Текст книги "Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса"

Автор книги: Надежда Севницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

2 глава

Джон смотрел в зеркало, упорно стараясь ни о чем не думать. Почти и не думал. Потом взгляд его стал осмысленным, и он увидел, наконец, свое отражение.

Черный кожаный костюм причудливо переливался, волосы блестели, а влажные глаза казались темными-темными, словно на них надели контактные линзы другого цвета. Собственная внешность не понравилась Джону.

Придвинув лицо ближе, он поймал в зеркале свой цвет глаз и успокоился. Стекло пошло радужными переливами от дыхания. Он пальцем написал два слова: Лиз и Прис. Имена дочери и жены. А над ними – большую, насколько хватило, букву Г – первую букву маминого имени.

И тут же в Джоне всплыл мамин любимый госпел. Совсем скоро он будет петь его со сцены.

Сегодня он снова после восьми лет кинокаторги выходил к людям.

После армии Джон не находил себе места, а все ждали от него песен. Как-то раз заявился Полковник и с порога выложил новость:

– Вождь тебе кланяется.

– Спасибо. Ему тоже привет, – слегка удивившись, ответил Джон.

– Ты что, милок?! Ему что, твой привет нужен, что ли? – возмутился Полков ник простодушию питомца.

– ?!!

– Да – ты! Ты!!! Пожалуй, малыш, ты был прав, когда говорил, что станешь Королем, когда Вождь признает тебя, – и прикусил язык.

Джон посмотрел на своего патрона недоуменно: слишком ясно помнил – того в купе при разговоре не было. Значит, ребята сболтнули, У Полковника даже среди ребят были свои люди. Только – кто? Джо и Чарли отпадают сразу. Новички. Дам? Нет. Слишком привязан. Без тени зависти. Рэд? «Друг, почти брат». Невероятно. Невероятно?

Джон и не думал, что после армии Рэд вернется к нему. Но вездесущий и все могущий Полковник разыскал Рэда, привел. И тот снова стал близким, родным. Правда, теперь старый друг позволял себе вспомнить, как покровительствовал Джо ну в юности. Особенно говорлив и хвастлив становился после спиртного.

Это было ново и Неприятно. Джон решился поговорить с другом и получил жесткий отпор:

– Не волнуйся обо мне. Это от армии. Отвыкну. Думай о себе. У тебя самого дурная наследственность…

Еще не успев дослушать, Джон врезал Рэду такую оплеуху, что тот отлетел к стене и рухнул на тахту. Внутри все зашлось от бешенства и омерзения. Джон отошел к столу у окна. Взял тонкую датскую сигару. Закурил. Курево не принесло облегчения. Дым лишь резко обжег горло. Швырнув сигару в пепельницу, он уперся взглядом в окно и слушал, как «почти брат» барахтается на тахте. Наконец, сзади раз далось топтание, и Джон увидел в стекле, что Рэд нерешительно протягивает руку – тронуть его за плечо.

Передернувшись от гадливости, Джон стремительно обернулся. Рэд, спрятав глаза, забыв опустить руку, сказал:

– Прости, босс. Я не хотел. Не думал. Все зеленый змий чертов.

– Ладно. Катись… Наутро Полковник сказал:

– Что там произошло с Рэдом? Парень просто не знает, куда деваться от горя и раскаяния. Прости уж во имя былого.

Джон не посмел отказать. Взглянул исподлобья. Кивнул.

И вот сейчас вспомнил. Понял, кто информирует менеджера.

Полковник терпеливо ждал, когда питомец оторвется от воспоминаний. Пусть вспоминает. Брыкаться-то не в его интересах. Он в стойле Полковника – ведь все начинается заново. А что он без Полковника? Голос, мордашка (Полковник твердо был в этом уверен). А у него, Полковника, талант!

Вождь приглашал Короля в свое шоу. Приглашал настойчиво и подобострастно. Дела Вождя последние два года были просто плохи. Женщины, тоже составлявшие основу его аудитории, постарели. Они уже не закатывали глаза, плавающие в слезах, и не прижимали судорожно к груди руки. А молодым девушкам, дочерям его поклонниц, совсем не нравилась неподвижная томность Вождя, его щуплое тело и однообразные стерильные любовные баллады. Требовалось «переливание». Вождь кряхтел, но не сопротивлялся. Ему во что бы то ни стало требовалось убедить свою публику, что он мастер почище Короля-самозванца.

