Текст книги "Иди легко. Повесть о Халле - приемыше драконов"

Автор книги: Наоми Митчисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Теперь они стали изредка выходить в город на прогулку, однако от робости избавились не вполне. Однажды Таркан-Дар взял Халлу с собой на улицу златокузнецов. Там он несколько часов рассматривал ожерелья и застежки, говоря, что вот это он хочет купить для Пташки. Халла говорила, да, это годится, а как ей понравится вон то? Таркан-Дар говорил и говорил про Милую Пташку, летя к ней мыслью, желая оградить от опасности, словно украшая драгоценностями ее воображаемую, не в силах дотянуться до нее настоящей, прекрасно зная, что она по-прежнему далеко и нет у него возможности защитить ее. Перебрав все самые дорогие и красивые вещи и мысленно на коленях поднеся их Милой Пташке, он вдруг резко повернулся и с исказившимся лицом пошел прочь, ни слова не говоря Халле. А она думала о том, кто наверняка оценил бы золото лучше, чем та далекая девушка, – об Оггхи. Он бы бережно взял его в когти и отнес в темную пещеру, где оно стало бы частью его сокровища.

Глава четвертая

КРЫСЫ И КОРШУНЫ

Еще трижды на больших состязаниях Халла договаривалась с лошадьми о том, кто победит, люди из Мароба бились об заклад и выигрывали и относили деньги отцу Иоанну. Но теперь это стало труднее, потому что Звездный Луч, очень подружившийся со своим возничим, хотел все время побеждать. Если же он каждый раз будет победителем, выигрыши будут все меньше и меньше. Объяснять это Звездному Лучу было бесполезно, он не понимал, что такое деньги, да и остальные кони тоже. Мало кто из животных видит в них толк. К тому же конюхи и возничие, рассуждая обо всех этих делах, стали подозревать о связи выигрывающих людей из Мароба с девчонкой, которая околачивается в конюшнях. Некоторые считали ее святой, или, по крайней мере, посланной свыше, а другие, потерявшие деньги, говорили, что она колдунья.

Она как раз беседовала с одной из лошадей в зеленой конюшне, когда по соломе к ней подбежала крыса и громко запищала. Сначала Халла не обратила внимания на ее писк, ибо считала, что крысам не подобает вмешиваться в серьезный разговор с лошадьми. Но крыса подбежала еще ближе. Лошадь тряхнула головой, ибо не очень уважала крыс, а крыса встала на задние лапки, добиваясь, чтобы ее все-таки заметили. Халла рассердилась, но стала слушать крысу, и та ей сказала, что сюда идут люди с камнями и палками, словно Халла сама крыса и враг, и надо немедленно бежать. Страх, который все время сидел в самой глубине ее существа, всплыл и на мгновение превратил ее в камень – она не могла шевельнуться. А крыса сказала: «Беги скорей, скорей беги!» – сделала вперед несколько шагов и оглянулась. Тогда Халла побежала за крысой, заворачиваясь в лоскут плаща Всеотца, но не к выходу из конюшни, а в зернохранилище. Там крыса нырнула за большой ларь для зерна, Халла – за ней. Чтобы спрятаться за ларь, пришлось напрячь все силы и отодвинуть его от стены, а сверху Халла набросила мешок. И тут услышала голоса: злые, рычащие, отвратительные голоса героев на охоте, решивших избавить мир от кого-то, кого они боятся и ненавидят!

За ларем из стены вывалилось несколько камней и получилась дыра. Халла полезла в нее, а затем под пол, думая о том, соображают ли крысы, насколько она больше их, и ужасно боясь застрять, чтобы ее, беззащитную, не вытащили обратно за ноги. При одной мысли об этом у нее мурашки по коже пошли. Сверху, над ней, уже слышался топот, что-то упало, громыхнув. Сильно пахло крысами; ползком пробираясь вперед как можно бесшумнее, Халла случайно влезла рукой в крысиное гнездо, и ее укусили, но не больно. В волосы ей набилась пыль и мелкие камешки, колени и локти она ободрала до крови, несколько раз слышала, как трещит и рвется платье, но плащ оказался крепким. Чтобы не потерять его, она вцепилась в него зубами, как медведь.

