Текст книги "Когда деды были внуками"
Автор книги: Надежда Сапронова
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Поздний осенний рассвет еще далеко… Над поселком висит густой туман, мгла и тишина – особенная тишина шахтерских поселков. В них нет веселых ее нарушителей – петухов и кур, делающих ночную тишину деревни уютной, жилой, живой. Здешняя тишина – это просто отсутствие звуков, а потому она уныла и мертва, как пустота.
В безлунном, сплошь задернутом тучами небе, на улицах и в бараках темно. Около пяти часов в окнах бараков начинают мелькать огоньки: поднялись стряпухи, готовят завтрак. Шахтеры еще спят. Но вот воздух прорезал потрясающий внезапностью и силой звук… Поток звуков…
Казалось, вырвалась из земли упругая, звенящая струя, разорвала тишину и вонзилась в небо, раздвинув тучи. Мгновение – и забили кругом другие струи, такие же мощные, неудержимые. Здесь, там – всюду…
Они звенели, гудели, верещали, рокотали, сливаясь в один оглушительный аккорд.
Савка стремглав вылетел из-под нар, протирая глаза и очумело оглядывая барак.
В нем все было обычно: люди одевались, обувались, делали свои дела как ни в чем не бывало. Выло на улице.
Вдруг все стихло, так же внезапно, как началось.
– Гудки это, сынок. Побудка, – сказал пожилой шахтер, когда вой стих. – Шахт-то в округе не перечесть, и у каждой свой голос – гудок: вот так и получается. Если хочешь с нами идти – одевайся: скоро вдругорядь загудят – выходите, дескать. Тогда надо идти тотчас, а то к третьему гудку опоздаешь, что работать приказывает. Я по этому приказу тридцать лет хожу, а и тридцати раз не опоздал. Так-то! – закончил шахтер, которого все здесь величали «дедом». Впрочем, титул этот относился только к его сутулой, изуродованной шахтерской работой спине, а было ему всего сорок четыре года.
Быстро позавтракали, собрались и по второму гудку вышли на улицу. Взяли и Савку с Андреем: посмотреть на спуск.
На улице их подхватила вчерашняя живая говорящая волна, катившаяся сегодня мимо барака в обратном направлении, и унесла их с собой.
Савка шел и думал: «Какая же она, эта шахта?» Вдруг земляки остановились возле какой-то постройки, похожей на ветряк, только без крыльев, с железным колесом наверху, и Семен сказал: «Здесь». Такие же постройки виднелись и еще кое-где.
По малой лесенке полезли вверх, на второй этаж, и вошли в небольшое помещение, битком набитое людьми. В центре помещения с потолка вниз беспрерывно бежала туго натянутая веревка, по всему видно – железная.
– Трое – объяснил Семен.
Вокруг нее зачем-то был заборчик из железной сетки. Больше Савка ничего не разглядел из-за людей.
Вдруг трос перестал повизгивать и остановился. Потом побежал в обратном направлении – кверху. Пока Савка гадал, что к чему, снизу вдруг вынырнул большой железный ящик с вагонетками, наполненными углем.
– Клеть это, – сказал Семен.
Клеть мигом освободили от груза, в нее тотчас же набилось десятка полтора человек, и она снова ухнула под землю. Исчезновение клети ошеломило Савку еще больше, чем ее появление. Ему показалось, что земля поглотила и клеть, и людей и никогда уж не вернет их обратно. Ребята, пробравшиеся было за земляками почти к заборчику, стали поспешно пятиться назад, опасаясь, как бы и их не втянула в себя ненасытная яма, кроющаяся за заборчиком.
Следующий рейс клети унес земляков.
Клеть поднималась и опускалась, делая свое нужное кому-то, непонятное ребятам дело, а они всё стояли и смотрели…
Невидимая таинственная яма и страшила их, и притягивала, как магнит.
А что там, на дне ее? В самом нутре?
Толпа людей возле заборчика редела, и Савка начал было опять бочком к нему пробираться. Но благоразумный Андрей, опасаясь, как бы и дружок не нырнул туда же вслед за прочими, потянул его за кацавейку и сказал:
– Пойдем, что ли… Чего уж… Пойдем к тетеньке. Савка опомнился, повернулся к яме спиной и, нахлобучив шапку на глаза, зашагал к выходу.
