Текст книги "Фараон и наложница"
Автор книги: Нагиб Махфуз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Две царицы
Софхатеп оказался не единственным, чью голову склонили несчастья. Царица уединилась в своих покоях, размышляя над печалью, глубоко засевшей в ее душе, огромных страданиях, отчаянии, о которых она не могла никому поведать. С тяжелым сердцем она перебирала в памяти трагедию своей жизни, грустными глазами взирала на события, разворачивавшиеся в Долине Нила. Она была лишь женщиной, потерявшей сердце, или царицей, с тревогой сидевшей на своем троне. Все узы любви между ней и фараоном прервались, не осталось надежды, что оба снова заговорят до тех пор, пока он будет предаваться своей страсти, и до тех пор, пока она будет замыкаться в своей безмолвной гордости.
Ее печалило осознание того, что фараон так пренебрегает высокими обязанностями, в пылу любви он забыл обо всем, и вся власть перешла в руки Софхатепа. Она нисколько не сомневалась в том, что первый министр верен трону, но ее приводили в ярость безрассудство и пренебрежение фараона. Царица решила предпринять что-нибудь, чего бы это ни стоило ей, и она не отказалась от своего намерения. Однажды она вызвала Софхатепа и попросила того посвятить ее во все дела, требовавшие внимания фараона. Так царица немного смягчила свой гнев и, сама о том не ведая, весьма обрадовала первого министра, которому показалось, что с его плеч свалилась огромная тяжесть.
Встретившись с первым министром, она узнала о последних петициях, которые жрецы присылали со всех концов царства, и терпеливо и внимательно прочитала их. Царица тут же поняла – довольно высокие власти царства едины в своем мнении, и пришла к выводу, что за взвешенными и острожными формулировками таится большая опасность. Смущенная и опечаленная, она задавалась вопросом, что произойдет, если жрецы узнают, что фараон не обращает ни малейшего внимания на их просьбы. Духовенство представляло могучую силу: оно держало в своей власти сердца и умы людей, ибо простой народ слушал священников в храмах, школах, университетах и находил утешение в их нравственном облике и учениях, изображавших их в идеальном свете. Однако что будет дальше, если люди разуверятся в благосклонности фараона к ним, потеряют надежду на то, что можно исправить ход событий, разворачивающихся образом, невиданным за все славные и гордые века вечного прошлого?
Не было сомнений в том, что события опасно усугубляются, ведут к раздорам и несогласию, угрожают оторвать фараона, дремавшего и мечтавшего на острове Биге, от преданных и верных ему подданных, в то время как Софхатеп с отчаянием наблюдал за всем со стороны, причем его мудрость и преданность оказались совершенно бесполезными.
Царица чувствовала, что следует действовать, ибо безучастно смотреть на развитие событий означает приблизить беду и катастрофу. Ей придется стереть со спокойного и прелестного лица Египта надвигавшееся разложение и восстановить его прежнее сияние. Что же ей предпринять? Предыдущим днем она надеялась открыть глаза мужа на истинное положение дел, но сегодня бессмысленно предпринимать еще одну попытку. Она все еще не забыла жестокого удара, который фараон нанес по ее гордости. К сожалению, Нитокрис решила не иметь с ним дела и обдумывала иной путь, как достичь своей цели. Однако, размышляя о своей цели, она так и не смогла точно определить ее. Наконец царица сказала себе, что самое большее, чего она сможет добиться, – возвращение жрецам собственности, которую фараон у них отнял. Но как же это сделать? Фараон был раздражителен, несдержан и горд. Он никому не уступит. Он приказал конфисковать земли в тот момент, когда пребывал в страшном гневе, однако сейчас не оставалось сомнений, что сохранить эти земли в своих руках его подталкивали иные обстоятельства, нежели гнев. Любой, кто был знаком