Текст книги "Повелитель теней: Повести, рассказы"

Автор книги: Наль Подольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Поднимаясь по холодным ступенькам, поэт думал, как поступить с конвертом, – он был уверен, что это город хочет ему помешать уехать и расставляет очередную ловушку.

Он положил конверт на стол и не стал распечатывать.

Дом-часы напротив был темен, и дежурное окошко в мансарде – ночная стрелка города – тоже было темно. Часы в эту ночь уснули, и время в городе остановилось.

Не включая света, поэт лег спать и сразу заснул, спокойно и крепко. Ему снилось теплое море, и соленые брызги волн, и шершавые белые камни, нагретые солнцем, – он отчетливо ощущал их тепло.

Проснулся он очень поздно, в настроении веселом и легком, он давно уж не просыпался с таким удовольствием.

Улыбаясь своим ночным страхам, он разорвал конверт.

«Милый поэт, я о вас не забыла. Кстати, поэт, вы уверены, что я существую?

Постарайтесь простить мне, что я вас тогда столь бесцеремонно выпроводила, но вы же помните, как все было: гипноз, увы, кончился, и нам нечего было сказать друг другу.

Мне кажется, в вашем отношении к городу слишком много болезненного – да, да, поэт, вы больны этим городом, и вам нужно лечиться. Лучше всего вам уехать, хотя бы на год, и, когда вы вернетесь, все будет уже по-иному, этот город станет вам другом, и я, наверное, тоже.

Я дарю вам, поэт, мою давнюю мечту, для меня несбыточную: поезжайте поближе к Москве, в какой-нибудь тихий город, в Ярославль, во Владимир, и прямо с вокзала идите в театр. Проситесь туда кем угодно – расставлять декорации, подметать сцену, все равно кем. Не выйдет в одном городе – переезжайте в другой, где-нибудь вас возьмут.

Я тоже исчезаю из города, может быть, вам от этого будет приятней и легче уехать.

И еще, поэт, не слушайте Вольфа. Если у вас хватит сил свидетельствовать о гармонии или хотя бы о тоске по гармонии – я ваша верная поклонница.

До свидания, милый поэт, до свидания через год, если вы захотите меня видеть, а пока я желаю вам счастья».

В конверте было что-то еще – он встряхнул его, и оттуда выпала маленькая картонка: железнодорожный билет. Он взял его со стола – это был билет до Москвы на вечерний поезд.

Он взглянул на дом через улицу – третий этаж там погас, а в мансарде еще было темно, значит, поезд его через три часа. Он собрал свои вещи, все они легко уместились в старый его чемодан, и комната сразу стала чужой, ему делать здесь было уже нечего.

Захлопнув наружную дверь, он не испытал сожаления и сам этому удивился, а выходя из парадной, ощутил даже веселье и особую легкость, оттого что больше нигде не живет и все, что имеет, – с ним, в нетяжелом маленьком чемодане.

Ему не пришлось размышлять, где убить лишнее время, – рассеянно и привычно, как ходят со службы домой, он направился к пустому дому.

На лестнице по краям ступенек кое-где сохранились огарки свечей, и он грустно им улыбнулся, как старым знакомым.

По третьему этажу разносился частый и звонкий стук, он дробился и множился в пустых анфиладах, словно сонмы детей-невидимок, играя невидимками-мячиками, хлопали в гулкие стены.

В поисках источника звука он проходил по комнатам, увешанным сплошь пустыми картинными рамами, золотыми, черными, желтыми, то почти совсем новыми, то совершенно ободранными, и пятна на старых обоях, паутина и трещины рисовали в пустых квадратах фантастические портреты, равнодушно глядящие на пришельца.

Стучали в последнем зале этой диковинной галереи – создатель ее и хранитель, черный скрипач, вешал очередную раму, высокую, в рост человека, при этом не выпуская из рук своей скрипки, хотя она ему сильно мешала. Глухой и немой, он тем не менее почувствовал приближение постороннего; обернувшись, он уронил молоток на пол, поднес два пальца к губам и нетерпеливо подул между ними. Поэт протянул ему пачку, но он взял только две папиросы и одну из них закурил, а другую спрятал в рукав.