Вдруг ее протянутая рука попала в пустоту. Там было темно. Крыса пищала где-то внизу, и скатившийся туда камешек булькнул, попав в мокрое.

Но надо было туда лезть. Она извернулась, потянулась вперед, достала рукой до противоположной стенки, нащупала какую-то скобу, ухватилась, подтянулась и спрыгнула, сразу оказавшись по щиколотку, а через шаг – по колено в теплой вонючей жиже. Она поняла, что попала в сток нечистот из конюшен. Крыс это, по-видимому, нисколько не беспокоило, так не все ли равно ей? Лучше попасть обеими ногами в добрый конский навоз, чем в злые руки людей.

Крысы ее торопили: они умели видеть в темноте, и она чувствовала, что они боятся. Но она ничего не видела, и как ни старалась нагибаться и выставлять вперед руки, все время стукалась головой о свод, и скоро уже плакала. Сток свернул вправо и пошел вниз. Крысы подбадривали ее писком – их было уже несколько. Она продолжала идти вперед. Ход расширился. В нос ей ударила еще более сильная вонь; она поняла, что тут уже не только конские нечистоты. Хватая воздух ртом, она заспешила. По дороге стали попадаться боковые отдушины, пропускавшие слабый свет и немного воздуха. Ей очень хотелось вылезти через одну из них, она боялась, что может не выдержать страшной вони и упасть в эту мерзость, но крысы подгоняли ее вперед до тех пор, пока она не увидела свет перед собой. Преодолев последний спуск, она, наконец, выбралась на волю. Рядом плескалось море, позади была городская стена. Под ногами валялись битые горшки, громоздились кучи гнили и мусора, попадались трупы мелких животных. Над всем этим роились мухи. Но крысы, задрав хвосты, принялись весело плясать вокруг нее. Потом пискнули и помчались назад. Халла пошла к морю.

Войдя по колено в воду, она долго отмывалась, терла одежду и кожу песком, наконец, вылезла на берег в мокрых лохмотьях. Наверное, если охота за ней продолжается, нельзя даже к своим идти.

Она долго стояла на берегу, потом, подняв голову, увидела парящего коршуна и свистнула. Красивый коричневый падальщик спустился к ней, распространяя резкий запах. Халла попросила его слетать и посмотреть, нет ли толпы людей возле их дома и что там вообще делается. Коршун широкими кругами взлетел, а Халла села на кучу мусора и стала ждать, надеясь, что все обойдется.

Коршун вернулся.

– Там было много людей, – сказал он. – Твои люди ушли.

На мгновение Халлу кольнула радость, словно она стала коршуном и одна на свободе взмыла в небо. Больше не надо беспокоиться о чужом сокровище, не надо съеживаться, когда болит скрытая рана в сердце Таркан-Дара, – она пойдет легко, легко, одна, как сказал Всеотец. И Халла по-медвежьи осмотрелась вокруг.

Но места были не дикие. Еду брать негде. На нее хмуро смотрела стена Микгарда. За стеной еда была, но ее можно было только украсть, а красть опасно.

Значит, лучше вернуться и разыскать людей из Мароба.

Она посмотрела на стену. А из-за стены выскочил, перепрыгнув через нее, крылатый конь со Стейнвор, которая держала под мышкой мертвого героя. Конь приземлился как раз подле нее, аккуратно поставив копыта на твердое место, чтобы не провалиться в гниль, и сложил крылья.

– Я так и знала, что это ты, – сказала Стейнвор, вынимая ноги из стремян, кладя одну на другую и одновременно укладывая героя поперек конской спины. У него была снесена часть черепа, похоже, камнем.

– Далеко же тебя послал Всеотец, – заметила она.

– Сюда я сама пришла! – сказала Халла.

– Вы все так думаете, – сказала Стейнвор. – А мы знаем. Мы у него на службе. Между прочим, все прядется. Как семя упадет, так и дерево растет. Глянь, какого я везу.

– У него мозги капают, – сказала Халла, передернувшись от отвращения.

– Они ему не понадобятся, – сказала Стейнвор, – да и не были нужны никогда. Это один из варягов, героев Императора, ты их видела.