с дворцом на острове Биге и знал, какую уйму золота фараон щедро вкладывал в него, не строил иллюзий насчет того, во сколько тот обходится. Его стали называть «золотым дворцом острова Биге», и совершенно справедливо, ибо там находилось огромное количество предметов и мебели, сделанных из чистого золота. Если эту огромную дыру, поглощавшую деньги фараона, заткнуть, тогда, возможно, ему будет легче прийти к мысли о том, чтобы вернуть храмовую собственность духовенству. У нее не было желания разлучить фараона с куртизанкой с острова Биге: подобная мысль царице даже в голову не приходила, но ей хотелось положить конец его расточительности. Она вздохнула и сказала про себя: «Теперь цель ясна: следует выяснить, как уговорить фараона отказаться от расточительности, затем удастся убедить его вернуть земли их владельцам. Но как же убедить фараона?» Она думала о том, как обойтись без фараона, но, взвешивая каждый шаг, поняла, что из этого ничего не получится. Однажды ей уже не удалось убедить его, не посчастливилось добиться этого ни Софхатепу, ни Таху, так как фараоном управляли страсти, к тому же его никак нельзя было застать. Тут неожиданно возник вопрос: «Кто сможет убедить фараона?» Неприятная дрожь пробежала по спине царицы, ибо ответ тут же пришел ей в голову. Он был ужасен и причинял страдания, но она знала этот ответ с самого начала. Этот вопрос заключал в себя истину, вызывавшую боль всякий раз, когда возвращался в ее памяти, ибо парки распорядились так, чтобы фараон и его судьба находились во власти единственного человека – ее соперницы, танцовщицы с острова Биге, обрекшей царицу на то, чтобы ей не нашлось места в сердце фараона. Это была горькая правда, а ей не хотелось смириться с ней точно так же, как человек не желает признать истины вроде смерти, старости и неизлечимой болезни.
Нитокрис пребывала в состоянии печали, но она все же была великой царицей, наделенной исключительной способностью предвидения. Царице лишь на какое-то время удавалось забыть о том, что она женщина, но это длилось недолго, ибо сердце напоминало ей о муже, фараоне, и той, которая отняла у нее супруга. Что же касается той истины, что она царица, то от нее она не могла ни отмахнуться, ни хотя бы на мгновение пренебречь своими обязанностями. Нитокрис искренне решила спасти трон и сохранить его величие, оберегая этот символ власти от недовольного шепотка. Она не знала, пришла ли к этому решению благодаря одному лишь чувству долга, или же ею подвигали другие мотивы. Нашими мыслями всегда движут соображения, касающиеся тех, кого мы любим, и тех, кого ненавидим, ибо тайные силы влекут нас к ним, словно мотыльков на свет лампы. Сначала царица испытывала желание встретиться с Радопис, о которой она так много слышала. Но что это означало? Следует ли ей пойти к этой женщине и говорить с ней о делах Египта? Следует ли царице Нитокрис отправляться к танцовщице, которая продает себя на рынке любви, и просить ту ради ее мнимой привязанности удержать фараона от расточительности и побудить его вернуться к исполнению долга? Какая отвратительная мысль.
Царице надоело одиночество, на нее давили скрытые чувства и бесспорный долг отрешиться от молчания и длительного заточения. У нее больше не осталось сил терпеть. Нитокрис убедила себя в том, что долг велит действовать, сделать еще одну попытку, и она с удивлением подумала: «Следует ли мне действительно пойти к этой женщине, напомнить о ее долге и просить спасти фараона, не дать ему упасть в пропасть, к которой он устремился?» Сама эта мысль ввергла царицу в печальное и длительное смятение. Но ничто не помешает осуществить намерения царицы, ее решимость окрепла, словно бурный поток, который безвозвратно ринулся вниз и, пенясь, яростно устремился вперед. В конце этой отчаянной внутренней борьбы она сказала: «Я отправлюсь к ней».
