нам не нужно, набрасывая маску, играть

очередную   роль.   Теперь   в   этом   нет   необходимости,   так   как   зрителей, имеющих возможность оценить нашу игру, попросту нет. Но ночь пройдет, сон отпустит нас из своей грозной, сковывающей все тело власти, и мы вновь

надеваем очередную маску. Ни один из этой толпы никогда не принимал ни

единого в своей жизни шага самостоятельно. Слова, поступки и даже мысли

– все это продиктовано желанием быть таким же, как все. Безликой, ни о чем, кроме   как   о   собственном   счастье,   не   думающей   людской   толпой.   Люди

ежедневно  совершают  одни и  те  же монотонные движения.  День,  неделя, месяц, год – движемся, словно роботы, с детства запрограммированные на

собственное   счастье   и   личный   успех.   А   периодически   наступающие   у

некоторых минуты беспросветной тоски и неописуемого отчаяния, когда в

47

бездны их мозга победоносно прорывается мысль, что все, что они делали

раньше, не имело никакого смысла, что не в этом заключается смысл всего

бытия… И именно в эти редкие переломные моменты люди отмахиваются от

правды,   как   от   назойливой,   не   дающей   им   покоя   мухи,   продолжая   слепо

верить в правильность своих поступков.

Каждый день люди упорно совершают одни и те же действия. Каждый

божий день. И так всю жизнь. Не безумие ли это? Безумие по мне – это

каждодневное выполнение одних и тех же действий. Так не безумен ли наш

мир?

Ни шагу назад, бегство с занимаемых позиций влечет за собой расстрел

на месте. Приказ от 28 июля 1942 года, но я не красноармеец, удерживающий

улицу лежащего в руинах славного города Сталинграда, и сейчас не середина

XX, а начало XXI века.

Я не хочу жить по этим правилам, я хочу изменить свою судьбу. Я не

хочу под нажимом общества делать то, что делают все. Не хочу плыть по

общему течению.

Не хочу.

Меняется ли общество, меняется ли толпа? Были ли люди такими же

раньше?   Да.   Непременно   да.   Тысячи   лет   назад   они   были   такими   же,   как

сейчас, и будут такими же через тысячу лет. Никакой политической системе

с этим не справиться. Люди не меняются, их пороки всегда будут иметь над

ними   власть.   Появляясь   из   ниоткуда,   цивилизации   будут   продолжать

исчезать в никуда, и так без конца, до скончания веков. Порой я пытаюсь

оправдать этот мир. Да, выступаю его невольным адвокатом на заседании

исторического процесса. Государственный прокурор – сам дьявол во плоти, провонявший   серой,   восстал   из   ада   и   в   слегка   дымящемся   костюме

произносит обвинительную речь.

–  Господин судья, к вашему прискорбию, сообщаю сокрушительную

весть:   ваши   дети,   ваши   маленькие   дети,   в   процесс   создания   которых   вы

вложили всю душу без остатка, к моей едва скрываемой радости, вновь от

вас отвернулись. Они стыдливо опустили голову так же, как две тысячи лет

назад, когда римские захватчики на всеобщее обозрение прибивали вашего

сына к кресту. Они больше в вас не верят – или думают, что верят, но не мне

вам говорить, что разница между желанием верить и истинной верой так же

велика, как между крохотной мухой и гигантским гиппопотамом. Они верят

в меня, вам они в этом не признаются, но их поступки говорят сами за себя.

Господин судья, сам Господь Бог, создавший за семь дней и небо, и

землю,   и   тварей,   ее   населяющих,   умиротворенно   глядит   на   прокурора.