– Он успел кое-чем поживиться, – сказала Халла, рассматривая тяжелое золотое ожерелье, болтавшееся на вывернутой шее.

– Еще бы! Он примчался сюда, как дракон, разорять гнезда. Поверил во все, что ему рассказывали на Севере. И ему везло, пока он не убил топором сапожника, закрывавшего ставни, а жена сапожника сбросила ему на голову горячий чугунок с едой. Он надел новый шлем, который был ему велик и слетел с головы вместе с куском черепа. Остался бы в старом, все бы обошлось. Так ему и надо, нечего выряжаться!

Но Халла вдруг нахмурилась.

– Сапожник? – спросила она.

– Ну да. На твоей улице. Когда шайка голубых – люди Железного Заслона – пришла за тобой…

– Но какое дело Железному Заслону до бегов?

– Очень большое. И он прослышал про твоих людей.

– Он их убил? – спросила Халла и вдруг первый раз почувствовала настоящую ненависть к Железному Заслону. До сих пор он был для нее только именем в чужой истории. А теперь, раз он убил ее людей, это уже ее история.

Стейнвор перегнулась через героя, выдрала перо из конского крыла, поковыряла им в зубах.

– Нет, нет, – сказала она. – Его вовремя придержали. Аргирий не допустил. Отец Иоанн сказал ему, что они умеют узнавать победителя в состязаниях, и он заинтересовался. Но они очень беспокоятся о тебе… Они думают, что тебя могли убить. Таркан-Дар хотел бежать искать тебя. Его связали.

– Значит, я должна их найти, – сказала Халла, очень не любившая, когда кого-нибудь связывают.

– Не торопись. Толпа Аргирия их не тронет. А сейчас они направляются к Императору. Так, как хотели. Ты им не нужна.

– Но я же их уста!

– Ну, старик уже достаточно знает греческий, чтобы сказать все, что хотел. Лучше присоединяйся к нам, Халла. Неужели не хочешь?

– Ты меня уже звала однажды. Я не люблю героев.

– Привыкнешь. Впрочем, у Всеотца могут быть на тебя другие виды.

– Всеотец давно про меня забыл. Я была для него мошкой, которая запуталась в паутине в лесу. Он меня вытащил и отпустил.

– Может быть, может быть. Ну ладно, мне пора везти этого, а то они будут ломать головы, где я. Если хочешь найти своих людей из Мароба, иди в ворота и все прямо, до овощного рынка. Там спросишь.

– Да, там, наверное, есть крысы.

– Можешь спросить у зеленщиц. Ты похожа на деревенскую потаскушку. Только воняешь, как крыса. Зачем ты с ними водишься. Они еще хуже драконов.

– Неужели от меня еще воняет? – сказала Халла, огорченно рассматривая драное платье…

Основную грязь она смыла, теперь на нем были мокрые пятна и местами выступила соль. Запах, конечно, остался.

– Да, дорогая! Знаешь, что? Давай снимем плащ вот с этого, им все прикроешь!

Но Халла сделала шаг назад.

– Я уже один раз взяла золото с мертвого героя, – сказала она. – Из этого ничего хорошего не вышло.

Она сказала так, потому что почувствовала, как снова по-драконьи тянется душой к золотым застежкам и шитью плаща, а умом понимает, что сейчас это не нужно.

– Ну ладно, как хочешь. Мне пора.

Стейнвор сунула ноги в стремена, откинулась в седле и натянула поводья. Конь развернул одно крыло, потом другое и умчался за море.

Халла накинула поверх платья лоскут плаща Всеотца. Он лучше отмылся и запах из него уже выветрился. Опустив голову и крепко прижимая к себе края плаща, она прошла в ворота и направилась к овощному рынку. Там она без труда нашла крысу, пробиравшуюся куда-то через кучу полусгнивших овощей возле сточной канавы, и попросила показать ей дорогу. Все были так заняты, выкрикивая, что у них самый свежий и дешевый товар, или крича в ответ, что товар, наоборот, дорогой и несвежий, что никто не заметил, как она говорила с крысой и как потом побежала за ней в узкую улочку с множеством мелких лавчонок, а оттуда – по другой, тоже узкой улице, но уже с высокими стенами, с которых свисали ползучие растения.