* * *
Следующим утром она ждала, когда вернется фараон, и перед обедом взошла на царскую ладью и отправилась к белому дворцу на острове Биге. Она пребывала в унылом, близком к отчаянию настроении, ибо не облачилась в царские одежды и сердилась на себя за это. Ладья причалила на якорь у ступеней, ведущих к дворцу, царица сошла на берег, и ее встретил раб. Она назвалась посетительницей и выразила желание встретиться с госпожой дворца. Раб провел ее в зал для приемов. Погода стояла холодная, зимний ветер ледяными порывами гулял среди нагих ветвей, похожих на бальзамированные руки. Царица села в зале для приемов и ждала в одиночестве. Ее одолевали чувства неловкости и беспомощности. Нитокрис старалась утешить себя, твердя, что она поступает верно, если жертвуют своей гордостью ради высшего долга. Ожидание затягивалось, и Нитокрис с тревогой вопрошала себя, не заставит ли ее Радопис долго томиться здесь, как та поступала с мужчинами. Она почувствовала укол тревоги и пожалела о том, что так поспешно явилась во дворец соперницы.
Прошло еще несколько минут, прежде чем царица услышала шелест одежд. Она подняла отяжелевшую голову и впервые увидела Радопис. Не оставалось сомнений в том, что это была она, и царица почувствовала жгучую боль отчаяния. Оказавшись лицом к лицу с этой невероятной красавицей, она на мгновение забыла о своих бедах и цели визита. Радопис также была поражена красотой царицы, преисполненной спокойствия, и ее величественным поведением.
В знак приветствия они протянули друг другу руки, Радопис села рядом с величественной, но незнакомой гостьей и, обнаружив, что та склонна молчать, обратилась к ней своим мелодичным голосом:
– Считайте этот дворец своим домом.
– Благодарю вас, – кратко ответила гостья низким торжественным голосом.
Радопис улыбнулась и спросила:
– Не изволит ли гостья раскрыть нам имя своей благородной персоны?
Это был вполне естественный вопрос, но он вызвал у царицы раздражение, будто она не ожидала его, и ей не осталось иного выбора, как представиться.
– Я – царица, – спокойно ответила она.
Она посмотрела на Радопис, чтобы выяснить, какое впечатление на ту оставило это откровение, и заметила, как улыбка стерлась с ее лица, глаза заблестели от изумления, а грудь поднялась и напряглась, будто змея, подвергшаяся нападению. Царица не была столь самоуверенна, как внешне казалась, ибо ее настроение переменилось, когда она увидела соперницу. Она почувствовала, как у нее вскипела кровь и жгла все внутри, а душа переполнялась ненавистью. Обе встретились лицом к лицу, словно две соперницы, готовящиеся к смертельному поединку. Царицу переполняло чувство горечи, обостренное гневом и обидой. На мгновение Нитокрис забыла обо всем, если не считать того, что она взирала на женщину, укравшую у нее счастье, а Радопис тоже забыла обо всем, кроме того, что находилась перед женщиной, разделявшей титул и трон ее возлюбленного.
Столь напряженная атмосфера с самого начала пропитала их разговор гневом и обидой, придала ему досадный и яростный поворот. Более того, царица была недовольна тем, что соперница не прониклась уважением к ней.
– Женщина, вам известно, как следует встречать царицу? – с негодованием спросила она.
Радопис застыла, неистовое беспокойство сотрясло ее сердце, и затаенный гнев чуть не вырвался наружу. Но она взяла себя в руки, ибо знала другой путь, как учинить свою месть, и с деланой улыбкой на устах склонила голову, даже не собираясь вставать. До этого она сидела, опустив голову на спинку кресла, храня томное и полное презрения выражение лица.
– Ваше величество, этот день действительно исключительно важен. Потомки не забудут мой дворец, – ответила Радопис тоном, не лишенным злой иронии.
Лицо царицы запылало гневом.
– Мне остается лишь согласиться, – резко ответила царица. – Ваш дворец запомнится, но не по этому случаю, а так, как о нем думает народ.
Радопис смотрела на нее с усмешкой, скрывавшей негодование и озлобление.