Но и у Полковника была очень серьезная причина, заставившая его пойти на сделку с Вождем: не было больше Короля. Он стал «экс-Королем». И его надо было возрождать. В таком виде продать своего мальчика публике не мог даже Полковник. Поэтому он решил продавать его людям, которые могли дать славу, – режиссерам больших шоу, кинопродюсерам, журналистам.

Вождь сделал шоу с размахом, очень импонировавшим Полковнику. Экс-Король и Вождь исполняли хиты друг друга порознь и дуэтом. И проницательный Полковник сразу увидел, что его мальчуган обрел себя, несмотря на дурацкий фрак, который его заставили надеть в угоду хозяину.

Около двадцати лет прошло с дебюта Вождя и лишь четыре года – с ошеломляющего взлета Короля. Сейчас они пели вместе. Нельзя было объединить только публику. Большинство было поклонниками Вождя.

Джон вспомнил, как Полковник переживал по этому поводу, не смея, однако, использовать свои балаганные трюки. Полковник вынес из этого шоу твердое убеждение – Короля надо сделать вневременным. Он должен принадлежать всем возрас там. Сам Король посмеивался над ситуацией, но вот критика…

Ведущая газета страны на следующий после выступления день уже откликнулась: «Если в армии он получил чин сержанта, то как певец не перестал быть неуклюжим новобранцем».

Вождь не преминул выразить Джону соболезнования:

– Плюнь. Они потом поймут, – говорил он, глядя внимательно (добавил либо ли?) в его глаза.

Добавил. Однако Джон уже научился скрытности. Понял давно – мало кто любит его самого. Славу. Деньги. И только потом его. Даже в семью вошло зло его де нег. Мама сгорела из-за его взлета. А теперь еще отец встретил женщину, на которой собирался жениться. Звали ее Лили, и у нее было трое сыновей.

Что он мог поделать? Отец ожил. Но Джон-то был твердо уверен, что бедная вдова решила устроить будущее своих крошек. И знал, что сделает для отца все. Но на свадебной церемонии отказался присутствовать наотрез. Он не мог оскорбить мамину память.

В день свадьбы отца Джон сидел дома в окружении ребят и пытался отвлечься от невеселых мыслей. Ребята знали, что нужно их другу-боссу. Особенно Чарли. Смешной Чарли. Преданный Чарли.

Джону вспомнился сумасшедший день демобилизации: надо было отвертеться от очередной пресс-конференции, созванной по поводу выхода солдата-Короля на гражданку, проститься с новыми приятелями, наконец, собраться. Суета. А тут еще нет Чарли;

На вокзале Джон начал беспокоиться уже всерьез, как вдруг увидел, что Чар ли с несчастным лицом стоит около фонарного столба.

– Ты с ума сошел?! – заорал он, подбегая к другу. – Где твои вещи?

– Но… но ведь ты не звал меня с собой. Я думал, может, я больше тебе не ну жен. Я просто пришел проводить. Я не хотел прощаться. Не хотел напоминать о себе. У тебя и так слишком много хлопот…

«Господи, – подумал Джон тогда, не пытаясь даже перебить этот поток и остолбенев от такой ненавязчивости, – ведь есть же деликатность в людях.

– И тут же другое. – Но ведь я сам изменился. Мне не пришло в голову позвать его. Это разумелось само собой: Чарли едет».

Джон почувствовал, что краснеет мучительно, как в юности, и длинные его ресницы становятся тяжелыми и влажными. Приобняв Чарли и похлопав его по спине, сказал:

– Черт с ними, с вещами! Купим там, что захочешь. Едем?.. Глаза Чарли засветились, как у мальчишки, удостоившегося чести поговорить со своим кумиром. И, гордый, он зашагал рядом к поезду.

И вот Чарли подозвал Рэда. Пошептался о чем-то. Рэд сел к роялю. Чарли посмотрел прозрачным взглядом на своего кумира и запел тот, заветный, мамин госпел. Как он угадал! Босс ожил. Краски вернулись на лицо, бывшее в тот день восковым. Джон встал. Подошел к поющим. Выждал такт. И мягкий сильный баритон разорвал гнетущее настроение ребят и этого тяжелого дня:

 
«О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики».
 

