Текст книги "Когда деды были внуками"

Автор книги: Надежда Сапронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Школа ждет

Следующий день был уже будничным. После завтрака отец и Петька стали собираться на работу: крыть крышу соседу. Савка живо оделся и стал у дверей с явным намерением идти с ними и готовый к бою, если не будут брать.

Вздохнула бабка, потупился отец. «Отдохнуть бы мальчишке после такого лета», – подумал каждый, но вслух не сказал ни слова.

Едоков-то десять, а земельного надела – на четыре души, на мужиков только. Значит, шесть женских сапроновских душ самим законом обрекались на голодание, если семья не подработает добавочного хлеба у людей. Но ведь всякая душа есть хочет, в том числе и женская…

А сейчас еще и телушка… О ней сердце болит больше всего.

Бабушка молча отыскала поясок и подпоясала Савку. Одернула кацавейку. Поправила шапку. Савка понял это молчаливое согласие и сразу оживился.

– Бабушка! А я старую-то солому с крыши на огород перетаскаю, если хозяин отдаст: телушке на подстилку годится! Бабушка! А я тебе…

– Ладно, ладно, – перебила бабка. – Иди уж… работник!

Отец с бабкой обменялись последними хозяйственными распоряжениями, и три Сапронова пошли на работу к людям. Двоим младшим восемнадцать лет: обоим имеете.

Наступили трудные дни. Руки, ноги, спина не успевали за ночь отдохнуть, а с утра опять молотьба, возка снопов, кладка ометов…

Возили лес, крыли крыши, копали погреба, да мало ли на что годились безропотные крестьянские руки?

И все-таки дни мелькали, как воробьи на току. Никто их не считал. Только Петька, украдкой глядя на школу, соображал: сколько ребята пройдут без него, как догонят!) пройденное? Правда, сельские школы начинали занятия позже городских: по окончании уборки урожая. И все же далеко не все ребята являлись в срок: те, кто работал «на людей», опаздывали.

Петька всегда являлся одним из последних, а в этом году, верно, будет самым последним.

Наконец надобность в его детских руках миновала и можно было подумать о школе.

Однажды за ужином отец сказал:

– Ну, Петька, шабаш работе. Завтра пойдешь в школу.

Петька поперхнулся от радости. Плохо спал ночь и утром, чуть свет, счастливый полетел в школу, как на крыльях.

Савка побежал за ним вслед, проводить. А может, удастся и в окошко поглядеть, когда учитель станет к нему спиной.

Савка не смел мечтать об учении, пока Петька учится: двоим-то разве можно из хозяйства уходить? Отец и зимой ходит по людям, сестры в няньках, дома – одна мелкота. А теперь еще и телушка… Где ж бабке управиться?

Из школы Петька вернулся не такой веселый, как ушел. По арифметике многого не понял, хотя учитель говорил ясно и просто и остальные ребята отлично его понимали. Диктант написал с ошибками. Здорово отстал, значит.

А тут и еще беда: встретил-то его учитель ласково, как всегда, но сам был уже не прежний, не веселый, как в прошлые годы. И говорить стал с задышкой, с кашлем.

Петька все же ждал, что оставит его учитель после уроков и подгонит с ним пройденное, как раньше бывало. Но учитель еле довел урок до конца и отпустил всех домой. А Петьку на минуту задержал за плечо и сказал, глядя ему в лицо с виноватой улыбкой:

– Ты, Петро, позанимайся сегодня дома сам, без меня: нездоров я шибко… Ребят поспрошай, сам подумай, малый ты мозговитый, – и, закашлявшись, ушел за свою перегородку…

И вот теперь, наскоро пообедав, Петька уселся к окну готовить уроки. Перво-наперво открыл задачник. Петька больше всего любил арифметику и с наслаждением беседовал с задачами, как с лучшими друзьями: он их понимал – они его. Бывало, с увлечением спорит сам с собой, если в чем сомневается, а докопавшись до сути, говорит с торжеством:

– Ну вот: я тебе говорил, что решу! – хотя задачник в этом и не сомневался.

Но сегодня Петька молча и хмуро смотрит в задачник. В десятый раз читает условие задачи – и ничего не понимает.

Слова-то, конечно, понятные, знакомые: «купили», «продали», «корова», «овцы», но не понимает Петька, что к чему? Пробует применить знакомые действия – получается чепуха: корова продается дешевле овцы, и каждый раз – по новой цене.

