Текст книги "Древнерусская литература. Литература XVIII века"

Автор книги: Н. Пруцков

Впервые в печати Державин выступил в 1773 г., когда в журнале В. Рубана «Старина и новизна» опубликовал свой перевод (видимо, с немецкого) «Ироиды, или Письма Вивлиды к Кавну». Имя переводчика и автора переведенного стихотворения указаны не были. Миф о Библиде – это история преступной страсти сестры к брату. Овидий в своих «Метаморфозах» поэтически обработал этот миф. Выбор начинающим поэтом для перевода «Ироиды» о Вивлиде носит принципиальный характер. Он свидетельствовал о том, что Державин был отлично знаком с просветительской литературой руссоистского типа, что ему близок идеал свободной личности. Правда, эта свобода рассматривалась лишь с нравственной точки зрения, как свобода чувства. Но уже здесь отчетливо выражен мотив противопоставления сердца разуму. Эта идея будет усвоена Державиным. «Языком сердца» будет он говорить в пору своей зрелости, но к этой зрелости поэт придет через трудные испытания.

Важной вехой на этом творческом пути окажется сборник «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае», подготовленный в 1774 г. В год бушевавшей крестьянской войны и сформировалось мировоззрение Державина. В духе времени, когда просветительские идеи имели широкое хождение, Державин окончательно и навсегда усвоил политическую концепцию просветителей, их веру в просвященного монарха.

Потрясенный бедствиями народа, поэт пристально рассматривал условия его жизни. Он увидел, как чиновники и помещики грабили подданных и «питателей отечества». В том же 1774 г., во время восстания, он обращался с призывом (например, к казанскому губернатору) «остановить грабительство», поскольку именно «лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними малейшее дело, грабит их».[958]958
  Соч. Державина, т. 5. СПб., 1871, с. 110–111. (Далее ссылки на это изд. в тексте).


[Закрыть]

В заметке «О возмущениях и бунтах» он писал еще резче: «Многочисленное дворянство приводит в скудость государство… Причина возмущений находится в общенародной бедности и во всеобщем неудовольствии».

Державин не стал просветителем и потому не выступал против крепостного права. Следует, правда, помнить, что и многие французские просветители в те годы не считали возможным освобождать невежественных, не готовых принять свободу крепостных крестьян. Широко была известна их формула: сначала просветить, а потом освободить. Реальные же формы русского крепостничества, превратившегося в рабство, губительны для России. Они и довели народ до восстания. Это положение, по Державину, порождено злоупотреблением властей, беззаконием. С подобной практикой местных властей и помещиков следовало бороться. Единственным путем утверждения справедливости могли быть, по его убеждениям, действия просвещенного монарха.

Демонстративная политика заигрывания с просветителями Екатерины II в 1760-е гг. способствовала рождению и утверждению легенды о ней как просвещенной монархине. Русские просветители после закрытия Комиссии о сочинении Нового уложения (1768) преодолели эту иллюзию. Французские просветители продолжали верить Екатерине: Вольтер поучал ее в своих письмах, а Дидро в год Пугачевского восстания приехал из Парижа, чтобы «учить царствовать» «философа на троне» – русскую императрицу. Быть советодателем государю – так определил свое понимание гражданского долга и Державин.

Советодателем мог стать только Державин-поэт. Именно поэтому он пересматривает свое прежнее отношение к поэзии, вырабатывает новое понимание места поэта в обществе. Еще в 1770 г. он славил радости любви превыше всего. Но стремление к счастью любви и радостям жизни превращало гражданина в частного человека, отделяло его от жизни общей, делало равнодушным к страданиям других людей и интересам отечества. Что же определяет подлинное достоинство человека? В чем его величие? Какова мера его ценности? В размышлении об этих кардинальных проблемах и были в 1774 г. написаны «Ода на великость» и «Ода на знатность».