Через несколько дней отец и мачеха нанесли первый визит в дом его матери. Мачеха прямо с порога начала ворковать:

– Мальчик мой… – Джон непроизвольно дернулся от ее обращения и уже ни когда больше не слышал подобной фамильярности. А она, перестроившись на несколько элегический лад, продолжила:

– Я все понимаю… Мы не будем обременять тебя. Мы решили жить своим домом. Правда, это дороговато, но твой отец, зная твое золотое сердце, убедил меня, что ты поможешь. Меня зови просто – Лили.

– Да, мэм, – сказал Джон, совершенно ошеломленный ее полным нежеланием скрыть свои намерения. Украдкой посмотрел на отца. Тот стоял, браво выпятив грудь, – гордился кормильцем-сыном.

Как молод, хоть и сед, его отец. Теперь у него новая семья с сыновьями, гораздо больше подходившими ему по возрасту.

Пересилив себя, Джон подошел к отцу и, насколько мог спокойно, сказал:

– Не беспокойся, папа, все будет в порядке. И спохватившись:

– Поздравляю вас, мэм, и тебя, папочка.

Подошел к своему бюро и достал оттуда свадебные подарки: ей – кольцо, усыпанное хризопразами, отцу – роскошный портсигар.

Вечером приехал с поздравлениями Полковник. Был мил и весел. Среди общего разговора питомец поймал на себе знакомый, почти ничего не выражающий взгляд.

– Что случилось, Полковник?

– Видишь ли, я рассчитывал на «Музыкальное обозрение», но… – потянул паузу, затягивая подпругу на душе своего питомца, – это трио кантристов. Вот она, твоя армия…

Тогда Джон над этими словами не задумался, но интуитивно отложил их в памяти. Их время пришло восемь лет спустя. Не самое подходящее время… А впрочем, почему нет?

Он увидел себя в зеркале – недобрая улыбка была на лице. Что ж, «бедный старый» Полковник тогда дал понять, что он не смел идти в армию против полковничьей воли. Сегодня Полковник хотел, чтобы питомец осознал свою вину и раскаялся. А вот этого от него не дождутся. Раскаяния… Еще чего!

Джон снова посмотрел на себя в зеркало. Хмыкнул. Водитель грузовика перед зеркалом. Забавно. Пресса часто величала его «поющим гонщиком» после кино поделок.

Зеркало да изображение на экране приучили его смотреть на себя словно со стороны. Ох, не до размышлений сейчас. Скоро сюда, в его гардеробную, соберутся ребята, представители фирмы и телевидения, Полковник.

Вот человек. Никаких хобби. Только дела.

Как-то в хорошую минуту Джон спросил:

– Вы ведь богатый человек, Полковник. Почему бы вам не обзавестись каким-нибудь хобби? Теннис? Яхта?

Полковник долго, словно мимо, смотрел на говорившего, а потом отрезал:

– Мое единственное хобби – ты.

И Джон всегда помнил об этом. Сердился. Злился. Куражился, пытаясь обрести себя. Потом всплывали слова менеджера, и он сникал. Так было и в тот вечер…

– Вот она, твоя армия… Все мои труды насмарку.

– Но, Полковник, я вовсе не боюсь начинать. Дело не во мне, а в пейоле, которая убила рок-н-ролл. Вы же сами частенько говорили об этом.

– Говорил, черт меня побери! А что я мог сказать после твоего предательства? Подумаешь – пейола[1]1
  Пейола (от английского слова «рау» – платить) – скандал в конце 50-х годов, произошедший в Америке. Он был вызван тем, что фирмы платили диск-жокеям за лишний прогон выгодных пластинок. (Прим. автора).


[Закрыть]. Ну, платили фирмы левака диск-жокеям за лишнюю прокрутку. Ну, делали ребята свой маленький бизнес. Конечно, надо было думать, когда телевидение вляпалось со своей дурацкой викториной. А то – дали какому-то олуху царя небесного выиграть, подсовывали ответы, он же их и заложил. И потянулась ниточка. Но тебя это ни с какой стороны не касалось. Ты с твоей мордашкой вне подозрений.

От «мордашки» Джон поморщился и решил дать Полковнику сдачи:

– Пейола, значит, ни причем? А армия – предательство? Странные вещи вы говорите, Полковник.

