Текст книги "Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)"

Автор книги: Н Розенберг

Соавторы: Л Бирдцелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Для Франции и других континентальных стран не было проделано исследования, подобного проведенному Стоунами, и возможно, что судьба землевладельцев на континенте была иной. Стоуны предполагают, что это различие судеб преувеличено [там же, с. 280]. [Правда, Стоуны отмечают возражение, что ни в одной стране континента в XIX в. богатые землевладельцы не владели такой большой частью территории, как в Англии (с. 416).] В любом случае, Англия, как и Голландия, лидировала в развитии промышленности и торговли, и если кому-то симпатична гипотеза, что подъем торговцев и промышленников был причиной упадка и разорения земельной знати, ему придется предположить, что этот упадок был сильнее в тех странах, которые отставали в промышленном и торговом развитии.

Так что мы можем предположить, что многие представители феодальной аристократии выиграли от развития капитализма и обеспечили себе места в системе королевской администрации, в новом мире торговли, производства и горного дела, а нередко и в мире новой культуры, где царили возрождение классической традиции, религиозный плюрализм, а также искусство, музыка, литература и философия, сформировавшиеся между XVI и XVIII столетиями. Но эти старые актеры играли в новой пьесе, и уже далеко не всегда им принадлежали первые роли. После крушения феодализма в западном обществе еще долгое время новый высший класс получал большую часть богатства и власти по наследству от старого высшего класса. Но теперь им противостояли богатство и власть коммерсантов. Способы приобретения власти и богатства сильно изменились, и в европейских обществах появились новые пути в высший класс. Юмористические изображения того, как поднимавшаяся буржуазия пыталась имитировать аристократический стиль жизни, смешивают все акценты и искажают юмор ситуации. В действительности, аристократия выжила только в меру того, что она приняла постфеодальные роли, постфеодальную культуру и постфеодальный (а значит и буржуазный?) стиль жизни.

Это делает еще более интересным рассматривать историю перехода от феодализма к капитализму как мелодраму, в которой усиливающиеся выскочки – волки торговли – заживо сжирают древнюю аристократию. При всей драматичности этой картины, она неточно отражает жизненный опыт как землевладельцев, так и торговцев и особенно не выдерживает никакой критики представление, что крупные землевладельцы в 1700 году были в каком-либо отношении менее благополучны, чем в 1300 году. Оно опровергается всеми имеющимися данными о сравнительном состоянии жилищ, одежды, транспорта, питания, доступа к искусствам, музыке, разнообразному опыту и грамотности (здесь перед нами уникальный в истории случай, когда переход от неграмотности к грамотности трактуется как процесс упадка).

Марксистская проблема периодизации перехода

Маркс утверждал, что история представляет собой последовательность социальных систем, в каждой из которых политические, религиозные и экономические институты были поставлены на службу господствующему классу. Системы сменяют друг друга в четко очерченной манере; эти смены могут быть приблизительно датированы временем, когда старый господствующий класс власть теряет, а новый ее приобретает. Эта точка зрения представляет далеко не только историографический интерес, если, подобно Марксу, видеть в переходе власти от феодальной знати, как класса, к буржуазии, как классу, исторический механизм, который должен в будущем обеспечить передачу власти от капиталистов к рабочему классу.

Трудно отстаивать представление, что смена господствующих классов осуществляется в результате революций, если выясняется, что упадок старого господствующего класса предшествует подъему его преемника. Ничего не остается от революционного пафоса, если представить себе, что класс-преемник возникает и крепнет в некоем вакууме, образованном уже начавшимся упадком класса-предшественника, а процесс перехода власти измеряется столетиями. Так что для марксистов оказывается важным делом точно датировать момент, когда феодальная аристократия утрачивает власть, а буржуазия – приходит к власти. Публикация в 1946 году книги Мориса Добба Анализ развития капитализма [Maurice Dobb, Studies in the Development of Capitalism (London: G. Routledge Sons, 1946), особенно гл. 1–4] положила начало дебатам в марксистских кругах, где главным вопросом была точная дата перехода от феодализма к капитализму [Paul Sweezy et al., The Transition from Feudalism to Capitalism, 2nd printing (New York: Science and Society, 1963)].