Словно выбравшись из футляра сама, в руках его очутилась скрипка; он начал играть, и музыка казалась поэту очень красивой и очень грустной. В густеющем сумраке слабо мерцало золото рамы, и черный скрипач в ней казался собственным ожившим портретом.

Музыка лилась и лилась, завораживая поэта, и он уже не мог уловить, где кончалась одна вещь и где начиналась новая.

В рамах на стенах, одно за другим, начали возникать лица, они все внимательно слушали, и поэту вдруг стало страшно, что скрипач чарами музыки заключит и его в одну из пустых рам и оставит навсегда в этом мертвом доме.

Но он внезапно понял – здесь скрипач ни при чем, это город не хочет его отпускать… Он повернулся и быстро пошел прочь.

Только выйдя на набережную, он замедлил шаги. Опускались холодные осенние сумерки, в воздухе плыли снежинки, они тихо покачивались, словно танцуя под звуки скрипки, и садились на неподвижную воду, пропадая в ее черноте.

Поэт шел не спеша, и темные окна пустого дома пели знакомую мелодию:

 
И не звезды южных морей,
И не южного неба синь —
В золотых когтях якорей
Синева ледяных трясин.
 

ПЯТОЕ СОСТОЯНИЕ
повесть

Александр Петрович Самойлов обнаружил в своем почтовом ящике престранное письмо, которое, собственно, и назвать-то письмом можно было чисто условно. На плотном жестком конверте не было ни марок, ни штемпелей, а только надпись: «Господину адвокату». Внутри же оказалась визитная карточка, при полном отсутствии каких-либо пояснений. Текст карточки гласил: Иосиф Хейфец, председатель правления фирмы «Хейфец», электронные музыкальные инструменты, адрес – Санкт-Петербург, гостиница «Прибалтийская», и номер телефона. На оборотной стороне то же самое повторялось по-английски, но с адресом нью-йоркским.

«Значит, – отметил мысленно Александр Петрович, – для визита в Россию был заказан специальный тираж визитных карточек». Это заслуживало внимания, и адвокат решил посмотреть сквозь пальцы на несколько неуважительный способ приглашения.

Набрав указанный номер, он услышал веселый девичий голос, говорящий по-русски в основном правильно, но с заметным акцентом. Мистер Хейфец сейчас очень занят, но приглашает к себе господина адвоката ровно в четыре часа.

«Это уж слишком, – подумал Александр Петрович, – мистер Денежный Мешок многовато о себе воображает».

– Поймите меня правильно, барышня, – Александр Петрович заговорил жалобным тоном, как всегда когда собирался кого-нибудь поставить на место, – у меня много дел, и чтобы решить вопрос о возможности встречи с мистером Хейфецом, я должен хоть что-то знать о ее цели.

Трубка в ответ разразилась трелью беззаботного смеха:

– О, господин Самойлов, умоляю, не обижайтесь. Мистер Хейфец не может поговорить с вами, у него сейчас лечебные процедуры, а меня он не ввел в курс дела. Я – Джейми, секретарь по русским связям. Мистер Хейфец поручил мне передать вам приглашение, но ваш автоответчик не работает. Поэтому вы получили визитную карточку без пояснений, это мой личный промах, простите, пожалуйста. Уверяю вас, я еще не видела человека, который счел бы беседу с мистером Хейфец бесполезной. Вы потратите совсем мало времени, я пришлю за вами машину, о’кей?

– Спасибо, я на своей доберусь, – все еще обиженно проворчал адвокат.

Визитная карточка Хейфеца обладала свойствами волшебного талисмана, превращающего своего обладателя из обыкновенного незаметного человека в значительную персону и всеобщего любимца. Все – и швейцар, и портье, и молодой человек спортивного вида, проводивший адвоката к лифту, – вели себя так, будто полжизни ждали случая услужить Александру Петровичу.