Джон приспустил ресницы и, незаметно наблюдая за менеджером, твердо добавил:

– Пейола – позор для нашей страны. В нашем обществе человек может добиться всего, не прибегая к подкупу. Взять хоть меня, к примеру. Вы ведь сто раз использовали это в своих рекламных трюках.

Полковник стоял с оттопыренной губой, и глаза его выдавали лихорадочную работу мысли – что несет сопротивление питомца?

Нет, положительно нельзя было сбить до конца с толка этого человека. Этаким папашкой он вдруг сделался, что и узнать нельзя:

– Ты меня не понял, малыш. Смотри, что случилось с твоим уходом. Ричард ушел в семинарию. Из рока! Твой друг Джерри доэпатировался до того, что публика не хочет его видеть.

– Почему – доэпатировался? Публике, видите ли, не понравилось, что он женился на своей дальней родственнице. А он молодец! Плюнул на них. Не знаю, я смог бы так?

– Ну, хорошо, хорошо, – примирительно замял Полковник. – Действительно, черт с ней, с публикой. Но, выходя из ворот рока, ты не заметил, как туда прошмыгнула карга с косой?! – патетически закончил он.

– Да нет же, – вскинулся питомец. – Дело не в карге, а в нашей работе. Концерт, гонка. Гонка, концерт. Карл попал в аварию, когда мчался на концерт из одного города в другой. Слава Богу, обошлось. Эдди с Джином тоже после концерта… Бедный Эдди!.. Да и Джин.

– Хватит, сэр. Мне все ясно. Мы, менеджеры, заставляем вас так много работать, что вы гибнете на дорогах. Вина на нас. Я совсем не хочу, чтобы ты погиб. Может, мне лучше уйти?

– О, Господи! Полковник, я совсем не имел в виду вас, – скривившись от столь вольного толкования, заскулил Джон. Так невыносимо было думать, что вместо пения надо будет заниматься поисками контракта, что он готов был чуть ли не просить прощения.

– Ладно, малыш. Все о'кей! Я ведь не ссориться пришел. У меня хорошие новости. И, не дожидаясь вопросов, не делая пауз, Полковник выложил:

– Нас ждет мир кино. Тебя – контракт на восемь лег. Меня – дело нашего «тандема». Три с лишним года назад от упоминания Страны Грез у Джона занялось дыхание. Теперь-то он знал этому цену. Ах, как хотелось верить – ему дадут интересные роли, будут снимать с настоящими артистами, а те начнут играть по-настоящему. Демон-хранитель угадал все по его лицу:

– У тебя нет выхода. Ты уже два года не входил в Десятку хит-парада. Фирма, и та сомневается, заключать ли новый контракт.

Лицо питомца пожелтело вдруг так страшно, что Полковник поспешил сказать:

– Я пообещал им много нового материала для пластинок. Куда им было деваться? Контракт продлевают.

Джон перевел дух и взглянул в рыбьи глаза Полковника. Взгляд этих глаз всегда был тверд и победителен.

Оставалось сказать:

– Делайте к нашей обшей славе, Полковник…

Подписание контракта с кинофирмами было помпезно обставлено и широко разрекламировано. Снимок этого момента обошел все газеты: открытая, почти робкая улыбка человека, подписывающего свой каторжный приговор.

Джона передернуло. Тщеславие обошлось слишком дорого. Что такое полученные миллионы по сравнению с той вот горькой глубокой складкой у рта, которую он видит сейчас в зеркале, «гусиными лапками» в уголках глаз, пористой кожей, испорченной гримом и безумной гонкой «фабрики грез». Он-то, дурень, полагал, что турне – это адский труд. А тогда была легкость, радость. Он пел для людей.

Во время его кинопения три-четыре сотни человек набиралось всегда. Но это была не его публика: они слушали, тихо-тихо сидя вокруг, боясь не угодить режиссеру и ему. Петь было скучно. Да и песни были паточно-сладенькими. И только его бережное отношение к музыке давало им ту силу, которой они отродясь не имели.

Пожалуй, как ни странно, лучше всех вел себя Полковник. Он даже старался попасть в такт, шлепая ногой. И не попадал. Никогда.