– Разве вы этим не наносите оскорбление народу? Разве ему следует думать плохо о дворце, где сердце и страсть их повелителя находит утоление?
Царица достойно выдержала этот укол и многозначительно посмотрела на куртизанку.
– Царицы непохожи на других женщин, – ответила она, – сердца которых жаждут лишь одной любви.
– Неужели это так, ваше величество? Мне казалось, что царица – женщина, если отбросить все остальное.
– Вам так кажется потому, что вы никогда не были царицей, вы ею не были ни единого дня, – ответила Нитокрис с явным раздражением.
Грудь Радопис до краев переполнилась гневом, а сердце превратилось в камень.
– Прошу прощения, ваше величество, но я царица.
Нитокрис сердито и с любопытством уставилась на нее.
– Что вы говорите? И каким же царством вы правите? – с насмешкой поинтересовалась она.
– Над самым необозримым царством, – гордо ответила Радопис, – над сердцем фараона.
Царица почувствовала мучительную слабость и стыд. Она уже не сомневалась, что опустилась до уровня танцовщицы, вступив с ней в перепалку. Нитокрис сбросила царское обличье славы и достоинства, явилась сюда обнаженной в образе ревнивой женщины, которую вынудили перейти к обороне, ради того, чтобы вернуть мужа, схватить соперницу за горло, сокрушить ее. Глядя на соперницу, которая сидела рядом с ней с самонадеянным, надменным видом и пускала стрелы в ее грудь, хвастала тем, что завоевала любовь и власть ее мужа, Нитокрис чувствовала себя странно и растерянно, ей хотелось, чтобы все происходящее обернулось неприятным сном.
Царица окончательно укротила свои чувства, похоронила их в глубине души и тут же обрела привычную холодность. Гнев и обида отступили, по ее жилам потекла голубая кровь, царица уже не стремилась осуждать в угоду гордости и, вспомнив цель своего визита, решила простить куртизанку за ее поведение.
Царица взглянула на Радопис, ее лицо отражало и внешнее, и внутреннее спокойствие.
– Вы встретили вашу царицу неподобающим образом. Наверное, вы превратно поняли цель моего визита. Можете не беспокоиться, я явилась в ваш дворец не по личному делу.
Радопис молчала и бросила на нее взгляд, полный тревоги.
Царица спокойно продолжила:
– Я пришла по гораздо более важному делу, оно касается славного трона Египта и спокойствия, которое должно царить в отношениях между тем, кто правит на троне, и его подданными.
Радопис заговорила с раздражением и насмешкой:
– Воистину, это славные дела, моя госпожа, и чем же я могу помочь? Я всего лишь женщина, любовь приносит мне такое удовольствие, что стала моим постоянным занятием.
Царица вздохнула и, не обращая внимания на тон и голос Радопис, ответила:
– Вы смотрите вниз, я смотрю вверх. Я подумала, что вас волнует честь и счастье нашего повелителя. Если я права, то вы не должны сбивать его с пути. Фараон осыпает ваш дворец горами золота, отнимает у достойнейших подданных земли, а народ ропщет от недовольства, жалобно стонет и утверждает, что повелитель утаивает от него деньги и бездумно тратит их на женщину, которую любит. Ваш долг, если вас действительно волнует его честь, ясен, как солнце в безоблачный день. Вы должны положить конец расточительности фараона и убедить его вернуть деньги тем, кому они полагаются по закону.
Гнев, будораживший кровь Радопис, не позволил ей вникнуть в точный смысл того, что сказала царица, ибо страсти куртизанки проснулись и она чувствовала лишь обиду.
– В действительности вас беспокоит лишь то, – бессердечно сказала она, – что фараон тратит золото на мой дворец из-за любви ко мне.
Царица вздрогнула и затряслась.
– Как это отвратительно! – воскликнула она.
– Никто не разлучит меня с фараоном, – сердито и гордо заявила Радопис.