Так она попала к боковому входу в большой дом Алексиса Аргирия, который занимал целый квартал до следующей улицы.

Там, сразу за входом, в маленькой комнатке сидели на лавке люди из Мароба. Вид у них был самый несчастный, а у Таркан-Дара руки были связаны за спиной, а на лице – следы слез. Рядом на табуретке сидел охранник, щелкая подсолнечные семечки и мыча какую-то песенку. Когда Халла Богом Посланная вошла в комнатку, Таркан-Дар громко вскрикнул, а другие двое подбежали к ней и расцеловали ее. Она попросила охранника развязать Таркан-Дара.

– Я боюсь, – сказал охранник. – Он меня с ног сшибет, бешеный. Как только развяжу. Уже было.

– Не сшибет, – сказала Халла. – Ему нужна я, а я здесь.

Охранник еще поворчал для порядка, потом развязал Таркан-Дара, и они сели рядом и стали ждать. Ждали долго. Охранник, видя, что они сидят спокойно, угостил их семечками.

Глава пятая

ГЛАВНЫЙ ДРАКОН

Наконец, вошел отец Иоанн, очень обрадовался, увидев Халлу, но пришел в ужас от ее платья. Он тут же распорядился принести новое и надеть на нее, но не разрешил никому дотрагиваться до ее плаща.

После этого их провели во внутренний дворик, где на мраморной скамейке под густо цветущими кустами темных роз у водоема с рыбами сидел сам Алексис Аргирий. Время от времени он отламывал белый хлеб, крошил и бросал рыбам или толпе голубей, которые дрались, толкались и бранились на своем голубином языке тут же, под кустами роз.

Он посмотрел на троих мужчин и Халлу так, будто они тоже были какими-то животными, и заговорил не с ними, а с отцом Иоанном, словно они не могли его понять. Отец Иоанн без конца кланялся, но они поклонились только раз, подойдя. Многое из того, что говорилось, было, и правда, трудно понять, потому что даже Родин ничего не знал о тех людях и событиях, а Халле было безразлично, а потому неинтересно.

Наконец, Аргирий сказал отцу Иоанну:

– Спроси ее о бегах.

И отец Иоанн сказал Халле, что Его Величество желает узнать, если спрашивать об этом не грех, как она угадывает победителя в состязаниях.

– Я спрашиваю коней, – сказала Халла, слушая голубиную брань и забавляясь тем, как разительно отличается речь этих птиц от их внешности.

Отец Иоанн нервно поклонился и повторил ее ответ.

– Она безумна, – сказал Аргирий. – Но спроси ее, кто победит в следующий раз.

– Я не могу его назвать, пока не поговорю с лошадьми, – сказала Халла. – А может быть, они скажут одно, а сделают другое. Иногда возничие придерживают их и не дают выиграть. Надо приказать возничим, чтобы они так не поступали, господин, – добавила она. – Они портят лошадям состязания.

Аргирий засмеялся.

– Она не так уж безумна, а? Что ты об этом думаешь, Старый Лис? (такую возмутительную кличку он придумал служителю Бога, отцу Иоанну).

Отец Иоанн выпрямился, произнес:

– Ее безумие ниспослано свыше, – и перекрестился.

Трое из Мароба тоже перекрестились, а затем и господин Алексис, но делал он это лениво, поигрывая кольцами. После этого он еще раз посмотрел на них и повернулся к отцу Иоанну:

– Ты уверен, что их история правдива?

Отец Иоанн кивнул.

– Тогда скажи им, пусть завтра явятся во дворец. И накорми их получше, – добавил он. – Пусть хорошо запомнят, кто им помог. Потом я посмотрю, как девушка говорит с лошадьми. Это что-то новое.

Он встал, повернулся ко всем спиной и ушел.

Отец Иоанн отвел их в богатые покои, с коврами и занавесками, приказал рабам принести еду и вино, такой вкусной еды они здесь ни разу не ели, и распорядился, чтобы Таркан-Дару вернули его меч, который отобрали в доме сапожника. Потом он несколько раз повторил, что господин Алексис Аргирий из чувства христианского сострадания поможет им предстать перед Императором, где они расскажут свою историю, после чего справедливость восторжествует и невинным воздастся. Они поблагодарили его, но Родин в душе уже не так радовался, как мог бы вначале. Он уже не был уверен в том, что все обязательно будет хорошо. А если допустить, что все удастся, можно ли считать, что это выйдет по чести и по совести?