Джон услышал, что кто-то скребется под дверью. Очевидно, давно. Ха-ха! Полковник! Боится потревожить питомца. Впустить, что ли? Нет уж. Пусть поцарапает дверь. Левый уголок рта привычно пополз вверх, стоило только ему представить толстяка Полковника.

– Мальчик мой! Что с тобой? Ты жив? Почему ты молчишь?

– Войдите. Простите, Полковник, я задумался. Не слышал. У меня, как всегда, все о'кей. Полковник наблюдал за ним исподтишка. Заметив это, Джон решил: никто теперь не посмеет читать его мысли. Прикинулся прежним деревенским простачком. Не зря все-таки прошли восемь лет в кино. Но менеджер неожиданно клюнул. Поверил или решил плюнуть и не вдаваться в подробности-все равно, мол, никуда не денется.

Внезапное озарение – Полковник боится! – пришло к Джону. Не волнуется. Не переживает. Боится. Провал. Расторгнутый контракт… Полковник не может уйти от дел. Не только из-за денег. Из-за неумения жить вне борьбы, вне интриги. Менеджирование – искусство. Только незаконнорожденное. Сам-то Джон не мог без пения. Концертов. Общения с публикой. В этом менеджер и подопечный были еди ны – скованы одной цепью.

И впервые ему стало жаль Полковника.

– Не волнуйтесь. Я постараюсь, – произнес Джон по-южному нараспев, отводя глаза от лица собеседника. Лицо это заходило ходуном, как у простого смертно го. В рыбьих глазах мелькнуло что-то, похожее на благодарность.

– Пойду я?.. – слегка запнулся Полковник. – Ты отдыхай, расслабляйся. Скоро, придут ребята и фирмачи. Я в тебя верю.

Джон только кивнул.

«Расслабляйся». Джон не умел этого и в свои счастливые времена. А теперь, пожалуй, и вовсе разучился. Страна Грез старательно выбивала из него все – певца, артиста, человека.

По три фильма в год. Сюжет известен раз и навсегда: поющий гонщик и удачливый любовник. Он бьет кого-то. Кто-то бьет его. Он гонит машину или мотоцикл и всегда находит большую любовь, покоряет любое женское сердце. Фильмы можно было просто выпускать под номерами.

Сутками Джона держали перед камерой. Он стал чувствовать, что силы изменяют ему. И однажды не выдержал: яркие мухи закружились перед глазами, лица закачались, и обычные звуки умолкли, уступив место нестерпимому пронзительному звону…

Врач говорил:

– Давление высокое. Не стоит давать допинг. Дайте лучше ему отдохнуть.

Дали. Но с тех пор стали присматривать очень внимательно. Стоило Джону начать бледнеть, появлялась сестра со шприцем и делала укол. Когда он приходил в себя, раздавался крик «по местам» и «камера».

Тогда еще появлялись пластинки с его музыкой. Не фильмовой. Это поддерживало лучше любого допинга.

Когда фильмы первого года были сделаны, Джон сорвался домой, чтобы отдохнуть.

Лица родных и влюбленные глаза поклонников, по-прежнему висящих на воротах перед домом, – чего же еще желать?..

Отдохнув с дороги, Джон пришел в свой офис, где в этот час была только одна секретарша – Бэкки. Ее глаза блестели сдержанно радостно. С самого детства она была верным фэном Джона, и именно эта преданность и обеспечила ей место в его офисе и радушный прием в доме.

– Хэлло, Бэкки! Прекрасно выглядите. Как муж и сын?

– Хэлло, босс! Благодарю. Все в порядке. Вы тоже прекрасно выглядите. Эта фраза была не просто дань вежливости. Скорее пароль дружеского взаимопонимания.

– Что ждет меня дома? – улыбаясь от произнесения последнего слова, спросил Джон.

– Приглашение от губернатора на послезавтра.

– 0'кей!

Джон вышел на подиум под руку с дочерью губернатора, оглядел политиканов и членов их семей, сидящих в первых рядах, а потом взглянул вверх, где на галерке сидели тинэйджеры.

– Господин губернатор, леди и джентльмены и эти, прогульщики, доброе утро, – сказал он, смеясь и делая широкий приветственный жест. – Я не могу петь по условиям моего киноконтракта. Смешные истории – тоже не мое амплуа.

