Текст книги "Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса"

Автор книги: Надежда Севницкая

Джон заскучал по сумасшедшим вечерам концертов и как-то, вместо репетиции, сел за рояль и излил свою тоску в госпелах. Там же были и «Айрсы», которые сразу подключились к привычному делу.

Один госпел сменялся другим, и так до ленча. Вернувшись из кафетерия, Джон снова сел за рояль. Ребята виновато посмотрели на него, но петь не стали. Под его упорным взглядом Гордон сознался:

– Один фирмач сказал, что надо записывать музыку к фильму. Он подсчитал убытки от нашего развлечения и запретил нам петь с тобой «всякую чушь», как он вы разился.

Джон был некапризной звездой. Он не стал устраивать истерик и скандалов. Просто вздохнул и ушел. Работать в тот день он уже не мог.

К вечеру набежали гонцы с извинениями. «Этот тип, – говорили они про фирмача, – не знает, что такое душа певца. Они просят за него прощения. Но наказание, конечно, не замедлит последовать. Мы тебе обещаем».

Пустое фамильярно-дружеское обращение. И Джон, сделав вид, что принимает извинения, вздохнул про себя.

Он становился родом национального достояния. На нем старались нажиться – фирма, Полковник, пресса, даже женщины. Они преследовали его, предлагая себя, и некоторые пытались мстить за то, что отказывался, через ту же падкую на сенсации прессу. Он устал от своей роли идола. И в одинокие часы отдыха пришла четкая мысль:

«Вы – с меня, я – с вас. Я буду Королем, как того хочет Полковник, и ваши деньги потекут ко мне. Вы будете говорить о моих доходах, забыв, что это – ваши расходы. Я дал вам музыку. Вы искали ее долларовый эквивалент. Мое состояние будет им».

Мысли обо всем этом не давали Джону покоя. Он рвался домой.

Наконец, съемки были закончены. Джон решил, что приедет домой отдохнувшим, и попросил Рэда заказать для них целиком весь вагон.

На очередной станции он накупил целый ворох газет. Пресса снова терзала его имя. Терзала тем беспощаднее, чем меньше у нее было поводов. Скандалом считалась его музыка и манера исполнения. От него хотели обсосанности леденца и душевной оструганности Вождя.

Отбросив газеты, Джон вошел в купе и сказал:

– Парни, душно мне. Я, пожалуй, пойду в армию.

– Ты?!! – завопил Лам. – Ты?!! Да разве ты выдержишь? Ты должен будешь стать, как все.

– Я и хочу этого. Как все. Я устал от себя.

– Но ты не имеешь права. Ты давно не принадлежишь себе, – подал голос Билл. Огромные глаза Короля превратились в щелки, сквозь которые блестел лед. Срывающимся голосом он прошипел:

– Я вам не Микки-Маус, которым управляют художники. Я хочу быть собой и буду. Вы кричите: «Король! Король!». Королем я стану, когда старики признают меня. Как только я пойду в армию, именно в армию, а не в вонючую развлекательную команду, Вождь первым запоет мне аллилуйю. Когда с эстрады снова потекут в микрофон его слюни, все вспомнят о моей музыке. Я вернусь. Обещаю.

– Слушай, старый осел, – попытался разрядить обстановку Рэд, – ты-то знаешь, что такое два года для музыки и для тебя. Выбрось свою затею из головы. Мало ли что произойдет за два года. Да и Полковник тебя не отпустит.

Джон посмотрел на Рэда тяжелым взглядом и ухмыльнулся. Рэд вздрогнул: выражение брезгливого презрения никогда раньше не появлялось на этом мягком лице.

«Что со мной? – испуганно подумал Джон. – Даже Рэд, верный друг и защит ник, и тот отступился. Я перестал быть пай-мальчиком? Нет. Не то… Мама недавно сказала: «Сынок, ты меняешься. В тебе появляется что-то от героя твоего фильма: жестокое. Его характер ты носишь, словно костюм. И вся твоя музыка, твои поклонники. Их вопли отбивают у тебя уважение к людям. Ты появляешься, словно король, – с телохранителями. Если тебе страшно – брось. У тебя достаточно денег. Заведи себе дело и женись».

– Но, мамочка, ты вовсе не хочешь этого, – рассмеялся он.