Петька уже не борется с задачей любя, как с добрым другом, а бьется изо всех сил, как со. злейшим врагом. И не может одолеть! Задача ускользает от Петьки и сама давит его – чужая, непонятная. А в задачнике их много, много. И все они такие.

Петька угнетен…

Савка отлично понимает его состояние, но помочь ничем не может. Тогда он говорит:

– Айда к телушке! А завтра еще учителя послушаешь – поумнеешь и решишь!

Так все и получилось. Через неделю Петька вошел в школьную колею, дружба с задачником восстановилась.

Савкины дела хуже… Если бы кто знал, как ему хочется учиться, как манят его к себе книги!

Савка много раз пытался понять: каким способом книга говорит Петьке такие умные и интересные вещи? Он заглядывал в книгу через Петькино плечо; раз даже вынул украдкой книгу из сумки, но ничего, кроме крючков и кружков, не увидал. Напрасно шевелил он губами, глядя в книгу: ничего не получалось. Приложил к уху: может, слышно что. Нет, и не слыхать. Со вздохом положил он книгу обратно.

Впрочем, так он делал два года назад, когда маленьким был. А теперь он знает, что сначала надо учиться. Поэтому он садится теперь возле Петьки, когда тот уроки учит, и шепчет тихонько про себя Петькины слова, а значит – тоже учится. Жалко только, не все слова успевает повторить, да и непонятные попадаются. Однако, когда-нибудь он добьется – книга заговорит и для него. Но пока что книга молчит…

И Савка в поле не обсевок

Бабушка редко намечала себе цели, выходящие за пределы ее ежедневных домашних дел. Но, раз наметив, шла неуклонно, как бы ни труден был путь. Еще на смотринах телушки она надумала что-то и в следующий месяц упорно к чему-то готовилась, не говоря о том никому ни слова. Начала она с пересмотра старья, на котором спали за неимением постельных принадлежностей. Вырезала из каждого обноска более или менее крепкие места. Что-то кроила, шила. Закончив, долго беседовала о чем-то с отцом, когда ребята спали.

Утром Савка ковырял себе лапти, как умел; Апроська чистила с бабкой картошку; колченогий Пашка недужился. Отец, как всегда, задал корма телушке, принес бабке воды и, сняв затрапезную одежду, вдруг стал переодеваться в праздничное: старую, но чистую поддевку, чистые обмотки и новые чуни. Ребята смотрели во все глаза: что дальше будет? Когда же отец попросил гребенку и стал расчесывать свои от бани до бани нечесанные волосы, ребята застыли от изумления и убедились окончательно: что-то должно произойти.

И произошло. Перекрестившись, отец сказал:

– Так я, мать, пошел!

– Иди! Договаривайся, – ответила бабка. Екнуло Савкино сердчишко при этих словах. Заныли все летние болячки, зачесались пятки.

Почему так рано? Зима ведь? Но он и виду не подал, что испугался. Не спросил: «С кем договариваться?» Только шмыгнул носом, по обыкновению. А когда отец вышел за дверь, втихомолку выскочил за ним следом: куда отец пойдет?

А отец шел напрямик, через выгон… прямо к школе. К школе! К школе! Зазвонили колокола в Савкиной голове. Заплясали босые ноги, пулей влетел в избу. Бабка, улыбаясь, подманила молчком к себе (по лицу увидела, что догадался!) и надела обновку: штаны были широки, пиджак длинен и из разных кусков, но все теплое, сшито крепко, хоть и без примерки. «Вот только онучей нет», – подумал Савка, и затихшая было боль рванула его с новой силой. Но радость пересилила, и светлое счастье разлилось по его лицу.

А бабушка уже подавала ему холщовую сумку, заботливо сшитую для его будущих учебников, отцовскую шапку и новые портянки.

– Бабушка! А у меня и лапти новые! – ликовал Савка. – Я их уже доплел! Праслово! Только веревочки привязать!

Бабка еще вчера выкупала внука (а ему и невдомек: к чему?) и сейчас, обрядив его в обновы, любовалась школьником.

Савка вертелся, как юла, метался по избе то за тем, то за другим. Но вот сборы кончены. Савка чувствует себя таким нарядным, что ему даже совестно перед Пашкой: у того штаны худые-худые… Ему становится жаль Пашку, но он тотчас же находит выход: «А я, как из школы приду, буду ему штаны давать: пусть носит на здоровье!»

Тут он представил себе маленького Пашку в длинных, волочащихся по полу штанах и залился смехом.