Не принадлежность к дворянству, не титулы и звания, не высокие посты в государстве определяют достоинство человека, – утверждает поэт в своих стихах. Прославляя героев России, он показывает, что истинно великим человека делает его деятельность – патриотическая, общественная, государственная, направленная на защиту отечества, правды, справедливости. Деятельность Державина, определяющая величие его личности, заключалась в исполнении долга поэта-гражданина. Он должен выступать за правду, что бы ему ни грозило. Потому мужество – первая добродетель истинно великого человека. Исполнением этого долга и явилась «Ода на день рождения ее величества, сочиненная во время войны и бунта 1774 года».

В этой оде Державин выступил впервые с советами Екатерине – какую ей следует проводить политику:

 
Так ты всем матерь равна буди.
Враги, монархиня, те ж люди:
Ударь еще и разжени,
Но с тем, чтоб милость к ним пролити.
 

В оду он сначала включил строфу, в которой открыто указывал на несправедливость разделения людей на рабов и тиранов. Видимо, осторожности ради Державин исключил из первой политической оды свои социальные рекомендации. Но зато оставил другие строфы, в которых требовал извлечь урок из народного восстания, проявить гуманность к восставшим, пересмотреть политику и создать для «питателей отечества» человеческие условия существования. Только тогда

 
Не будут жатвы поплененны,
Не будут села попаленны,
Не про́льет Пугачев кровей.
 

Ода в составе сборника была напечатана в 1776 г. Советы Державина не были услышаны Екатериной II: императрица с неслыханной жестокостью расправилась с восставшими. Но поэт не оставил мысли «учить царствовать» монархиню, декларативным обещаниям которой искренно верил.

Читалагайские оды были равнодушно приняты и читателями, и поэтами. Их слабость, понимал Державин, – в подражательности. Сделав предметом поэзии судьбы родины, высокие темы жизни гражданина, поэт избрал традиционный жанр – оду и пошел по пути Ломоносова. Но следование обернулось прямым подражанием, повторением чужих стилистических фигур и образов. Поэт остро и болезненно ощущал отсутствие своей индивидуальности в стихах. Правила классицизма цепями опутывали могучее дарование поэта, душили личность, неудержимо рвавшуюся на собственный путь. Опыт подсказывал, что истинной поэзию делает неповторимость слога, передающего индивидуальность поэта.

Позже Державин так характеризовал мучившее его противоречие: «Правила поэзии почерпал из сочинений г. Тредиаковского, а в выражении и штиле старался подражать г. Ломоносову, но не имея такого таланту, как он, в том не успел… Хотев парить, не мог выдерживать постоянно красивым набором слов, свойственного единственно российскому Пиндару великолепия и пышности» (6, 443).

Державин чувствовал и понимал, что правила и подражание мешали ему. В их преодолении открывался путь к самобытной оригинальной поэзии. «Потому, – вспоминал позже Державин в автобиографических „Записках“, где говорил о себе в третьем лице, – с 1779 года избрал он совершенно особый путь» (6, 443). На этом новом пути были написаны в том же году оды обновленного им типа – «На смерть князя Мещерского», «Ключ», «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока».

К концу 1770-х гг. на поэтическом поприще не было крупных поэтов. Появлявшиеся стихи принадлежали не очень даровитым авторам. Приверженность традиционной поэтике классицизма превращала их в эпигонов. Создаваемые по образцам оды, далекие от жизни, холодные, риторические витийственные сочинения все более подрывали авторитет жанра. Многие поэты, связанные с Сумароковым, утрачивали вкус к оде и пытались найти себя в других жанрах. Херасков трудился над созданием героической поэмы («Россияда»), которую издал в 1779 г. Богданович плодотворно работал над шутливой поэмой «Душенька». Княжнин все силы отдавал драматургии. Молодые поэты – Капнист, Львов и Хемницер – сблизились на почве недовольства существующей поэзией. Они были заняты поисками путей создания самобытной оригинальной поэзии. Львов пропагандировал в дружеском кружке народную песню. Интересы этих поэтов оказались близкими Державину. Написанные им в конце 1770-х гг. стихотворения выдвинули его на первое место в кружке. В атмосфере недовольства традиционной поэзией, сочувствия друзей и родились три новые оды Державина в 1779 г.