Отец Иоанн все упрашивал их побольше есть и особенно побольше пить, и осторожно выспрашивал Халлу про бега. Халла не скрывала того, что разговаривала с лошадьми, но про Звездного Луча и его трудности не сказала ни слова, потому что боялась, что если они обо всем узнают, то разлучат его с маленьким возничим. Она чувствовала, что здесь вполне могут так поступить. Отец Иоанн ей, по-видимому, не поверил: он не привык верить в то, что было слишком просто. Люди из Мароба, кажется, поверили. Когда священник ушел, она им рассказала, как бежала из конюшен по сточному каналу, но про то, что ей помогли крысы, промолчала. Ей казалось странным, что большинство людей терпеть не могут крыс, но это было так, и крысы платили им тем же.

– Мы боялись, что тебя убили, хоть ты и послана небесами, – сказал Родин. – В этом городе не живут по Божьим законам и не исполняют Его волю.

– Здесь столько храмов, – сказал Таркан-Дар, – но у них прогнили камни. Когда мне сказали, что ты убита, я чуть не разуверился в Боге. Своим врагам я ничего не прощаю.

– Бог нам поможет, – сказал Киот. – Как бы мне хотелось оказаться не здесь!

– Да, хотя то, ради чего мы ехали, почти сделано, – сказал Родин. – Иногда мне кажется… Если бы мы знали, как оно выйдет…

– Как долго, – сказал Таркан-Дар. – И никаких вестей!

– Скоро ты вернешься к ней, сынок, – сказал Родин. – Если ей будет грозить опасность, ее спрячут. Ты же знаешь, сколько у тебя друзей.

– Об этом заранее не узнаешь, – сказал Таркан-Дар. – А вдруг за ней придут ночью… похитят. Боже спаси!

– Давайте помолимся, – сказал Киот. – Да минет нас чаша сия!..

Они преклонили колени и начали молиться. Халла встала на колени вместе со всеми и стала думать о Стейнвор, о крысах, о том, какой умный коршун и как он красиво бросается вниз с высоты.

На следующий день восемь человек с двумя запасными внесли во двор большой паланкин, и людям из Мароба вместе с Халлой сказали войти в него. Когда они сели, кто-то задернул занавески снаружи. Паланкин подняли, он закачался, поплыл. Таркан-Дар пытался выглянуть в щель между занавесками, но чья-то рука резко дернула их, щель сомкнулась. В паланкине стало очень жарко. Люди из Мароба в плотных одеждах задыхались и потели. Таркан-Дар убивал мух, одну за другой. Халла смотрела на это спокойно: мухи сочувствия не заслуживают, у них нет ни единого качества, достойного подражания. Родин расчесывал пальцами бороду.

– Когда мы попадем к Императору, – сказал он, – надо прежде всего выяснить, знает ли он, что мы пришли не только по своему делу, а посланы всем народом Мароба.

– Когда мы попадем к Императору, надо прежде всего не забыть, что нам говорил отец Иоанн, – с горечью произнес Таркан-Дар, – как кланяться и целовать пол и вести себя хуже животных.

– Животные не целуют пол, – сказала Халла. – Так ведут себя только люди.

Таркан-Дар рассмеялся и обнял ее одной рукой. Она не обиделась. Все были рады, что он повеселел.

А Киот сказал:

– Мы не знаем, что ему скажут про нас. Могут сказать все, что угодно. Обвинить в уличной драке. Императору должны были уже про нее доложить, там были его телохранители.

– Я с одним из них разговаривал, – сказал Таркан-Дар. – Он скоро уедет отсюда. Как только добудет здесь достаточно сокровищ, отправится в город Хольмгард.

«Значит, некоторые люди собирают сокровища, – подумала Халла. – Интересно, он просто герой или думает о настоящем сокровище? У него будет пещера?..»

– Где этот Хольмгард? – спросил Родин.