Установлено, что уже в XIV веке имел место кризис институтов феодализма, и этот кризис так и не был никогда окончательно преодолен. С другой стороны, стало общим суждение, что капитализм начался в XVI веке, точнее в конце XVI века, во времена королевы Елизаветы. [Согласно Карлу Марксу: "Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где она наступает, уже давно уничтожено крепостное право, и поблекла блестящая страница средневековья – больные города". К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 23. с. 728] Добб, например, утверждает, что если определять капитализм как новый способ производства, при котором капитал экстенсивно вовлекается в процесс производства "либо в зрелой форме отношений между капиталистом и наемными работниками, либо в менее развитой форме подчинения работающих на дому ремесленников капиталисту, который поставляет сырье и скупает готовую продукцию" [Dobb, Studies in the Development of Capitalism, p. 18], то такого рода система может быть прослежена только с конца XVI века [там же]. [Норт и Томас (Rise of Western World, p. 144–145) относят возникновение системы, при которой надомники производят продукты из сырья посредника, который и сбывает конечный продукт, к Нидерландам XVI века.] Если же видеть конец феодализма в формировании регулярных армий в XV веке, то получится, что упадок феодализма завершился за сто лет до зарождения капитализма. Таким образом, у нас образуется двухсотлетний разрыв между началом упадка феодализма (или более ста лет от завершения эпохи феодализма) и всего лишь началом подъема капиталистического способа производства. Добб называет этот период "переходным". ["На самом деле ... и это очень важно для адекватного понимания перехода, дезинтеграция феодального способа производства зашла достаточно далеко прежде чем развился капиталистический способ производства, и эта дезинтеграция протекала вне связи с ростом нового способа производства. Два столетия, разделяющие времена Эдварда III и Елизаветы, определенно были переходными." (там же, с. 20)]

Ясно, что, как последовательно утверждает Суизи, этот переходный период "не являлся простой смесью капитализма и феодализма:

господствующие элементы не были ни феодальными, ни капиталистическими" [Sweezy, Transition from Feudalism to Capitalism, p. 15]. Это утверждение возбуждает достаточно неприятные для марксистской методологии вопросы, как то: возможна ли система, в которой одновременно сосуществуют несколько правящих классов или вовсе нет ни одного. На утверждение Добба, что в этот переходный период все еще господствовали феодалы, Суизи возражает: Позвольте мне ... ответить здесь вопросом. Почему не допустить другую, не упоминаемую Доббом возможность, что в рассматриваемом периоде существовал не один господствующий класс, а несколько, и каждый основывался на своей форме собственности и участвовал в более или менее постоянной борьбе за преимущества и конечное господство? [там же, с. 64]

Интересно припомнить, что ведущие защитники американской конституции имели в виду как раз неизбежность борьбы между владельцами разных видов собственности, когда настаивали на том, чтобы конституция была ратифицирована каждым штатом. С их точки зрения, наличествовал раскол не только между собственниками и неимущими, но и между владельцами разных видов собственности: Самым обычным и устойчивым источником раздоров было неравное распределение собственности. Общественные интересы тех, кто владел собственностью, и тех, кто не имел ничего, всегда были различны. Точно так же противоположны интересы кредиторов и должников. У цивилизованных народов с неизбежностью формируются интересы землевладельцев, промышленников, торговцев и банкиров, и эти интересы разделяют их на различные классы, возбуждаемые различными взглядами и чувствами. Принципиальная задача современных законодательств заключается в регулировании этих разнообразных и мешающих друг другу интересов, что и привносит дух партийных раздоров в необходимые и обычные действия правительства. [James Madison,"The Federalist Number Ten", в книге Benjamin F. Wright, ed., The Federalist (Cambridge: The Belknap Press, 1961), p. 131]