Молчание сковало язык Нитокрис. Царицу охватило безмерное отчаяние, ее гордости нанесли глубокую рану. Она не видела смысла дольше оставаться здесь, встала и, повернувшись спиной к этой женщине, ушла, испытывая такие страдания, печаль и гнев, что не различала дороги перед собой.
Радопис ртом ловила воздух и опустила кружившуюся голову на руку, она забылась в печали и дурных предчувствиях.
Проблеск света
Из глубин раненого сердца Радопис вырвался вздох, и она сказала про себя: «Как жаль, что я стала безразлична к людям. Однако они не собираются забывать меня или оставить в покое теперь, когда я очистилась от прошлого и сонма мужчин». Боже милостивый, неужели жрецы обвиняют ее в том, что этот дворец поглощает их краденое богатство? Она с удовольствием уединилась в своем дворце, больше ни с кем не общалась, никогда не выходила в свет, где текла повседневная жизнь. Радопис не догадывалась, что ее имя с таким негодованием передается из уст в уста фанатиками, пользовавшимися им в качестве лесенки, дабы по ее ступеням взобраться так высоко, что можно больно задеть обожаемого ею возлюбленного. Радопис не думала, что царица преувеличивает, даже если заговорить ее побудила не одна причина, ибо куртизанке уже некоторое время было известно, что жрецы опасались, как бы фараон не отнял у них земли, к тому же она собственными ушами услышала во время праздника Нила, как эти люди выкрикивали имя Хнумхотепа. Не оставалось сомнений, что за пределами тихого и прекрасного мира, в котором она уединилась, находился еще один, более голосистый мир, где бурлили страсти, сеявшие беды и озлобление. Ей стало мрачно на душе после долгих мирных и радостных месяцев, подобных которым в ее жизни никогда не было. Радопис чувствовала, что в ее душе, переполненной любовью и привязанностью, просыпается сострадание к возлюбленному. Сейчас, когда ее постигло нежданное большое горе, она вспомнила, как однажды Ани говорил, что стража является единственной вооруженной силой, на которую фараон может положиться. Тогда Радопис встревожилась и спросила, почему его священное величество не набирает солдат и не создает мощную армию.
Она целый день не выходила из своих покоев, пребывая в угнетенном расположении духа, и не отправилась, как обычно делала, в летний павильон позировать скульптору Бенамуну. Ей стала невыносима мысль о том, что придется с кем-то встречаться или неподвижно сидеть перед молодым человеком, пожиравшим ее ненасытными глазами. Она никого не принимала до самого вечера и не испытывала покоя до тех пор, пока не увидела, что в дверях спальни появился боготворимый ею возлюбленный в свободно ниспадавших одеждах. Из глубин души Радопис вырвался вздох, она протянула руки к нему, и он, как и прежде, прижал ее к своей широкой груди и в знак приветствия радостно запечатлел на ее устах поцелуй. Затем фараон сел рядом с ней на кушетку и расчувствовался, отдаваясь течению приятных воспоминаний, какие воскресил в нем Нил, пока нес его ладью к белому дворцу.
– Где осталось прекрасное лето? – вопрошал он. – Где остались изумительные бессонные ночи на ладье, когда та плывет сквозь тихую ночь, а мы лежим в каюте, отдаемся страсти, ласкаемые нежным ветерком, и слушаем игру музыкантш, мечтательными взорами следя за грациозными движениями танцовщиц?
У нее не было сил поддержать воспоминания фараона, но ей не хотелось, чтобы он оставался одиноким в своих чувствах или мыслях.
– Не торопись, мой любимый, – сказала Радопис. – Красота заключена не в лете, не в зиме, а в нашей любви. Ты убедишься, что зима тепла и нежна до тех пор, пока горит пламя нашей любви.
Фараон хрипло рассмеялся, по его лицу и телу пробежала дрожь.
– Как ты красиво выразилась. Подобное остроумие желанно моему сердцу больше, чем слава всего мира. Однако скажи мне, что ты думаешь, если нам устроить небольшую охоту? Завтра отправимся в горы, побегаем за газелями и развлечемся, пока не насытим свой хищный дух.