Кажется,   пропуская   все   его   слова   мимо   ушей,   он   смотрит   на   меня,   видя

только   человечество.   Он   спустился   с   небесного   пьедестала   в   окружении

кружащихся в вышине ангелов. Он не слушает прокурора, он и не смотрит на

меня. Он видит во мне всех. И отчаявшихся, и верующих, и погрязших в

непроницаемом мраке разврата,  и просветленных свыше святых, он видит

всех, он знает все, он вынес вердикт сразу, как только принял решение нас

48

создать. Я пытаюсь оправдаться, отвечая на нападки прокурора, говорю, что

не все так плохо, но прокурор перебивает меня на полуслове.

–  Господин   судья,   выступление   моего   многоуважаемого   оппонента

адвоката, может быть, не к месту и не ко времени будет сказано, напоминает

мне   выступление   римского   оратора   перед   многочисленной   толпой,   чья

главная   задача   заключалась   в   том,   чтобы   убедить   людей   во   все   еще

могущественной   силе   переживавшей   огромный   упадок   Римской   империи.

Она уже давно погрязла в разврате и внутренних противоречиях, которые

сопровождались бесчисленными вражескими набегами. Оратор прекрасно об

этом знает или хочет убедить себя в том, что все хорошо, все еще поправимо.

Я вновь пытаюсь оправдаться, с трудом находя слова, наверно, так же, как римский оратор, а может, он был успешнее в умении искусно врать. Но

Бог прерывает заседание. Для него оно не имеет смысла. Он не создал бы

людей для того, чтобы в один из ненастных дней просто от них отказаться.

Заседание   завершилось.   Все   исчезло.   Моя   фантазия   истощилась.   «А   что

люди?» – думаю я. Разве есть смысл винить людей? Ведь они от природы

несовершенны. Подвержены слабостям и соблазнам, противостоять которым

могут лишь единицы. Эти единицы просветленных людей существовали на

протяжении всего того времени, что существует разумная жизнь на планете

Земля. Но они всегда оставались в меньшинстве, им никогда не доведется на

что-то   существенно   повлиять.   Такова   их   горестная   судьба:   знать   о

сокровенном   смысле   человеческого   существования,   знать   о   правильных

путях развития всей цивилизации. Но безликое и бездумное людское стадо

всегда   было   и   будет   слепо   к   их   доводам.   Это   слабое   меньшинство   не

способно   повлиять   на   гибель   цивилизации.   Люди   в   большинстве   своем

порочны,   и   возвыситься   над   всем   низменным,   разлагающим   человеческое

общество,   способны  лишь  немногие.   Подобно  хирургу,   наблюдающему  за

увеличением опухали головного мозга, я с горечью становлюсь свидетелем

распада своей цивилизации, ее устоев, традиций. Такие же наблюдатели, как

я, видели этот распад и раньше. Мы не можем ни на что повлиять. Мы можем

лишь наблюдать, с горечью сознавая, что не можем что-либо предпринять.

На выходных я решил вновь вернуться к своему некогда излюбленному

занятию – наблюдению за людьми, которые шли по набережной, каждый по

своим делам. Был обычный, ничем не примечательный сентябрьский день, когда не холодно и не жарко, что-то среднее. Приятное тепло. Ветер разогнал

все тучи, и теперь в безоблачном небе ярко светило солнце. Я находился в

одном из моих излюбленных мест. Широкая просторная набережная возле

моря, в том месте, где она сворачивает на одну из главных улиц города. Я

сидел   на   лавочке,   расположенной   в   тени   листвы   массивного   дуба.

Удивительное дерево. Колонисты посадили это дерево несколько сотен лет

назад. Подумать только, оно пережило несколько войн, выжило и в мирное

время, вопреки кощунственному распоряжению правительства избавить эту

территорию   от   зеленых   насаждений   и   построить   здесь   грандиозный

развлекательный   центр.   В   последний   момент   решение   было   чудесным

49

образом отменено под нажимом партии «зеленых». Дерево было свидетелем

появления первых, маломощных и сегодня кажущихся неуклюжими машин.