Всю дорогу до барака ребята молчали, растеряв там, у ямы, все свои старые мысли и еще не набрав новых.
В бараке они быстро успокоились. Там все было простым, обыкновенным, понятным, и мысли сразу стали на свои места.
Ребята помогли Аннушке убрать барак, начистить картошку, затопить плиту. Потом пообедали. Потом поспали – тетенька велела:
– Успеете наломаться в шахте, отдохните малость с дороги.
В потемках опять зашумел, заговорил поселок: земля выбросила обратно проглоченных ею утром людей.
И опять в барак ввалились черные, измученные люди, мало похожие на тех сильных и бодрых, что вышли из него сегодня утром. Долго по-вчерашнему отмывали шахтерскую грязь да так и обедать сели недомытые. Как вчера.
После обеда земляки сообщили ребятам нехорошие вести: говорили они со своим подрядчиком, тот аж руками замахал: «Не нужны, не возьму! Своих хоть отбавляй, а вы еще с новыми лезете!»
Лица ребят вытянулись, глаза испуганно заморгали: как же теперь? Неужто домой уезжать? Опять таким же способом?
– Не робей, ребята! Не один наш подрядчик на. шахте. Завтра с другими поговорим, – сказал Семен, угадав их мысли.
– Отдохните пока что: над вами не каплет, – ободряли новичков и другие земляки.
– Да у нас, дяденьки, денег нету: чем же мы будем с вами за харчи рассчитываться? – смущенно сказал Савка.
Семен ответил за всех:
– А на это, парень, у нас свой закон есть: пока работы не найдете, артель вас в долг кормить будет. А начнете работать – расплатитесь.
«Удача»Ни второй, ни третий день не принесли ребятам ничего хорошего. Вести были те же: на работу не берут.
На четвертый день решили отправить ребят на другие шахты, искать своего шахтерского счастья самим.
Дали им харчей на три-четыре дня, а тетенька Анна сунула еще узелок с баранками – от себя.
Вышли одновременно: земляки – на работу, ребята – на ее поиски. На улице их встретил старый знакомый: осенний мелкий, частый дождичек. Поежились ребята. А Семен, заметив это, схватил их в охапку, стукнул лбами, отскочил, подмигнул и крикнул, догоняя своих:
– Раз дождь встречает – значит, удача будет. Примета верная. Не робей, ребята!
А навстречу ему уже несся третий, сердитый, требовательный, как голос хозяина, гудок: «На работу! Работай! Работай! Работай!»
За четыре дня ребята обошли десяток шахт – больших и малых, но ответ везде был один: работы нет.
Наконец в сумерки набрели на такую, какую вначале и за шахту не признали: ветряка бескрылого нет, поселка тоже нет. Маячат среди степи два барака небольших, наполовину в землю врытых, да барабан, как над большим колодцем. Подошли поближе – яма под ним. Заглянули в нее – ствол, и в нем болтаются две бадьи на одном тросе по обоим его концам: одна вверху, а другая глубоко внизу, на дне. Огоньки там чуть светятся. «Не больно, знать, шахта глубока: дно все же видно», – подумали ребята.
Пока они туда заглядывали, из барака вышел человек: не то подрядчик, не то хозяин, но видать, что главный.
– Эй, парни! Чего ищете? – окликнул он. Ребята сняли шапки.
– Да работы, хозяин! – ответил Савка.
– Работы? Это можно! – с готовностью ответил хозяин, прошмыгнув быстрым глазом по фигурам и лицам ребят: «Корпусом крепкие, лицом глупые: подойдут!»
Хозяин замахал рукой, приглашая войти в барак. Здесь в одной из комнатушек помещалась его «контора». Выспросив, откуда и когда они приехали да работали ли где раньше, хозяин окончательно убедился, что ему попался подходящий товар.
Савка, поощряемый участливыми расспросами хозяина, чистосердечно рассказал о своих бесплодных поисках работы и безвыходности своего положения.
Все это было на руку хозяину: «Таким бежать некуда, хоть масло из них жми».
Но мысли его на лбу написаны не были, и ребята ног под собой не чуяли от радости, что нашли наконец работу.
Смущало только хмурое выражение лиц двух шахтеров, присутствовавших при сговоре.