Джейми оказалась долговязой, нескладной, но совершенно очаровательной девушкой. Она встретила адвоката у лифта, встретила как любимого родного дядю, приехавшего из дальних краев.

– Чудесно! Я вижу, вы больше не сердитесь. Сейчас я представлю вас мистеру Хейфец. – Она выжидательно остановилась.

Адвокат проследил за направлением ее взгляда. По коврам коридора бесшумно и медленно приближалось сияющее никелированными деталями сооружение, в коем Александр Петрович не сразу признал инвалидную коляску. В ней покоился маленький горбатый человек с непропорционально большой головой, в черном пиджачке и при галстуке. В голубых глазах и крупных чертах лица застыло выражение детской серьезности. Он что-то говорил, а идущий рядом молодой человек делал на ходу записи в блокноте, одновременно ухитряясь выражать походкой почтительность. Позади, в небольшом удалении, следовала группа из нескольких человек: фотограф, девица с видеокамерой, медсестра в белом халате, горничная и еще два персонажа, чьи роли по внешнему виду не угадывались. Зрелище в целом размеренностью движения и торжественностью напоминало сцену из египетской жизни, не хватало только нубийцев с опахалами.

В нескольких метрах от адвоката и Джейми процессия остановилась, Джейми подвела Александра Петровича поближе и представила горбуну, который протянул ему свою миниатюрную лапку, впрочем с довольно крепким пожатием. Движение возобновилось, и вся группа проследовала в апартаменты Хейфеца.

Оставшись наедине с горбуном, адвокат ожидал от него краткой, насыщенной информацией формулы делового предложения. Но Хейфец, пригласив Александра Петровича сесть, не спеша прокатился из угла в угол гостиной, а затем подъехал к адвокату вплотную:

– Что вы скажете о чашечке кофе, господин Самойлов? – Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку на пульте своей коляски и произнес несколько слов по-английски в телефонную трубку. Затем он снова перешел на русский язык: – Мне про вас говорил Костенко. Вы были его адвокатом на процессе о самолете, помните? Его все равно посадили, но он говорил, что вы его защищали блестяще.

Чтобы заполнить возникшую паузу, Александр Петрович изобразил удивление:

– Неужели вам нужен здесь адвокат?

– Нет, – в глазах Хейфеца чуть заметно обозначилась улыбка, – но он еще говорил, что вы раскопали такие вещи, которые КГБ хотело спрятать, и только из-за этого его не расстреляли, а посадили.

Джейми прикатила кофейный столик.

– Мне все это уже нельзя, – Хейфец показал ладошкой на хрустальные флаконы с цветными ликерами, – но если вам можно, то попробуйте, а я с удовольствием посмотрю, как вы пьете. – Он замолчал, ожидая, пока секретарша нальет кофе и удалится.

– Значит, вы хотите, чтобы я для вас раскопал какие-то вещи? – спросил адвокат, любивший сохранять инициативу в разговоре.

– Очень простые вещи, господин Самойлов… очень простые. – Горбун печально покивал головой. – Каждый человек должен иметь свою могилу. Моя могила уже не за горами, но сначала я должен знать, какая могила у моего брата Соломона. Он был моим старшим братом. – Хейфец сделал паузу, с интересом наблюдая, как адвокат дегустирует ликеры.

– Соломон был физик, и даже очень известный физик. Из-за этого он знал государственные тайны и не мог отсюда уехать. Он умер в восемьдесят четвертом году. Я хотел прилететь на похороны, но мне ответили – похорон не будет, и визу не дали. Я посылал запросы о причинах смерти, от себя и от американского сената, но они отвечали одно: погиб во время научного опыта, а что касается подробностей, то это – сплошная государственная тайна.

Хейфец медленно прихлебывал кофе, и адвокат терпеливо ждал продолжения.

– Господин Самойлов, я предлагаю десять тысяч долларов, если вы расскажете мне, как умер Соломон Хейфец, и двадцать тысяч – если покажете его могилу. Это ваш личный гонорар, а все, что придется кому-то дать, я заплачу отдельно.