Обилие эпигонских од не могло скомпрометировать жанра. У него было славное прошлое. Опыт Горация и Ломоносова свидетельствовал, что можно и в оде быть оригинальным. Но оду следовало обновить. Державин и принялся осваивать оду для воспроизведения реального мира – человека и окружающей его природы. Действительность начала свое вторжение в высокую поэзию. В 1805 г., подводя итоги сделанному, Державин записал, что его поэзия есть «истинная картина натуры».

«Ода на смерть князя Мещерского» сохраняла все внешние формы традиционной оды. Посвящалась она памяти знатного человека, написана была четырехстопным ямбом. Ее содержание – философское размышление о бренности и скоротечности жизни – вызывало в памяти множество других од, написанных на ту же тему. Ее слог подчеркивал строгость, торжественность и высокость дум поэта.

Но в старые мехи было влито новое вино. Ода была превращена в исповедь: человек, осознающий себя личностью, столкнулся с трагизмом бытия; чем острее осознавались им свои духовные богатства, неповторимость индивидуальной жизни, тем трагичнее воспринимал он смерть, беспощадно уничтожавшую высшие ценности бытия. Ода и раскрывала в напряженном, исполненном экспрессии слоге смятенное состояние духа. Традиционные размышления о смерти утратили риторичность, отвлеченность и рассудочность, они были согреты живым теплом сердца поэта.

 
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает…[959]959
  Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957, с. 85. (Далее ссылки на это изд. в тексте).


[Закрыть]
 

Все в оде точно и конкретно: умер Мещерский, друг поэта. Горем и думами он делится со своим приятелем Перфильевым. Жизнь и смерть для него не отвлеченные понятия. Живой Державин стоит в доме Мещерского, у гроба, в котором лежит хозяин, еще совсем недавно принимавший у себя своих друзей:

 
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет,
Где ж он? – Он там. – Где там? – Не знаем.
……………….
Где стол был яств, там гроб стоит.
 

(с. 85)

Ставить гроб с покойником на стол – бытовой обычай. В стихах быт и бытие сливаются воедино. Потому и бытовое явление – бой часов в комнате, где лежит умерший, превращается в голос судьбы.

Ода классицизма принципиально антииндивидуалистична. Встав «на свой путь», Державин совершает переворот в поэзии потому, что создает лирику индивидуального, реально существующего человека. Безличностная лирика катастрофически устаревала. Появилась нужда в поэзии, связанной с жизнью, в поэзии, открывавшей внутренний мир самодовлеющей человеческой личности. Величие Державина-поэта в том и состояло, что он услышал требование своего времени и удовлетворил его.

Лирика Державина лишена субъективизма. Она автобиографична, но жизнь человека и поэта Державина раскрыты объективно: он – часть мира. Его чувства, представления, желания действительны и конкретны, как окружающая его природа, как другие люди, они обусловлены временем и обстоятельствами жизни.

 
Смерть, трепет естества и страх!
Мы – гордость с бедностью совместна:
Сегодня бог, а завтра прах…
 

(с. 86)

Убеждение Державина в божественной природе человека – выношенная и выстраданная философия жизни. Через несколько лет она будет с потрясающей поэтической силой раскрыта в оде «Бог». Мысль о неизбежном конце заставляет с грустью вспомнить о прожитых годах, об ушедшей навсегда юности:

 
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
 

(с. 87)

Это искренний, исповедальный рассказ о себе, и здесь каждое слово – правда. Державину уже исполнилось тридцать шесть лет. Благополучие, к которому он стремился, так и не пришло. «Желание честей», многолетняя борьба за чины и звания действительно измучили его. Слова об ожидающем его «шуме славы» – доверительное признание в своей вере, что избранный им путь в поэзии себя оправдает, принесет ему известность.