«Место, что ли, чье отбиваем? Похоже, злятся на нас здешние», – подумал Савка. А шахтеры, доложившись хозяину, вышли наружу и занялись сортировкой жердей. Увидев вышедших ребят, окликнули:
– Эй, парни! Подойдите-ка сюда! Ребята подошли.
– Вы дальние, верно?
– Дальние, с Орловщины.
– Ив наших местах впервой? – Впервой, а что?
– То-то и мы видим, что впервой. И не знаете, куда попали. А попали вы на «мышеловку» – так наша шахта по округе славится. Потому что не штреки в ней, как в настоящих шахтах, а норы мышиные, ни повернуться, ни вздохнуть. Хозяин у нас – по капиталу скорпион небольшой. А по жадности к деньгам да по лютости к рабочему человеку – любого большого за пояс заткнет. Вентиляция дорого стоит – так он и не ставит вентиляцию, а что люди задыхаются, как мыши в мышеловке, – ему наплевать. Лампы и те гаснут от духоты: чем же людям дыхать? Не ходите в нашу шахту. Вы ребята молоденькие, враз затомитесь, как рыба на берегу. Опять же, крепи дает – вот посмотрите, как хворостинки, – экономит. Ставить страшно. Крепильщики мы с Семихиным… Эх! Бежали бы сами, да некуда. Увольняют вишь везде шибко… – с горечью закончили крепильщики.
– Вот и нам, дяденьки, деваться некуда. Четыре дня без толку по шахтам рыскали: не дают работы. Не домой же ворочаться! – тихо и серьезно сказал Савка.
Радость его от слов шахтеров померкла. Ее место заступило безразличие: будь что будет.
– Н-да… Раз такое дело – раздумывать не приходится. Ну, тогда айда, ребята, в барак, под крышу. Мокрые вы до нитки.
И, показав им на второй барак, шахтеры начали грузить жерди в бадью. Другая уж давно стояла внизу с углем: ждала встречного груза. В помощь перевозке рядом была конная установка: тянула нижнюю бадью, если та была тяжелей, или задерживала верхнюю, если нижняя была легче. Так спускались и люди – по одному-два человека враз.
В бараке встретила ребят высокая худая стряпуха? не то старая, не то молодая – не поймешь. Видать только, что шибко хворая: все кашляла.
Тихо ответила она на приветствие ребят:
– Здравствуйте, сироты горемычные.
– Да мы, тетенька, не сироты: у нас отцы есть. А у товарища и мать жива, – сказал Савка.
Женщина ничего не ответила и, натужившись, стала передвигать по печке тяжелый котел. Савка с Андреем поспешили ей помочь, и все же она долго потом не могла отдышаться и откашляться.
Скоро пришли шахтеры – такие же страшные, как и земляки после работы. Так же мылись, так же ели, пригласив и Савку с Андреем и успокоив их тем же неписаным законом: «Расплачиваться будете из получки, а пока ешьте, не бойтесь: на то артель». Среди них не было ни одного земляка. И все же они кормили ребят «задаром». «Почему?» – недоумевала Савкина крестьянская голова. И, как бы отвечая на его думы, один из шахтеров сказал:
– Нынче мы вас поддержим, завтра – вы нас. Без работы и куска хлеба может очутиться каждый, и, если б рабочие друг другу не помогали, давно б сожрали их хозяева вместе с требухой.
Большие неясные мысли зашевелились в Савкином мозгу, перекликаясь с прежними, учителем туда заложенными.
Вот что значит «идти рука с рукой».
Потеплело, посветлело у Савки на душе. Раз есть на свете такие люди, может, и жизнь такая есть, о какой в учителевых книгах написано? Настоящая, справедливая?
Однако здесь ее, как видно, не было.
Этим шахтерам жилось еще теснее, чем землякам. На шахте их было около тридцати человек, и все они жили в этом небольшом щелявом бараке. Спали боком на нарах, на спине – под нарами и крючком в других частях пола, где место нашлось. Ночью выходящие «до ветру» спотыкались о лежащих в проходе, но ни те, ни другие не выражали при этом ни удивления, ни досады: исстари так ведется.
Савке и Андрею достались, разумеется, «проходные места».