Мысли Радопис начали разбредаться.
– Да осуществится твоя воля, мой любимый.
Он внимательно посмотрел на нее и сразу догадался, что ее язык обращается к нему, а мысли витают где-то далеко.
– Радопис, – сказал он, – клянусь коршуном, соединившим наши сердца, что сегодня какая-то дума отвлекает тебя от меня.
Она посмотрела на него печальными глазами и не могла вымолвить ни слова. На его лице появилась тревога, и он заключил:
– Чутье не подвело меня. Твои глаза не лгут. Что ты утаиваешь от меня?
Из глубин сердца Радопис вырвался вздох. Нервно теребя правой рукой его накидку, она тихо сказала:
– Я поражаюсь нашей жизни. Как мало мы знаем о том, что нас окружает, будто живем в пустынном и необитаемом мире.
– Нам так хорошо, моя любимая. Что для нас мир, если не вечный шум и мнимая слава? Мы так долго жили напрасно, пока не встретили любовь. Что тебе не дает покоя?
Радопис снова вздохнула и с печалью в голосе сказала:
– Что нам покой, если вокруг люди бодрствуют и не могут сомкнуть глаз.
Фараон нахмурился, в его глазах мелькнул огонь, и в душе он понял, что ее что-то беспокоит.
– Что печалит тебя, Радопис? – с тревогой спросил он. – Поделись со мной своими мыслями, разве мы, кроме любви, ничего больше не обсуждали?
– Сегодняшний день не тот, что вчерашний, – ответила она. – Кое-кто из моих слуг, ходивших по базару, рассказывал мне, будто видел группу разъяренных людей, тихо шептавшихся о том, что ты растрачиваешь свое богатство на мой дворец.
На лице фараона появилось гневное выражение, и он увидел призрак Хнумхотепа, витавший над его тихим и мирным раем, омрачавший безмятежную жизнь в белом дворце и угрожавший его безопасности. Гнев фараона рос, его лицо обрело цвет Нила во время наводнения, и он с дрожью в голосе спросил:
– Тебя это беспокоит, Радопис? Горе этим бунтарям, если они не прекратят свои злодеяния. Однако не позволяй, чтобы это омрачало наше счастье. Не обращай внимания на их вой. Забудь о них и думай только обо мне.
Фараон взял ее руку и нежно пожал ее, Радопис взглянула на него и с мольбой в голосе сказала:
– Мне тревожно и досадно. Я страдаю оттого, что дала людям повод осуждать тебя. Такое ощущение, будто в меня вселился таинственный страх, причина которого неведома. Мой повелитель, влюбленная женщина склонна поддаться страху из-за малейшего пустяка.
– Как ты можешь бояться, если я держу тебя в своих объятиях? – с нежностью в голосе спросил ее фараон.
– Мой повелитель, они взирают на нашу любовь с завистью и затаили обиду на этот дворец за то, что в нем царят привязанность, спокойствие, уют. Пребывая в состоянии печали и тревоги, я часто спрашиваю себя: «Какое отношение к любви имеет золото, которым меня осыпает возлюбленный?» Не скрою, я возненавидела золото, настраивающее людей против тебя. Как ты считаешь, этот дворец останется нашим раем, если пол и стены станут голыми и безобразными? Если блеск золота отвлечет их взгляды, мой повелитель, то озолоти их руки, дабы они ослепли и проглотили свои языки.
– Не говори так, Радопис. Ты вызываешь в моей памяти то, о чем мне не хочется слышать.
– Мой повелитель, – с мольбой в голосе сказала Радопис, – золото вот-вот погубит наше счастье. Одно твое слово – и все будет спасено.
– И что же это за слово?
Радопис казалось, будто фараон начинает уступать и догадываться о серьезности положения.
– Верни им земли, – радостно произнесла она.
Фараон сердито покачал головой.