– Не хочу, как любая мать, – и незнакомым отчаянным жестом она заломила руки, с таким родным, въевшимся в кожу запахом его любимых сэндвичей, – и хочу, потому что боюсь за тебя. Боюсь, что судьба накажет тебя. Мальчик мой, ты простой южанин. А теперь о тебе говорят повсюду. Газетная болтовня пугает меня. Но больше всех – Полковник. Только теперь я поняла – он страшный человек. Хотя кажется, что он действительно печется о тебе, словно о сыне. Он любит тебя как свое творение. Но за эту любовь он спустит с тебя кожу.

Кстати, тебе скоро придет вызов на армейскую службу. Конечно, Полковник сделает все возможное и невозможное, чтобы тебя не призвали. Но мой тебе совет – иди. Побудь вместе с другими ребятами. Сбрось груз славы. А я, если захочешь, поеду с тобой.

– Ма… Папа тоже так думает?

– Нет. Он хочет для тебя славы, славы, славы. Ты – все, что у него не сбылось. Можешь сказать ему о нашем разговоре. Мы даже поссорились.

– О-о! Не надо, ма! Я подумаю, обещаю.

Так вот к чему пришло. Даже мама видит в нем пренебрежение и чванство. А он просто устал от навязанной роли Короля. Только петь. Однако большинство смотрит на него, как на музыкальный автомат и станок для печатания денег одновременно. Зло порождает зло. Вот оно и родилось. Маленькое пока.

Джон все острее и чаще осознавал свое одиночество. Никто-никто не поверит ему. Никто даже не попытается понять. Только мама. Но именно ей и нельзя говорить. Ей забот хватает.

Джон глянул на ребят. Все прятали глаза.

– Ладно, парни. Все о'кей! Я получил предписание. Скоро в путь. Да и вам надо отдохнуть от меня. Тяжеленек я стал для вас последнее время.

– Брось! Нет! Оставь! – загудели молодые голоса.

– Помните Евангелие? Петух не прокричит три раза… – Взгляд на их лица: заминка, неловкость. Только у Лама – печаль.

В купе повисло молчание. Ребята почувствовали – другой Король. Ключа к нему у них не было.

Комиссии, сборы, пресс-конференции, уговоры Полковника, отца и ребят слились в невнятный рокот. Мама молчала. Она лишь изредка посматривала на сына и опускала глаза.

Временами мама выглядела совсем больной. Джон хотел отправить ее с отцом на какой-нибудь шикарный курорт, она категорически отказалась. Она перестала ездить к друзьям и все больше сидела одна. Как-то к ним заглянул Джордж. В гостиной была мама. Спускаясь вниз, Джон замер на лестнице.

– Вы кто, юноша? Что-то я вас раньше не видела, – она кокетливо погрозила пальцем и прибавила слегка заплетающимся языком, – может, вы хотите украсть фото моего сына? Или его гитару?

– Ма-ма!!! – только и сумел выдавить Джон. Друг же стоял, словно громом пораженный.

Джон подбежал к матери, обнял ее и почувствовал запах спиртного. Ужасно! Его мама никогда не пила ничего, кроме пары рюмок вишневой наливки по праздникам. Значит, и она одинока. Значит, ее уже так подточило, что она идет, шатаясь, через комнату.

Ночь Джон провел без сна. Утром он пришел к маме поговорить, но она, попросив прошения и поцеловав его, говорить отказалась.

Мама! Она всегда была больше, чем матерью, – другом. Он мог в любое время дня и ночи прийти к ней со своими проблемами. Мама старалась объяснить сыну все. Теперь она мягко, но категорически отказалась объясниться. У веселой пухлой его мамы появилась тайна. Тайна от сына.

Отец, как выяснилось, был в курсе:

– Да, она изредка прикладывается к бутылочке. Но чтобы уж кача-а-аться… Не волнуйся, сынок. Просто ей стало скучно. Друзья обращаются с ней, как с важной дамой. Это пройдет. Вот если ты не передумаешь, – настороженный и быстрый взгляд на лицо сына, – мы поедем с тобой. Она сменит обстановку. Отдохнет от охов и ахов родных и знакомых. ь

Джону внезапно вспомнилось, как лет десять назад отец сильно повредил себе спину. Надежды на выздоровление не было. Денег на лечение тоже. Отец впал в панику. Мама была с ним бесконечно добра.

Однажды ночью Джон проснулся от странного звука. Отец сидел на кровати и… плакал. Мама работала в ночную смену.

– Папа! Папочка, что с тобой? – прерывающимся от ужаса голосом прошептал мальчик.

– Ох, сынок, наверное, я никогда не поправлюсь. Такая боль… Бедные вы с мамой.