В «мышеловке»Утренние гудки сегодня воспринимались ребятами, как строгий голос хозяина. Горошком вскочили они с места, умылись, еле усидели за столом – кусок не шел в горло – и, захватив мешок, холщовые штаны и войлочные наколенники, сделанные еще дома по указанию свата Акима, отправились вместе со всеми к спуску. В бадью Савка погружался почти без волнения. Вниз, в подземную тьму, летел вместе с бадьей почти без страха. Безразличие, овладевшее им вчера, не покидало его и сегодня.
Вот и на дне.
Шахта была по сравнению с «земляковой» неглубокой, метров тридцать – тридцать пять, но для человека, привыкшего к простору полей и ясному небу над головой, и такая глубина кажется страшнее могильной. Днем в стволе прямо над головой еще маячил кусок светлого неба, а сейчас, в шесть часов осеннего утра, небо темно и в стволе тьма кромешная. У шахтеров – у кого на груди, у кого в руках – еле мерцают масляные коптилки, освещая лишь вблизи, зато коптя и зловоня на гораздо большее расстояние.
Савке и Андрею предстояло работать саночниками. Они надели свою «амуницию» и привязали к коленкам по куску войлока. Затем шахтеры помогли им надеть пояса из мешковины и приладили спереди на кольцо цепь до самой земли.
Полз, как по остриям гвоздей, скрипя зубами от боли.
Одевались у входа в лаву, в которую им предстояло ползти. Перед тем они смотрели, как ползут другие, и, подражая тем, встали на колени лицом к лаве. Опустились на руки и проползли, пока цепь, пройдя между ног, не оказалась позади. При этом она гремела и позвякивала, и Савка показался себе похожим на кобеля на цепи.
К свободному, волочившемуся концу цепи прикрепили деревянные санки с железными полозьями, и Савка пополз.
Санки скользили по угольной крошке сравнительно легко; но самому Савке эта крошка оказалась лютым врагом. Маленькие скользкие кусочки невероятной крепости, с режущими краями проникали в самые ничтожные щелки одежды и впивались в тело. Особенно страдали колени: крошки ежеминутно попадали под войлок. Вначале Савка пытался их вытряхивать; снимал наколенники, очищал, снова перебинтовывал, но, убедившись в бесполезности этого занятия, махнул рукой: на место вытряхнутых тотчас же набивались новые.
Полз, как по остриям гвоздей, скрипя зубами от боли.
Не лучше было и рукам. Рукавицы, надетые вначале, пришлось снять: они мешали цепляться за стенки «когтями», подтягивая тяжелый груз.
Доставалось и спине: низкий потолок местами выдавался остриями и они раздирали и мешок, и рубашку, и спину. Крошка к концу дня беспрепятственно осыпала уже всю спину.
Но трудней всего был воздух: затхлый, отравленный смрадом и копотью керосиновых коптилок, спертый в беспорядочно расположенных ходах. Недра разрабатывались хищнически: мощные пласты выгрызались, победнее – обходились стороной. «Работа дороже стоит», – рассуждал хозяин.
В разрабатываемом пласте тоже оставлялись нетронутые куски для поддержки грунта взамен крепей, почему и получались в пласте «норы».
Согласно уставу, между этими норами полагалось проходить воздушным штрекам – для вентиляции.
Но их прорывали только для видимости и не прочищали в дальнейшем. Грунт вспучивался снизу, опускался сверху, штрек затягивался – его задувало: циркуляция воздуха прекращалась, и оттого-то на «мышеловке» и был такой тяжкий, «трудный» воздух.
Но всему бывает конец. Кончился и первый ребячий шахтерский рабочий день…
Шатаясь, вылезли ребята из бадьи и пошли, спотыкаясь, в барак.
– А я, кажись, ходить по-человечьи разучился. Того гляди, на четвереньки брякнусь и побегу по-собачьи, – сказал Савка.
– Оттого что на карачках нужда тебя ходить заставляет, собакой не станешь. А вот ежели ты перед хозяином хвостом вилять начнешь да руки ему лизать – тогда ты и будешь настоящий хозяйский пес, хоть и в пиджаке будешь ходить и на двух ногах! – . сказал шахтер, по фамилии Катаев.