Нет спору, что раннее постфеодальное общество было смешанным, но тогда и все общества являют собой некую смесь элементов прошлого и будущего. В средние века существовало немало такого, что можно охарактеризовать как капитализм, и столь же определенно можно утверждать, что в последующей истории европейской цивилизации никогда не было такого момента, когда исчезли бы все социальные институты средневековья. Стоит припомнить красноречивое утверждение выдающегося английского историка общественной жизни Г. Тревельяна, что в современных обществах сохраняются многие институты и "представления" средних веков, в том числе "идея, что люди и корпорации имеют определенные права и свободы, с которыми государство должно до известной степени считаться" – и без этой идеи капитализм не смог бы существовать. ["Просто бесполезно искать какую-либо дату или даже период, когда бы в Англии "кончились" средние века. Можно только сказать, что в XIII веке общество и мышление в Англии были средневековыми, а в XIX веке – уже нет. Впрочем, и до сих пор мы сохраняем средневековые институты монархии, пэрства, парламентской палаты общин, английского обычного права, суды, которые интерпретируют законы, иерархию церквей, приходскую систему, университеты, публичные и частные школы. И пока мы не станем тоталитарным обществом и не забудем о нашей английскости, в нашем мышлении будет оставаться нечто средневековое, особенно в представлении, что люди и корпорации обладают правами и свободами, с которыми государство должно до известной степени считаться – несмотря на правовое всемогущество парламента. В самом широком смысле консерватизм и либерализм имеют средневековое происхождение, также, как тред-юнионы. Человек, который в XVII веке утвердил наши гражданские свободы, ссылался на средневековые образцы, чтобы отвергнуть "модернистскую" монархию Стюартов. Ткань истории сплетена очень хитро. Никакая простая диаграмма не объяснит ее бесконечную сложность." (G. E.Trevelyan, English Social History, London: Longman's Green, 1947, pp. 95–96)] Но тот факт, что любые две эпохи связаны между собой непрерывным существованием некоторых институтов, подобно тому как наше время связано с эпохой Рима римским правом и католической церковью, не делает время между этими эпохами переходным периодом, разве что вся история представляет собой переходный период.

Помимо особо занимавшей марксистов проблемы времени перехода существует и вопрос о месте – где именно феодальная аристократия была побеждена торговцами. Опорой власти феодальной аристократии была деревня, а торговцев и ремесленников – города. Таким образом, вопрос о том, где именно капитализм одолел феодализм, едва ли более удобен для марксизма, чем вопрос о том, когда это случилось. С экономической точки зрения основной функцией феодализма и поместной системы была политическая и экономическая организация сельского хозяйства. Это была господствующая отрасль экономики, и для большинства населения укрепление позиций мелких землевладельцев и арендаторов было важнее, чем то, что происходило в городах. Но марксисты, как правило, не склонны рассматривать деревню как место развития капитализма. За некоторыми исключениями, сельскохозяйственное производство не знает ни наемных работников, как в обрабатывающей промышленности, ни активного участия мелких владельцев капитала в торговле. Если считать, что наемный труд и вовлеченность в торговлю являются существенными признаками капитализма, тогда следует искать корни его в городах, в их политической и экономической жизни.

Когда города сумели откупиться от феодальных повинностей, господствующими классами стали гильдейские мастера и торговцы. Они не входили в состав феодальной иерархии, не имели отношения к военному делу и были совершенно буржуазны. Положение городов в Европе упрочилось, по крайней мере, за двести лет до падения военной системы феодализма. Таким образом, в городах, где и развился капитализм, его подъем не сопровождался изменениями в составе правящих классов. Сходным образом и упадок феодализма в деревне не сопровождался подъемом нового правящего класса в городах, впрочем, как и в самой деревне.

Попытки толковать историю как последовательную смену различных правящих классов вполне допустимы, поскольку политическая власть предполагает исключительное распоряжение вооруженными и полицейскими силами. В силу исключительности такой власти, в одном географическом пункте не могут одновременно сосуществовать два независимых правительства. По этой причине переход политической власти от одного социального класса к другому предполагает конфликт, в результате разрешения которого происходит политический подъем нового правящего класса и упадок старого.