Новаторство проявилось и в стихотворении, написанном по случаю рождения в 1777 г. первенца Павла – Александра. Сначала Державин, как и другие поэты, откликнулся на событие традиционной похвальной одой, но не напечатал ее. Через два года он создал и на этот раз опубликовал новое произведение. И это была не похвальная ода, а легкое шутливое стихотворение, и написано оно не традиционным четырехстопным ямбом, а хореем – песенным размером! Ему было дано принципиально новое заглавие: «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока». Не «ода», а «стихи». Такого жанра классицизм не знал.

В оде обязательно действовали мифологические боги. Хвала монарху облекалась с помощью мифологических атрибутов в аллегорические образы. Херасков в «Оде на день рождения ее императорского величества» (1763) писал: «Прекрасно солнце в дни весенни Приемлет новые красы: От нас Бореем унесенны, Приятны отдает часы»; «Покойся, Марс российский, ныне, Под тенью мира отдыхай» и т. д. Ода Сумарокова «Государю-цесаревичу Павлу Петровичу в день его тезоименитства июня 29 числа 1771 года» начиналась так:

 
Взойди, багряная Аврора,
Спокойно в тихи небеса!
В лугах цветы рассыпли, Флора,
Цветами украси́ леса!
 

Державин свои «Стихи на рождение…» тоже начинает с мифологических образов, но в соответствии с уже сложившейся русской бурлескной традицией (Барков – Чулков – Майков) он дерзко снижает высокую образность оды, очеловечивает богов и рассказывает об их делах шутя и балагуря:

 
С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал,
Вся природа содрогала
От лихого старика…
 

(с. 87)

Снижая мифологические образы, Державин отказывался от пародии. Его цель – изобразить подлинную действительность, русскую зиму. Одических богов он превращает в сказочных героев. Его Борей – «седобородый» «лихой старик», русский дед-мороз. Образ утрачивает аллегорический характер и оказывается способным конкретно-поэтически воссоздавать русскую зиму.

 
Убегали звери в норы,
Рыбы крылись в глубинах,
Петь не смели птичек хоры,
Пчелы прятались в дуплах;
Засыпали нимфы с скуки
Средь пещер и камышей,
Согревать сатиры руки
Собирались вкруг огней.
 

(с. 88)

Принципиальная новизна эстетических позиций Державина подчеркнута здесь в слове: оно, вопреки классицистическим правилам, обрело способность передавать объективность и предметность мира. Оттого вся нарисованная картина достоверна, она исполнена поэзии самой жизни. Точность слова выдержана и тогда, когда Державин пишет «убегали звери в норы», «пчелы прятались в дуплах», и когда упоминает о сатирах, греющих руки у костра: «сатиры» – шутка, она не мешает, но помогает передать подлинность русских нравов.

Шутка – главная стилистическая особенность новой поэзии Державина. Позже он ставил себе в заслугу создание «забавного русского слога». Именно этот «забавный русский слог» помогал Державину раскрывать во всем, о чем бы он ни писал, свою личность. Шутка выявляла склад ума, манеру понимать вещи, взгляд на мир, свойственный поэту Державину как неповторимой индивидуальности. Оттого в «Стихах на рождение…» Державин отказывается от обязательного в одах и всеобщего для поэтов-классицистов правила уподоблять будущего императора мифологическому или историческому герою. Уподобление он заменяет советом, искренним, идущим от сердца пожеланием: «Будь на троне человек».

Личность проявляла себя и в тех случаях, когда стихотворение не являлось исповедью. Таковы гражданские стихотворения. Первое из них «Ода. Переложение 81 псалма» было напечатано в «Санктпетербургском вестнике» в 1780 г. Обращение к псалмам было продиктовано русской традицией – и Ломоносов и Сумароков своими переводами псалмов создали замечательные образцы философско-политической лирики. Библейский царь Давид в псалмах обличал своих врагов. Когда он гневно и сурово клеймил их злодейства и коварства, его речь достигала высокого пафоса, она дышала гневом и страстью человека, верующего в свою правоту.