– В этом деле ты ничего не понимаешь, Радопис, – резко сказал он. – Я говорил об этом, но к моему слову отнеслись без почтения. Мое повеление выполняется неохотно, и жрецы не перестают сопротивляться. Они продолжают угрожать мне, а уступить им – все равно что проиграть битву, с чем я не могу смириться. Я скорее умру, нежели допущу это. Ты не знаешь, что для меня значит поражение. Это – смерть. Если они одержат победу надо мной и получат то, что желают, ты убедишься, что я стану несчастным, жалким, неспособным ни жить, ни любить.
Слова фараона проникли в ее сердце, и она крепче сжала его руки. Радопис почувствовала, что его тело дрожит. Она могла смириться с чем угодно, только не с его равнодушием к жизни и любви. Радопис отказалась от своего намерения, пожалела о том, что умоляла его, и дрожащим голосом воскликнула:
– Тебя не победят никогда. Никогда!
Фараон нежно улыбнулся ей:
– Я не собираюсь ошибаться или проявлять нерешительность, ты не станешь судьбой, навлекшей позор на меня.
Горячая слеза скатилась по ее щеке.
– Позор никогда не падет на тебя, – задыхаясь, сказала Радопис. – Ты никогда не испытаешь горечь поражения.
Она прижалась головой к его груди и уснула под стук его сердца. Во сне Радопис чувствовала, что пальцы фараона ласкают ее волосы и щеки, но ей недолго было суждено наслаждаться покоем, ибо одна мысль, омрачавшая день, всплыла в сознании, и она, очнувшись ото сна, с тревогой взглянула на фараона.
– Что случилось? – спросил он.
Радопис ответила не сразу.
– Говорят, будто они представляют грозную силу, владеют сердцами и умами народа.
Фараон улыбнулся:
– Однако я сильнее.
Она немного помолчала, затем спросила:
– Почему бы не создать мощную армию, которая будет в твоем повиновении?
Фараон снова улыбнулся и ответил:
– Я вижу, дурные предчувствия снова берут верх над тобой.
Она вздохнула:
– Разве я не слышала собственными ушами, как люди шепчутся между собой, что фараон забирает деньги богов и швыряет их к ногам танцовщицы? Когда люди сходятся вместе, их шепот превращается в громкий крик. Он вырвется наружу, словно злая сила.
– Тебе во всем видится злая сила.
Но она снова обратилась к нему с мольбой в голосе:
– Почему бы тебе не объявить о наборе солдат?
Фараон задумался и долго смотрел на нее, затем ответил:
– Армию нельзя создать без серьезной причины.
Видно, он рассердился и продолжил:
– Жрецы смущены и сбиты с толку. Они чувствуют, что я ими недоволен. Если я объявлю призыв в армию, они встревожатся. Возможно, жрецы, гонимые отчаянием, восстанут и начнут защищаться.
Она задумалась, затем, будто разговаривая сама с собой, сказала:
– Найди серьезный повод и объяви набор в армию.
– Поводы возникают сами по себе.
Радопис почувствовала отчаяние, печально опустила голову и закрыла глаза. Она ведь ни о чем не просила, но вдруг среди полной безысходности ее осенила спасительная мысль. Радопис была потрясена, и когда открыла глаза, в них сияла радость. Фараон удивился, но она этого не заметила, ибо едва сдерживала ликование.
– Я нашла серьезный повод, – заявила она.
Фараон вопросительно смотрел на нее.
– Племена Маасаи, – добавила она.
Он понял, что она имеет в виду, и, отчаянно покачав головой, пробормотал:
– Их вождь заключил с нами мирный договор.
Это не смутило ее.
– Кому ведомо, что происходит по ту сторону границы? Там правит один из верных нам людей. Отошлем ему секретное послание с заслуживающим доверие гонцом, попросим дать ответ, будто там вспыхнул бунт, в провинции идут сражения, а ему срочно требуется помощь. Мы распространим эту весть по всей стране, ты объявишь о наборе в армию, с севера и юга потекут люди, дабы встать под твое знамя. Так ты исцелишь надломленное крыло и обнажишь меч. Так твое слово останется главным, а покорность тебе будет восстановлена.