– Нет! Нет!!! Ты, конечно, поправишься. Я пойду работать. Заработаю много денег. Ты будешь лечиться. И вылечишься.

Отец выздоровел. Теперь что-то случилось с мамой. Болезнь души? Кто вино ват? Тяжелый труд? Нет. Здесь совсем другое. Дело в Джоне. Мама постоянно обеспокоена его делами. Она устала от выпадов печати, устала отвечать на одни и те же вопросы фэнов, день-деньской висящих на воротах их нового дома, недавно купленного для нее сыном. Он видел, что мама почти с нетерпением ждала его призыва в армию, надеясь, что через два года он начнет новую жизнь.

Повестка пришла в январе. Однако студия добилась отсрочки – надо было закончить фильм.

Джон работал с остервенением – занавес над карьерой Короля должен быть пурпурным. Беспокоили и мысли о будущем. Но ведь голос при нем. Он найдет себя и без Полковника.

Тот мыслил иначе. Из Короля нужно было сделать Героя. И, распустив павлиний хвост своих пробивных талантов, Полковник пошел в наступление. Гонимый взрослыми, Король теперь стал примером для их чад.

Джон уходил в марте. В тот день тоже стеной шел дождь. Его провожали только родители. С друзьями он простился накануне. Рэд тоже уходил в армию через не делю. Оставшихся Джон не обнадеживал, ничего не обещал и больше не уверял их и себя, что армия для него – заманчивая передышка. Мама тоже не цеплялась за эту спасительную ложь. Армия не могла стать отдушиной для ее мальчика, душевно хрупкого из-за ее опеки.

На сборно-призывном пункте мама с дрожащими губами и полными слез глазами тихо стояла в сторонке, дожидаясь, когда сын сможет подойти к ней. Руки ее судорожно сжимали сумку. И все-таки она даже не подалась ему навстречу.

По-щенячьи ткнувшись носом ей в шею, Джон прошептал:

– Мамочка, родная! Я так тебя люблю. Прости меня. Я действительно должен пожить без опеки. Среди ребят. Может быть, ты тоже будешь гордиться мной? И мы с тобой не будем так одиноки.

Она смигнула слезы:

– Если бы это было возможно, мой мальчик… Но – нет. Поздно. Для меня, и добавила с материнской проницательностью, – для тебя тоже. Поцеловала его и провожала глазами долго-долго.

Когда родители приехали проведать его, Джон поразился устало-равнодушному взгляду матери. Он смотрел на цветущего красивого отца и думал, как постарела и обрюзгла мама, как бесконечно далека от всего, что было ей мило и дорого. При поцелуе запах спиртного снова настиг его.

– Мама, – не удержался Джон, – ты же обещала.

– Поздно, сынок. Да и все равно. Прости.

– Почему, мама?! Почему?!! – в ужасе вскрикивал он.

Глаза матери глянули на него вдруг с такой холодной отчужденностью, что рот у него захлопнулся сам собой.

И снова тяжелые мысли не дали ему уснуть: «Что же с мамой? Где она? Что вообще происходит? С чего началось?».

Откуда ему было знать, что мамина подруга Фэй, горькая вдова, становившаяся и горькой пьяницей, однажды сболтнула:

– Мальчик от твоих забот убежал в эту жуткую музыку. Нормальный человек такого просто не смог бы выдержать. А ему надо хоть так утвердиться. Бешеные деньги. И хотя все это для вас, вы оказались у него в зависимости. Для мальчика настал черед жертвовать собой. И, уж будь спокойна, он расстарается.

Мать затаилась. Так значит, всем ясно, что ее непомерная любовь причинила сыну только зло. Она попыталась глушить себя таблетками, но мысли превращались от этого в чудовищ. И однажды проницательная Фэй сказала:

– Не пей ты эту гадость химическую. Давай лучше по рюмочке.

– Вишневой? Да нет. Не хочу. Голова болит. Давление.

– У всех давление. Да и не о вишневой речь – о виски.

– Господь с тобой, Фэй!

– Со мной, со мной. А будет и с тобой. Перестанешь кукситься. Твои на тебя будут только радоваться. Махнем, подруга?

– Э-э-э… Была не была. Махнем…

Через час они, перебивая друг друга, вспоминали молодость, заливисто смеясь.

Первым, кого она увидела по возвращении домой, был муж:

– Где ты была? Я уж начал волноваться. Что с тобой? Тебе плохо? Она дурашливо улыбнулась и вдруг опрометью бросилась к дверям туалета… Муж потом слегка посмеялся – не тягайся с Фэй. И, как та и предсказывала, порадовался возрождению жены к жизни. Последние месяцы она была угнетена, но молчала, не делилась своей заботой. Может, подруга способна помочь? Откуда ему было знать, что именно подруга усугубила заботы жены.