Державина увлек 81-й псалом – он почувствовал, что с помощью библейских мотивов и образов можно выразить свои гражданские идеалы. При этом он не декларирует абстрактные истины о долге монархов, но формулирует свое понимание их обязанностей. Следуя за библейским текстом, он обращался к царям:

 
Ваш долг – законы сохраняти
И не взирать на знатность лиц,
От рук гонителей спасати
Убогих, сирых и вдовиц!
 

(с. 371)

Но далее, уже от себя, опираясь на опыт недавних событий, Державин не столько поучал, сколько грозил:

 
Не внемлют: грабежи, коварства,
Мучительства и бедных стон
Смущают, потрясают царства
И в гибель повергают трон…
 

(с. 371)

Последний стих никакого отношения к псалму не имел. Обличительный тон, резкость сатирических нападок привлекли внимание властей – переложение было приказано вырезать из журнала. Только в некоторых номерах сохранился этот текст.

В новой редакции переложение было опубликовано в 1787 г. Державин усилил личное начало политической оды. Личность поэта проявлялась в отношении к изображаемым царям, в выдвижении своего опыта как критерия оценки их действий. Державин восклицал:

 
Цари! Я мнил вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
 

(с. 92)

Так на первое место в стихотворении ставилась тема осуждения монарха. Эмоциональная стихия оды усиливала ее общественное звучание – читатель погружался в нравственный мир человека, отважно бросившего вызов власти.

Этот вызов был оценен Екатериной после французской революции. В 1795 г. Державин, испрашивая у императрицы разрешения на издание собрания своих сочинений, поднес ей рукописный экземпляр первой части этого собрания, в который включил и переложения 81-го псалма. Чтение переложения вызвало и гнев и испуг – Державина обвинили в «якобинстве». Поэту пришлось писать объяснение, в котором он разъяснял, что переводил псалом царя Давида, а царь Давид не был якобинцем…

Это переложение (позднее печатавшееся под названием «Властителям и судиям») принадлежит к числу лучших русских гражданских стихотворений. Оно было популярно в декабристских кругах. В державинской традиции будут написаны гражданские стихотворения Рылеева, Пушкина, Лермонтова.

Обновленные оды 1779 г., напечатанные анонимно, были замечены только любителями поэзии. В 1782 г. Державин пишет оду «Фелица». Напечатанная в начале следующего года в журнале «Собеседник любителей российского слова», она стала литературной сенсацией, этапом не только в истории оды, но и русской поэзии. По жанру это была как бы типичная похвальная ода. Еще один, никому не известный поэт хвалил Екатерину II, но «хвала» была неслыханно дерзкой, не традиционной, и не она, а что-то другое оказалось содержанием оды, и это другое вылилось в совершенно новую форму.

Новаторство и свежесть формы оды «Фелица» с особой остротой воспринимались в той литературной атмосфере, когда похвальная ода усилиями Петрова, Кострова и других одописцев дошла до крайней степени падения и удовлетворяла только вкусам венценосного заказчика. Всеобщее недовольство похвальной одой классицизма отлично выражено Княжниным:

 
Я ведаю, что дерзки оды,[960]960
  Разумеется, что из сего исключаются бессмертные оды великого Ломоносова и некоторое число других. (Примечание Княжнина, – Г. М.).


[Закрыть]
Которы вышли уж из моды,
Весьма способны докучать.
Они всегда Екатерину,
За рифмой без ума гонясь,
Уподобляли райску крину;
И, в чин пророков становясь,
Вещая с богом, будто с братом,
Без опасения пером,
В своем взаймы восторге взятом,
Вселенну становя вверх дном,
Отсель в страны, богаты златом,
Пускали свой бумажный гром.[961]961
  Княжнин Я. П. Избр. произв. Л., 1961, с. 651.