И при этом он выразительно поглядел на чисто одетого шахтера, вместе со всеми поднимавшегося из шахты и теперь шагавшего рядом. Тот, засунув руки в карманы и посвистывая, с безразличным видом повернул к конторе.
– Суконин – хозяйский прихвостень, – пояснил Катаев. – Приставлен к нам для ябеды. Вместе с хозяином гнильем нас кормит, гнилье для крепей достает: дешевле. А жизнь шахтерская ему еще дешевле: продает он ее хозяину за полбутылки при случае.
Дорога немного времени отняла: барак рядом. Обед тоже: глотали наспех, проголодались. Да и разносолы невелики: щи да каша, почти без масла. Земляки лучше кормились.
После обеда большинство шахтеров завалилось на нары, остальные занялись кто чем.
Разговаривали мало: усталому человеку не до разговоров. Все же поинтересовались:
– Ну, как день прошел, ребята? Спина-то еще цела?
– Спина-то цела, дяденька, а вот мешок, что на спине привязан был, в клочья изодрался! Чем завтра спину прикрывать? – уныло ответил Савка, разглядывая остатки злополучного мешка. – Такой был мешок здоровущий. Новенький дала бабушка. Самый изо всех мешков лучший…
– Нашего уголька ни один мешок не выдержит! – сказал из дальнего угла Катаев. – Как резанет его уголек-то, так и пополам, что твоя бритва.
– Тут брезент нужен, – вставил его сосед, ладивший в это время заплату на штаны, не снимая их с себя.
– Да где же мы его возьмем? – робко спросил Андрей. – Дома у нас такое не водится, брезент-то…
Но не успел он договорить, как самый первый их знакомец на этой шахте – Семихин уже вытянул из-под нар кусок брезента, разрезал его пополам и, приложив к Савкиной спине, сказал довольно:
– Как раз в самый раз! Получайте!
Помогли старшие товарищи и подушки наколенные приспособить, чтобы меньше крошек туда попадало.
А немолодой уже шахтер, лежавший неподалеку на нарах, увидев Андрееву спину в царапинах и синяках, покряхтывая, слез с нар и, став на четвереньки, несколько раз прополз рядом с ним между нар, давая наглядный урок бестолковому парию, как надо «вилять» задом и спиной, чтобы меньше доставалось и заду и спине.
Все легче, все теплей становилось на душе у Савки, и щелявый тесный барак сегодня уже не казался ему таким темным и холодным, как вчера. Когда рядом товарищи – везде, знать, жить можно, не пропадешь. И посмелевший Савка уже начинал чувствовать себя среди этих чужих людей как дома, в семье, со своими.
Но тут заявился Суконин.
Все сразу помрачнели и замолчали, кроме Катаева. Тот наоборот: повысил голос и стал, не называя имен, рассказывать о подлецах, которым копейка дороже человеческой жизни.
Не выдержал и крепильщик Семихин:
– Чего далеко ходить и на стороне таких искать? У нас свой такой имеется. Вот он, явился… Спросите у него: сколько барыша себе и хозяину на последних крепях заработал? И можно ли такими крепями потолок удержать?! А как сядет он нам на головы да побегут к господу богу души новопреставленные – какой ответ будешь перед ним держать?
– С богом у него разговор короткий будет, – сказал шахтер, учивший Андрея ползать. – Поставит ему за каждую душу по пятикопеечной свече – вот и в расчете! А панихидку по убиенным закажет даст попу доход, – так и тот поможет грехи замолить: свои люди, сойдутся…
Шахтеры вспоминали недавний обвал. Хорошо, что ночью, без людей. Опасались будущего и все настойчивее приступали к Суконину, требуя замены крепей.
Испуганный Суконин доказывал, что «крепи – лучше не надо!», а сам задом пятился к выходу и, улучив минутку, выскочил за дверь. Только его и видели.
– Живот, знать, со страху заболел. Теперь только ночью явится, когда все спать лягут. Гад… – сказал сквозь зубы Семихин и первый повалился на нары «по-ночному», на положенное ему место.
Один за другим, бок о бок, как селедки в бочке, укладывались и другие. Последними ложились те, что спали в проходе, среди них и Савка с Андреем.