Через несколько дней он увидел, что жена наливает себе стаканчик перед обедом.

– Мать, ты что это? Берешь за правило пить?

Она кивнула. В этом жесте не было и намека на попытку отшутиться. И муж умолк, надеясь, что все обойдется.

Однако с тех пор жена частенько бывала в подпитии, если дома не было Джона. Единственное, чего она хотела, – уважения своего мальчика. И обманывала его.

Теперь знал и он. Мать видела, как согнулся он от такой новости. Но объяснять не хотела, да и не могла.

Он же при всей своей чуткости и любви к матери не мог понять истинную причину ее страданий. Пока он решил все свое свободное время проводить с ней.

Но свободного времени было мало. А мама была все такой же подавленной. Она избегала всяких разговоров с сыном наедине.

Джон был на дежурстве, когда позвонил отец:

– Сынок, маме плохо. Я только что проводил врача. Он стоял помертвевший у аппарата. Боже мой, Боже! Он погубил мать. Из-за него она стала пить. Из-за него стала одинока. Врачи поставили диагноз – гепатит – и требовали немедленной отправки домой. Джон расспрашивал врачей дотошно. Наконец, один сказал:

– 0'кей, я расскажу тебе, в чем дело.

Все заходило в Джоне ходуном, и врач заметил это:

– Может, все-таки не надо?

– О нет, сэр. Говорите. Я готов.

– Ты, очевидно, догадываешься. Это не гепатит. Твоя мама… она… Врач замялся и посмотрел на Джона. Обливаясь холодным потом, он выдержал этот взгляд.

– Одним словом – цирроз. Знаешь, что это? Джон отрицательно мотнул головой.

– Но догадываешься? Она ведь пила. И много. А ей категорически нельзя. У нее хроническое обменное заболевание.

– Почему?

– От тяжкой работы, дружок. А вот почему она пила, ты знаешь? Молчание.

– Так знаешь или нет?

– Думаю – да. Из-за меня. Из-за того, что я стал знаменит. Стал не только ее. Всеобщий какой-то.

Врач мрачно посмотрел и кивнул.

– Да… Но не вини себя слишком. Так вот… Цирроз. Обычно в таких случаях начинается кровотечение. А у нее – нет.

– Наверное, это хорошо? – робко спросил Джон.

– Пока я не хочу тебя пугать. Отправляй ее к вашему лечащему врачу. К самолету маму несли на носилках. Она не плакала. Не смотрела на сына. У нее ни на что не было сил.

Потянулись дни ожидания. И он дождался. Голос отца без всяких вступлений сказал:

– Приезжай быстрее, маме хуже.

Прямо из аэропорта Джон помчался в госпиталь. Их врач встретил его страшными словами:

– Я не жду чуда. Ее положение крайне серьезно. Джон заткнул уши, мотая головой:

– Не верю. С ней ничего не может случиться. Ей только сорок шесть! О, Господи, нет!!!

– Подожди. Быть может все. Только твое присутствие способно сотворить чудо. Но надежды почти никакой.

В палату Джон вошел, улыбаясь из последних сил. Глубоко запавшие глаза оторвались от своего видения и медленно переместились в сторону вошедшего. Внезапно отечное лицо матери вздрогнуло. Она узнала. Заплакала.

– Мамочка! Ну что ты?! Я приехал. Ты была больна. Теперь поправляешься. Поправишься.

Она часто-часто закивала.

– И тогда ты и папа поедете со мной к месту моей службы, а потом все вместе поедем вокруг Европы.

Пока Джон говорил, лепетал, успокаивал, с лицом матери происходила видимая перемена. Отек спадал, не оставляя морщин, кожа разглаживалась. Появился румянец. Взгляд стал осмысленным. Она была просто красива сейчас.

Сын смотрел на нее и думал:

– Чудо! Чудо! С ней ничего не может произойти. Она поправится. Непременно. Когда она уснула, тихо дыша, Джон решил съездить домой. Но, едва он встал с кресла, мама открыла глаза:

– Сынок, не уезжай. Побудь со мной. Потом отдохнешь… – Запнулась, перевела дыхание.

Три дня и три ночи мать с сыном говорили без остановки. Вспоминали детство Джона, ее с отцом молодость. Смешные и грустные семейные истории. Не говорили только о музыке и о его будущем. Оба боялись.