Он почувствовал – от него ждут хотя бы слов – и добавил:

– Меня часто спрашивают, собираюсь ли я поселиться на Побережье? Пока я снимаюсь, я буду жить там. Это работа. Но дом мой здесь. И сюда я вернусь.

Он вернулся. Сил больше не было. Господи, как новичок, трясется он теперь, сидя в своей гардеробной. Где же ребята?

И в этот момент постучали.

– Эй, хэлло! Мы пришли, – говорил Скотти, протягивая руку.

Старая гвардия. Они собрались, чтобы облегчить ему возвращение. Без стука (дверь была приоткрыта) ввалились Рэд, Лам, Чарли и Джо. И тут же включились в общение. Смех. Шутки. Как много лет назад. И как много лет назад – напряжение в нем. Почти трагическое неумение переключаться, сразу влиться в общий веселый разговор.

О нем словно забыли. Боясь помешать им и выдать свое волнение, Джон наблюдал за ними в зеркале, ощущая неловкость от невольного подглядывания.

Стараясь смотреть как можно незаметнее, он глянул исподтишка и в зазеркалье встретился взглядом со Скотти. Резко дернул головой от смущения. Отвернулся.

В глазах старого друга явно сквозило: «Я понял твое состояние. Понял – потому что видел тебя совсем щенком. И будь ты хоть трижды король, сегодня ты боишься. Но я никому не скажу. Я постараюсь помочь тебе». А сам Скотти говорил:

– Помнишь твой концерт – последний – на Островах? Джон благодарно кивнул. Ребята оживились.

– Да, да. Жаль, нет «Айрсов». Уж они бы порассказали…

– Моя лебединая песня. Вернее, девятнадцать лебединых песен.

– Танцевал с микрофоном, рискуя сорваться со сцены. Гордон был так потрясен твоим выступлением, что даже не мог петь. Стоял с открытым ртом.

– Прощальный концерт, ребята. Я знал, что этого долго не будет. Но не знал, что я буду так замордован…

Дверь открылась. Вошел Полковник, и следом фирмачи.

– Мой замордованный мальчик, – давая понять, что слышал его слова, начал Полковник, – как ты себя чувствуешь?

– Все в порядке, Полковник, – ответил Джон своей дежурной фразой. Обстановка в гардеробной с их приходом из непринужденной превратилась в бедлам. Говорили все разом. И слава Богу! Еще с полчаса, когда всем было не до него.

После концерта на Островах Джон снова вернулся «выстреливать» фильмы. Толпы поклонников встречали его в аэропорту. Ничего нового. Но теперь было не выносимо стыдно. Он обманул своих фэнов. Он не мог петь для них. А ведь среди этих людей были «профессиональные» поклонники – люди, которые всегда обретались там, где жил Джон. Они устраивались на работу в его родном городе, пока он был там. Они снимались с места и кочевали, если он уезжал в турне. Наградой им служили концерты. Теперь ждать стало нечего. И Джон попросил Бэкки навести, о ком можно, справки, чтобы помочь.

Его собственная жизнь все больше становилась похожа на страшное непроходимое болото. О самостоятельности и мечтать не приходилось. Он находился в кабальной зависимости от менеджера, фирмы, контракта и даже собственного имиджа. Скука и безразличие сделались его постоянными спутниками. На съемочную площадку он выходил, шаркая ногами. Говорил то слишком громко и экзальтированно, то словно пережевывая кашу. Режиссеры делали вид, что не замечают его состояния. Не оставалось сил даже на развлечения. И вот изредка Джон стал бросать в рот пару маленьких желтеньких глянцевых пилюль, которые поднимали настроение, помогали держаться в форме. Многие артисты пользовались ими. И никто не находил в этом ничего страшного.

После окончания съемочного дня, когда действие таблеток кончалось, он, отупевший, сидел перед телевизором в окружении ребят и их подружек. Утром Джон несколько раз порывался удрать в горы один, однако вездесущий Полковник, узнав об этом, дал ребятам накачку:

– Ваш босс стоит миллионы и миллионы. Берегите его.

И они берегли. Они уже знали, что он начал пользоваться таблетками. А поскольку так было проще «беречь», они, не желая отстать от босса, начали пробовать все подряд. Скука богатой праздности давала о себе знать.