Адвокат хотел было по привычке взять время на размышление и поторговаться, но чутье подсказало ему, что в данном случае это невыгодно.

– Хорошо, я попытаюсь.

На прощание Хейфец сказал:

– Я пробуду здесь месяц и, может, еще неделю.

Сопоставив кажущееся простодушие горбуна с его положением в иерархии мира бизнеса, Александр Петрович заключил, что в этом деле любая халтура будет жестоко наказана и придется поработать добросовестно.

Фамилия «Хейфец» в его памяти смутно ассоциировалась с каким-то университетским скандалом, и, обладая обширной сетью полезных знакомств, он выбрал из них наиболее подходящее к данному случаю – одного из проректоров университета. Тот принял адвоката радушно, поскольку был ему кое-чем обязан, но от разговора о Хейфеце попытался увильнуть. Так Александр Петрович впервые столкнулся со странной особенностью: все, кто знал Хейфеца, говорили о нем крайне неохотно, словно на это имя было наложено некое заклятие.

Все же минимальную стартовую информацию адвокат получил. Хейфец считался талантливым физиком, но обладал тяжелым характером. Ему покровительствовал Сахаров, когда был в силе, до ссылки, и по проекту Хейфеца, при поддержке академика, в университете строился циклотрон. Финансировало его космическое ведомство, циклотрон на них работает до сих пор, хотя лаборатория в упадке и новый начальник тихо спивается. Вскоре после пуска циклотрона Хейфецом стала активно интересоваться госбезопасность якобы из-за связей с международным сионизмом. И вот, когда его пришли арестовывать, произошла невероятная, дикая история: сам Хейфец и те, кто за ним явился, бесследно исчезли. Скорее всего, конечно, при аресте что-то вышло не так, и гэбэшники таким образом заметали следы. Но больно уж неуклюжая выдумка. В общем, дело это поганое и лучше в него не соваться.

Обдумывая результаты разговора, Александр Петрович пришел к выводу, что без контакта с госбезопасностью обойтись не удастся. Все дороги ведут в Рим.

В качестве объекта атаки адвокат избрал отставного подполковника КГБ Сергея Петровича Клещихина. Ныне бывший чекист занимал скромный кабинет в мэрии и служил постоянной мишенью для нападок демократической прессы, на которые не обращал никакого внимания. В застойные времена подполковник именовался Кречетовым, поскольку офицерам его хищной организации полагалось иметь птичьи фамилии. Он, как тогда говорили, «курировал» университет, и никому не казалось смешным, что один подполковник может курировать университет.

Александр Петрович заявился к нему в конце рабочего дня, на случай если Клещихин сохранил привычку к конспирации и захочет беседовать на свежем воздухе.

Адвокат не ошибся. Обменявшись с ним рукопожатием, подполковник бросил косой взгляд в угол кабинета и рассеянно произнес:

– А я-то уж собрался уходить. У вас ко мне серьезное дело?

– Что вы, какое там дело! – замахал руками адвокат. – Просто хочу об университете поговорить, вспомнить разные мелочи.

– Тогда предлагаю пройтись. Вспомнить alma mater можно и на ходу.

Разговор состоялся на уединенной скамейке в скверике.

Александр Петрович не стал разводить церемоний:

– Мне нужно знать, как умер Хейфец.

– Боюсь, этого толком никто не знает.

– Но его труп был?

– За кого вы меня принимаете, Самойлов? – поморщился подполковник. – Я с трупами не имел дела. Но думаю, трупа не было.

– А отчет, как это случилось, был?

– Отчет наверняка был.

– Мне нужна ксерокопия.

– Зачем вам это?

– Дело, видите ли, чисто гуманитарное. Родственники хотят иметь могилу. Если могилы нет, хотят знать, почему нет.

– История очень темная. – Подполковник сделал паузу, отслеживая взглядом прошедшего по дорожке молодого человека с сигаретой в зубах. – У меня были потом неприятности, да и не только у меня. Вообще у всех, кто имел дело с Хейфецом, всегда были неприятности. От души советую: не лезьте в это дело.