Экономической власти не свойственен этот элемент естественной монополии, предполагающей переход монопольных прав, поскольку она допускает одновременное сосуществование и процветание многочисленных интересов на одной и той же территории. Как мы уже видели в этой главе ранее, между поднимающимися торговцами и землевладельцами существовали многообразные сим биотические отношения. Между 1500 и 1700 годами политическая и культурная ситуация потребовала приобщения землевладельческой аристократии к городской жизни, а для этого пришлось войти и в монетаризованную экономику. Подъем класса торговцев был существенно важным для достижения целей старой аристократии. Считать ли при этом торговцев, облегчавших аристократии процесс урбанизации, их слугами или их господами – вопрос о словах. В мире, отмеченном сосуществованием множества экономических интересов, не проясняет вопроса и утверждение, что экономическое могущество создает политическую власть. Может быть, так оно и есть, но какое экономическое могущество?

Уподобление экономического подъема класса торговцев процессу получения экономического могущества из рук феодальной знати, подобно тому, как описывается переход политической власти от феодальной элиты к централизованным монархиям – ложная аналогия. Ведь если что-нибудь вполне ясно, так это то, что торговцы не получили свою экономическую власть из рук феодальных владык, они не вытесняли и не заменяли их в сельском хозяйстве или где-либо еще. Их богатство возникло в результате расширения торговли, а этим они занимались всегда. Не удивительно, что толкование истории как процесса захвата и передачи власти не совпадает с фактами, не подтверждается историческими датами – ведь это толкование никогда не происходивших событий.

Все это не отрицает того факта, что предусмотрительные правительства делались все более внимательными к интересам торговли по мере того, как последняя становилась все более важной для экономических интересов европейских стран. Венеция и другие итальянские города-государства проводили практически меркантилистскую политику. В других странах торговцы, становившиеся важным источником средств для финансирования армии и правительств XV–XVIII столетий, получали доступ к носителям политической власти и приобретали политическое влияние – сильное в Нидерландах, не столь сильное в Англии (где сельские помещики никогда не прекращали противостояния торговым и промышленным интересам), скромное во Франции, непостоянное в Германии, очень небольшое в Испании. Важнее всего то, что примерно после 1500 года торговцы и их услуги стали незаменимыми для функционирования денежного хозяйства и все меньше становилось тех, кто был готов отказаться от этого хозяйства и от услуг торговли, которая все с большим успехом отбивалась от политического и религиозного вмешательства в непрерывно расширяющуюся сферу своей деятельности.

Переход от интегрированного общества к плюралистическому

Примерно в 1300 году западный феодализм пребывал в расцвете своего политического и экономического могущества. Католическая церковь и феодальная иерархия были сплетены системой ритуалов, норм морального кодекса и прямого участия. Светская поэзия, живопись и музыка этого времени превозносили нравы и стиль поведения своих покровителей – феодальной знати: культ рыцарской любви и приключений. В основе хозяйственной деятельности лежало представление, что статус предопределяет сферу деятельности и величину оплаты за данную деятельность. Это не значит, что не было попыток оспорить господство класса феодальных землевладельцев и идею о связи между ценами и вознаграждением с одной стороны, и личным статусом – с другой. Противодействие исходило от городов-государств и королей, да и сама феодальная знать была настолько раздроблена внутренними распрями, что вполне допустимо сомнение в том, что она когда-либо могла действовать в экономических или политических сферах как организованная группа. Да и власть церкви была громадной. Но если, несмотря на все раздоры внутри феодальной знати, несмотря на автономию церкви и городов, мы рассматриваем западноевропейские общества периода позднего средневековья как в целом интегрированные, то следует понимать, что в основе этой интеграции лежала не просто сила общих представлений и идей, но соединение политической и экономической власти в руках одного социального класса.