С   оглушительным   ревом,   пыхтя,   они,   вместо   привычных   повозок   с

лошадьми,   проезжали   мимо   могучего   дуба.   Потом   машины

совершенствовались,   становились   все   более   мощными,   удобными   и

элегантными. Теперь они все быстрее проносились мимо, и водители редко

удостаивали   высоченный   дуб   своими   восхищенными   взглядами.   Люди

рождались и умирали, поколение за поколением, сменяя друг друга, а дерево

все стояло. Стояло и жило.

Я   наблюдал   за   проходившим   мимо   бурным   потоком   людей.   Мое

внимание привлек один человек.  Худой мужчина  средних лет с бледным, болезненного цвета лицом. Расталкивая людей и не обращая внимания на

возмущенный   взгляд   молодой   девушки,   которую   он   оттолкнул   руками   к

бордюру,   он   пересек   набережную   и   быстрым   шагом,   периодически

оглядываясь,   направился   вдоль   дороги.   Встав,   я   ускорил   шаг   и   зачем-то

пошел за ним. Свернув за угол, он исчез из поля зрения. Пустившись бегом, я

добежал до того места, где скрылся незнакомый мужчина, и увидел, как тот, уже сбавив скорость, теперь медленно шел, засунув руки в карманы потертой

джинсовой   куртки   и   все   так   же   боязливо   озираясь   по   сторонам.   Я   вновь

последовал за ним, держась на расстоянии нескольких метров, но стараясь ни

на минуту не терять его из виду. Таким образом, идя вслед за незнакомцем, я

уже преодолел несколько кварталов. Внезапно он остановился. Остановился

и   я,   отступив   к   обшарпанной   стене   двухэтажного   дома   и   пропуская

проходивших   по   узкому   тротуару   людей.   Мужчина   в   джинсовой   куртке

продолжал стоять посреди тротуара, не обращая внимания на проходивших

мимо пешеходов, не уступая им и наверняка не видя проезжающие столь же

бурным потоком автомобили. Немного постояв, он двинулся дальше.

Я   шел   в   метрах   десяти   от   незнакомца,   стараясь   не   смотреть   ему

пристально в спину. Беззаботно поворачивая голову то вправо, то влево, я

лишь   изредка   переводил   взгляд   на   незнакомца.   Мужчина   остановился

посреди   улицы,   смотря   на   небольшое   сооружение,   находившееся   возле

пятиэтажного здания. Сооружение, похожее на магазин, не имело ни окон, ни

дверей   –   невысокий   серый   бетонный   прямоугольник.   На   фасадной   части

отчетливо виднелась табличка: ул. Вейзнера, строение 6.

Я   был   поражен   и   не   мог   собраться   с   мыслями.   Письмо   Философа

стояло перед моими глазами. Это тот адрес.

С   трудом   приходя   в   себя,   я   тоже   остановился   рядом,   в   нескольких

метрах, у стеклянной витрины магазина, делая вид, будто бы интересуюсь

разнообразными   сувенирами.   Сейчас   я   смог   тщательно   рассмотреть

незнакомца.   Осунувшееся   лицо,   темные   круги   под   потухшими   серыми

глазами, неухоженная щетина и три глубокие продольные морщины на лбу.

Он продолжал стоять, глядя на находившийся на противоположной стороне

улицы бетонный прямоугольник. Внезапно, преодолев проезжую часть, он

пошел к нему. Рискуя быть замеченным, я, забыв о конспирации, кинулся за

50

ним.   Оказывается,   бетонное   сооружение   с   противоположной   стороны   не

было сплошной серой стеной, здесь был вход в виде двери и три квадратных

зашторенных окна. Не стучась, незнакомец смело зашел внутрь. Подбежав и

прождав   несколько   секунд,   я   медленно   приоткрыл   дверь.   Просторное   и

абсолютно   пустое   помещение   –   ни   мебели,   ничего,   лишь   стены,   пол   да

потолок и свисающая с него запыленная люстра. Я зашел внутрь. Передо

мной в нескольких метрах была еще одна дверь со стеклянной узорчатой

рамой, через которую в помещение просачивался тусклый свет. Очевидно, там еще одна комната. Теперь я отчетливо слышал разговор. Два мужских

голоса. Стараясь не издавать ни единого звука, я медленно подошел к двери.