– На севере. Далеко. От Мароба далеко. Еще дальше, чем живут Красные Всадники. Он рассказывал, что там снег пять месяцев в году. И там его по-другому называют: Новгород. Императору город не подчиняется, у него свой закон.

– Наверное, это хорошо, – сказал Родин.

– Было время, – сказал Киот, – когда мы верили, что закон Императора – это закон Бога. Первый слуга Бога так сказал. Мой дед Ньяр умер, потому что это была правда. Или потому, что думал, что это правда. Он верил, что умирает за добро. Если бы мы не пришли сюда, мы бы, наверное, тоже верили.

– А сейчас, если все удастся, мы в лучшем случае получим хорошего Правителя вместо плохого, – сказал Таркан-Дар. – Но мы не сможем верить, что он от Бога. Люди в Маробе будут приветствовать его, как Божьего посланника, а мы будем знать, что это совсем не так. Мы стали другими.

– Если бы все осталось по-старому, – сказал Родин, – ты мог бы стать Хлебным Князем Мароба.

– Мог бы, – сказал он. – Я об этом уже думал, Родин, – и отвернулся лицом в подушку.

Вдруг паланкин остановился, его тряхнуло, послышался топот и звон оружия. По-видимому, их поставили на землю, потом снова подняли и понесли куда-то вверх, наверное, по лестнице, потому что трясли так, что они попадали друг на друга. Наконец, паланкин поставили на ровное место и сказали им выйти.

Они увидели длинный сводчатый зал с расписными стенами. По стенам скакали на гнедых конях краснолицые черноглазые всадники выше человеческого роста, бежали огромные зайцы в высокой, словно лес зеленых сабель, траве. Между картинами неподвижно застыли тяжелые складки занавесок. Они переглянулись и зашептались. Родин достал из пояса костяной гребень, расчесал бороду, потом передал гребень остальным. Халла, дергая спутанные пряди, подумала, что у нее в волосах, наверное, еще осталась известка.

Вошел отец Иоанн и объявил, что настал их черед. Напомнил, что надо упасть лицом вниз и ползти вперед на коленях.

– Дай мне свой плащ, – сказал он Родину. – Без него будет легче.

И они отдали ему маробские плащи, расшитые по углам кожей, сукном другого цвета и раковинами. Но когда он протянул руку к Халле, она сказала – «Нет!» и отступила на шаг, а он настаивать не посмел, ибо умел угадывать, когда в других появляется сила, которой у него самого нет.

– Идемте, – сказал он.

Они вошли в занавески, сделали несколько шагов вверх по наклонному полу почти в полной темноте, потом оказались на свету. Снаружи было жаркое безоблачное утро, а здесь за спущенными занавесками были зажжены свечи, и в их свете всеми красками переливались, отблескивали, сияли и горели невозможно красивые камни, чистая лазурь, малахитовая зелень, порфир с алыми прожилками, и всюду золото, золото в любых формах – высокие золотые подсвечники, золотые дверные ручки, качающиеся светильники и висячие лампады, фонтанчики… «Настоящая пещера Главного Дракона», – подумала Халла.

– Ну! Падайте ниц! – зашептал отец Иоанн.

Все упали на колени и поползли или пошли на коленях, согнувшись и кланяясь, к тому маленькому человеку в жестких тяжелых одеждах, которого Халла видела на Ипподроме. Его глаза, как и там, не смотрели ни на кого, а были устремлены куда-то поверх них. Киот тоже это заметил и подумал, что Иисус не так смотрел на людей, и Хлебные Князья не так.

Наконец, так и не поднявшись с колен, они оказались совсем близко от него, на ковре со сказочными птицами. Они видели его ноги в шитых золотом сапогах из красной кожи, но сам он сидел выше их, на троне. А на первой ступеньке трона стоял высокочтимый Аргирий с пергаментом в руке. За ним встал писец в длинном зеленом балахоне, подвязанном черным шнуром. В руке у него было перо, и он был готов записывать.