Жизнь шахтерскаяТрудны двенадцатичасовые рабочие дни шахтерской жизни, а и они своим чередом идут. Второй… третий… пятый…
Свыкаются ребята с работой, приобретают навыки. Великое дело – тренировка: не так уже ломит спину и плечи от карачек, меньше ушибаются. Меньше крошек попадает в усовершенствованные наколенные подушки, а значит, и коленям легче.
А руки грубеют, покрываются защитной коркой.
– Обойдется. Через годок заправскими шахтерами будете! – подбадривают товарищи.
Только на шахтах Савка понял по-настоящему значение слова «товарищ».
А вскоре он узнал здесь и еще одно слово: расправа.
Дикое, страшное, темное слово и дело. Но и оно бросило в Савкин мозг хорошее семя, из которого впоследствии выросло могучее и светлое понятие – борьба.
Расправа настигла «прихвостня» за очередной донос, повлекший за собой увольнение двух всеми уважаемых товарищей: Катаева и Семихина.
Дело было так.
Дня за три до получки шахтеры узнали от знакомого конторщика, что получка выписана с вычетом за баню.
А бани на «мышеловке» и в помине не было! И мечтать-то о ней никто не смел! Бани вообще были редкостью на шахтах, даже на больших. А тут на тебе: бани нет, а денежки плати!
Весь барак поднялся на ноги, возмущались и шумели до полночи, и на следующий день никто из шахтеров не вышел на работу.
Хозяин поневоле уступил: вычет сняли, но решил для устрашения и для будущего спокойствия уволить главарей.
Стачка возникла стихийно, но Суконин тотчас же представил сведения о «смутьянских речах» двух своих врагов: Катаева, не больше других шумевшего в тот раз, и Семихина, вовсе уж неповинного в этой стачке – его и в бараке-то не было.
Катаеву и Семихину предъявили расчет.
В этот день шахтеры пришли в барак молчаливей обыкновенного: не шумели, не спорили.
«Поджали хвосты… струсили, – ликовал в душе Суконин, сидя со смиренным видом за столом. – Не хочется по конторам пороги обивать, работы искавши? Так-то, голубчики!»
Но он ошибался. На уме у шахтеров было другое.
Савка и Андрей в тот вечер еле дождались обеда (он же и ужином бывал). Еще днем узнали они, что один из шахтеров, спавших под нарами, заболел и ушел в больницу.
Ушел и не вернулся. За ужином говорили, что, видно, оставили его там на лежку, надолго.
Андрей слушал – ушами хлопал, а Савка враз сообразил: раз такое дело, надо его спальное место занимать, пока другие не заняли. И тотчас же после ужина, пошушукавшись с Андреем, он полез под нары, толкая впереди себя узелок с «добром». За ним полез и Андрей.
Там, положив узелки под головы, друзья тесно прижались друг к другу, чтобы – упаси бог! – не занять лишнего места, и заснули в то же мгновение, не помня себя от радости, что наконец-то спят на настоящем, непроходном, спокойном месте.
Как и когда укладывались рядом другие жильцы, стискивая ребят с обеих сторон, – те не чуяли. Сколько часов спали они первым непробудным сном, – не знали.
Потом почему-то с боков посвободнело, и Савка с Андреем отвалились друг от друга и даже руки-ноги раскинули. Хорошо!
Потом откуда-то пришло беспокойство, тревога… Савке снится, что пасет он табун лошадей на выгоне, а лошади ногами топочут, топочут. Кто-то кричит нехорошим голосом, будто его душат… Загремело что-то… Опять крик…
Савке становится страшно. Он старается освободиться от дурного сна, очумело трясет головой и, наконец, просыпается…
Но топот, приглушенные крики и возня в дальнем углу барака продолжаются и наяву.
– Чтой-то? – испуганно спрашивает он Андрея, проснувшегося тоже.
– Бьют кого-то…
– Кого? За что?
– Не знаю. Спросить… У кого?
Савка вслепую шарит вокруг себя – под нарами пусто. Значит, все ушли туда. Значит, это они бьют… Или их…
Что кто-то кого-то бьет, что бьются люди не поодиночке, а скопом, в этом теперь не сомневается Савка.
Потрескивая, прогибаются под множеством топочущих ног шаткие половицы. Савка боками чует зыбь ветхого пола.