– Вы уверены, что за вами никто не следил?

– Никто не следил, это точно.

– Вы уверены, что хотите покинуть свой мир?

–  Да, я уверен окончательно и бесповоротно. Я не хочу жить в этом

мире, полном несправедливости. Я хочу туда, в то место, которое вы мне

показали.

–  Я еще раз повторяю: пути назад не будет, это путешествие в один

конец. Вы точно хотите навсегда распрощаться со своим миром?

– Да, я хочу покинуть его навсегда.

– Тогда встаньте.

Наступила тишина. Прислонившись ухом к двери, я пытался что-либо

услышать. Затем меня осенило, и я ужаснулся своему наивному поступку.

Тот мужчина сказал: «Тогда встаньте». Возможно, сейчас они откроют дверь

и застанут меня здесь. Я хотел броситься к входной двери, но не успел, меня

ослепила   яркая   вспышка   света.   Это   длилось   не   больше   секунды,   лишь

мгновение, в течение которого я не видел ничего, кроме ослепительно-яркого

света.   Затем   все   стало   таким,   каким   было.   Я   по-прежнему   стоял, пригнувшись, возле двери и пытался что-то услышать.

–  Разве   ваши   родители   вас   не   учили,   что   подслушивать   чужие

разговоры очень некрасиво?

Вскочив, я в ужасе огляделся. Как он понял, что я нахожусь здесь? Как

он мог это узнать? Бежать! Бежать сломя голову к входной двери, затем на

улицу – и устремиться как можно дальше отсюда. Это была первая мысль, которая возникла в моей голове после того, как я услышал эти слова, но что-

то неведомое не давало мне это сделать. Застыв как вкопанный, я не в силах

был сдвинуться с места.

– Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. Проходите в кабинет.

Бежать! Срочно бежать, пока не поздно! Но вопреки своим мыслям я, не   зная   зачем,   потянулся   рукой   к   дверной   ручке.   Нет,   меня   никто   не

принуждал. Но страх, который появился в моей душе, переклинивало острое

навязчивое  желание узнать, в чем же состоит тайна того, что я услышал, разгадка   странного   разговора   неизвестного   мне   мужчины   с   мужчиной   в

джинсовой куртке. В какое такое путешествие он отправился? Что значит

«покинуть свой мир»? Подчиняясь любопытству, я открыл дверь и зашел в

51

кабинет.   Меня   не   обманули.   Эта   небольшая   комната   действительно   была

похожа на рабочий кабинет. Одна стена была снизу доверху занята полками с

книгами в дорогих переплетах. У противоположной стены стоял железный

сейф,   рядом   с   ним   шкаф.   Посреди   комнаты   за   крепким   дубовым   столом

сидел низкий, худенький мужчина лет пятидесяти,  в очках с небольшими

круглыми стеклами.

– Присаживайтесь, – сказал он, указывая рукой на стоящее возле стола

кресло.

Я   хотел   было   сесть,   но   вдруг   вспомнил   про   мужчину   в   джинсовой

куртке. В кабинете нет ни окон, ни дверей, так куда же он делся? Не мог же

он раствориться в воздухе.

– Где тот человек, с которым вы разговаривали? – спросил я.

– Если я скажу, вы вряд ли поверите.

– Вы скажите, а верить или нет – это уже мне решать.

– Хорошо, я скажу, но для начала я попрошу вас сесть в кресло.

– Хорошо, – сказал я и сел. – Я весь внимание.

– Этот человек сейчас находится не здесь.

– Ясное дело. Я и без вас вижу, что его здесь нет.

–  Вы  меня  не поняли. Говоря, что  он не здесь,  я не ограничиваюсь

пространством этой комнаты. Я имею в виду, что его нет в этом мире, в этом

измерении.