Порфирородный что-то произнес, но они его не поняли. Отец Иоанн, стоявший сзади них, шепотом сказал, что надо оставаться на коленях, но можно распрямить спины. Кажется, Порфирородный спрашивал про женщину, и ему объяснили, что она – их голос, и что у нее есть разные дарования. Заметили, что она никогда не снимает свой оборванный плащ, значит, это реликвия. Порфирородный выразил интерес и сказал, что раз это так, то надо взять у нее плащ и передать в один из храмов. Это, конечно, было подстроено, плащ оказался бы у отца Иоанна. Отец Иоанн отвесил низкий поклон.

– Не сейчас, – сказал господин Алексис. – Это, без сомнения, надо сделать, но потом…

Они промолчали, но Халла крепко сжала одной рукой край плаща и подумала, что сказал бы об этом Всеотец.

– Послушаем их, – сказал Порфирородный. – Пусть говорят.

Аргирий дал знак Родину, и тот начал речь, стараясь не пропустить ни одного титула, которые заучил со слов отца Иоанна. То, что он говорил по их делу, он подкреплял словами из Писания, в основном, из Нового Завета. Двое других молчали, опустив глаза. Киот мысленно молился: он думал, что это поможет. Халла спокойно наблюдала и про себя отметила, что когда Родин приводил слова из книг, определявших его поступки и составлявших часть его жизни, он вкладывал в них всю душу, а Порфирородный словно отсутствовал, и один раз слегка зевнул, высокочтимый Алексис еле заметно улыбался, словно вместо губ у него была змея. Отец же Иоанн закатывал глаза и делал ритуальные жесты, которые она уже знала. Писец старательно записывал книжные слова и почти не писал, когда Родин говорил о своем деле.

Вопросы им задавали через Аргирия. Что они за люди и кем посланы? Ответы Родин на память не заучивал, и на первом же вопросе слегка запнулся. Халла вступила в разговор, чтобы ему помочь. Давно ли Мароб вошел в Великую Римскую Империю? При каких обстоятельствах? Они ответили, и Киот рассказал про своего деда-мученика, а Халла все повторила по-гречески. Когда он говорил про Ньяра и как он дал себя убить за веру, потому что искал добро, милосердие и справедливость, Халла начала понимать, почему они молятся и почему ей хочется помочь им.

Вопрос следовал за вопросом. Порфирородный положил ногу на ногу и соединил пальцы рук. Время от времени он вполголоса обращался к Алексису Аргирию. Дважды прозвучало имя Железного Заслона. Во второй раз высокочтимый Аргирий развел руками и коротко и зло засмеялся, а Порфирородный поднял брови и что-то сказал через плечо писцу.

Когда их спросили, какие именно жестокости творит Правитель и в чем они видят несправедливость, все трое заговорили разом, и Халла стала говорить быстро-быстро, переводя взгляд с одного на другого. У Родина при некоторых подробностях слезы навертывались на глаза. Даже Порфирородный, кажется, немного забеспокоился. Потом высокочтимый Аргирий сказал:

– Дошла до меня грамота от купца, чей корабль плавал в Мароб уже после того, как эти люди оттуда уехали. Он рассказывает о дальнейших несправедливостях.

Господин Алексис развернул грамоту и стал читать, а трое из Мароба замерли, превратившись в слух, ибо вдруг поняли, что это – долгожданные вести из дома.

Это был длинный список несправедливых обвинений, вымогательств, похищений, пыток и убийств. Произносились имена, искаженные на греческий лад, но люди из Мароба сразу узнавали, о ком идет речь. Халла видела, как они вздрагивали и напрягались. Киот сцепил руки в умоляющем жесте, протягивая их к Императору. Один раз Таркан-Дар чуть было не схватился за меч, рука его дернулась, но опустилась. А чтение грамоты продолжалось. Правителю донесли, что несколько людей из Мароба ушли в Византию, и такова была его злоба и жестокость, что он приказал схватить невесту одного из них, девушку по имени Пташка. С ней делали что-то страшное, до тех пор, пока она не умерла. Теперь Родин держал Таркан-Дара за плечи, а Халла чувствовала себя так, как когда Оггхи ползком вернулся к себе в пещеру со смертной раной, – ей хотелось взять на себя хоть часть этой боли, но ничего нельзя было сделать. А Таркан-Дар прижал руки к животу, где кончаются ребра, словно его рана там открылась, сдавленно крикнул и стал совсем белым.