От той же скуки Джон стал делать людям какие-то безумно дорогие подарки. Отец решился поговорить с ним:

– Мальчик, я тут как-то проверял счета с Бэкки и решил, что спятил. Сотни тысяч на машины. Для кого? Тридцать три машины!!! Кому? Зачем? Мы… Ты разоришься так!

– Папа, это только деньги. Что тебе нужно? Скажи. Я все сделаю. Не говори только об этих проклятых деньгах.

– Сынок… Это твой труд. Я не понимаю…

– И не дай Бог! Я сам не понимаю. Но я не хочу помнить, за что я их полу чаю. Да, папа, богатым быть хорошо. Я буду дарить подарки. Кстати, не забудь – тебя ждет новый телевизор от фирмы. Привет Лили. Отец ушел осчастливленный. Они все вначале уходили осчастливленными. А потом выяснялось: кому-то был сделан более дорогой подарок, и Джон сразу становился плох.

О, как он старался угодить им раньше. Теперь это прошло. Подарки, как и все остальное, не приносили радости. Оставался эксперимент да необходимость в окружении. Родные не составляли исключения, разве что мать его мачехи. Она никогда не ждала подарков. Удивительная женщина!

Душа его отогревалась рядом с ней. Да и мать Лили любила его, пожалуй, больше родных внуков.

К Рождеству он снова вернулся домой. Джон с детства, когда рядом была мама, любил этот праздник больше остальных. Но такого Рождества не помнил – грянули небывалые для их мест морозы, и выпал снег.

Рождественская ночь, казалось, тянулась бесконечно. Мать Лили, оказавшаяся рядом, шепнула:

– Пойдем, глотнем свежего воздуха, мальчик. А то я уже одурела от духоты и скуки.

– С удовольствием, мэм.

– Не зови меня – мэм. Просто – бабушка Кэт.

– Спасибо. Куда прикажете проводить вас?

– Слушай, я ведь янки. У нас бывает зима, и мы играем в снежки. То есть раньше играли, а теперь-то уж нет, – поправилась она. Они потихоньку выскользнули из дома.

– Хорошо дома?

– О, бабушка Кэт, только дома и хорошо. Хотя… вы понимаете?

– Надеюсь, мальчик. Я вижу тебя не первый раз. Знаю. Ты грустишь? Что может тебе помочь? Только твоя собственная семья. Женись. Но не на актрисе. Я про жила очень долгую жизнь, и мой опыт подсказывает, что легко тебе не было никогда. И не будет.

– Моя мама предрекала мне то же самое. На мне что – печать? Бабушка Кэт кивнула и добавила:

– Но ведь должен же ты полюбить? А разве может устоять против твоего обаяния и таланта женщина? Возьми хоть меня, – улыбнулась она.

– Я простой южанин. Своим взлетом я обязан Полковнику. Он…

– Это тебе он сказал? – перебила старая дама, и глаза ее стали какими-то не добрыми и тусклыми. – Только не смей защищать его. У тебя талант. У тебя!

Он улыбнулся горячности старой леди. В ней не было покорности и обреченности, свойственной членам его семьи.

– Твой талант – тяжелый крест, – снова заговорила бабушка Кэт. – Молодежь чувствует меру этого таланта, но не его тяжесть. И не в состоянии облегчить ее своим поклонением. Всегда тебе будет трудно. И, тем не менее, люди всегда будут к тебе протягивать просящую руку.

– Я уже привык. Потому-то я и боюсь жениться. При моей жизни обрекать кого-то мучиться рядом? Ужасно… И потом – я никогда не смогу ни о чем попросить любимую женщину. Я, наверное, создан только исполнять просьбы. Но я не ропщу. Хоть какая-то от меня польза, – с легким оттенком горечи закончил Джон.

– Подожди. Я тоже хочу тебя попросить.

– Сочту за честь. Это ведь впервые.

– И, надеюсь, в последние… Правда, я не за себя. Хотя внук-это я.

– Что случилось? С кем?

– С Рикки. Лили даже не в состоянии говорить с тобой. Такой мерзавец. Он пошел во время каникул работать в госпиталь и украл там наркотики для своего старшего приятеля. Ему грозит суд. Собственно, я бы даже не стала говорить. Поверь только в одно: как ни парадоксально, самый родной мне человек в этой семье – ты. И я боюсь огласки. Все эти киношные писаки обожают такие штуки. Я совсем не хочу, чтобы тебя склоняли. И так слишком много всякой дряни. А твой демон-хранитель только рад. Реклама.