– Вот сейчас я точно ничего не понимаю.

–  Мы   встретили   этого   человека   вчера   на   центральном   мосту,   он

собирался прыгнуть в реку, собирался покончить с собой.

– Мы – это кто?

– Позвольте, что?

– Вы только что сказали: «Мы встретили этого человека». Кто «мы»?

– Я говорю от имени своего народа.

– Какого народа?

– Даже не знаю, как вам объяснить.

–  Скажите начистоту, что здесь происходит, что это была за вспышка

света, откуда вы узнали, что я стою за дверью, куда делся тот человек, с

которым вы минуту назад разговаривали здесь, вот в этом самом кабинете?

Объясните, наконец, что здесь происходит.

–  Этот человек разочаровался в своем мире, и мы переправили его в

другой, параллельный мир, в тот мир, где мы живем.

–  Кто   вы   такие?   –   спросил   я,   чувствуя,   что   медленно   и   неуклонно

схожу с ума.

–  Вам  кажется,   что   тот   мир,   в  котором   вы  живете,   один,   и  другого

такого   же   мира   на   вашей   планете   быть   попросту   не   может.   Это   не

укладывается  в вашей голове.  Но параллельных миров не два,  не три, их

десятки, а может, даже и больше, мы сами еще до конца это не выяснили.

– В одном из таких параллельных миров живете вы?

– Да.

52

– И туда вы отправили того человека?

– Да.

– Для чего?

–  Я же говорил: он собирался покончить с собой. Он не хотел жить в

вашем эгоистичном и равнодушном мире, и мы сохранили ему жизнь. Дали

ему   возможность   жить   другой   жизнью.   Дали   ему   возможность   стать

счастливым, но уже не в этом мире, а в другом, в нашем.

–  А   кто   вы   такие?   Тоже   люди,   только   обитающие   в   другом, параллельном мире?

– Нет, мы не люди.

– А выглядите как мы.

– Я специально принял такое обличие. Мой реальный облик покажется

вам   странноватым   и   немного   неуклюжим.   Но   поверьте,   ваш   облик   нам

кажется точно таким же. Эволюция в нашем мире и факторы, оказывающие

на нее влияние, были совершенно иными, нежели в вашем мире.

– Ну и каков ваш мир? Неужели он столь гуманный и справедливый?

– Можете не сомневаться. Наше общество прекрасно. В нем нет всего

того ужаса, что десятилетиями наблюдаем у вас. Мы не в силах спасти вас.

Единственное, что мы можем, – это спасти тех немногих, кто нуждается в

спасении, тех немногих, кто не может найти себя в этом мире, тех немногих, кто,   подобно   этому   человеку,   отчаявшись,   находит   только   один   выход   –

спрыгнуть с моста и хоть в смерти обрести желанный покой. Мне кажется, вы тоже разочаровались в своем мире.

– С чего вы взяли?

–  Читаю   ваши   мысли.   Кстати,   вы   спрашивали,   как   я   понял,   что   вы

стоите за дверью. Отвечаю. Я это почувствовал. Услышал ваши мысли. Вам

это покажется странным, но для меня это в порядке вещей. А что касается

ослепительной   вспышки   света,   так   это   была   телепортация   в   наш   мир

небезызвестного вам человека.

Я вспомнил Философа. Его слова, словно ток, пронзили меня: «Мир, в

котором все гармонично. Мир, в котором все прекрасно. Это рай на земле.

Идиллия, царящая там, не поддается объяснению. Это мечта утопистов».

– Так вы говорите, ваш мир. Он так прекрасен?

– Если вы захотите, у вас будет возможность в этом убедиться.

– То есть вы меня приглашаете?

– Да, приглашаем, если вы этого хотите.

–  А   вы   никогда   не   пробовали   установить   контакт   со   всем   нашим

миром, с правительствами, с народами?

– Нет, это невозможно.

– Почему?