Им показалось, что после этого очень долго было тихо, но прошло всего лишь несколько минут, когда Порфирородный встал с трона и впервые обратился прямо к ним.

– Милость моя и святая справедливость да пребудут с вами. Объявляю неправедного Правителя низложенным и предоставляю выбор его преемника верному другу нашему Алексису Аргирию. Убедитесь, дети мои, что все к лучшему и что власть наша простирается до дальних окраин христианского мира!

– Ниц! – зашептал отец Иоанн. – Ниц!

И они уткнулись лбами в ковер, а когда подняли головы, Порфирородный уже ушел. Высокочтимый Аргирий заговорил с Родином о новом Правителе. Халла стала переводить, потому что Родин тоже был потрясен. Страшно было ему думать о том, что сделали с Милой Пташкой, и что могли сделать с его женой и детьми, которые оставались дома. Ведь прошло уже много времени. Он сказал, что хотел бы получить позволение немедленно отправиться домой вместе со своими спутниками.

– Вы можете отправляться, – сказал высокочтимый Аргирий. – Садитесь на корабль, который повезет нового Правителя, и плывите под его защитой. Вы получили помощь, и до нас дошло, что в благодарность за нее вы пожертвовали щедрые дары бедным. Это весьма похвально, да, и пришлось очень вовремя. Но что касается бегов, – добавил он, – то я должен получше расспросить эту женщину. И, как пожелал сам Порфирородный, ее плащ, являющийся, без сомнения, святой реликвией, – она объяснит нам, как он ей достался и от какого святого получен, – останется здесь.

Родин поднял голову и собирался что-то сказать в ответ, но Халла, уловив возмущение в его взгляде, схватила его за руку и тихо шепнула:

– Молчи. Я сама скажу.

И она, с самым смиренным видом, сказала, что остается в его распоряжении, но сначала должна вернуться в дом вместе с остальными, помочь им уладить дела с сапожником и, может быть, добавить что-нибудь еще на благотворительные нужды великого города. После этого она расскажет ему все, что он хочет узнать.

Он согласился и сказал, что отец Иоанн придет к ним и принесет грамоту купца, чтобы они прочитали ее еще раз на тот случай, если не все поняли. Потом послал за носилками для них. Это был тот же самый большой паланкин, они в него вошли и сели, и паланкин тронулся.

Таркан-Дар, который до сих пор не плакал, вдруг задрожал, из глубины его существа вырвались рыдания, и он согнулся, конвульсивно сотрясаясь, как смертельно раненный зверь. Халла подошла, села рядом и взяла его голову к себе на колени, чтобы ему легче было плакать.

Конец второй части

Часть третья

Глава первая

В ПУТЬ

Они вернулись в свою комнату в доме сапожника. Хозяин, считавший их тихими и благонравными постояльцами, очень беспокоился, когда их увели солдаты, и боялся, не случилось ли с ними несчастье, уж очень долго их не было. Теперь он расспрашивал, что произошло. Они сказали ему, что своей цели они добились, побывали у Императора, но получили плохие вести из дому. Сапожник посмотрел на всех по очереди и увидел, что это в самом деле так.

– Сам Император вас принял! – сказал он. – Это чудо. Теперь вам всю жизнь будет о чем вспоминать.

– Будет, – сказал Родин таким голосом, что сапожник опять забеспокоился.

Через некоторое время он послал к ним жену со сладким вином и фруктами, в знак особого уважения. Она ужасно хотела расспросить их про дворец и про Императора, и как он был одет, но, увидев их состояние, не посмела.

Потом пришел отец Иоанн и сказал, что если они очень спешат, то могут отправиться домой еще раньше нового Правителя. В порту стоит корабль, который поплывет в Ольвию, но согласен по дороге завезти их в Мароб. Им показалось, что отец Иоанн так же спешит от них отделаться, как они спешат домой, а они очень хотели поскорее оказаться дома, подальше от него и от Византии. Корабль отправлялся на следующее утро, так что уже пора было собираться. Если у них еще есть дела, например, если они хотят передать храму еще что-нибудь для бедных, он согласен выполнить их поручение.