К концу третьего дня мать вдруг, глядя на сына совсем прозрачными, небольными, глазами, сказала:

– Теперь поезжай домой. Тебе надо отдохнуть. Три ночи без сна. Она поцеловала его:

– Прощай, мой мальчик! До завтра. – Задержала голову сына в ладонях, всматриваясь долгим взглядом, погладила, как в детстве, по голове. – Иди. Позови папу.

Он вошел в дом. И вдруг спокойствие последних часов улетучилось. Он принял ванну. Постелил себе в кабинете. Перенес телефон поближе. Но перенапряжение не давало уснуть.

После взятой у бабушки таблетки снотворного Джон впал в странное состояние. Это не было сном. Ум его бодрствовал, тело же было словно опутано ватой. А внутри росла и ширилась боль.

Он почти не удивился, когда зазвонил телефон. В нем что-то кричало «Нет!», и это страшное «нет» вырвало его из ваты.

Тусклый голос отца произнес:

– Сын, мама только что умерла.

Комната сделала вираж перед глазами. Надо было что-то сказать отцу. Усилием воли задержав кружение, он уперся взглядом в часы. Четыре утра.

– Я еду, папа.

Дороги туда Джон не помнил. Его провели в палату. Мама лежала тихая и улыбающаяся. Лицо ее было юным.

Он упал рядом с кроватью. Страшный хрип рвался из его груди… А дальше – провал. Почти на сутки.

Он сидел дома в затемненной комнате. Глаза опухли от слез. Вдруг дверь тихо открылась, и он с трудом понял – Рэд. Откуда? Ведь он тоже в армии.

Голос Рэда: «Я узнал о смерти твоей мамы, а несколько часов назад умер мой отец», – дошел до Джона. Он встал и пошел навстречу другу. Они обнялись и, не стесняясь, заплакали.

День маминых похорон. Вдоль всей дороги от дома до кладбища в молчании стояли фэны. Он видел эту живую ограду, но сам еле двигался и ничего не воспринимал. Последние дни Джон провел на лекарствах и снотворном. Голова гудела и потрескивала от таблеток, но зато он видел сны, в которых мама жила. И в эти последние мгновения сны проходили перед глазами, не давая осознать случившееся. Отец и дядя держали Джона под руки.

– Мальчик мой, пора прощаться с мамой.

– Нет! – рванулся Джон. – Нет!! Нет!!

Забился в истерике около гроба. И вдруг затих. Бессмысленным взором посмотрел на гроб и, наконец, заплакал.

Он едва прикоснулся губами к ее, уже ставшему мраморным, лбу и Внезапно понял – ее никогда не будет.

Вечером, теряя сознание от усталости и боли, Джон закрыл глаза и тут же увидел маму. Она сидела на лужайке за их старым домом и перебирала цветы. Закончив, попросила: «Спой, сынок». И вдруг возникла мелодия маминого любимого госпела:

 
«Что это за холмы, белые, как снег, моя любовь?
Это холмы Рая, где нам никогда не бывать.
Что это за холмы, черные, как уголь, моя любовь?
Это холмы Ада, где нам суждено быть.
О, мой Господь, когда придет мой черед
Преодолеть все холмы и предстать перед твоим судом,
Дай мне силу. Ведь твоя любовь и милосердие
К твоим детям так велики.
И Господь явил свою великую милость
И спас нас, грешных, от Ада,
Потому что мы знали любовь,
А любовь есть Бог».
 

Во сне он не слышал голоса исполнявшего, но кто-то внутри сказал: «Это твоя мама. Она теперь будет песней».

Отец разбудил его уже ночью. На губах сына застыла детская улыбка, да и губы были по-детски пухлыми.

– Сынок, ложись в постель. Я раздену тебя.

Голова сына легла на отцовское плечо, и он прошептал:

– Папочка, ты не думай, мы поедем вместе, как хотела мама. Мы ведь с тобой теперь сироты.

Наутро, одетый в уже ставший привычным траурный костюм, Джон появился в доме Рэда. Нельзя было после собственной потери не отдать последний долг отцу своего лучшего друга.

Он снова шел по той же дороге на свою Голгофу. Сегодня на маминой могиле устанавливали памятник. После грустной церемонии Джон зашел к маме. Надпись «Она была солнцем нашего дома» воскресила ужас последних дней.

«Больше не могу, – подумал он. – Скорее назад, в армию, к ребятам».