В эпоху экономического роста западные общества были преимущественно плюралистическими, разделенными на относительно автономные сферы политической, экономической, научной и религиозной жизни, и ни один класс не мог так же отчетливо господствовать над другими, как феодальная аристократия в период расцвета. Можно было бы считать, что переход к капитализму представлял собой не смену правящих элит, но переход от интегрированного общества к обществу плюралистическому. Но, начиная с 1850 года, в Викторианскую эпоху, институты капитализма на некоторое время стали господствующими не только в экономической, но и в политической, религиозной и культурной жизни, что напоминает о временах господства феодальной аристократии. Подобно феодальному синтезу это господство также встречало противодействие, и едва ли оно пережило первую мировую войну, не говоря уже о второй. Об основательности капиталистического синтеза свидетельствует тот факт, что когда на стыке столетий президент Гарварда Чарльз Элиот подобрал "полутораметровую полку книг", обязательных для каждого образованного человека, среди них не было ни одной книги Маркса.

Если и можно утверждать, что и в период викторианского расцвета западноевропейский капитализм сохранял плюралистичность, то следует исходить при этом из факта автономности различных секторов викторианского общества, хотя различие их интересов и было на время смягчено единством миропонимания, которое связывало все значимые области викторианского мира. Видимо, разногласия между политическими и экономическими интересами были не столь резки, как обычно, да и существует ведь различие между соперничеством и согласием с одной стороны и консолидированной политической и экономической властью феодальных времен – с другой.

Глядя в прошлое, мы можем оценить неизбежность того, что период консенсуса не мог быть длительным, пока сохранялась разделенность двух видов власти. Наш собственный пост-викторианский опыт свидетельствует о том, что нет необходимости во взаимном усилении политических, экономических, религиозных и социальных институтов, но такое знание Марксу в его время было, скорее всего, недоступно. Напротив, эти институты могут быть взаимно враждебными, несовместимыми и взаимно разрушительными; либо они могут стать безразлично терпимыми друг к другу, так что богу будет воздаваться богово, а кесарю -кесарево. Вопрос о том, желательно ли единство общественных институтов, является давним предметом споров между утопистами, которые почти единодушно выступают в пользу единства, и либертарианцами, которые видят в такой институциональной согласованности тоталитаризм и отклоняют утопические пасторали со всеобщим согласием как простое тупоумие.

Заключение

Мы начали исследовать процесс обогащения Запада с хозяйственной системы средневековья. Многое в этой системе хозяйства привычно тем, кто знаком с современными идеологиями. Политическая власть и обычай, освященные религиозными нормами справедливости, определяли величину цен и заработной платы. Профессии, социальный и экономический статус, круг обязанностей и величина доходов тех, кто жил внутри системы (а позднее мы увидим, что многие туда не входили), переходили по наследству. Торговля на деньги существовала только в правовых разрывах, на стыке территориальных полномочий. Это общество знало единственный источник стабильности – неизменность закона. Экономический рост является побочным продуктом изменений, и политическая, и религиозная идеология средних веков сражалась против ереси изменений, как только могла.

В сфере экономики можно на протяжении семи веков проследить начавшееся в средние века расширение торговли и производства. Первые четыреста лет этого периода совпадают со временем величайшего расцвета и развития феодального общества, и эта явная аномалия стала возможной благодаря исключительно феодальному плюралистическому механизму предоставления городам хартий, освобождавших от феодальных повинностей, – что и создало пространство для расцвета торговли. На простейшем уровне современные экономисты могут опознать в этом расширении торговли результат стремления к эксплуатации сравнительных территориальных преимуществ, создававшихся региональной специализацией производства. Реакция на существование сравнительных преимуществ стала особенно бурной с крахом военного феодализма и подъемом централизованных монархий и представляла собой смесь пиратства, грабительских набегов и политической коррупции с одной стороны и предприимчивости, усердия и бережливости – с другой. Все это подстегивало технологическое развитие и, в свою очередь, усиливалось им. В этот период экспансии Западная Европа создала активное купечество и обозначила пространство, где была возможна достаточная свобода торговли. Возникли также сеть рынков, коммерческих и финансовых связей и экономических институтов, которые уже за счет только количественного роста были способны порождать гораздо большие объемы торговли; все эти институты, не претерпев практически никаких видоизменений, оказались пригодными для использования технологий, созданных промышленной революцией.