– Хорошо, мэм. Я сделаю все возможное.

Бабушка Кэт приехала благодарить. Она поцеловала Джона и протянула маленькую коробочку.

– Я хочу сделать тебе подарок. Нет, нет. Не качай головой. Это кольцо-реликвия нашей семьи по мужской линии.

– Оно для ваших внуков…

– Ты мой старший внук. Оно твое. Его носят только на мизинце. А на твоих красивых тонких руках, я думаю, оно заиграет. Кстати, откуда у простого южанина, да еще водителя грузовика, такие руки? Не знаешь? В тебе порода, мальчик.

Кольцо оказалось талисманом и для Полковника. Снимался очередной фильм. Как всегда при его появлении, все закрутилось, сцена длилась уже минут пятнадцать, когда раздался вначале протяжный стон Полковника, а затем его повелительный окрик:

– Прекратите съемку!

Режиссер недоуменно взглянул на менеджера:

– Что случилось, Полковник?

– Случилось то, что вы в качестве реквизита используете личные вещи моего подопечного, – холодно отчеканил тот.

– Господи, какие еще вещи? – пролепетал режиссер, понимая, что сейчас Полковник потребует сатисфакции.

– Золотое кольцо с драгоценным камнем. Хотите убедиться? – осведомился язвительно.

– Нет, нет. Зачем же? Еще?

– Золотые часы – подарок фирмы. Режиссер попробовал защищаться.

– Почему же вы, Полковник, не присмотрели за этим раньше?

– Я? Я?! Я – что?! Не присмотрел?! Я у вас разве состою на службе? Или работаю поденщиком? Вы меня оскорбляете, когда я, уполномоченный своей фирмой следить за соблюдением всех статусов относительно нашего питомца, говорю вам о вашей грубой ошибке. Я полагаю, фирма, которую я имею честь представлять, свяжется с вашей фирмой на самом высоком уровне, и они найдут общий язык.

Обезумевший от такой тирады режиссер недипломатично брякнул:

– Сколько, Полковник?

– Что? – загремел Полковник. – Что?! Ну, это вы надолго запомните… Память обошлась кинофирме в двадцать пять тысяч плюс подарок Полковнику в качестве компенсации за обиду.

А Джон? Попытался, конечно, унять Полковника. В ответ получил:

– Не вмешивайся. Деньги небольшие. Но деньга деньгу делает. Я просто выполняю обещание, данное тебе и твоей маме…

Обжигающий стыд вернул Джона к действительности. Он в упор глянул на менеджера. Тот вздрогнул от неожиданности – питомец секунду назад сидел истуканом, погруженный в раздумья. Сейчас его взгляд выражал бешеную неприкрытую ненависть. Почему? Полковник не чувствовал себя виноватым ни в чем. Сидели. Мило болтали с парнями. Он, правда, давал им кое-какие советики, как сделать, чтобы питомцу было лучше (а следовательно, и ему). Слава должна быть не первозданной, а зрелой. Король возвращается из паломнического похода в Мекку. Придворные обязаны вернуться раньше. Подданные уже готовы. Готовы?..

И, испугавшись конфликта, Полковник – впервые, может быть, в жизни – вынужден был пригласить компанию в бар. Питомец поднялся и сказал:

– Сегодня мой платежный день.

Мысль о том, что платит Полковник, была непереносима. Нет, у них разные счета в банке и в жизни.

Пока компания пробиралась к стойке бара через подростков, томящихся там, Джон быстро взглядывал по сторонам. Разговор его стал возбужденным и неожиданно громким. Он сознавал, что смешон, но поделать с собой ничего не мог. И никто, абсолютно никто из молодежи не обращал на него внимания. Нынешние тинэйджеры не знали его.

Горько усмехнувшись, Джон взгромоздился на табурет.

– Не твоя публика, а? – наклонившись к боссу, проговорил Рэд. Джон кивнул, потягивая пепси через соломинку. Говорить не хотелось. Голова стала тяжелой. Нахлынула апатия.

– Господи, кто может выдержать? Я… Кто может помочь? Никто? Никто. Прис? Я не хочу, чтобы она была на этом концерте и даже смотрела его по телевизору. Я не верю в себя. Я разучился петь.