– Что бы вы сказали, – Александр Петрович с удивлением заметил, что копирует интонации Хейфеца-младшего, – о тысяче зеленых?

– Это что, взятка? – деловито осведомился Кречетов.

– Взятка?! – В голосе адвоката прозвучало безграничное удивление. – Так это правду говорят, что вы у них еще работаете?

– Бросьте вы ваши шуточки. Конечно же нет.

– Тогда о какой взятке вы говорите? Просто плата за работу в архиве.

– В том-то и штука, что дело Хейфеца – не архивное. Я думаю, оно не закрыто, я даже уверен в этом.

– Столько лет – и не закрыто? Ведь и вашего КГБ уже нет!

– КГБ нет, а дело есть. Вы же не ребенок, Самойлов. Режимы меняются, а служба безопасности остается.

– Ну раз так, пусть будет полторы тысячи.

– С вами не соскучишься, – ухмыльнулся подполковник. – Обещать ничего не могу. Позвоню.

Через два дня в том же скверике и на той же скамейке Александр Петрович получил увесистую пачку листов ксерокопии.

– Девятая папка, – коротко пояснил подполковник. – Последний год жизни.

Адвокат с первого взгляда оценил товар как первосортный и без колебаний выложил условленную сумму, по-братски разделив с подполковником испрошенные для этой покупки у Хейфеца три тысячи.

Дома, исследуя добычу, он разложил документы на три кучки. В первую попала банальная полицейская рутина: ежемесячные отчеты осведомителя из числа научных сотрудников, выдержки из телефонных разговоров и записей подслушивающих устройств и прочее в том же духе. Здесь же оказалась копия служебной записки майора Сапсанова, который «вел» Хейфеца, о его аресте, если, конечно, то, что произошло, можно назвать арестом.

Во вторую стопку легли бумаги, относящиеся к научной стороне дела: заявление, то бишь донос, одного из сотрудников Хейфеца и два экспертных заключения, сделанные авторитетными учеными по запросу КГБ. Их опусы были для адвоката китайской грамотой, но конечные выводы отличались простотой: создавая экспериментальную установку, доктор Хейфец, при попустительстве академика Сахарова, сделал, по первому заключению, не совсем то, что требовалось, а по второму – совсем не то.

Третья группа бумаг содержала разрозненную и скудную, но совершенно неожиданную информацию: Хейфец занимался кабалистикой и был причастен к восточным эзотерическим учениям. В частности, он имел переписку с величайшим знатоком кабалы Бен Шефиром, и даже всесильному КГБ не удалось добыть копии ни одного из писем.

По окончании сортировки в руках адвоката осталось четыре листка, которые нельзя было отнести ни к одной из трех групп и вообще соотнести с чем-нибудь разумным. Это были показания сотрудников лаборатории номер шесть, то есть циклотрона, работавших в ночные смены. Они утверждали, что видели призрак Хейфеца, и даты на их показаниях стояли недавние.

Что бы за этим ни крылось, Кречетов оказался прав: дело Хейфеца не закрыто. Значит, если он, адвокат Самойлов, сунется на циклотрон без надлежащего основания, то неизбежно попадет в поле зрения нью-кагэбэ, как бы оно теперь ни называлось.

Продолжая свой пасьянс, Александр Петрович весь материал разделил на две части. Направо легло рациональное: доносы, экспертизы, отчеты; налево – иррациональное: кабала и призраки. За увесистую правую пачку Хейфец-младший уже заплатил и получит ее завтра же, за тощую левую стопку листков ему придется платить отдельно. Подумав немного, Александр Петрович переложил из левой пачки в правую два листка – в качестве наживки.

Далее он на своем портативном ксероксе снял еще одну копию со служебной записки майора Сапсанова – тоже небось на самом деле Тютькин или Лепешкин, подумал адвокат – и только после этого погрузился в детальное ее изучение.