Он с удивлением слушал ее и поразился, как такая мысль ему никогда не приходила в голову. Фараон редко задумывался о необходимости сильной армии, поскольку военная обстановка не вынуждала к этому, и считал, да и сейчас держался такого мнения, будто ропот духовенства не таит в себе опасности, устранение каковой потребовало бы крупной военной силы. Но он все же пришел к убеждению – отсутствие оной лишь на руку этим людям и толкает их сочинять петиции, громко выражать недовольство. Он узрел в незатейливой мысли Радопис блестящий повод и всем сердцем ухватился за него. А когда он увлекался чем-нибудь, то целиком посвящал себя новой затее, отдавал ей свои силы с одержимостью, близкой к безумию, и уже не обращал внимания ни на что другое. Именно поэтому он с восторгом заглянул в глаза Радопис.
– Какая замечательная мысль, Радопис, – сказал он. – Блестящая идея.
– Мне ее подсказало сердце, – ответила она с воодушевлением. – Ее легко довести до конца, не труднее, чем поцеловать меня твоими сладкими устами. Нам остается лишь хранить эту мысль в тайне.
– Да, моя любимая. Разве ты не видишь, что твой ум, подобно твоему сердцу, – драгоценный клад? Ты права, нам остается лишь молчать и найти заслуживающего доверия гонца. Предоставь это мне.
– Кто станет твоим гонцом к принцу Канеферу? – спросила она.
– Я выберу кого-нибудь среди преданных мне распорядителей.
Радопис не доверяла его разросшемуся двору не по причине, диктуемой логикой, а потому что сердцем испытывала отвращение к месту, где обитала царица. Она не смела выразить своих опасений, но не представляла, кто может стать таким гонцом, если его выбирать за пределами дворца фараона. В довершение всего она хорошо понимала, что о роковых последствиях такого шага даже страшно подумать, если секрет раскроется. Радопис чуть не поддалась отчаянию и была готова совсем отказаться от тайной и опасной затеи, как вдруг вспомнила доверчивого, как дитя, молодого человека с радостными глазами, который работал в летнем павильоне. Вспомнив о нем, она почувствовала странное облегчение, ибо молодой человек был искренен, наивен и чист. Сердце юноши стало храмом, в котором днем и ночью ей устраивался ритуал поклонения. Вот ее гонец. Он заслуживал доверия. Она тут же обратилась к фараону и уверенно сказала:
– Позволь мне самой выбрать гонца.
Фараон повеселел.
– Как же ты сегодня несносна. Ты очень переменилась. Интересно, кого же ты выберешь?
– Мой повелитель, тот, кто влюблен, испытывает много опасений, – напомнила она ему. – Моим гонцом станет художник, который украшает летний павильон. По возрасту он молод, однако в душе совсем ребенок. У него сердце непорочной девственницы. Художник всей душой предан мне, к тому же на его стороне самое большое преимущество – он не вызовет подозрений, поскольку ничего не знает. Для нас гораздо лучше, если тот, кто доставит наше послание, не имеет представления о его серьезном и опасном содержании. Если мы не отступим перед страхом, то одолеем все опасности целыми и невредимыми.
Фараон согласно кивнул: он не мог отказать ей. Что до Радопис, то облака сомнений рассеялись, хотя все случилось не совсем так, как ей сначала хотелось. Она пришла в восторг и не скрывала своей радости, не сомневаясь, что скоро удастся забыть обо всем и жить в белом дворце любви, предоставив его защиту мощной армии, перед которой весь мир ощутит свою беспомощность.
Замечтавшись, она склонила голову, и ее красивые волосы радовали глаза фараона. Он обожал волосы Радопис, его пальцы начали играючи развязывать узел, волосы каскадами опустились на ее плечи. Фараон взял их руками, глубоко вдохнул их запах, игриво зарылся лицом в них, и возлюбленные полностью скрылись под ними.