Можно утверждать, что к 1750 году сам по себе рост торговли улучшил экономическое благосостояние как в силу роста специализации, так и благодаря специфике самого обмена, приносящего выгоду обеим сторонам. Одновременно имело место совершенствование методов сельскохозяйственного и ремесленного производства. В Англии, Франции и в Нидерландах переход от поместной организации сельскохозяйственного производства к индивидуальным крестьянским хозяйствам улучшил снабжение продуктами питания. Капитализм создал новое общество, привив к деревенскому миру мир городской, и этот процесс шел полным ходом задолго до промышленной революции. К середине XVIII века фабричная система производства была еще в будущем, но по большинству критериев Европа за века торгового капитализма развила полнокровную систему хозяйства, которая и была преемницей феодализма. Усовершенствование аграрных приемов создало класс безземельных сельских работников, которые не только были пригодны для альтернативных видов занятости, но и нуждались в них. Наконец, в своем стремлении к богатству Запад уже превзошел или сравнялся со всеми современными ему или предшествовавшими обществами.

4. Эволюция институтов, благоприятных для коммерции

Начиная с XV века, в европейской торговле господствовали частные торговцы, которых связывали с национальными властями сложные и переменчивые отношения. Для расширения торговли нужно было нечто большее, чем просто отказ от средневековой борьбы с торговлей по договорным ценам. Средневековое общество было не очень хорошо приспособлено даже к важнейшим видам межрегиональной торговли, и для ее расширения в XV и XVI веках потребовалось изобрести или освоить новые институциональные механизмы, которые бы вытеснили или дополнили старые средневековые институты.

Некоторые институциональные инновации служили сокращению торгового риска, как политического, так и коммерческого. В числе таковых были: правовая система, рассчитанная на принятие недискреционных, а значит, предсказуемых решений; переводные векселя, облегчавшие перевод денег и предоставление кредита, необходимого для коммерческих сделок; рост страхового рынка; замена произвольных конфискаций систематическим налогообложением – и каждая из этих инноваций была тесно связана с развитием институтов частной собственности.

Широкомасштабной торговле стало тесно в рамках семейных фирм, в которых лояльность держалась на родственных связях. Требовалась концепция фирмы как некоей целостности, отличной от личности собственника и от семьи, и которая обеспечивала бы непрерывность связей между теми, кто в ней работает, и была способна, как и семейная фирма, создавать чувства долга и верности. Такое образование требовало не известного в ранней семейной фирме отделения собственности и сделок индивидуума от собственности и сделок предприятия. Изобретение двойной записи в бухгалтерии обеспечило такое разделение; может быть, еще более важным было то, что двойная запись фиксировала финансовую историю и финансовое положение предприятия, что позволяло вести с ним дела как с юридическим лицом, имея при этом некоторое представление о его способности отвечать по своим обязательствам.

Потребность в такой форме предприятия, которая порождала бы лояльность и доверие между людьми, не являющимися кровными родственниками, представляла собой лишь одну грань более широкой потребности: поднимающийся мир торговли нуждался в системе морали. Нужна была нравственная опора для сложной системы обязательств и ответственности: кредита, качества, обязательств относительно срочной поставки или закупки товаров, соглашений об участии в доходах от дальних экспедиций. Как уже отмечалось, система морали нужна была и для обеспечения лояльности при отсутствии кровно-родственных связей как основа доверия к решениям представителей фирмы, будь то капитаны торговых судов, управляющие отдаленными торговыми отделениями или торговые партнеры. Система этических норм феодального общества была построена вокруг военной иерархии, как и весь феодализм, и она не отвечала потребностям купцов. Система морали и религиозных убеждений, совместимых с потребностями и ценностями капитализма, возникла из бурных событий протестантской Реформации. Роль религии в развитии капитализма является одним из самых противоречивых вопросов истории экономики.