Из документов следовало, что Сапсанов «вел» Хейфеца несколько лет. Майору все было ясно, как Божий день: Хейфец выстроил экспериментальную установку не так, как ему приказали, что в его профессии уже само по себе преступление, и это – при постоянных тайных контактах с людьми, изобличенными в качестве агентов мирового сионизма. Первый ордер на арест Хейфеца был выписан, как только его покровитель Сахаров отправился в ссылку. Но не тут-то было! Хейфец обслуживал предстоящий полет космической станции на Венеру, и космические боссы оказались не менее сильны, чем госбезопасность. Сапсанову приказали временно оставить Хейфеца в покое и копить материал.

Должно быть, майор Сапсанов ожидал запуска на Венеру с нетерпением не меньшим, чем участники космической программы: судя по его рапортам, он не сомневался, что зацепил крупную рыбу. И вот наконец пришло время, когда, с интервалом ровно в сутки, две ракеты, начиненные исследовательской аппаратурой, стартовали к Венере, а для майора наступил звездный час.

На операцию он выехал лично, ничто не предвещало неприятностей. Кабинет Хейфеца прослушивался, он вел себя как обычно и, судя по всему, ни о чем не догадывался. У входа в здание циклотрона, на вахте, вместо сотрудника вневедомственной охраны в этот день сидел человек Сапсанова, и он тоже сигнализировал, что все в порядке. Майор остался с шофером в машине, а брать Хейфеца пошли двое в штатском. Оба имели табельное оружие, обладали отличной физической подготовкой, и у старшего по званию, лейтенанта, было индивидуальное переговорное устройство для связи с Сапсановым. Оба проследовали мимо вахты и поднялись на второй этаж в кабинет Хейфеца. Происшедший там диалог был записан с микрофона, вмонтированного в стену.

Лейтенант. Вы – Соломон Хейфец?

Хейфец. Что вам здесь нужно?

Лейтенант. Мы из Комитета государственной безопасности. Вам придется поехать с нами.

Хейфец. Бумага есть?

Лейтенант. Какая бумага?

Хейфец. Ордер на арест, идиот.

Лейтенант. Вы, главное, не волнуйтесь. Вот ордер.

Хейфец (после паузы). Хорошо. Но я должен выключить циклотрон, иначе здесь через час будет Хиросима.

Лейтенант. А что, без вас этого не сделают?

Хейфец. Я отпустил оператора. Можете сходить убедиться, что на пульте управления никого нет.

Лейтенант. Да нет, зачем же, идемте вместе (конец записи).

И на этом все кончилось. Ни Хейфеца, ни кагэбэшников больше никто не видел.

Через десять минут Сапсанов попытался воспользоваться переговорным устройством, но оно глухо молчало. Майор вместе с водителем поднялся в кабинет Хейфеца – там было пусто. Они прошли на пульт управления – оператор оказался на месте, циклотрон работал. Никаких указаний об остановке циклотрона оператор не получал, и Хейфец сюда не заходил. Тогда Сапсанов вызвал оперативную группу.

Всем в лаборатории объявили, что получен сигнал о подложенном взрывном устройстве, и предложили покинуть здание, в нем-де будут работать саперы.

Остаток дня, вечер и ночь в лаборатории номер шесть шел обыск максимальной интенсивности. Отпирали каждую дверь на чердаках и подвалах, лезли в кладовки, в шкафы и трубы вытяжной вентиляции, простукивали стены и вскрывали полы – и все напрасно, никаких результатов.

Как сообщил, передавая товар, подполковник, эта история поломала карьеру Сапсанова, его продвижение в должностях и званиях было заморожено. Он так и остался до ликвидации КГБ рядовым следователем с майорскими погонами, но дело Хейфеца у него не отобрали – скорее всего никто не хотел с этим бредом связываться. Где Сапсанов сейчас и что делает, Кречетов не знал.