В это время вошел отец. По лицу его видно было, что все обошлось благополучно.

– Э-э! Да ты готов уже? Ну пойдем, коли так: велел приводить, – весело сказал отец.

Ну пойдем, коли так: велел приводить.

Как во сне двигается Савка, не чуя под собой ног. На бугре показывается школа… Савка начинает дрожать мелкой дрожью и прижимается к отцу, не отводя от школы расширенных глаз. Подходят как раз вовремя: начинается перемена. Переступают порог… Савка настолько потрясен, что не отвечает на приветствие учителя, не замечает сдержанных смешков ребят, прячется за отцовскую спину, не отводя от школы расширенных глаз. Подходят как раз вовремя: начинается перемена. Переступают порог… Савка настолько потрясен, что не отвечает на приветствие учителя, не замечает сдержанных смешков ребят, прячется за отцовскую спину.

– Ну, Сапронов второй, – шутливо говорит учитель («Первый-то Петька», – соображает Савка), – садись вот тут: здесь твой класс, – и показывает на угол, где всего больше ребят. – А вот здесь ты будешь сидеть в будущем году, коли не заленишься (здесь – второй класс). А вот здесь ты сядешь на третий год, если твоему отцу не заблагорассудится взять тебя из второго.

Смотрит Савка и удивляется: почему же там так мало ребят? Сосчитал – восемнадцать. А учитель все шутит; он сегодня относительно здоров, и, кроме того, он всегда очень рад приходу нового ученика.

Перемена окончена.

Отец кланяется последними низкими благодарственными поклонами и уходит. Савка остается один.

Громадная комната подавила его своими размерами. Он никогда таких не видал. И, если бы не тяжкий «дух» от кислого запаха непросыхающих овчин, заношенных портянок, ребячьих «невежеств» и дыхания полутораста человек, – комната показалась бы Савке сказочным дворцом.

В комнате тремя отдельными массивами располагались парты, а на них ученики: тесно, бок о бок. Парты – многоместные, от восьми до двенадцати ребят на каждой.

Неудобно выходить к доске, приходится нырять между ног впереди сидящих. Ну да обычно этого и не требуется: у каждого – своя маленькая грифельная доска, на которой тот и пишет (тетради только у старших. Остальным не полагается).

Одна группа парт отделена от другой широким проходом: это граница между отдельными владениями; каждой группой парт владеет отдельный класс: три группы – три класса.

Группа первоклассников, в которой сегодня Савка, – самая многочисленная. Человек пятьдесят или больше. Второклассников значительно меньше: «Читать выучился – и хватит», – рассуждали родители и забирали ребенка из школы помогать по хозяйству.

Но половина все же остается «продолжать образование» еще год. Дальше уж редко кто может позволить себе такую роскошь. Учащийся ребенок – дома не помощник, а хлеба ему дай! Не вытягивает хозяйство девяти-десятилетнего иждивенца – и образование кончается. «Слава тебе Господи: два года мальчишку проучили: грамотей он у нас. Любую вывеску прочтет». А о девчонках и не горевали, что не учатся… К чему им это? Умела бы в поле работать, прясть, ткать, а вывесок читать ей не придется: во всей деревне одна лавчонка, да и та без вывески.

И в последний класс попадало лишь пятнадцать-двадцать ребят…

Будет ли в их числе Савка?

Но Савка ни о чем этом сейчас не думает. Он сидит, прирос к месту, указанному ему учителем, боясь пошевелиться и даже дышать. А кругом идет новая, необычная жизнь: ребята, даже те, с которыми Савка неоднократно дрался на улице и ежедневно играл, сейчас занимаются какими-то удивительными важными делами. На него и не смотрят. Зато Сайка украдкой, стараясь никого не толкнуть, жадно заглядывает им под руки: что это они скребут грифельком по доске? Палочки, крючочки… Для чего? Савка не понимает, но проникается к ним невольным почтением.

Но вот учитель, закончив спрашивать второй класс и дав им задание списать с книги «от сих до сих», переходит к первоклассникам. Им он уделяет времени больше всех, наблюдая одновременно и за двумя другими классами, чтобы те не сидели без дела. Увидит, что кончили, – сейчас же дает новое задание. Вот и сейчас: третий класс решает задачи и учитель успевает замечать, кому из них задача трудна, и, переметнувшись на минуту из первого класса в третий, дает тому нужное разъяснение. И сейчас же опять – к первоклассникам.

Так дирижер многоинструментального оркестра управляет им с высоты своего пульта. Но вряд ли тому труднее.