[Закрыть]
 

Причина исчерпанности од, по Княжнину, – в следовании их авторов правилам и канонам классицизма: они требовали подражания образцам – и вот ода стала уныло-подражательной и эпигонской. Более того – эти правила не допускали проявления в поэзии личности поэта, оттого оды пишут те, кто берет «взаймы восторг». Успех оды Державина – в отступлении от правил, от следования образцам; он не берет «взаймы» восторг, но выражает свои чувства в оде, посвященной императрице.

Под именем Фелицы Державин изобразил Екатерину II. Поэт использует имя Фелицы, упомянутое в сочиненной императрицей для своего внука Александра «Сказке о царевиче Хлоре», которая была напечатана в 1781 г. Содержание сказки дидактично. Киргизский хан похитил русского царевича Хлора. Желая испытать его способности, хан дает царевичу задание: найти розу без шипов (символ добродетели). Благодаря помощи ханской дочери Фелицы (от латинского felicitos – счастье) и ее сына Рассудка Хлор отыскивает розу без шипов на вершине высокой горы. Образ татарского дворянина мурзы имеет двоякое значение: там, где ода переходит на высокий тон, – это авторское я; в сатирических местах – собирательный образ екатерининских вельмож.

Державин в «Фелице» создает не официальный, условный и отвлеченно-парадный образ «монарха», а рисует тепло и сердечно портрет реального человека – императрицы Екатерины Алексеевны, со свойственными ей как личности привычками, занятиями, бытом; он славит Екатерину, но похвала его не традиционна. В оде появляется образ автора (татарский мурза) – по сути он изображал не столько Екатерину, сколько свое отношение к ней, свое чувство восхищения ее личностью, свои надежды на нее как на просвещенную монархиню. Это личное отношение проявляется и к ее придворным: они не очень нравятся ему, он смеется над их пороками и слабостями – в оду вторгается сатира. По законам классицизма недопустимо смешение жанров: бытовые детали и сатирические портреты не могли появляться в высоком жанре оды. Но Державин и не соединяет сатиру и оду – он преодолевает жанровость. И его обновленная ода только чисто формально может быть отнесена к этому жанру: поэт пишет просто стихи, в которых свободно говорит обо всем, что подсказывает ему его личный опыт, что волнует его разум и душу.

С одой «Фелица» связан трагический провал замысла Державина стать советодателем Екатерины II. Искреннее чувство уважения и любви к императрице было согрето теплом живого сердца умного и талантливого поэта. Екатерина не только любила похвалу, но и знала, как редко можно услышать похвалу искреннюю. Потому-то она немедленно, после знакомства с одой, отблагодарила поэта, прислав ему золотую табакерку, осыпанную бриллиантами, с пятьюстами червонцами.

Успех взволновал Державина. Екатерине понравилась ода, значит, смелость обращения к ней была одобрена. Более того, Державину стало известно, что она решила познакомиться с ним. Следовало подготовиться к представлению. Открывалась возможность приблизиться к императрице. Державин решил сразу же объясниться с ней – он не мог, не имел права упустить возможность занять место советодателя при монархе. Изложением его программы должна была стать ода «Видение мурзы». Прием был назначен на 9 мая 1783 г. Программную оду поэт не успел написать, но в бумагах его сохранился прозаический подробный план этой оды.

Поэт начинает с толкования обещаний Екатерины II быть просвещенной монархиней: «Твой же просвещенный ум и великое сердце снимают с нас узы рабства, возвышают наши души, дают нам понимать драгоценность свободы, толь свойственной существу разумному, каков есть человек». Он напоминает об уроках Пугачевского восстания. Если его послушают и изменят политику, то монархи «будут мерзить тиранством и при их владении не прольется кровь человеческая, как река, не будут торчать трупы на колах и головы на эшафотах, и виселицы не поплывут реками» (3, 606, 607). Это уже был прямой намек на царскую расправу с участниками Пугачевского восстания.