Адвокат продолжал методично исследовать документы, иногда делая выписки, и вскоре у него возникло странное ощущение почти реального присутствия самого Хейфеца или по крайней мере его строптивого духа. Он, видимо, был настолько сильной личностью, что накладывал свой отпечаток на всех, кто с ним сталкивался. Через полуграмотные сочинения осведомителей, сквозь собачий язык рапортов и служебных записок проступал сумрачный образ человека загадочного, внушающего необъяснимый страх, гордого до надменности и отделенного от прочих людей барьером интеллектуального превосходства.

Обдумывая дальнейшие планы, Александр Петрович решил с визитом к Хейфецу-младшему повременить, чтобы тот не счел кагэбэшную папку слишком легкой добычей. Адвокат сосредоточился на другом: как проникнуть на циклотрон и легализовать там свое присутствие. «Наверняка всем сотрудникам циклотрона, – рассуждал он, – полагаются надбавки к зарплате за вредность работы, и, насколько он помнил университетские порядки, эти деньги наверняка никому не выплачивают». Обеспокоив еще раз проректора, Александр Петрович получил подтверждение своей догадки.

Далее все было делом техники – той техники, которой он владел в совершенстве. Телефонные разговоры, сцепляясь один с другим словно колесики часового механизма, в течение дня привели к нужному результату: он был представлен заведующему лабораторией номер шесть как известный, но чудаковатый адвокат, готовый за чисто символическую плату отстаивать попранную справедливость.

Адвокат потратил два дня, чтобы стать на циклотроне своим человеком. Благородство и бескорыстие его миссии открывало перед ним сердца служащих и, главное, развязывало языки. Закрытых дверей для него не было – он мог в любое время разгуливать со счетчиком Гейгера где пожелает, и ему давали ключи от любых помещений, дабы он, вооружась рулеткой, мог промерять расстояния от рабочих мест до источников облучения или шума.

С заведующим лабораторией, профессором Башкирцевым, у Александра Петровича сложились совершенно душевные отношения. Башкирцев оказался меломаном и обладателем недурной коллекции старинных граммофонных пластинок, и домашний музей адвоката – коллекция аппаратуры звукозаписи – привел профессора в восхищение. Коллекционеры, как дети, мгновенно находят общий язык.

После нескольких дней знакомства, по случаю дождливой погоды, дело дошло до совместного питья коньяка. Профессор интеллигентно, но неутомимо поглощал сей благородный напиток, заедая каждую рюмку ровно одной четвертушкой шоколадной конфеты, и, независимо от количества выпитого, не терял ни респектабельности, ни детского румянца на гладко выбритых впалых щеках.

Никакой свидетель не смог бы сказать, что адвокат о чем бы то ни было расспрашивал ученого, но разговор все время сам собой касался Хейфеца.

– Нелегкий он был человек, талантливый, но нелегкий. Никто его не понимал, да он и не хотел, чтобы его понимали. Да и талантлив был – сложно объяснить – как-то странно… не по-нашему как-то. Прямо инопланетянин какой-то, сосланный сюда в наказание за высокомерие.

– Талантливый? Вы сказали, талантливый? – рассеянно поинтересовался адвокат, подливая в рюмки коньяк. – А я слыхал, он спроектировал циклотрон неудачно, не так, как надо.

– Пустая болтовня, чепуха. Можете судить сами: циклотрон уже дряхлый, а работает до сих пор как часы, весь факультет кормит.

– Это в каком смысле кормит? – удивился Александр Петрович.

– В самом прямом: зарабатывает на жизнь. Мы ведь космос обслуживаем, а они все еще хорошо платят. И знаете, что мы делаем?

– Если это государственные секреты…

– Какие там секреты, – усмехнулся Башкирцев, как показалось адвокату, с горечью. – Каждый предмет, подлежащий запуску в космос, они сначала приносят нам, и мы бомбардируем его ускоренными частицами. А они потом проверяют, не стало ли что-нибудь от этого хуже… Очень интеллектуальная работа, знаете ли, вроде лесоповала… Они весьма забавные люди: если в приборе меняют диаметр заклепки, весь прибор проходит испытания снова. Одним словом, большая наука.

– Значит, с циклотроном все было в порядке… А из-за чего же тогда пошли разговоры?