Сейчас первоклассники читают.

«Бы-а – ба! Вы-а – ва! Ды-а – да!» – Савка ничего не понимает, но не огорчается этим: так и должно быть. Ведь книга – это самая необыкновенная вещь, какую Савка знает, и постигнуть ее разговор можно тоже, вероятно, только каким-нибудь необыкновенным способом. «Бы-а– ба» и «вы-а – ва» кажутся Савке чем-то вроде заклинаний, заучив которые человек начинает читать.

Отпуская первоклассников, учитель говорит Савке: – А ты, Сапронов, задержись-ка малость: я с тобой займусь.

И занимается с ним до тех пор, пока не отпущен третий класс, через два часа.

На дорогу учитель стукнул его слегка по затылку и сказал:

– Ты, цыпленок, тоже с мозгами, как и твой брат. Через месяц читать будешь!

Савка летел домой, не видя дороги.

– Бабушка, через месяц… я буду… читать! – закричал он, задыхаясь от бега, еще с порога.

Бабушка прижала его к себе на минутку, а отец сказал, счастливо смеясь:

– А я уж думал, что тебя для первого-то разу без обеда оставили, аль и вовсе на ночевку. Дай, думаю, ему кусок хлеба отнесу.

Все, смеясь, усаживаются за стол обедать: только и ждали Савку с Петькой.

Савкина учеба и учитель

Савка скоро перестал дичиться в школе.

Учитель так дружелюбно и просто говорил с ребятами, так охотно отвечал на их вопросы, что Савка прильнул к нему всей душой. Жадно ловил он каждое его слово, переводя глаза в тот «класс», в каком занимался учитель. Но учитель тотчас же это замечал.

– Эй, ты! Льняная голова! (У Савки были белые, выгоревшие от солнца, волосы.) Рано тебе на второй класс глаза пялить! Знай сверчок свой шесток! Пиши свои палочки!

И Савка виновато хватал грифелек и с удвоенным старанием царапал палочки, высунув от усердия кончик языка.

Читать он выучился раньше срока, назначенного учителем. И, когда впервые вместо «бы-а» у него получилось «ба», Савка вскочил с места и, потрясая букварем, закричал:

– Ляксандра Андреич! Да что же это? Как?

Все три класса обернулись в его сторону и дружно рассмеялись. А учитель, пряча в усы довольную улыбку, сказал притворно строгим голосом:

– Ничего тут смешного нет и удивительного тоже. Видишь: все совсем просто. Читай дальше!

Савка, задыхаясь от волнения, продолжал: «Ва, га, да», напирая на каждую согласную так, будто вдавливал ее но что-то упругое, плотное, неподдающееся.

Учитель же отошел к окну и, повернувшись спиной к детям, дал полную волю улыбке: радовался рождению нового «грамотеи». Потом с той же мечтательно-радостной улыбкой он поглядел на расстилавшуюся внизу деревню, и его и без того блестящие от лихорадки глаза заблестели еще сильней. Вероятно, он представил себе то время, когда вся детвора этой огромной темной деревни будет грамотной.

Сейчас ходила, школу едва ли десятая часть детей школьного возраста.

Александр Андреевич был одним из тех людей, что выбирают свою работу по призванию и, раз выбрав, отдают ей все свои силы и всю жизнь.

Сын московского штукатура, он лишился отца семи лет. Отец разбился насмерть, упав вместе с люлькой с четвертого этажа. Мать пережила отца на шесть лет и умерла от чахотки, нажитой в прачечной, где работала в каторжных условиях. Там же был на посылках и Сашка-сирота – теперешний Александр Андреевич, и его старшая сестра Ольга. Учиться обоим было некогда, хотя и влекло к учебе, как сейчас Савку.

Дом, где они жили в подвале, был огромный, невдалеке от университета. Сирот – тринадцатилетнего Сашу и шестнадцатилетнюю Ольгу – приютил одинокий старик, лудильщик самоваров.

Ольга повела у него хозяйство, а Саша помогал в работе, и все трое круглые сутки дышали угарным воздухом каморки, служившей одновременно и мастерской.

Тут же в подвале, в большой комнате с окнами под потолком, квартировала веселая компания студентов. Все они старались помочь Саше: учили грамоте, будили самосознание. Ольге не до того было: все прихварывала.