Колышутся дощатые нары, будто навалился на них и ворочается огромный, тяжелый зверь.
Стелются по бараку странные, страшные приглушенные звуки – не то хрип, не то звериное рычание – при закрытой пасти, втихую…
Может, под нарами во тьме кромешной и впрямь ползет зверь?
Лежать под нарами ребятам становится невтерпеж. Перевернувшись на животы и отталкиваясь руками, они раком вылезают из-под нар и отползают на середину прохода.
Садятся. Оглядываются.
Луна светит в окна барака, накладывая косые квадраты на нары, пол, стены. На нарах пусто, и вблизи никого.
А в дальнем углу, возле нар, освещенная светом луны, ворочается и хрипит десятками грудей какая-то темная живая куча, похожая на клубок перевитых, перекрученных друг с другом змей. Змеи то ослабляют перекрутку, отодвигаясь друг от друга и выбрасывая вверх маленьких юрких змеек («Руки! Бьют!» – холодея от ужаса, соображает Савка.), то снова наваливаются друг на друга, смыкаясь вокруг какого-то одного страшного центра.
Огромные черные тени борющихся мечутся по стенам и потолку, повторяя в чудовищном искажении все их движения.
Ребята, сами того не замечая, давно уже поднялись, стали на ноги. Но сдвинуться с места не смогли. Так и стоят – ни живы ни мертвы, глядя то в угол, то на стены.
Часы? Минуты? Неизвестно. Время перестало существовать. Счет ему потерян.
Но вот движения становятся медленнее. Меньше вздымаются вверх маленькие змейки. Совсем сникли.
Не видно и отдельных больших змей: на стене и потолке колышется только одна общая огромная тень – туча.
Потом туча начинает делиться на части. Части отходят друг от друга и двигаются в направлении ребят.
Савка торопливо толкает Андрея под нары и ныряет туда сам.
Вскоре туда же начинают вползать и другие ночевщики, часто и хрипло дыша.
Через некоторое время они начинают дышать глубже, ровней, и тогда Савка, наклоняясь к уху соседа, спрашивает его тихонько:
– Дяденька! А что это было?
– Расправа, – глухо отвечает тот. – Запомни: расправа с подлецом.
Спал ли Савка остальную часть ночи? Спали ли другие? Должно быть, спали. За день так спина на работе наломается, что хоть крыша на нее вались – она все же норовит прилечь.
Утром, одеваясь под истошный вой гудка, ребята косили глаза в страшный угол, но ничего особенного там не приметили. Обитавшие там шахтеры, как всегда, торопливо и дружно одевались, потом сели завтракать. Нары опустели.
Только суконинское место оставалось занятым: на нем лежал человек, закрытый с головой каким-то тряпьем.
– Чтой-то, дяденька, он лежит? – негромко спросил Савка одевавшегося рядом шахтера.
– Заболел, видно, – ответил тот, не глядя на Савку.
Потом все, как обычно, ушли на работу, попрощавшись с уволенными. Катаев и Семихин ушли тоже – неизвестно куда. А Суконин остался лежать.
– Заболел, – смущенно подтвердила и стряпуха. «Болезнь» продолжалась дня три, потом он перешел спать в другой барак – поближе к хозяину.
Ни Суконин, ни хозяин не дали никакого хода этой истории: за шахтой водились грешки и гласности она не любила. И оба посмирнели.
В следующую получку выдали заработанное и Андрею с Савкой.
Савка повертел недоуменно в руках свои 3 рубля 20 копеек, и три замызганные рублевые бумажки за десять дней каторжного труда не вызвали у него никакого радостного волнения.
По дороге в свой барак Савка видел, как шахтеры заворачивают в маленький кабачок: под него хозяин приспособил одну из комнатушек второго барака.
Мелькнуло: а не заглянуть ли? Но рядом шел товарищ, шахтер вдвое старше Савки. Он все видел, все понимал.
Он взял Савку за рукав и сказал:
– Пойдем-ка в барак. Небось отцу-то ни разу после отъезда не написал? А там ждут, тревожатся. А у меня и карандаш есть. И бумага.
Савка покорно пошел. И бумагу взял. Но домой опять не написал: не о чем. Не нашел он пока что и здесь хорошей доли, а ныть да жаловаться – к чему же? Дома и своих бед достаточно.