– Вместе с ускорителем он соорудил еще нечто, нам не понятное и к циклотрону, по-видимому, отношения не имеющее. Здесь, под нами, – профессор слегка притопнул ногой, – гигантский бетонный фундамент глубиной около восьми метров, и в него, внутрь, проведены мощные токоносители. Я не знаю, что там смонтировано, но оно пожирает бездну энергии, больше самого ускорителя. И продуцирует сумасшедшие электромагнитные поля: в радиусе ста метров обычные измерительные приборы сходят с ума, а на первом этаже здания отказывает вся электроника. Установка обслуживается специальными экранированными приборами.

– Простите, я вас правильно понял? – изумился Самойлов. – Несмотря на… гм… отсутствие доктора Хейфеца, вы продолжаете включать это, если позволите так выразиться, неизвестно что?

– Вы все правильно поняли, дорогой адвокат. Мы продолжаем включать это «неизвестно что» – Башкирцев умолк и забарабанил пальцами по столу, давая понять, что данное направление разговора ему неприятно.

Александру Петровичу, напротив, тема показалась увлекательной, и он извлек из кейса еще одну бутылку.

Поняв, что от любопытства адвоката отвертеться не удастся, профессор продолжал сам, без понуканий:

– Он устроил все очень хитро. Ускоритель включается и выключается только совместно с подземной установкой, таково программное обеспечение комплекса. Всякая попытка прекратить подачу энергии вниз приводит к остановке циклотрона. Он чувствовал, что ему смогут помешать, и решил заранее подстраховаться. И заметьте, еще деталь: когда включается ускоритель, с объекта удаляются все люди, кроме считанного числа необходимых сотрудников, и они, естественно, прикованы к своим рабочим местам. Значит, если вы не хотите, чтобы совали нос в какие-либо ваши приватные дела, лучше всего их совместить с включением циклотрона.

– Не понимаю, – искренне удивился Александр Петрович, – если все дело в программном обеспечении, почему нельзя переделать программу?

– Это безумно сложно. Чтобы лезть в чужую программу, нужно быть специалистом уровня не ниже автора. А туда, где приложил руку Хейфец… понимаете сами. Легче сделать новый пакет программ, но это стоит дорого. И еще убытки от остановки ускорителя на неопределенное время? Нет уж, проще оплачивать лишние расходы энергии. – Башкирцев выдержал довольно долгую паузу, словно думая, стоит ли откровенничать дальше. – Но я вам скажу больше. Хейфец умел предусматривать все, и никто не знает, что может произойти, если начать тут что-то переделывать. Я чувствую себя неандертальцем у кнопок ядерного реактора и нажимать их наугад никому не позволю. Пусть все останется как есть.

Профессор явно утомился разговором и начал клевать носом, но Александр Петрович решил, что еще один вопрос он выдержит:

– А вот эта подземная… machina incognita… на нее нельзя посмотреть? Есть же там какие-то проходы, коридоры – если понадобится что-нибудь смазывать или подкручивать?

– Блестяще! – неожиданно оживился Башкирцев. – Вы попали в самую точку! Для неспециалиста это даже удивительно. Конечно же, это азы техники: ко всякому устройству должен быть доступ для осмотра и ремонта. А здесь доступа нет. Парадокс! Этот бетонный массив похож на египетскую пирамиду: тоннель там внутри есть, но ведет он в пустое помещение, а истинная гробница фараона где-то в другом месте замурована наглухо. Значит, Хейфец был уверен, что установка продержится нужный ему срок без ремонта, и, вероятно, на длительную эксплуатацию не рассчитывал.

После этой последней вспышки бодрости профессор снова скис, начал откровенно зевать, и Александр Петрович счел целесообразным прекратить допрос.

Теперь адвокат имел все, что требовалось для повторного визита к Хейфецу-младшему: превосходный отчет о проделанной работе и завлекательные стимулы к продолжению расследования.

Ровно через десять дней после первой встречи Александр Петрович вновь посетил горбуна в его гостиничных апартаментах.