Ребята приняли Джона тепло, но обостренное чутье подсказало ему, что сей час его нагружают больше остальных. И, видя такое бережное отношение к себе со стороны чужих людей, он приказал себе з а б ы т ь, но знал, что не забудет никогда. Джон даже нашел в себе силы петь ребятам, хотя они, естественно, не просили из уважения к его горю. Он не мог петь только тот, приснившийся, госпел.

Обязанности его были однообразны, но ответственны: Джон водил джип и всегда помнил, что жизнь другого человека тесно связана с его работой. Однажды на учениях джип шел впереди танковой колонны, и вдруг – разрыв двух баллонов. Командир, сидевший рядом, не успел бы остановить танки даже по радио. Мгновенно Джон вспомнил – у командира двое детей. Из последних сил вывернул руль, и они полетели в кювет. Обошлось даже без травм. Этот случай исцелил Джона окончательно. Люди связаны друг с другом. И, когда человек искусственно рвет цепь, природа должна восполнить недостающее звено. Замена бывает уродлива – звенья то слишком коротки, то слишком растянуты, а то и вовсе деформированы до неузнаваемости. Да, его одиночество неизбывно, но ведь существует долг перед родными и даже не родными.

Жизнь возвращалась на круги своя. Джон снова стал замечать, что им интересуются девушки, у него появились новые друзья – Джо и Чарли.

Как-то Джо пришел со своей подружкой и с подружкой подружки. Она представилась: Прис. Маленькая шатенка с вздернутым носиком и большими голубыми глазами. Совсем ребенок. Джон так и воспринял ее. Он относился к ней, как к младшей сестренке, и даже предложил ее отцу оплатить ее дальнейшее образование. Но ее отец, человек военный, отказался от помощи какого-то артиста. И Джон даже не обиделся.

Настал день, когда солдат-певец службу закончил. Пожалуй, это был первый солдат, ради которого собиралась пресс-конференция.

Он шел через холл, когда знакомый – из той, прежней светлой жизни – голос окликнул его.

Марион, которой не меньше, чем Полковнику, Джон был обязан своей судьбой певца, в офицерской форме стояла перед ним. От радостной растерянности Джон покраснел. Протянул к ней руки. Опустил. Смутился еще больше. Спросил:

– Марион, что я должен делать – брать под козырек или целовать вас?

– По уставу, сэр, – ответила та, бросаясь ему на шею.

На них начали обращать внимание. Какой-то большой военный чин, решив, что Марион просто поклонница, выразил неудовольствие по поводу ее поведения. Джону пришлось объяснить, что они давние друзья.

Давние? Почти семь лет! И почти два года нет мамы.

Мысль, что мама не ждет его, мгновенно отразилась на его лице. И лицо это, так редко теперь освещенное радостным удивлением, погасло совсем. Марион сразу все поняла:

– Не надо, дружок. Ты ведь возвращаешься домой; И, конечно, к маме. И она ждет тебя. Завтра ты будешь дома…

– Босс! Эй! Ты уснул? Приехали.

– Куда, Лам?

– Домой.

– Но ведь ты хотел отвезти меня в новый центр к Сэму.

– Да, а ты вдруг сказал «домой»!

Этого Джон не помнил. Вздохнул – домой так домой… Поездка не принесла облегчения. Но Лам не виноват.

– Спасибо, дружище! Всего.

– 0'кей, босс. На завтра есть планы?

– Никаких…

Джон прошел к себе. Присел к столу. От непонятной тревоги бешено колоти лось сердце. Что-то он не сделал сегодня.

Дождь за окном забарабанил сильнее. И под его дробь всплыли слова маминого госпела. Джон содрогнулся всем телом, вскочил, схватил из стенного шкафа старую кожаную куртку, шлем и перчатки и в три прыжка, словно герой вестерна, лег ко и бесшумно слетел по лестнице. Вывел из гаража «Хонду». Мотор взревел. Он прыгнул в седло и под шедшим стеной дождем понесся в сторону Форест-хилла.

Дорога была пуста. О риске Джон просто не думал. Он словно боялся опоздать.

Мотоцикл он бросил у входа. Едва сдерживаясь, чтобы не бежать, он шел вверх – туда, где ждала его мама.

Забыв о дожде, Джон опустился на колени перед ее могилой и замер. И тут же тревога отпустила.

– Мама. Мамочка. Здравствуй. Я вернулся, мама. Вот теперь он был дома.

Когда он поднялся, то почувствовал – в мире что-то изменилось. А это просто кончился дождь.