Наконец, на рост торговли существенно повлияли два политических фактора. Первым был меркантильный союз между королевскими властями и торговцами. Нет сомнения, что по сравнению с системой свободной торговли этот союз политиков и торговцев способствовал не росту, а сокращению торговли. Но по сравнению с прежними ограничениями этот союз больше способствовал росту торговли. Другим фактором было то, что военная мощь не была консолидирована в рамках одной империи, но раздробилась между несколькими королевскими правительствами. Начиная с XVI века, политическая власть в Европе все более начинала походить на олигополию, образованную сравнительно немногими правительствами. Но ни одно из них не сумело достичь монополии, и возникшая вследствие этого конкуренция за патронаж по отношению к торговле стала одним из существенных факторов автономизации хозяйственной жизни.

В силу тесных взаимосвязей между процессами подъема торговли и роста городов трудно отделить институты, изобретенные для нужд торговли, от институтов, обслуживавших потребности урбанизации. Даже важнейший для капитализма институт частной собственности при своем возникновении отвечал нуждам городской жизни не в меньшей степени, чем потребностям торговли.

Мы можем только кратко рассмотреть каждое направление развития: 1. правовую защиту контрактов и прав собственности; 2. развитие переводных векселей и банков; 3. развитие страхования; 4. переход от конфискаций к системе налогообложения и к признанию прав собственности; 5. развитие экономических партнерств, не скрепленных родством; 6. систему двойной записи в бухгалтерии; 7. развитие системы моральных и религиозных норм, отвечающих потребностям коммерческих кругов; 8. меркантилизм; 9. роль раздробленности европейских государственных структур в автономизации коммерческой жизни. Изменения в системе права

Широкомасштабная торговля включает проведение длительных операций. Даже в пределах Средиземноморья средневековые торговые экспедиции длились по шесть месяцев и более, а для торгового путешествия на восток нужны были годы. Таким образом, торговец, приобретший значительное количество леса, шерсти, муки, кожи, соли, специй или чего-либо другого вовлекался в долговременные трансакции, и без изначальных надежных обязательств продавца, судовладельца, покупателя и заимодавца эти сделки представляли собой чрезмерный риск. Отсутствие правовой защиты не была абсолютным препятствием для такого рода сделок; можно было рассчитывать, – и рассчитывали! на репутацию и характер партнеров. Но недостаточная надежность правовой защиты увеличивала риски и торговые издержки, а значит, сужала объем торговли.

Развитие торгового права и арбитражных судов было отчасти ответом на расширение торговли. Всеобъемлющее и надежное торговое право нуждалось в судьях, имеющих опыт разрешения торговых споров, и в накоплении прецедентов, на которые могли бы опираться решения. Средневековые суды не могли развить систему торгового права, пока объем торговли не был достаточно велик, чтобы порождать постоянный поток коммерческих споров, а этот поток не мог сформироваться, пока решения судов оставались непредсказуемыми в силу недостатка прецедентов, предубежденности против иностранцев и средневековой концепции дискреционного правосудия. В период позднего средневековья суды торговых городов то здесь, то там проламывали выход из тупика. Но только в конце XVIII века королевские суды в Лондоне накопили достаточный опыт в разрешении споров по поводу страховки, векселей, судового фрахта, договоров о продаже, соглашений о товариществе, патентах, об арбитраже и других коммерческих трансакциях, благодаря чему английское правосудие стало позитивным фактором развития коммерции в Англии. Английские суды принимали ходатайства от иностранных торговцев и приобрели репутацию безукоризненной честности в отношении к тяжбам иностранцев. Торговые трансакции, страховые полисы и кредитные инструменты, осуществляемые под юрисдикцией английского права, были более надежными, более предсказуемыми, менее подверженными причудам монархов и изменениям настроений той или иной партии, что и выразилось в развитии страхового дела в Англии, в подъеме Лондона как мирового финансового центра и росте британской торговли в целом, а также в низких процентных ставках. Другие западные страны стремились развить у себя систему торгового права и торговых судов для обретения таких же преимуществ.