Вдохновленный концепцией просвещенного абсолютизма, Державин подробно объяснял необходимость установления договорных отношений между поэтом и императрицей. Он утверждал, что ему чуждо ласкательство, что он обязуется всегда говорить только правду. Используя любимую им легенду об Александре Македонском, который, доверяя своему врачу, смело пил предлагаемое им лекарство, отвергая клевету придворных, уверявших, что врач налил в чашу ему яд, поэт дерзко высказывал желание быть таким «врачом» при Екатерине. Он убеждал ее верить ему. Предлагаемый им «напиток» будет целительным, он облегчит страдания, поможет увидеть все в истинном свете. И тогда он воспоет заслуги императрицы: верь, что моя песня «ободрит тебя к подвигам добродетелей и усугубит твою к ним ревность», – говорит он Екатерине.

План оды содержит перечень политических, общественных и социальных мероприятий, которые должна осуществить русская императрица. Они и составляют существо начертанной Державиным программы русского просвещенного абсолютизма.

«Видение мурзы» могло стать одним из лучших произведений русской гражданской поэзии. Но не стало. Намеченный план не получил поэтического воплощения. Рухнули все надежды Державина стать советодателем при Екатерине. Представленный императрице, поэт надеялся, что они останутся вдвоем и он получит возможность рассказать ей о своих замыслах… Все вышло иначе: Екатерина холодно приветствовала его при всех. Своим надменным и величественным видом она подчеркнула недовольство дерзким поэтом, посмевшим сатирически изобразить близких ей людей. Поэт был ошеломлен. Рушились все планы и надежды. Нечего было и думать о том, чтобы Екатерина согласилась приблизить его к себе в качестве «врача». Более того, закрадывалась тревога – не грозит ли ему опала. Видимо, был прав Фонвизин, который в своем «Недоросле» (представлен был в прошлом, 1782 г.) изобразил мудрого Стародума. Его друг Правдин высказал пожелание, чтобы он был призван ко двору, «за тем, за чем к больным врача призывают». На это Стародум сурово и твердо ответил: «Тщетно звать врача к больным неисцельно. Тут врач не пособит».[962]962
  Фонвизин Д. И. Собр. соч. в 2-х т., т. 1. М. – Л., 1959, с. 133.


[Закрыть]

Вместо «Видения мурзы» Державин написал «Благодарность Фелице». В оде он пытался объяснить, что «смелость» его порождена искренностью, что его «сердце благодарно» императрице и «усердием горит». «Объяснительные» стихи утратили силу, энергию, жар чувства. Главное в них – угодливая покорность. Правда, в конце оды поэт осторожно и деликатно, но все же намекнул, что вряд ли скоро окажется способным вновь воспеть «богоподобную царевну».

Державин не ошибся в своем предположении: «небесный огнь» не возгорелся в его душе, и он не написал больше стихов, подобных «Фелице». Желание быть певцом Фелицы-Екатерины значило для Державина установление договорных отношений между поэтом и императрицей. Он и дальше пел бы самозабвенно Фелицу, искренно прославлял бы ее имя в веках, если бы она, действуя как просвещенная монархиня, смело обновляла законодательство, осуществляла нужные стране и народу реформы. Замысел рухнул. Ода «Фелица» осталась одинокой.

Правда, Екатерине посвящены были еще две оды: «Изображение Фелицы» (1789) и «Видение мурзы» (новая редакция 1791 г., резко отличающаяся от прозаического плана 1783 г.). «Изображение Фелицы» – в самом деле хвалебная ода. Державин изменил себе. Она написана в традиционном плане. Безудержно превознося в очень длинной, без нужды растянутой оде достоинства Екатерины, он демонстративно угождал вкусу Фелицы. Ей нужна была хвала, а не державинское личное чувство. Лесть входила в замысел Державина – снятый с поста тамбовского губернатора, он был отдан под суд. Пришлось ехать в Петербург искать защиты у Екатерины. В автобиографических «Записках» поэт так объясняет причину написания оды: «Не оставалось другого средства, как прибегнуть к своему таланту. Вследствие чего написал… оду „Изображение Фелицы“». Ода была доставлена императрице, понравилась ей, преследование Державина было прекращено. В этой оде Державина-поэта победил Державин-чиновник, связанный с двором.