Со следующей получкой пошли к землякам: расплатиться.
Шли степью, только что покрытой первым снежком. Всей грудью пили свежий, бодрящий, слегка морозный воздух. Всей душой радовались простору, небу и свету. Только глаза, привыкшие к шестисуточной ночи, боялись глядеть на свет: щурились, слезились.
Дорога показалась им такой короткой, хотелось еще и еще идти и дышать – без конца…
Земляки встретили их приветливо, радостно:
– Живы, цыплоки-то? А мы уж гадали: не отслужить ли нам панихидку? – смеялся Семен.
– Погоди, успеешь отслужить, – мрачно сказал молчаливый Иван Степанович: он уже побывал в кабаке, пропил все, что полагалось и не полагалось, и теперь его мутила и водка, и злоба на жизнь. «Другие хоть во хмелю веселятся, а мне во хмелю еще тошней жизнь кажется», – жаловался он товарищам, когда бывал трезв, И все-таки пил…
Земляки порасспросили ребят о житье и, узнав, что те устроились на «мышеловке», нахмурились. Анна Петровна, всплеснув руками, заахала:
– Батюшки-светы! А ведь нам вскорости, как вы ушли, соседи сказывали, что на Горловке двое ребят приблудились. Мы так полагали, что вы это: схоже описывали. Я и наведать как-нибудь собиралась. Да недосуг все мне, сами знаете.
– Погодь, ребята! – сказал один из земляков. – Мне из дому писали, что сват мой, Алексашка Авдеев, на штольную шахту уехал, тут поблизости… С деньгами… Будет ладить там в подрядчики. Коли так сбудется – мы попросим за вас: свой своему не откажет. Потерпите пока.
День промелькнул как минута. «Эх! Кабы под землей время так летело», – подумал Савка, возвращаясь домой.
Денег за харчи земляки не взяли:
– Артель вас побогаче, не объели.
Савка уже перестал удивляться такому: товарищи… И теперь по дороге он мечтал, как пошлет завтра три рубля отцу вместе с письмом. Вот теперь и написать можно: «Шлет, дескать, вам ваш сын и внук Савка с любовию низкий поклон и 3 рубля денег. И еще кланяюсь братьям Петру Гавриловичу, и Павлу Гавриловичу, и сестрам Пелагее, Марфе, Ольге, Анне и Апросинье Гавриловнам». Савка даже взвизгнул тихонько, от удовольствия, когда представил себе радость и изумление всей семьи. Андрей, не видавший в темноте его лица, спросил:
– Чегой-то ты?
– Так, придумал одно… – отвечал Савка загадочно. На другой день письмо с трешкой было послано.
А дома о Савке давно тревожились. «Парень молодой, домашний, нигде не бывал: долго ль до греха?» – унывал отец. «Носит сиротинку по свету, как листочек по ветру», – думала бабка про себя, а вслух говорила иное, бодрое, как всегда. И она и отец при расставании крепко Савке наказывали: «Как прибьешься к месту, к работе – в тот же час отпиши!»
Однако неделя прошла, вторая, третья… Письма нет.
Молчаливыми стали отец с бабкой, поскучнели Апроська с Пашкой. Сидя за столом, они тайком косились на пустое Савкино место. Чтобы развеселить ребят, отец пошутил однажды:
– Гляди-ка, Пашка! Апроська-то, знать, по Савкиным подзатыльникам да щелчкам соскучилась: все в его угол поглядывает! Стукни-ка ее взамен Савки, чтоб повеселела!
А Апроська неожиданно как запищит тоненьким плачущим голосом:
– И ничего он не дрался! Я сама… баловалась! А Савка… самый… самый… хороший! – и заревела на полчаса.
И четвертая неделя миновала без вестей.
А письмо Савкино с трешкой уже брело по свету…
Поболталось два дня в вагонах, полежало в почтовом отделении столько же. А попав в почтальонову сумку, пошло бродить с ним по деревням…
Только к концу недели доплелось куда надо.
Все тревожнее становилось в полутемной отцовской избе, все тоскливее. Ну, а дела-то все ж своим чередом идут. Длинными осенними вечерами Пашка изливает свою тоску на сопелке; бабка с девчатами прядут; отец плетет лапти – себе и людям.