Одни студенты кончали университет и уходили, другие приходили на их место, но отношение компании в целом к Саше не менялось, и благодаря им Саша стал не только грамотным, но и образованным человеком: к девятнадцати годам он сдал экзамен на сельского учителя, в работе которого увидел свое призвание. Студенты обучили его не только грамоте, но и многому другому. Душа его была полна любви к народу и готовности на жертвы для него. Он с благоговением принял из рук экзаменаторов свой диплом и с жаром взялся за работу на месте своего первого, и единственного, назначения в деревне Ковыли.

Ни сестра, ни приемный отец не дожили до осуществления его мечты: оба они умерли от чахотки за год до получения им диплома.

Эта же проклятая болезнь сжигала сейчас и его легкие. Но Александр Андреевич не клонил перед ней голову. Хорошо понимая свою обреченность, он смотрел правде в глаза мужественно и спокойно, отметая от себя мысль о болезни, стараясь как можно больше сделать в тот короткий срок, какой ему осталось жить.

И это ему удавалось.

Его ученики на выпускных экзаменах поражали экзаменаторов основательностью своих знаний, и отцы все охотнее отдавали своих ребят в школу. Сам же он, одинокий и больной, находил полное удовлетворение в работе и от души радовался успеху каждого ученика, как сейчас радовался Савкиному.

Порадовавшись и помечтав у окна, Александр Андреевич обернулся к третьеклассникам:

– А ну, старшаки, кто решил задачу? Поднялось три руки.

– У кого совсем не выходит? Поднялось восемь.

– Эге, слабовато! Степа, к доске! Урок продолжался.

Савка, как в жару, бубнил под нос свои «склады», находя в них всё новые и новые прелести. А по дороге домой выкрикивал их изо всех сил.

Когда через несколько дней им была прочитана первая связная страница букваря, с настоящими словами и я.4 же фразами, Савка опять летел домой сломя голову и, влетев хату, не раздеваясь, тотчас же зачитал эту страницу бабке.

Потом отцу, Пашке, сестрам.

А под вечер, потихоньку, – телушке.

С тех пор читал он все, что попадалось под руку.

Но найти печатное слово в Савкиной деревне было нелегко. Если из детворы лишь десятая часть училась, то о старших и говорить нечего: «Чем древней – тем темней».

Грамотными, как правило, были только зажиточные люди, а те до книг не охотники.

В школьной же библиотеке, умещавшейся на одной полке учительского шкафчика, было тридцать – тридцать нить книг «душеполезного», главным образом религиозного, содержания, да и те получены учителем с великим трудом. «Умеешь приход-расход подсчитать, вот те н хватит!» – рассуждали богатеи. – Полушку мимо кармана не положишь – вот те и хвала! А книги – они ни к чему, – внушали они своим сынкам, а те – своим. Так и жили псе без книг.

Савка и не просил у отца книг: знал, что покупать не на что. Но однажды, когда тот собрался к Кирейке за солью, взмолился:

– Папаня! Испроси у Кирейки книжечку какую ни на есть. Человек он богатый, неужто у него нет? А я уж ему отработаю за нее летом!

Отец почесал в затылке, покряхтел, хотел поспорить, но посмотрел в умоляющие глаза сына – и молчком ушел.

Придя к Кирейке, он, собрав духу, отважился и попросил.

– Что тут было – упаси Господи! – рассказывал он потом дома. – Кирейка-то сначала глаза выпучил, а потом закатил. Да как вскочит! Да как затопает: «Ах ты, говорит, гольтепа разнесчастная! Скажи на милость: книжечку захотел! Да на кой ляд она тебе нужна, книжечка-то? Книжка тому надлежит, у кого есть что считать. А у тебя, голодранца, есть ли грош ломаный за душой?» И пошел! И пошел! Насилу ноги унес из-за тебя, дурака!

Савка стоял, то краснея, то бледнея и желая только одного: провалиться сквозь землю.

С тех пор число ненавидимых Савкой людей увеличилось на единицу. Книжечка Кирейки вкололась ему в самую душу и застряла там на всю жизнь, рядом с онучами.

Как-то, уж на второй год учебы, Савка рассказал учителю оба случая: с онучами и с книжкой; при этом присутствовали и другие ребята – друзья Савки.

Учитель точно давно ждал этого.

Начал просто, будто урок объяснял, рассказывать, как получается, что одни люди забирают над другими власть и силу, и как бывает, что те сбрасывают эту власть, одолевают силу.

Позже, много лет спустя, проходя трудную школу революционной борьбы, Савелий Сапронов не раз вспоминал эту беседу, как первый революционный урок.