Ода «Видение мурзы» в редакции 1791 г. посвящена Екатерине, но поэт не воспел в ней «добродетели Фелицы». Через восемь лет Державин счел нужным объясниться по поводу написания «Фелицы». «Фелицу» Державин ценил высоко. Ода была ему дорога и тем, что, отступая от угодной царям традиции похвальной и льстивой оды, он выразил свое личное отношение к монархине, дал оценку ее добродетелям. Екатерина, как мы видели, своей холодностью во время официального представления подчеркнула, что она дарует ему милость воспевать себя, но не оценивать ее поступки. Для объяснения Державин решил использовать форму беседы мурзы с явившимся ему видением – Фелицей.

В «Видении мурзы» 1791 г. Державин отказался от мысли быть «советодателем» Екатерины, как он об этом писал в прозаическом плане 1783 г., теперь он отстаивает свои принципы написания «Фелицы», свою искренность как решающий критерий создаваемой им новой поэзии, свою независимость. «Лихому свету», толпе вельможных недоброжелателей, самой императрице Державин бросал гордые стихи:

 
Но пусть им здесь докажет муза,
Что я не из числа льстецов;
Что сердца моего товаров
За деньги я не продаю,
И что не из чужих анбаров
Тебе наряды я крою.
 

(с. 113)

«Видение мурзы» и объясняло, почему Державин не писал больше стихов о Фелице. Он написал их однажды – не за деньги, без лести. Сейчас в поэтическом «анбаре» Державина не было «нарядов» для Екатерины, вера в ее добродетели не была теперь «товаром» его сердца.

Державин не был политическим бойцом. Но вся его деятельность поэта вдохновлялась высоким идеалом гражданского служения родине. Стремясь занять место советодателя при Екатерине, он хотел добиться максимальных результатов. Когда это не вышло, пришлось удовлетвориться малым. В 1787 г. он напечатал расширенный вариант переложения 81-го псалма – «Властителем и судиям». В других одах он излагал некоторые «истины» в качестве осторожного совета или критики действий правительства. Наиболее резко звучали «истины» о придворной знати, о вельможах, окружавших Екатерину, в оде «Вельможа». В патриотических одах прославлялись истинные герои и «великие мужи», отдававшие все силы служению отечеству. Все эти гражданские стихи сыграли значительную роль в общественной и литературной жизни не только в момент своего появления, но и позднее, в первой четверти XIX столетия. Державин законно гордился ими.

Поэтическим манифестом Державина стала ода «Бог». (Задумана в 1780 г., завершена в феврале – марте 1784 г., тогда же напечатана в журнале «Собеседник любителей российского слова»). Державин был религиозным человеком, и потому в оде нашли свое выражение идеалистические воззрения на устройство мира, вера в бога-творца. Но в этой же оде утверждалась дерзновенная мысль – человек величием своим равен богу. Мысль эта родилась в эпоху Возрождения, она воодушевляла великих гуманистов. Державин закономерно в исторических условиях, когда русская литература решала коренные возрожденченские проблемы, подхватывает идею Шекспира о человеке – свободном и деятельном – как высшей ценности мира. Шекспир сделал Гамлета выразителем этой истины эпохи Возрождения: «Что за мастерское создание – человек!.. В постижении сходен с божеством! Краса вселенной! Венец всего живущего».[963]963
  Шекспир В. Избр. произв. М. – Л., 1950, с. 435. (Пер. М. Л. Лозинского).


[Закрыть]